Текст книги "Агентство «Золотая пуля-3». Дело о вдове нефтяного магната"

Автор книги: Андрей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

ДЕЛО О КАРТИНЕ ПИКАССО

Рассказывает Анна Лукошкина

«Лукошкина Анна Яковлевна, 34 года, закончила юрфак СПб ГУ, работала судьей, член Городской коллегии адвокатов. Работает юристом в агентстве „Золотая пуля". Осуществляет юридическую экспертизу материалов перед публикацией и представляет интересы Агентства в судах.

Разведена. С бывшим мужем – сотрудником УБОП Сергеем Лукошкиным – поддерживает приятельские отношения. Воспитывает сына-школьника.

Экспрессивна, но справедлива… К начальству относится без должного пиетета».

Из служебной характеристики

1

– Аня! Котомкина! Котомкина, тьфу, Лукошкина! – председатель городского суда Петербурга Полуночников рисковал сорвать голосовые связки. Услышав свою фамилию, я, наконец, оглянулась.

– Не дозваться тебя. Ладно я, человек пожилой, плохо слышу, ну а ты-то?! – Виктор Петрович был явно раздосадован тем, что так долго гнался за мной по коридорам горсуда и что происходило это на глазах у коллег, подсудимых и адвокатов.

– Сами виноваты, Виктор Петрович. Зовете меня каким-то несуществующим именем.

Если честно, то, заслышав фамилию «Котомкина», я, конечно, поняла, что окликают меня. Но отождествление меня и моей литературной героини, приключения которой я вынуждена была описывать по требованию Обнорского для наших сборников «Все в АЖУРе», порядком мне осточертело. В общем-то Котомкина, выходившая из-под моего пера, имела, конечно, некоторое портретное и жизненное сходство со мной. Но не до такой же степени, чтобы перипетии ее судьбы воспринимались как мои собственные! Между тем, даже хорошие знакомые, прекрасно осведомленные о том, что я воспитываю сына Петра, то и дело, зачитавшись сборниками «Все в АЖУРе», интересовались, как поживает моя прелестная дочурка. Первое время подобные вопросы ставили меня в тупик – я лихорадочно начинала соображать, какая дочь и как именно она поживает. Но это еще цветочки. В УБОПе и в суде, где я по-прежнему была частым гостем и где меня знали как облупленную, всерьез недоумевали, как это факты и детали жизнеописания Котомкиной, изложенные в пресловутых сборниках, доселе оставались неизвестными. Подруги даже ставили мне это в укор – мол, скрытная ты какая, Котом… Лукошкина!

Хуже всего было то, что я и сама потихоньку начинала страдать раздвоением личности. Придя домой, я несколько минут раздумывала, кого окликнуть – «дочь» Катюшу или сына Петрушу. Я ждала звонков от несуществующих людей и жутко злилась, что они не звонят. Я путала Нонну Железняк с Норой Молодняк, тем более, что и та, и другая (актриса Таня Коробкова, играющая героиню Нонки в телесериале по нашим новеллам) попеременно бродили по коридорам Агентства и обращались ко мне с разными вопросами. Я впадала в замешательство, встречая в кабинете Обнорского популярного киноактера Андрея Беркутова, воплощавшего в том же сериале образ нашего Классика, и подчас даже пыталась высказывать ему претензии, предназначавшиеся Обнорскому…

Короче, жизнь моя превратилась в кошмар, который усугублялся тем, что актриса, игравшая Котомкину, – Алена Каракоз, совершенно не соответствовала образу моей героини. Она скорее напоминала Светку Завгороднюю. Этакая надменная секс-бомба. Каракоз ни во что не ставила меня как автора новелл и всячески старалась дать мне понять, что если книжную Котомкину с реальной Лукошкиной путают, то уж киношная будет сама по себе. Никаких прототипов! Только в одном Каракоз совпадала с Котомкиной и в конечном счете с Лукошкиной – она претендовала на благосклонность Обнорского. Причем не в исполнении Беркутова.

