Текст книги "Майн Рид: жил отважный капитан"
Автор книги: Андрей Танасейчук
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)
К марту 1849 года первый роман Майн Рида был завершен, но роман с некой «обладательницей голубых глаз» – явно не первый и уж точно не последний в жизни писателя – еще продолжался. Как утверждает Пайатт, после того, как его друг поставил последнюю точку в рукописи, только это обстоятельство и удерживало деятельного капитана в их доме. Лишь убедившись в бесплодности дальнейших ухаживаний, Рид покинул Мак-о-Чи, «устремившись на поиски новых приключений». Так это было в действительности или нет, оставим на совести Донна Пайатта. Но то, что Рид на всю жизнь сохранил благодарность своему другу за те месяцы, что дали ему возможность дописать роман и, по сути, состояться как писателю, – не подлежит сомнению. Пайатт в своих мемуарах припоминает стихотворение, которое Рид сочинил на станции, ожидая поезда, что унесет его на восток, и вложил в конверт с благодарственным письмом хозяину. Не будучи уверен в собственных версификаторских способностях, как, впрочем, и в безусловном поэтическом даре Рида, автор не приводит это стихотворение, адресуя заинтересовавшихся к книге вдовы писателя, где его строки приведены полностью. Вне зависимости от художественных достоинств, стихотворение друга тронуло сердце Пайатта, и в своей статье он не скрывает этого. «Между этим прощанием, – вспоминает Донн Пайатт, – и нашей следующей встречей минуло почти двадцать лет. Майн Рид преуспел и прославился, потратил свое состояние на строительство мексиканского ранчо в Англии, а я, продолжая вести все тот же образ жизни, только начинал пользовать свое перо как средство к существованию. Он поседел, но по-прежнему был крепок и элегантен и жил со своей очаровательной крошкой-женой в комнатах на Юнион-сквер в Нью-Йорке. Я рассказал ему, что наш старый дом в Мак-о-Чи обветшал и почти разрушился и что из того малого семейного круга, о котором он с таким теплом вспоминал, остался лишь я один. Это его так опечалило, что я предложил ему выпить бутылку вина, и он повел меня в подвальчик на Бродвее, где мы вместе выпили не только бутылку, но за ужином осушили еще несколько».
Упомянутая Донном Пайаттом печальная встреча состоялась в 1869 году, но до нее оставалось еще 20 лет, и все прискорбные, как, впрочем, и очень многие радостные события в жизни нашего героя еще не свершились, а были впереди.
Из Огайо поездом Майн Рид отправился в Нью-Йорк. Видимо, он испытывал легкую грусть от неудачи на сердечном фронте, но, думается, можно утверждать, что в собственное будущее он, тем не менее, вглядывался с надеждой и оптимизмом. Он написал свой первый роман, о котором сам был весьма высокого мнения. У него не было необходимости ходить по издателям, уверяя в необходимости и выгоде издания романа. Напротив, имелась твердая договоренность с нью-йоркским издателем А. Таунсендом о публикации «детища».
Роман «Военная жизнь. Приключения офицера легкой пехоты» (достоверно неизвестно, но, судя по всему, на таком заглавии настоял издатель) вышел в издательстве А. Таунсенда через несколько месяцев после завершения. Неизвестна величина гонорара, который Рид получил за свою работу, но в ту относительно благополучную в финансовом смысле пору его существования, видимо, это не было столь важно – куда важнее было самоощущение: он опубликовал роман и приобрел уверенность, что состоялся как писатель.
Инсургент-любительВозвращение в Нью-Йорк, выход романа из печати, – казалось бы, все это предполагало в недалеком будущем успешную литературную карьеру – новые публикации, гонорары, известность и т. п. Но в жизни Майн Рида происходит очередной резкий поворот: начинающий, но уже полагающий себя профессионалом, писатель вдруг окунается в политику, причем в политику европейскую и политику самого что ни на есть радикального свойства. Вдова писателя в своей книге мимоходом (буквально одной строкой) упоминает о том, что в Нью-Йорке ее супруг познакомился с «немецким патриотом Фредериком Хекером». Вместе с ним и несколькими соратниками уже 27 июня 1849 года он «отплыл из Нью-Йорка на пароходе «Камбрия», королевской почтовой линии». По ее словам, во главе набранного в Нью-Йорке легиона революционеров-добровольцев Рид поспешил на помощь баварской революции. Хотя «хождение Рида в революцию» не имело для писателя «революционных» последствий, этот эпизод важен для адекватного восприятия его личности. Отразился он и в судьбе литератора. Зададимся вопросами: что привело романиста в ряды европейских революционеров-радикалов и как это произошло?
