Текст книги "Эдгар По. Сумрачный гений"

Автор книги: Андрей Танасейчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

Специалист в области конхиологии. 1838–1839

В части биографий поэта циркулирует версия, что его перемещения из Ричмонда в Нью-Йорк, а затем из Нью-Йорка в Филадельфию были обусловлены планами по созданию собственного журнала. Действительно, такая мечта появилась у По еще в начале 1830-х, в балтиморский период, и тогда же он поделился ею со своим приятелем Ламбертом Уилмером. Вместе они не раз обсуждали, каким должен быть такой журнал. И у того и у другого были основания для подобных разговоров: Эдгар По был обескуражен поражением в конкурсе, объявленном «Сэтеди курир», и трудностями с публикацией своих произведений; Уилмер возмущался некомпетентностью владельцев «Балтимор сэтеди визитор», который тогда редактировал, их вмешательством в редакционную политику еженедельника (который, напомним, вынужден был в связи с этим оставить). Оба были солидарны во мнении, что американские журналы поражены недугом провинциализма, банальны, слащавы, мелодраматичны, а те, кто ими владеет и кто их редактирует, лишены эстетического вкуса, не способны к адекватной оценке произведений. Подобные представления могли только усилиться в годы, когда По редактировал «Мессенджер». Следовательно, мечта об «идеальном» журнале крепла. Однако никаких механизмов ее осуществления у По не было – ни тогда, когда он жил в Нью-Йорке, ни тогда, когда отправился в Филадельфию. В глубине души, возможно, и жила эта мечта, но необходимо было думать о «хлебе насущном». Так что в Нью-Йорк его привела надежда на место в журнале, она же поманила его и в Филадельфию.

В конце 1830-х годов Филадельфия была вторым по величине городом США с населением около 220 тысяч жителей. И если Нью-Йорк был экономическим сердцем страны, то Филадельфия претендовала на право быть ее культурным центром, тем более что колыбелью американской демократии она уж точно была и гордилась этим. Уступая в многолюдности Нью-Йорку, Филадельфия опережала его по благосостоянию и (что важно) образованности горожан. Стоит ли удивляться, что в описываемый период Филадельфия превратилась в настоящую литературную столицу США. Хотя в 1842 году Ч. Диккенс и назвал город «унылым и безотрадным», на самом деле здесь кипела культурная жизнь, издавались газеты и книги, выходили разнообразные литературно-художественные журналы и альманахи, на страницах которых печатались крупнейшие американские писатели того времени. Э. П. Оберхольтцер, автор энциклопедической по обилию информации «Литературной истории Филадельфии», называет период с конца 1830-х по середину 1840-х годов самым плодотворным в литературной истории города.

Семейство По (на этот раз они отправились все вместе) очутилось в Филадельфии в середине лета 1838 года. Поначалу поселились в одном из респектабельных пансионов в самом центре города, но вскоре – в самых первых числах сентября – вынуждены были перебраться в жилье гораздо дешевле, сняв маленький дощатый домик в три комнаты. Г. Аллен полагал, что именно это жилище описал Томас Майн Рид, встречавшийся с поэтом в Филадельфии, в своем очерке «В защиту умершего». Но биограф, конечно, ошибся, поскольку По жил там осенью 1838-го – зимой 1839 года, а Рид оказался в Филадельфии лишь в 1843 году, да и в Америку попал только в 1840-м[194]194
  Подробнее см.: Танасейчук А. Б. Майн Рид: Жил отважный капитан. М., 2012.


[Закрыть].