С другой стороны, этот кошмар меня просто спасал. В захлестнувшей меня круговерти я была почти лишена возможности предаться воспоминаниям о Хуго, который со времени нашего расставания позвонил мне только один раз – с тем, чтобы сообщить, что остается с беременной женой, и уверить меня в совершеннейшем своем почтении. Нет, конечно, я утрирую – Хуго много и долго, проникновенно и очень искренне. Просто на результате это никак не сказалось… Мне оставалось только повторять за модной певицей Ализе, которую мы с Хуго слушали в Гааге: «Je ne sais pas ce que se passe. Mais je sais pourquoi on m'appelle „mademoiselle pas de chance"» – «Я не знаю, что происходит. Но я знаю, почему меня называют „девушка-неудачница"»…

Если бы я еще и ушла из Агентства, как собиралась сперва по возвращении из Гааги, то следующим местом моего жительства стала бы клиника неврозов. Но я дала себе слово, что переживу всю эту несостоявшуюся любовь. Более того, я решила, что останусь в «Пуле» – с набившими оскомину Обнорским, Спозаранником, с приторной Завгородней и другими персонажами Агентства. Я буду править их тексты, буду до хрипоты спорить с Глебом, буду ходить на дурацкие летучки и, черт возьми, буду писать новеллы, как того хочет Обнорский!

– Анечка! – Голос Полуночникова вернул меня в действительность. – Ваша «Явка с повинной» пользуется популярностью. Я бы хотел опубликовать в ней свои мысли по поводу нового УПК. Ты могла бы составить мне протекцию?

Я вспомнила всю нецензурщину, которую употребляли в связи с новым УПК знакомые оперативники и следователи, и поспешила уточнить:

– Надеюсь, мысли будут выражены в корректной форме?

Полуночников усмехнулся и заверил меня:

– Несмотря на сложность задачи, я постараюсь избежать ненормативной лексики.

2

С предложением Полуночникова я пошла в кабинет к Обнорскому. Распахнув дверь, увидела уже ставшую привычной картину – Андрей Беркутов, точь-в-точь как Обнорский, возлежал на диване и что-то вещал в потолок. Я в замешательстве осмотрелась, но, кроме меня, только что вошедшей, в кабинете никого не было.

– Простите! – Я поняла, что помешала творческому процессу вхождения в образ.

Беркутов легко (в отличие от Обнорского) поднялся с дивана и галантно поцеловал мне руку.

– Вы мне ничуть не помешали. Даже напротив. Говорят, вы хорошо знаете Обнорского с неформальной, так сказать, стороны. Давайте поговорим об этом. Мне для образа пригодится.

– Ну судя по тому, что вы так непринужденно употребили слова-паразиты, которыми грешит Обнорский, вы уже почти вошли в образ. Даже вжились.

– А… Это вы насчет «так сказать»? – Похоже, Беркутов был наиболее адекватным из всей съемочной группы и совершенно не обижался на мои выпады.

– Верно.

В этот момент в кабинет влетел возбужденный Повзло. По-моему, он отождествил Беркутова с Обнорским, потому что обратился сразу к нему. Похохатывая, он рассказал потрясающую по своему идиотизму историю.

– Зайчиков допрыгался! Такой прыгучий оказался, что от оперов в окно выпрыгнул и был таков! Ха-ха-ха! – Видя, что Беркутов не разделяет его бурного восторга, а лишь вежливо улыбается, Повзло, наконец, понял, что Обнорского в кабинете нет, а потому оценить важность новости для города могу лишь я, да и то весьма приблизительно.

А новость действительно была важной. В отношении депутата Зайчикова возбудили уголовное дело. Повод, на мой взгляд, был бредовый: некий коллекционер, имя которого следствие держит в строгом секрете, якобы передал Зайчикову на реализацию картину Пабло Пикассо, а тот ее присвоил. Вот в поисках этой картины следствие и нагрянуло на днях к Зайчикову в офис и домой с обысками. Не знаю, действительно ли Геннадий Петрович присвоил картину, но от следствия он убежал. Причем так, что теперь над следственной бригадой смеется весь город – Зайчиков просто выпрыгнул в окно, благо офис у него находится на первом этаже. Беглеца тут же объявили в розыск. И опять курам на смех, потому как в то время, когда Зайчикова, якобы сбившись с ног, искала вся петербургская милиция, депутат спокойно завтракал, обедал и ужинал в разных ресторациях города. Причем совершенно этого не скрывая. Завидев знакомого, Геннадий Петрович не только не натягивал шляпу на глаза, чтобы не быть узнанным, но, напротив, приветливо окликал и помахивал пухлой ручкой.