Несмотря на то, что Рид был человеком весьма либеральных убеждений, его мало интересовала европейская политика, если она не была связана с его родиной – Ирландией или с Великобританией в целом. В этом нет ничего необычного: и в наши дни жители «островов» мало интересуются тем, что происходит на «континенте», если это напрямую не касается Британии. За годы, проведенные Ридом в Соединенных Штатах, Европа и европейские проблемы если и не превратились для него в нечто эфемерное, то явно отдалились. Но, возвратившись в Нью-Йорк весной 1849 года, Рид оказался в гуще событий, напрямую связанных с европейской политикой.
После поражения революций в Саксонии, Бадене, Пруссии, других немецких государствах германские революционеры превратились в изгнанников, и значительная их часть перебралась за океан – в США. Из них подавляющее большинство осело в Нью-Йорке и развило здесь большую активность: они создавали организации, собирали пожертвования, устраивали демонстрации, шествия и митинги. Американские власти не препятствовали этой деятельности. Почти все рассматривали свою эмиграцию как нечто временное и собирались вернуться на родину, как только позволит обстановка. А обстановка 1848–1849 годов, когда то в одной, то в другой части Европы вспыхивали восстания и разгорались революции, усиливала эти настроения. Среди вынужденных эмигрантов особое место занимал Фридрих Геккер [29]29
Фридрих Геккер (Hecker,1811–1881) – немецкий политический деятель, яркая фигура революций 1848 года, один из идеологов и яростных сторонников уничтожения монархии и превращения Германии в единую буржуазно-демократическую республику с конституцией и парламентом.
[Закрыть]. Пожалуй, среди них он был наиболее заметной и даже в чем-то романтичной фигурой. Да и как могло быть иначе? Образованный юрист (он закончил Гейдельбергский университет), пламенный оратор, талантливый организатор, яростный республиканец и сторонник объединения Германии, он в марте 1848 года возглавил революцию в Бадене, провозгласил Германскую республику и призвал народ к оружию. Несмотря на безусловную революционную харизму, полководцем он оказался никудышным, и его отряды были разбиты вторгшимися в Баден баварскими и вюртембергскими войсками. Чудом ему удалось избежать смерти. После долгих скитаний и нескольких месяцев нелегального положения Геккер добрался до Нью-Йорка и развил здесь бурную деятельность, вербуя добровольцев в создаваемый им «революционный» легион.
Вдова Рида утверждала, что легион формировался для участия в баварской революции, а затем, после известий о ее поражении, был якобы «переориентирован» вождями на помощь революции венгерской. Едва ли это могло соответствовать действительности. Если в «баварскую» версию можно еще поверить, то «венгерская» явно не выдерживает критики. Судите сами: если границ Баварии, в принципе, можно было достичь относительно беспрепятственно, очутившись на территории довольно лояльной к германским революционерам и пограничной с Баварией Франции, то для того, чтобы попасть в Венгрию, необходимо было не только пересечь территорию Франции, но и миновать, по меньшей мере, четыре границы: Бадена, Вюртемберга, Баварии и Австрии. Если вспомним о том, что многие из легионеров были весьма нежелательными Дерсонами в этих государствах (многие разыскивались как государственные преступники и были заочно осуждены), то станет понятно, что план этот не мог быть осуществлен даже теоретически. К тому же не следует забывать, что подавляющее большинство легионеров были немцами, которых мало интересовало то, что происходит за пределами Германского союза. Скорее всего, Геккер и его товарищи имели совершенно иные цели, и наиболее вероятной из них представляется вторжение легиона на территорию родного для него герцогства Баден. На это, кстати, «указывает» и сам Рид: в автобиографическом романе «Жена-дитя», опубликованном через 20 лет после событий (в 1868 году), писатель говорит, что легионеры собирались «принять участие в борьбе, начатой в Бадене и Палатине [30]30
Палатин – название исторической области на юге Германии.