Если помнит читатель, именно в Филадельфии, в газете «Сэтеди курир», в свое время были опубликованы первые рассказы По. Это обстоятельство поэт мог рассматривать как некий добрый знак, но едва ли стоило надеяться встретить здесь радушный прием. Ведь среди тех, кого он задел своими критическими публикациями в «Мессенджере», были не только «никкербокеры», но и многие из тех, кто сотрудничал в местных газетах и журналах. Тем не менее нельзя утверждать, что Э. По ехал «наудачу». У него здесь были контакты, были знакомые. Да и первый филадельфийский адрес – пансион на Двенадцатой улице, в районе Малберри – был не случаен. Здесь с семьей обитал некий Джеймс Педдер, который, собственно, и сагитировал По перебраться в Филадельфию. Педдер издавал здесь газету и, хотя не мог предложить в ней место, полагал, что его знакомый сможет найти здесь работу, и пообещал ему содействие. Вполне возможно, на первых порах журналист даже помогал семье поэта: во всяком случае, достоверно известно, что его дочери Энн и Бесси снабжали миссис Клемм продуктами[195]195
  Thomas D., Jackson D. К. The Poe Log. 1809–1849. Boston, 1987. P. 249.


[Закрыть]. С работой, однако, не получалось. То ли кризис был тому виной, то ли репутация Э. По.

Переезд на Шестнадцатую улицу, в «сшитый из досок домик», был вызван, повторим, финансовыми обстоятельствами. Деньги у По – Клеммов вышли, и они вынуждены были жить в долг. Мало известно о займах, к которым вынуждены были прибегнуть и По, и его теща. Но мы знаем, что в летние дни 1838 года с просьбами о вспомоществовании поэт обращался к Нельсону По, Дж. Кеннеди, Н. Бруксу. Нет сведений о том, помогли ему двоюродный брат (скорее всего, да). Но Кеннеди помочь не мог, у него самого наступили трудные времена. Не помог и Натан Брукс, давний балтиморский знакомый. Но сообщил, что на пару с другим балтиморцем, Дж. Снодграссом, готовит к изданию первый номер общего ежемесячного журнала «Америкэн мьюзеум» («American Museum») и приглашает По сотрудничать в нем[196]196
  Натан Ковингтон Брукс (1809–1898) – англиканский священник, поэт, журналист и педагог. Э. По познакомился с ним в 1831 году в Рейстерстауне, когда пытался устроиться в Академию Франклина. Джозеф Эванс Снодграсс (1813–1880) – врач, издатель и публицист, известный своими выступлениями за трезвый образ жизни. С Э. По (начиная с осени 1838 года) их связывала многолетняя переписка. Видимо, Снодграсса По интересовал не только как автор, но и как пациент – человек, подверженный пагубному пристрастию к алкоголю.


[Закрыть]. По немедленно выслал Бруксу свой рассказ «Лигейя», который был написан еще в Нью-Йорке. Уже в сентябре, с выходом первого номера журнала, Брукс выслал Э. По десять долларов – гонорар за рассказ. Так началось сотрудничество По с балтиморским «Америкэн мьюзеум», которое не прерывалось всю недолгую жизнь ежемесячника: он просуществовал девять месяцев – до мая 1839 года. И почти в каждом номере появлялись тексты По – рассказы, стихотворения, литературная критика, обзоры книжных новинок.

Однако «хлеб» литературного «фрилансера» в тогдашней Америке был скуден и жестковат. Едва ли кому это было известно лучше, нежели нашему герою. Именно этим обстоятельством объясняется письмо в Вашингтон Джеймсу Полдингу, недавно назначенному морским министром. Даже малый фрагмент из него красноречиво свидетельствует о положении, в котором оказался поэт и его маленькая семья:

«Могу ли я рассчитывать на ваш подарок – самую незначительную чиновную должность – в любом месте, на море или на суше – любую, способную избавить меня от несчастной доли неприкаянного литератора, что, разбивая мое сердце, выпала мне нынче – ни мой характер, ни мои способности не в состоянии выдержать это – и я не буду больше роптать на Божий промысел. Я чувствую, что тогда (обладая чем-то, что выходит за пределы литературы как профессии) я смог бы занять подобающее положение в обществе. Само собой разумеется, горяча и безгранична будет моя благодарность тому, кто таким образом спасет меня от нищеты и водворит меня в состояние полнейшего счастья. Вручаю свою судьбу в ваши руки…»