Соболин и Спозаранник уже спорили между собой, определяя, что можно давать в Ленту оперативной информации, а что лучше приберечь для публикации в «Явке с повинной». Я попыталась охладить пыл Володи.

– Во-первых, у тебя нет подтверждения тому, что картина действительно принадлежит Пикассо. Кроме того, пока не увижу копии заявления потерпевшего или хотя бы постановления о возбуждении уголовного дела, информацию давать не разрешаю. Имей это в виду.

Мои слова произвели явно благоприятное впечатление на Спозаранника, который торжествующе улыбнулся и отправился разрабатывать тактику и стратегию обработки источников информации, чтобы получить все о «деле Зайчикова». Соболин, напротив, тихо выругался, сказав что-то вроде «есть люди, от которых другим нет никакой пользы, только вред». «Ну это ты, Володя, напрасно», – мстительно подумала я. Если раньше я сама предлагала варианты исправления юридически ущербных фрагментов в соболинских творениях, то теперь палец о палец не ударю. Пусть сам додумывается, а материалы пока полежат, дойдут до кондиции.

3

Очередная летучка началась, как ни странно, вовремя. По всей видимости, в кабинете Обнорского с утра состоялось какое-то совещание, потому что накурено было так, что хоть топор вешай. Это не мешало собравшимся оживленно обсуждать новость последних нескольких дней – дело Зайчикова. Обнорский слушал и хмыкал, потом не выдержал:

– Короче, руководством Агентства принято решение заняться этим делом.

Спозаранник ехидно заметил, что расследовательский отдел уже занялся делом Зайчикова, не дожидаясь санкции руководства. Шефа такое замечание задело за живое.

– Ну тогда что вы скажете на это?! – с этими словами Обнорский достал из-под стола картину.

– Надеюсь, это не та картина, которую ищут правоохранительные органы? – холодея, спросила я. Хватит того, что Агентству и так всякие ужасы приписывают – то сюда невинных отроков в наручниках приводят, то кого-то заставляют напиться вусмерть и рассказать всю правду. Если на картине обнаружат «пальчики» Обнорского, трудно ему будет убедить прокурора в своей непричастности к пропаже картины.

– Дай посмотреть! – с этими словами Повзло и Спозаранник одновременно схватили полотно. И тоже – голыми руками. Я смирилась с тем, что придется оформлять соглашения с тремя указанными лицами для защиты их в суде. – Это что, та самая?

– Фиг ее знает. Просто вчера ко мне пришел знакомый вам гражданин Леха Склеп, известный в Петербурге предприниматель, как теперь принято говорить. Собственно, он и презентовал нам эту живопись, чтобы мы взялись доказать непричастность к скандалу его лучшего друга и братана Геннадия Зайчикова.

Я усмехнулась. Господи, вот доказывай потом знакомым и друзьям, что Агентство, с которым я сотрудничаю, белое и пушистое. Только кого-нибудь объявляют в розыск, а он уже у нас сидит, со Спозаранником чай-кофе пьет и про перипетии своей судьбы рассказывает. Или не успеют чернила высохнуть на постановлении о возбуждении уголовного дела, как фигурант оного уже дает показания по давней дружбе все тому же Спозараннику или Шаховскому. Я уж не говорю о том, что конкурирующие фирмы взяли привычку обращаться к услугам Агентства как к посреднику для разрешения их терок. Нет, я понимаю, что иначе, наверное, не проникнуться духом криминальной среды, не узнать всех тонкостей и нюансов. Но у меня, как у человека законопослушного, такое положение дел вызывает определенные сомнения…

Словом, Леха Склеп тоже не придумал ничего нового – он просто взял картину под мышку и пришел к Обнорскому. Таким образом известный петербургский авторитет предполагал убить двух зайцев сразу. Во-первых, он был более-менее уверен, что Обнорский ему не откажет. Какие-никакие, а все-таки приятели. Во-вторых, Склеп абсолютно точно знал, почему именно шеф «Пули» ему не откажет. Такой информационный повод на дороге не валяется! И, надо сказать, интуиция Склепа не подвела. Обнорский ухватился за картину, в смысле, за историю с ней. А история, по версии Лехи Склепа, была такова.