[Закрыть]». В оправдание вдовы Рида стоит сказать, что едва ли она специально перечитывала этот роман четверть века спустя после его выхода в свет, когда писала свою книгу о муже.
В отличие от большинства государств союза, где революция была побеждена реакцией, в Бадене, после разгрома «восстания Геккера», торжество реакции было кратковременным. В мае 1849 года здесь произошло новое восстание, герцог бежал, а к власти пришли республиканцы. Было сформировано республиканское правительство, в котором некоторые из соратников Геккера заняли ключевые посты. Очевидно, что и будучи за океаном, Геккер продолжал поддерживать с ними тесную связь. Он понимал, что республика в Бадене не сможет просуществовать долго, не имея боеспособной армии. Геккер явно извлек уроки из прошлогоднего поражения и теперь знал, что профессиональной армии должны противостоять не только «народные массы», но и обученные, обстрелянные офицеры и солдаты. Этими представлениями он и руководствовался, формируя свой легион в марте – мае 1849 года.
Как в рядах легиона оказался Майн Рид? По меньшей мере, две версии можно рассматривать как наиболее вероятные. Первая: во 2-м полку нью-йоркских добровольцев значительную часть рядового и сержантского состава (это хорошо видно даже при беглом знакомстве с текстами романов «Военная жизнь» и «Вольные стрелки») представляли немецкие и швейцарские (немецкоязычные) эмигранты. Большинство из них весьма сочувственно относились к идее объединенной республиканской Германии. Именно в этой среде Геккер и вербовал своих легионеров. Вполне вероятно, что через них он и «вышел» на Рида. Бравый капитан – не только внешним видом, но и своей репутацией отважного офицера – не мог не произвести впечатления на баденского революционера. В пользу этого варианта возможного развития событий свидетельствует и автобиографический роман писателя «Жена-дитя». В нем упоминается о письме, которое получил его герой капитан Мейнард от некого «Комитета немецких беженцев в Нью-Йорке» и в котором герою предлагается возглавить «предприятие». В письме указывается и источник, инициировавший приглашение капитана, – «наши соотечественники, воевавшие с Вами в последней Мексиканской войне».
Возможен, впрочем, и другой вариант. Геккер особенно нуждался в опытных, боевых офицерах. В те дни, когда создавался легион, в Нью-Йорке шел широко освещаемый прессой процесс по иску бывшего командующего флотом Республики Техас коммодора Эдвина Мура к правительству США. Коммодор требовал возместить ему издержки на снабжение и ремонт кораблей (а также выплатить жалованье), которые он понес на посту. Надо сказать, что после присоединения Техаса к США в таком положении оказались многие офицеры армии и флота Техаса. Геккер мог предложить Муру присоединиться к его легиону или порекомендовать известных офицеров, которые могут заинтересоваться этим предложением. Мур и Рид – об этом мы уже писали – были хорошо знакомы и даже дружны. В таком случае фамилия писателя неизбежно должна была прозвучать и, видимо, прозвучала. Как бы там ни было, достоверно известно, что Мур был среди тех, кто провожал Рида в революционную Европу. На прощание адмирал подарил Майн Риду свою саблю, на лезвии которой было выгравировано: «Капитану Майн Риду от его старого друга коммодора Эдвина Мура».
Но почему Рида увлекла сама идея отправиться в Европу на помощь баденским (или баварским) революционерам? Ведь в то время – весной – летом 1849 года – вся Америка уже была охвачена «золотой лихорадкой» и десятки тысяч новоявленных старателей двинулись на Запад – в Калифорнию. Подавляющее большинство судов, покидавших нью-йоркскую гавань, держали курс именно туда. Среди тех, кто отправился вокруг мыса Горн к новоявленному Эльдорадо, было много знакомых Рида, в том числе немало тех, с кем он воевал. Но Рид, тем не менее, предпочел восточное направление.