Неизвестен ответ Полдинга. Да и был ли он? Неужели и в те времена, в юной демократической Америке, возносясь вместе с большим постом на бюрократические высоты, человек мгновенно обрастал непробиваемым панцирем, обретая поразительную способность – не воспринимать чужую боль, не слышать голоса недавних друзей, если они, конечно, не принадлежат к чиновной элите? Хочется думать, что письмо вульгарным образом затерялось. Потому морской министр и не ответил недавнему коллеге. Однако – случайно или нет – По никогда больше не писал Полдингу, и отношения между ними не восстановились с уходом последнего в отставку в 1841 году.

Переписка поэта тех лет показывает, что он очень надеялся на коммерческий успех своего недавно вышедшего «Пима». Надеялась на это и издательская фирма. Опубликовав книгу, они, как и полагается, разослали десятки экземпляров в разные концы страны – в журналы и газеты. Несколько экземпляров отправились даже за океан, в Англию. Акция была совершенно рутинной, носила рекламный характер: книга должна была попасть в традиционные для периодики обзоры новинок, вызвать интерес и обеспечить продажи. Отзывов было много – их оказалось куда больше, чем разосланных экземпляров. Но среди них – почти ни одного положительного. В основном повесть ругали: за приверженность автора к ужасам, откровенно посмеивались над причудливым полетом его безудержной – по мнению рецензентов – фантазии. Особенно усердствовали нью-йоркские газеты. Что ж, теперь безымянные рецензенты могли отомстить тому, кто в «Мессенджере» язвительно изничтожал их собственные сочинения или писания тех, кого они числили среди своих друзей, единомышленников и союзников. Диссонансом в этом хоре прозвучали голоса давнего приятеля поэта Ламберта Уилмера да анонимного обозревателя из «Военно-морской и армейской газеты» («Naval and Military Gazette»), похваливших книгу. С интересом к повести отнеслись и англичане, переиздав ее в 1839 году, – разумеется, пиратским способом.

В конце года По написал издателям из «Харперс» и интересовался возможностью дополнительного тиража. И следовательно, перспективой вознаграждения. Ответ он получил неутешительный: «…из отпечатанных 750 экземпляров продано всего 100». Ему посоветовали «взаимодействовать» с журналами и «организовать» несколько положительных отзывов. О переиздании, дополнительных тиражах и, следовательно, авторских выплатах не могло идти и речи.

Отчаянное безденежье привело нашего героя к эпизоду, который вроде бы не очень украшает его как писателя, но вполне объясним создавшейся ситуацией. Речь о книге, которой при жизни поэта суждено было стать самой успешной в коммерческом смысле, но, увы, не художественной.

Осенью 1838 года Эдгар По взялся за работу довольно странную: подрядился написать учебник по конхиологии – науке о раковинах. Трудно сказать, кто на кого вышел – издательство на Э. По или, наоборот, Э. По на издательство. Вполне может быть, что инициатива исходила и от частного лица – профессора Томаса Уайетта, специалиста в этой области.

Т. Уайетт за некоторое время до описываемых событий издал у «Харперс» изрядный фолиант под названием «Новое превосходное руководство по конхиологии» – в тисненом переплете, с массой иллюстраций, на хорошей бумаге. Книга получилась очень дорогой. А профессор, как многие американские профессора того времени, подрабатывал разъездными лекциями и в своих турне пытался приторговывать собственной книгой. Но выходило плохо – слишком дорогой она получилась. Он обратился к «Харперс» с просьбой переиздать ее в «бюджетной» версии. Издательство отказалось – куда же девать изданное? Другой бы на том успокоился, но не американский коммерческий ум. Ученый лектор обратился в местное издательство «Хасуэлл, Бэррингтон и Хасуэлл» с предложением напечатать дешевый вариант. Издатели согласились. Но попросту «украсть» книгу у «Харперс» было нельзя – судебный иск в таком случае был обеспечен. Решили не рисковать, а пойти по-иному пути: создать новую книгу под новым авторством. Так и появилась фигура нашего героя. Позднее По утверждал, что его имя на титульном листе учебника могло способствовать увеличению продаж (намекая на то, что в литературных кругах он человек небезызвестный), поэтому к нему и обратились.