Некий коллекционер по фамилии Кауфман еще в незапамятные времена обратился к Зайчикову, водившему знакомства среди любителей антиквариата, с просьбой продать картину. Причем не какую-нибудь, а кисти самого Пабло Пикассо. Сейчас уже и не вспомнить, по какой причине Зайчиков передал полотно Склепу. То ли дел было много, то ли еще из каких соображений. Короче, отдал и отдал Зайчиков вверенное ему имущество своему приятелю. Тот сунулся к искусствоведам, а те в один голос принялись его разочаровывать. Де, никакой это не Пикассо, а всего лишь удачная его имитация. Склеп поменял искусствоведов, но и другие тоже придерживались мнения, что кисть Пикассо полотна близко не касалась. Кауфман, узнав о том, что картина представляет собой подделку, до того расстроился, что даже забирать ее не стал – махнул рукой. А Леха Склеп повесил лже-Пикассо на даче и в редкие минуты отдыха, которые в наши дни выпадают авторитету и предпринимателю в одном лице, созерцал написанное.

И вдруг такой конфуз – его другу Геннадию Зайчикову, человеку широкой души, вменяют присвоение этого Пикассо. Да вот она, ваша подделка, берите ее на здоровье (не сомневаюсь, что именно с такими словами картина и была передана Обнорскому)!

Леха-Склеп был абсолютно убежден, что бодяга вокруг картины имеет явно заказной характер и поднята с целью нейтрализации его братана Зайчикова со стороны политических конкурентов. И он, Склеп, живота своего не пожалеет, чтобы найти того, кто эту заказуху организовал. А помочь дойти до истины в этом деле, по мнению Склепа, могут только журналисты «Пули», которые известны своей неангажированностью и неподкупностью. Представляю, какой бальзам пролился на сердце Обнорского, когда он слушал эти дифирамбы!

Как бы то ни было, Спозараннику было дано официальное поручение заняться историей с Пикассо. Саму картину по моему настоятельному требованию, Обнорский «предложил» забрать из помещения Агентства в присутствии понятых руководителю следственной бригады, которая расследовала «дело Зайчикова». Ситуация получилась неоднозначная. Обнорский разговаривал со следователем по громкой связи – с тем, чтобы я, как юрист Агентства, слышала весь разговор и контролировала сказанное. Поэтому удивление следователя, последовавшее в ответ на предложение забрать картину, я расценила как недобрый знак.

– Пикассо? Который по делу Зайчикова проходит? А он точно у вас? – Казалось, гражданин начальник с немыслимой скоростью переваривает услышанное.

– Ну да, тот самый Пикассо, – терпеливо объяснял ему Обнорский.

– Так как же, ведь мы его… То есть конечно, сейчас мы приедем за картиной.

Приехавший в «Золотую пулю» начальник одного из отделов Главного следственного управления оформил протокол выдачи картины, предварительно исследовав ее, по-моему, до фактуры самого холста. Только потом мы узнаем, что следствие изъяло во время обыска у Зайчикова какую-то картину и до последнего момента было убеждено, что она-то и есть Пикассо. Второе полотно явно не вписывалось в планы расследования. Этим, очевидно, и объяснялось некоторое замешательство следователя. Кстати, официальная экспертиза, проведенная специалистами Эрмитажа, потом подтвердит, что переданная Обнорским картина действительно не принадлежит кисти мастера.