Что им двигало? Понятно, что не денежный интерес. Денег ему не обещали. Если бы его интересовали деньги, он бы направился на запад, а не на восток. Значит, Рида так сильно увлекли идеи свободы, что он отправился в Европу, чтобы за них сражаться? Возможно. Но ограничиться простой констатацией наличия у писателя даже очень большой «любви к Свободе» все-таки недостаточно и, по сути, неверно. Кроме свободолюбия, действительно присущего Риду, было у него еще и большое честолюбие, а потому и надежды, и перспективы – пока неясные, но от них у недавнего офицера американской армии явно захватывало дух. Его ждала слава, и эти эмоции он передал своему герою – капитану Мейнарду из упоминавшегося уже романа «Жена-дитя». Видимо, они были настолько сильны, что и 20 лет спустя, когда писался роман, их отзвуки вполне ощутимы. Но, кроме надежд, были и сомнения. Герой романа, стоя на корме парохода и провожая взглядом удаляющиеся берега Америки, думает: «…а правильно ли он поступил, приняв приглашение возглавить революционный поход в Европу? (Чувствуете амбиции? Не участвовать в борьбе за свободу отправляется Мейнард, а возглавить ее! – А. Т.)Он оставлял землю, на которой долго жил и которую любил, любил ее людей и ее устройство. Он пускался в весьма рискованное предприятие, чреватое большой опасностью; не как легально воюющий солдат, которой ничем не рискует, если проиграет на поле битвы, – он сохранит свою жизнь и попадет в плен; но как революционер и мятежник, который, если будет побежден, не может надеяться на снисхождение, – его ожидает только позорная смерть, и он даже не будет похоронен». Но, замечает автор и, по сути, солидаризуется со своим героем, «в то время… мятежник и патриот означало одно и то же… этим званием можно было гордиться, это была священная обязанность; и, вдохновленный этими мыслями, он смотрел вперед без опасений, а назад – без большого сожаления». Мы не слишком преувеличим, утверждая, что эмоции эти испытывал не только Мейнард на страницах романа, но и сам Рид, покидая в 1849 году Америку. Его личные переживания были источником эмоционального накала романа.
В своей книге Элизабет Рид пишет, что капитан М. Рид и Ф. Геккер отправились в Европу вместе, отбыв в Ливерпуль на пароходе «Камбрия». На самом деле это не соответствует действительности. Немецкий инсургент отбыл из Нью-Йорка сразу же по получении сведений о произошедшей в Бадене революции – в мае 1849 года. Рид остался в Нью-Йорке. Ему было поручено завершить формирование легиона, произвести закупки вооружения и подготовить перемещение легионеров через океан в Великобританию. Ливерпуль должен был стать местом общего сбора. По утверждению миссис Рид, ее мужа назначили командиром легиона. Едва ли это соответствует действительности. Скорее всего, во главе легиона стоял сам Геккер, а Майн Рид был в нем старшим офицером, возможно, начальником штаба. Как бы там ни было, 27 июня 1849 года писатель с передовой группой легионеров (точное число их неизвестно, но едва ли их было больше десяти-двенадцати человек) поднялся на борт «Камбрии». Тем же днем пароход снялся с якоря и вышел в Атлантический океан. Путь его лежал в Ливерпуль.