На самом деле все было куда проще. Издателям нужен был человек, способный работать с текстом и готовый взять на себя утомительный труд «перелицовки» чужого материала за сравнительно небольшую плату. Профессор Уайетт не мог взяться за эту работу по упомянутым причинам. Наш герой очень нуждался и согласился сделать, что нужно, за 50 долларов. Какую-то часть он наверняка получил вперед и взялся за дело немедленно.

Биографы сообщают, что работа велась в помещении издательства на Рыночной улице с осени 1838 года до весны 1839-го, и у нас нет оснований им не верить. Хотя больший объем работы был осуществлен нашим героем, но трудился он не один – ему помогал инициатор и вдохновитель предприятия мистер Уайетт, который снабжал необходимыми материалами и консультировал автора. Весной 1839 года книга вышла. Заглавие, как и полагается труду научному, было длинным: «Начальная книга конхиолога, или Система панцирных моллюсков, предназначенная специально для использования в школах, в которой животные, согласно Кювье, даны с раковинами, а также добавлено большое число новых видов, к тому же дается полное, насколько возможно, точное представление о современном состоянии этой науки». Кроме заглавия титульный лист украшало и имя автора: «Эдгар Аллан По».

Трудно сказать, что конкретно в тексте книги принадлежит автору. Безусловно, он написал предисловие, в котором выражал признательность некоему мистеру Ли и профессору Уайетту за содействие в работе над книгой. Но вот по поводу дальнейшего… можно только утверждать, что По определенно «приложил руку». Непонятно, правда, в какой степени. Как установили исследователи, основой труда стала книга о раковинах некоего капитана Томаса Брауна, вышедшая в Англии в 1833 году. Основной материал Эдгар По извлек именно оттуда – не указав, разумеется, источник. Частично из нее, частично из труда Уайетта были позаимствованы и рисунки. Описания моллюсков наш герой извлек из трудов знаменитого французского ученого-естествоиспытателя и зоолога Жоржа Кювье (1769–1832), благо что с французским проблем у него не было, а необходимыми первоисточниками его снабдил уважаемый профессор. Описание раковин, их номенклатура, глоссарий и алфавитный указатель перекочевали из труда Уайетта.

Книга действительно получилась недорогой, и ее с успехом продавали как издательство, так и странствующий лектор. Неудивительно поэтому, что уже в следующем году понадобилась допечатка тиража. Однако предприятие имело и обратную сторону: Эдгара По обвинили в плагиате, установили и основной источник – труд капитана Т. Брауна. Не только в эру Интернета, но и тогда плагиатора уличить было в общем-то нетрудно – достаточно иметь желание. Эдгару По пришлось оправдываться – письменно и устно. Причем делать это неоднократно. В 1845 году, защищаясь от нападок, он писал:

«В 1840 году я опубликовал книгу „Начала конхиологии…“. Я писал ее во взаимодействии с профессором Томасом Уайеттом и профессором Мак-Марти из Филадельфии. Мое имя [как автора] оказалось на титульном листе из соображений рекламы – как наиболее известное. Я написал предисловие и введение и переводил из Кювье описания животных и т. п. Все школьные учебники делаются именно таким образом. Даже на титульном листе указано, что описания животных даны по Кювье»[197]197
  Цит. по: Thomas D., Jackson D. К. The Poe Log. 1809–1849. Boston, 1987. P. 276, 277.


[Закрыть].