4

Заходя в подъезд, я чертыхнулась – здесь было темно, как у негра… Ну сами понимаете, где. В общем-то, я не трусиха. Но и не любительница приключений на свою пятую точку. Поэтому, прежде чем войти, я оглянулась в поисках какого-нибудь попутчика из числа соседей. Тщетно. Открыв скрипучую дверь, я вошла в подъезд – и тут что-то склизкое мазнуло меня по лицу и с диким мяуканьем шмякнулось под ноги. От неожиданности и испуга я заорала во все горло. Крик мой прервался внезапно. Я еще пыталась издавать какие-то звуки, способные привлечь внимание, но они больше походили на сипение, которое вряд ли кто услышит. Раз уж на мой ор никто не отреагировал (кроме 75-летней бабы Сони, да и та прошаркала к двери из любопытства, а не из желания помочь)… Спотыкаясь на каждой ступеньке, я добралась до лифта, доехала до своего 8-го этажа и начала шарить в сумке в поисках ключей. Их там не было. Я перерыла все содержимое моей немаленькой сумки – опять же в темноте. Но металлический холод ключей так и не ощутила. Тут я вспомнила, что демонстрировала сегодня Агеевой брелок, присланный приятелем из Праги, – дом в стеклянном шаре, в котором кружится снег при малейшем движении брелока. Очевидно, забыла на столе в Агентстве. Благо, сын должен быть дома. Я нажала на кнопку звонка.

– Кто там? – прилежно спросил подошедший к двери Петр.

– Это я, – шепнула я ему.

Естественно, сын меня не услышал. Я попыталась повторить свои слова еще раз, в полный голос, но лишь хватала воздух. Спросив для профилактики «Кто там?» еще пару раз, Петр удалился. Решив поискать удачи у соседей, которые открыли бы мне дверь, не спрашивая, я обзвонила две лестничные клетки. Не тут-то было. Все, как один, напуганные ежевечерними криминальными телерепортажами, спрашивали меня через дверь: «Кто там?» и, не услышав ответа, уходили. Я устало прислонилась к стене. Даже если позвонить кому-нибудь на мобильник, меня все равно не услышат – голос не появился, я по-прежнему сипела. Я слышала, как за дверью моей квартиры сын общался с кем-то по телефону, слышала звуки телевизора и музыкального центра, втягивала носом запах еды. Меня потихоньку стало клонить в сон, когда зазвонил мобильник – на экране высветился мой домашний номер. Я, как рыба, беззвучно говорила: «Алло!» Сын меня не слышал. Телефон звонил снова и снова, когда вдруг открылась дверь – это Петр из квартиры услышал, как голосит на лестничной площадке мой мобильник. Я ввалилась в квартиру, чем перепугала своего сына.

– Мама, что с тобой?! – пронзительно закричал Петр.

Я подумала, что сейчас и он останется без голоса. Видя, что мать не произносит ни слова, а лишь хватает воздух ртом, Петр перепугался еще больше и кинулся к телефону. Наверное, звонить отцу. Я протестующе подняла руку и, вырвав из ежедневника страничку, написала: «Сорвала голос. Все в порядке». Однако сын уже разговаривал с Лукошкиным. Прочитав краем глаза записку, он успокоил Сергея.

– Папа обещал завтра заехать. – Я выдавила из себя улыбку. – Но меня с утра не будет – мы с классом едем на экскурсию в Кронштадт.

5

Все, что связано с «Золотой пулей» – лекции в университете, семинары, новеллы, а также консультации, которые я вынуждена давать бесчисленным друзьям Агентства – как-то постепенно заставило меня почувствовать, что мои физические и психические силы не бесконечны. Поэтому выходных я ждала с особым чувством. Нормальные люди обычно планируют, что они будут делать в эти святые для каждого советского человека дни. Я же планировала, чего я делать НЕ БУДУ. Не буду отвечать на телефонные звонки, читать статьи в «Явку», готовиться к очередному делу. Не буду краситься, даже если придется садиться за руль. Не буду обедать в забегаловках – за неделю в них так желудок испортишь! Когда я перечисляла себе все, чего я не буду делать, жизнь представлялась мне прекрасной и удивительной.