Часть III
Англия: 1849–1867
Несостоявшийся МюратЗа годы, проведенные в Америке, Майн Рид накопил изрядный опыт водных путешествий: много раз он поднимался вверх и спускался вниз по Миссисипи и Огайо, по Ред-Ривер и Теннесси, плавал по Великим озерам и диким рекам Северо-Запада, не раз пересекал Мексиканский залив и ходил вдоль атлантического побережья США, наконец, он «покорил» штормовую Атлантику на паруснике зимой 1839/40 года. Несмотря на столь богатый опыт, он никогда не испытывал удовольствия от перемещений по воде, предпочитая земную твердь корабельной палубе. На этот раз у него не было выбора: в те годы, кроме корабля, иных средств пересечь Атлантику не существовало. Еще было памятно многонедельное изнуряющее путешествие на «Дамфрисшир»: тоска, тревога и скученность пассажиров, несвежая питьевая вода, однообразная, скудная, низкого качества пища и постоянная сырость. Но почти за десятилетие, что минуло с той поры, изменилось многое – технический прогресс не стоял на месте. «Камбрия» «моложе» «Дамфрисшир» всего на семь лет (спущена на воду 1 августа 1844 года), но это был совсем другой корабль. Хотя он также нес три мачты с парусами, но между фок– и грот-мачтой возвышалась дымовая труба, изрыгавшая клубы дыма, а Во бортам вращались огромные гребные колеса, и из трюма доносился мощный гул паровой машины. Паруса поднимали дишь при попутном ветре – корабль двигался в основном благодаря энергии пара. По своим размерам «Камбрия» превосходила «Дамфрисшир»: она имела почти 70 метров в длину и более десяти в ширину, а водоизмещение было в два раза больше – почти полторы тысячи тонн. Так же как «Дамфрисшир», «Камбрия» была предназначена для перевозки пассажиров. Но если «Дамфрисшир» брал до шестисот человек на борт, то каюты «Камбрии» были рассчитаны всего на 120 пассажиров, и никакого второго и третьего класса! – на корабле имелись каюты только первого класса. Конечно, таких судов было еще совсем немного – революционные изменения в трансатлантическое судоходство пришли с учреждением знаменитой компании Cunardв 1840 году. Компания подписала контракт с правительством Великобритании на регулярные почтово-пассажирские перевозки между Ливерпулем, Галифаксом (Канада) и Нью-Йорком и вывела на линию комфортабельные скоростные – до той поры невиданные – океанские парусно-паровые суда. Они назывались пакетботами. То расстояние, которое парусники преодолевали за полтора-два месяца, пакетботы «Кунард» покрывали меньше чем за две недели. Поначалу на линии работали четыре судна, с середины 1840-х их было уже шесть, и они ходили точно по расписанию.
«Камбрия» не считалась лучшим ходоком через Атлантику – ей ни разу не довелось завоевать тогда уже учрежденную «Голубую ленту» – за самое быстрое пересечение Атлантики, но это было довольно быстроходное судно: покинув нью-йоркскую гавань 27 июня, оно уже 10 июля пришло в Ливерпуль. Путешествие было неутомительным, тому благоприятствовала и погода. На борту находилось всего 94 пассажира, и все направлялись в Англию. В Галифаксе новых пассажиров не прибавилось, «Камбрия» даже не заходила в гавань, но, оставаясь на рейде, приняла несколько мешков с почтой, на что ушло несколько часов, а затем плавание продолжилось.
Фридрих Геккер встречал Майн Рида и прибывших с ним легионеров в Ливерпуле. Известно, что Геккер прибыл с информацией о поражении революций в Бадене и в Баварии. До выяснения ситуации и получения достоверных сведений от единомышленников на континенте было принято решение задержать отплытие оставшихся в Нью-Йорке легионеров. Заботу о пассажирах с «Камбрии», большинство из которых никогда не бывали в Англии, взял на себя немецкий революционер. С Майн Ридом они договорились встретиться через десять дней здесь же, в Ливерпуле.
Таким образом, у Рида внезапно появилось время, которое он решил провести у себя на родине – в Северной Ирландии, в Баллирони. Как, вероятно, помнит читатель, ближайшим к Баллирони морским портом является Уорренпойнт. Туда из Ливерпуля, не мешкая (Рид прибыл в Уорренпойнт уже 12 июля – то есть из Ливерпуля он должен был отплыть уже в день прибытия «Камбрии»), и отбыл писатель. Он не известил родных о приезде, поскольку, покидая в июне Нью-Йорк, был уверен, что у него не будет возможности повидать семью. Но теперь ситуация изменилась – и вот он уже на пути к родному дому: дорога петляет между зеленых холмов и голубых озер родного Дауна, который он покинул без малого десять лет назад. Всего лишь за месяц до этого, в мае 1849 года, в город пришла железная дорога, но она проходила довольно далеко от Баллирони, потому Рид решил воспользоваться экипажем.
Майн Рид уезжал из Баллирони двадцатилетним. Его багаж был невелик, за душой десяток фунтов, выданных отцом, а в придачу диплом выпускника колледжа в Белфасте и не сложившаяся карьера школьного учителя. Невелик был его багаж и теперь, но ему уже за тридцать, он возмужал, у него огромный опыт и масса впечатлений, неведомых подавляющему большинству его современников; он элегантен, уверен в себе, у него славное военное прошлое и – он абсолютно убежден в этом – великое военное будущее. У него немного денег, но блестящие перспективы. К тому же он все-таки уже чего-то достиг: не только с гордостью и по праву носит звание капитана Армии США, но накануне отплытия из Нью-Йорка из печати вышел его первый роман, несколько экземпляров которого лежит в саквояже, – один из них он сможет подарить отцу и матери.
Можно представить радость родных, которые за эти десять лет не раз отчаивались когда-нибудь увидеть Рида живым. На встречу с ним в родительский дом приехали и сестры, и брат. Вдова в своих воспоминаниях, со слов мужа, пишет, что скоро «и соседи собрались оказать знаки внимания герою Чапультепека, хотя радость была омрачена известием, что он скоро уезжает и вновь на войну». Видимо, Майн Рид не скрывал своего участия в легионе, – напротив, он гордился этим и с удовольствием, красуясь перед родными и знакомыми, рисовал головокружительные планы. Однако и близких, и соседей, слышавших о женитьбе Рида, больше всего интересовал его матримониальный статус. Поэтому «особенно часто, – продолжает вдова, – его расспрашивали о браке с мексиканской наследницей, слухи о котором дошли и сюда. Он отвечал, что все это романтические домыслы, и, хотя его действительно восхищают усики над верхней губой испанских красавиц, они же приводят его в содрогание, когда он видит их у испанских старух. В дополнение к этой фразе он, обращаясь к матери, добавил:
– Я думаю, ты скорее б предпочла, чтобы я умер, но не женился на папистке (то есть католичке. – А. Т.).
На что обожаемая мать отвечала:
– Я сама, скорее всего, умерла бы при известии об этом».
Визит на родину был коротким, но все же он продолжался дольше тех нескольких дней, что предполагалось: Рид уже собирался на встречу с Геккером и готовился к отъезду, когда от немецкого революционера на имя писателя пришло письмо, в котором тот сообщал, что их встреча в Ливерпуле не состоится, и предлагал встретиться в начале августа в Лондоне. Так в первых числах августа 1849 года Рид оказался в британской столице. Здесь стало окончательно ясно, что «наполеоновским» планам и надеждам писателя сбыться не суждено: в Бадене и в Баварии (да и повсеместно в немецких землях) восторжествовала реакция. В том же направлении развивались и события в Европе: русскими и австрийскими штыками подавлена демократия в Венгрии, разгромлены карбонарии в Италии, потерпело поражение восстание в Польше. Хотя Франция была еще по-прежнему лояльна к революционерам (до «восемнадцатого брюмера» Луи Бонапарта оставалось еще почти два года), Геккер понимал, что для вторжения в южную Германию сил его легиона совершенно недостаточно, а повторять ошибку Георга Гервега [31]31
Георг Гервег( Herwegh, 1817–1875) – немецкий поэт, активный участник революционных событий 1848 года в Европе. Во главе сформированного им во Франции отрада добровольцев поспешил на помощь начавшейся в Бадене революции, однако его отряд был разгромлен.
[Закрыть]было глупо и жестоко. Геккер разочаровался и выглядел подавленным. Рид видел, что его друг колеблется, но все больше склоняется к мысли отказаться от дальнейшей борьбы и вернуться в США, чтобы остаться там навсегда. В конце концов так и случилось – в сентябре Геккер сел на корабль и отправился в Америку. Здесь он обосновался в Иллинойсе и стал фермером. Никакой политической карьеры в США он не сделал и не стремился к этому: словно после крушения революционных планов что-то в нем надломилось. Косвенным подтверждением тому служит и его участие в Гражданской войне Севера и Юга США. Будучи принципиальным противником рабства, он добровольно вступил в армию северян, был определен командовать бригадой и получил чин полковника. Но та отвага и инициативность, что были так свойственны ему в 1840-е годы, словно куда-то испарились – командиром он был инертным и безынициативным, ни одного сражения не выиграл и, видимо, потому покинул армию задолго до окончания войны.