В эти планы не был забит пункт о том, чтобы не открывать дверь тем, кто в нее звонит. Я посмотрела на часы – около полудня. Да, даже не попенять непрошеному гостю, что приперся в несусветную рань, да еще в выходной день. Поплотнее закутавшись в махровый халат (осень уже наступила, а отопление включать и не думали), я с мыслями о судьбинушке своей горькой поплелась открывать дверь. На пороге стоял Лукошкин. Что характерно, один. Я как-то намекнула ему, что по-человечески правильнее было бы познакомить меня с новой семьей, чтобы расставить все точки над «i». Но Лукошкин оберегал новую благоверную с маниакальностью оперативника, соблюдающего конфиденциальность своего агента. Я-то абсолютно точно знала, что Лариса (так звали мадам Лукошкину-2) еще долго будет ревновать – даже при отсутствии всяких на то причин – Сергея ко мне. Я сама ненавидела это чувство и старалась (как мне кажется) ни в ком его не вызывать. Что, признаюсь, не всегда мне удавалось. Нынешний визит Сергея это подтвердил.

Лукошкин был мрачнее тучи. Отодвинув меня в сторону, он без приглашения вошел в квартиру. Снял обувь, убрав кроссовки на полку! Такого я не могла добиться за многие годы нашего с ним супружества.

Все еще оставаясь безголосой, я даже не смогла выразить своего удивления. А также сказать Сергею что-нибудь в знак приветствия.

– Могла бы и поздороваться.

Я кивнула.

– Что, уже сказать нечего? – Голос бывшего мужа был полон сарказма.

Я пожала плечами. Начало дня обещало быть увлекательным.

– Весь город, весь УБОП знает, а она прикидывается santa simpli… sipmli…

«Simplisitas» – нацарапала я на листке, теряясь в догадках, о чем же это таком интересном знает не только «весь УБОП», но и весь город.

– Вот именно! Святой простотой! – Сергей, казалось, вот-вот захлебнется от злости.

Шумно вдохнув воздух, он рванулся в сторону кухни, без спросу залез в холодильник, достал подаренную мне благодарной клиенткой-директрисой ликеро-водочного завода полуторалитровую бутылку водки «Убойная сила» и, налив в чашку из чешского сервиза, залпом выпил. Поняв, что в ближайшие полчаса ничего внятного не услышу, я залезла на антресоли и достала огурчики, которые недавно сама мариновала.

«Закусывай», – на стол легла моя очередная записка. Сев рядом с Лукошкиным и подперев рукой щеку, я мысленно прощалась с выходным днем. Если Лукошкин пришел в таком состоянии, значит, это надолго. В общем-то ничто не мешало мне послать его подальше. Пусть истерики устраивает своей новой супруге, я свою миссию уже выполнила. Но какой-то червячок внутри – я даже знаю, что он называется «любопытством» – удержал меня от этого шага.

Наконец Лукошкин созрел для того, чтобы начать свою обличительную речь. Суть ее сводилась к тому, что весь город (Сергей всегда претендовал на то, чтобы мыслить масштабно) уже иначе и не упоминает мою фамилию, как в связи с Обнорским.

– Тебе, может быть, и все равно, – почти дошедший до кондиции подполковник УБОП перешел на шепот. – А мне нет! – Это признание было подкреплено ударом кулаком по столу.

«Тебе-то что? Блюсти меня собираешься? Так тебе есть на ком сосредоточиться». Написала я в ответ почти что претензионное письмо. Признаться, я не могла понять, радоваться ли тому, что все еще не безразлична бывшему мужу, или злиться на то, что он по-прежнему, как собственник, предъявляет мне какие-то претензии.

– Ты, Анька, всегда отличалась хорошим вкусом. Но здесь он тебе изменил, это точно. Обнорский, он же, как этот, как его? Ну который сам на себя налюбоваться не мог?

«Нарцисс», – «подсказала» я.

– Он самый. Нарцисс, бабник и книжки дурацкие пишет. Расследователь хренов. И с бандитами якшается. Вот!

Я тихо вздохнула. Одно из двух – либо у Сергея нелады в новой семье, либо его достал кто-то из наших общих знакомых с расспросами о моем мнимом романе с Обнорским. Лукошкин всегда очень трепетно относился как к моей, так и к своей репутации. А поскольку Обнорского он на дух не переносил, то разговоры обо мне и Андрее воспринимал как личное оскорбление.