Нет сведений о том, провожал Рид своего товарища в Ливерпуле или простился с ним в Лондоне. Впрочем, это не очень важно. Куда важнее то, что они довольно плотно общались в эти два месяца: нужно было завершить множество дел – ведь на Фридрихе Геккере и Томасе Майн Риде лежала ответственность за прибывших с ними немецких легионеров. Поскольку Геккер довольно часто пребывал в глубокой апатии, то многое приходилось делать Риду. Необходимо было обеспечить возвращение людей в США, помочь с жильем, одеждой, питанием; наконец, продать партию револьверов системы «кольт», которые они привезли с собой, чтобы вооружить своих товарищей (деньги, вырученные от продажи, пошли на оплату обратного пути в США). В эти недели Майн Рид окунулся в стихию митингов и революционных собраний. Геккер свел его не только с немецкими революционерами, обосновавшимися в Лондоне, но и польскими, итальянскими, русскими, венгерскими революционными эмигрантами. Можно сказать, что, очутившись в Лондоне среди разношерстной европейской политической эмиграции, Рид сделался «своим среди чужих»: он не только разделял демократические убеждения изгнанников, но и чем мог помогал им – выступал своего рода посредником в бытовых вопросах, в контактах с прессой, объяснял, советовал, как вести себя в той или иной ситуации. Такой советчик был очень нужен этим людям, которые оказались хотя и в дружественной, но совершенно чуждой им в социокультурном плане среде.
Автор настоящих строк нимало не погрешил против истины, говоря о дружественном отношении британского общества к европейским эмигрантам-революционерам. Необходимо признать, что современная доброжелательность Великобритании к политическим эмигрантам (не только из России, но из других стран мира) имеет давние корни, и традиция эта, по меньшей мере, восходит к XIX веку. Исследования как британских, так и отечественных историков показывают, что в XIX столетии отношение действительно было и доброжелательным, и сочувственным. Среди причин, способствовавших этому, можно отметить хотя бы то, что в британском обществе традиционно сильны не только недоверие к Европе, но и демократические традиции. Поэтому национально-освободительные движения, тяга к демократизации общественной жизни, стремление внедрить традиционную для Англии парламентскую форму правления воспринимались англичанами – традиционными парламентаристами – с пониманием и сочувствием. Нельзя не забывать и об отношении официального Лондона: Британской империи были выгодны разброд и шатание в Европе, власти предержащие не видели никаких угроз для государства в том, что Лондон стал центром революционной эмиграции, да и лорд Пальмерстон – британский премьер явно благоволил эмигрантам. Наконец, эмигранты, облюбовавшие столицу империи, не были «сбродом», как это часто пытались представить официальные круги России, Австрии и Пруссии: в основном это были весьма респектабельные люди – бывшие министры (даже главы правительств), большей частью дворяне (нередко титулованные), офицеры и генералы разбитых армий, видные адвокаты, журналисты и, вообще, как правило, весьма образованные люди. Наконец, эмигранты были патриотами, «мучениками за дело свободы», поэтому в их облике неизменно присутствовало нечто романтическое, возвышенное, и это не могло не привлекать к ним симпатии. Для Майн Рида этот романтический ореол, окружавший изгнанников, был, наверное, особенно важен, тем более что тень от него падала и на того, кто находился с ними рядом. И то, что таких политэмигрантов, как Л. Кошут, А. Мадзини, Д. Гарибальди и других, принимали министры британского правительства и английские аристократы, а европейские тираны забрасывали протестами по этому поводу Виндзор, – безусловно, тешило самолюбие тех, кто помогал изгнанникам. Сочувствуя этим людям, оказывая им помощь, защищая их от нападок консервативной прессы, Майн Рид ощущал себя причастным к борьбе за демократические идеалы, видел себя в рядах революционеров. Что может быть романтичнее этого самоощущения?
Даже внешне Рид стремился подчеркнуть свою «революционность»: обожал свободные белоснежные рубашки «апаш», шейные платки алого цвета и носил особого фасона шляпу – с высокой тульей и широкими мягкими полями. Моду на нее среди революционеров ввел все тот же Фридрих Геккер – в ней он провозглашал республику в Бадене и вел своих соратников в бой против баварских и вюртембергских отрядов. Она и называлась по его имени – «геккер», и стала своего рода «опознавательным знаком» в среде «людей 1848-го». С этим «опознавательным знаком» Рид не расставался на протяжении всей жизни, заказывал и неизменно носил шляпы именно такого фасона.