– Что с голосом-то? – наконец спросил Лукошкин. – Хотя подожди, пойду куртку хоть сброшу.

Сергей действительно сидел на кухне в верхней одежде, которую в запале забыл снять. Из прихожей послышалось звяканье ключей, потом что-то упало на пол. Я усмехнулась: бывший муж по многолетней привычке выкладывал из карманов куртки все, что там находилось, иначе вешалка просто не выдерживала и обрывалась.

– Ну вот и я. – Экс-супруг вернулся в кухню. – В общем, Ань, репутацию потерять легко. И так в ваших идиотских новеллах вы прописаны – ты и Обнорский, или как он там, Вронский («Болконский» – поправила я). Народ-то все за чистую монету принимает.

Лукошкин посидел еще немного, поплакался на то, что работать не дают – в их ведомстве до сих пор переживают прошлогоднюю реорганизацию, – и так и не объяснив, зачем, собственно, приходил, распрощался. Я даже смогла шепнуть ему на прощание что-то внятное.

6

После ухода Сергея я решала, приниматься ли мне за уборку или квартира переживет еще неделю. Взгляд мой зафиксировался на полке шкафа, стоящего в прихожей. Видеокассета в яркой упаковке еще вчера отсутствовала. Так и есть, наверное, Петька взял у кого-нибудь посмотреть мультик и, опаздывая сегодня утром, забыл отдать кассету. «Атлантида. Затерянный мир» – гласила надпись на упаковке, где были изображены мультяшные герои. Я сделала себе кофе, вставила кассету в магнитофон и приготовилась к просмотру мультика. Однако первые же кадры заставили меня усомниться в том, что речь идет о пропавшей цивилизации. Лицо человека, возникшее в кадре, мне было явно знакомо. Да это же Владимир Астров, депутат городского парламента и заместитель спикера! Что-то он в явно неподобающей компании – коротко стриженные люди, чем-то неуловимо похожие друг на друга, были явно из правоохранительных органов. Еще один человек стоял спиной к камере, поэтому лица его я не видела. До последней минуты я не вслушивалась в разговор, записанный на кассете, когда вдруг прозвучала фамилия Зайчикова. Учитывая шумиху, поднятую вокруг Зайчикова, а также интерес, который вызвало это дело у сотрудников «Пули», я стала смотреть на экран с особым вниманием.

Я напрягла слух:

– У меня есть абсолютно достоверная информация о том, что Зайчиков присвоил себе картину Пикассо, которую ему еще несколько лет назад передал для реализации Кауфман. – Коллега Зайчикова по депутатской деятельности Астров многозначительно посмотрел на своих собеседников.

– Пока не будет заявления от потерпевшего, ничего не выйдет, – ответил один из них. – С этим коллекционером еще нужно работать.

– Неужто у вашего ведомства проблемы с методами работы? Подкиньте ему что-нибудь. Мы за ценой не постоим, господа, слово депутата, – убеждал собеседников Астров. – Марк Кауфман, как всякий еврей, терпеть не может насилия, в том числе психологического. Так что надавить на него будет нетрудно. Просто обозначьте коллекционеру его перспективы. И подскажите выход. Он вряд ли будет упрямиться, уверяю вас.

– Можно, например, рассмотреть вопрос о наркотиках. – Человек-спина вдруг повернулся лицом к камере (думаю, он не подозревал о ее наличии), и я вскрикнула от неожиданности – это был Юрий Шипов, «лепший кореш» Обнорского и одновременно директор одиозного охранного агентства «Бонжур-секьюр». Вот уж действительно, совет в Филях!

Так-так, если опер сказал, что дело не возбуждено, значит, это события недавнего прошлого. Очевидно, придуманная депутатом комбинация была в точности реализована оперативниками, следствием чего и стало появление уголовного дела. В его рамках и был проведен обыск в офисе Зайчикова, когда тот свинтил от следователей через окно. Ничего себе борьба за депутатский мандат!

Геннадий Зайчиков в последнее время не скрывал, что не только вновь собирается в городской парламент, но еще и метит в кресло его председателя. Надо сказать, что финансовые ресурсы Зайчикова, а также его бизнес позволяли ему вести себя подобным образом.

Многих коллег Зайчикова такое его поведение раздражало. Поэтому с недавнего времени у него начались неприятности. Причем самого разного рода. Сначала от его имени доброжелатели распространяли в округе «учебное пособие» для школьников под названием «Аксиомы безопасности жизни». Родители, нашедшие в своих почтовых ящиках книжку, предназначенную для их дитятей, и случайно заглянувшие в упомянутое пособие, ужаснулись. Самое невинное, о чем писал автор (а на обложке значилось «составлено Геннадием Зайчиковым»), сводилось к тому, как без последствий соблазнить соседку по парте или же опустошить родительский кошелек. Я собственными глазами читала эту дрянь.

На следующий день Зайчиков выступил в телеэфире с опровержением того, что «АБЖ» – его рук дело, и даже провел акцию – все, кто принес в его офис дрянную книжку, получали денежное вознаграждение.

Теперь вот – картина Пикассо. Еще не до конца досмотрев забытую Сергеем кассету, я поняла, что в руках у меня запись, которую (очевидно подстраховываясь) вели оперативники УБОП (иначе откуда она появилась у Лукошкина?). Признаюсь, гражданин Зайчиков не вызывал у меня симпатии – ни как мужчина, ни в каком-либо другом качестве. Однако то, что замыслили его оппоненты, показалось мне делом некрасивым и грязным.

На какое-то время мне показалось, что я снова стала судьей. В руках которого, не побоюсь этого слова, судьба человека. Причем не одного. Однако теперь у меня началось даже не раздвоение, а растроение личности – на судью Лукошкину, адвоката Лукошкину и Лукошкину, которую то и дело подмывает поиграть в расследователя. В конце концов, я решила не мудрствовать в одиночку. То есть возобладал инстинкт самосохранения. Осталось еще придумать, что сказать Сергею, который наверняка будет искать компромат-кассету.

7

Моя версия, изложенная Спозараннику и Повзло, на первого не произвела никакого впечатления – в ходе своих расследовательских изысканий он уже пришел к выводу (что характерно, подкрепленному доказательствами, правда, не такими убийственными, как мое) о том, что это дело – заказное, и даже установил возможных его «авторов»…

– Мне кажется, Анна Яковлевна, вы несколько превысили свои полномочия. У меня вообще складывается впечатление, что вы – двойной агент. То вы оказываетесь рядом с человеком, который способен помочь завалить Аллоева, то вдруг при вас обнаруживается кассета, за которую конкретные физические лица дорого бы дали. – Глеб говорил абсолютно серьезно. Настолько серьезно, что даже Повзло посмотрел на меня с подозрением.

Дать отповедь Спозараннику мне помешал режиссер Худокормов.

– Анечка, птица моя! Я вас везде ищу! – Худокормов, не обращая внимания на то, что без стука вошел в святая святых – кабинет главного расследователя, ринулся ко мне.

В другое время я бы указала ему на его бесцеремонность, но злость на Спозаранника, который заподозрил меня в предательстве, затмила все остальное. Забрав кассету, я с гордо поднятой головой вышла вместе с режиссером из помещения.

Вообще, фамильярность Худокормова, который был совершенно не в моем вкусе, но пребывал в уверенности, что он абсолютно неотразим, выводила меня из себя. Если бы не этот совместный проект, я бы давно разъяснила мужику, чтобы он искал овощ на другой грядке. Но сложные деловые отношения, тонкая душевная организация творческих работников и т. п. и т. д. не позволяли мне сделать это сразу. Была от Худокормова и маленькая, но польза. Его крики «Анечка! Птица моя!» слышали все вокруг, в том числе и Обнорский, которому, как я подозревала, Аленушка Каракоз нашептала о нашем «романе» с Худокормовым. Обнорский даже поднял вопрос о том, чтобы перенести съемки из Агентства, где они создавали атмосферу филиала дурдома «Ромашка», куда-нибудь на природу, на улицы – чтобы режиссеры не пересекались с юристами, а артисты с журналистами и особенно с посетителями, которые принимали за чистую монету все, что творилось в стенах «Пули» во время съемок.