Несмотря на то что автор явно попутал год первой публикации книги, нетрудно уловить раздражение, которое сквозит в приведенных строках. И По можно понять: в глубине души он, наверное, не раз проклинал тот день и час, когда согласился стать специалистом в области конхиологии. А книга имела успех и переиздавалась. Дотошные исследователи подсчитали, что к 1850 году вышло по меньшей мере девять изданий. Учебник был переиздан и в Англии. Правда, начиная с третьего (в 1845 году), на титульном листе перестали указывать имя Эдгара По. Но это не спасло нашего героя от гнева издателей из «Харперс энд бразерс»: они затаили злобу – ведь он покусился на «святое» – их бизнес, отнял доходы (дорогущий фолиант Уайетта «завис» на складах фирмы на долгие годы), а такое не прощается. Они вскоре отомстили, в оскорбительной форме отвергнув рукопись двухтомника рассказов По «Гротески и арабески». На тот момент у незадачливого сочинителя не было иного выхода – нужно было кормить семью, а заработать деньги он мог только своим пером.

Журнал Бёртона. 1839–1840

Как бы ни относились современники поэта и потомки к «Начальной книге конхиолога…», для фрилансера, каковым, употребляя современную лексику, в первые месяцы в Филадельфии Эдгар По и являлся, ее издание стало настоящей удачей. Семью здорово поддержали те 50 долларов, что были заплачены за учебник. Суммы, полученные за другие публикации, случившиеся в 1838–1839 годах, были куда меньше: три, пять, самое большее – десять долларов. Э. По публиковался главным образом в тех изданиях, где политику определяли его знакомые. Близкие отношения, что прежде связывали его с Дж. Кеннеди, теперь, увы, были в прошлом. Что или кто стал причиной охлаждения – можно только гадать, но факт остается фактом: Кеннеди перестал покровительствовать По, а По старался больше не обращаться к нему за помощью. За пределами семьи во второй половине 1838-го – начале 1839 года больше всего он общался с упоминавшимися прежде Натаном Бруксом и Дж. Снодграссом из балтиморского «Америкэн мьюзеум». В Филадельфии возобновил и давнюю дружбу с Ламбертом Уилмером, который подвизался теперь в «Сэтеди кроникл» («Philadelphia Saturday Chronicle»). В этих изданиях Э. По главным образом и печатался в указанный период. Брукс и Снодграсс представили не только его «Лигейю», но и «Как написать рассказ для „Блэквуда“», и «Трагическое положение», более или менее регулярно публиковали литературно-критические заметки, а в апреле напечатали стихотворение «Заколдованный чертог», впоследствии включенное автором в «Падение дома Ашеров»[198]198
  Новелла «Как написать рассказ для „Блэквуда“» появилась в «Америкэн мьюзеум» под названием «Госпожа Зенобия»; «Трагическое положение» имело название «Коса времени». Обзоры и литературная критика в журнале публиковались в основном анонимно. Наиболее примечательной в этой сфере публикацией Э. По в журнале были заметки под названием «Literary Small Talks», напечатанные в январском и февральском номерах за 1839 год.


[Закрыть]. Хотя гонорары были относительно невелики, но именно на них в основном и существовала небольшая семья. Конечно, нельзя забывать о тех поступлениях, что время от времени приходили от родственников – братьев и племянников миссис Клемм. Но они были нерегулярны, и тут уж инициатива целиком исходила от тещи поэта – она была большой мастерицей по части добывания всевозможной помощи. Но иначе им было просто не выжить – положение семьи чаще всего было отчаянным.

В январе 1839 года Эдгару По исполнилось тридцать лет. Если для современности это возраст, в котором многие только вступают в самостоятельную жизнь, то для начала XIX века, когда люди жили совсем недолго, – возраст солидный. С чем пришел к этому рубежу наш герой? Прямо скажем: по меркам эпохи итог неутешительный. Как бы высоко – внутри себя – поэт ни оценивал то, чем занимался, в глазах современников он был, конечно, неудачником. Ни собственности, ни счета в банке, даже службы (не говоря о бизнесе!) у него не было. Были семья, любимая жена, теща, которую он обожал и которая относилась к нему как к родному сыну. Но дать им достаток, а порой даже прокормить их он не мог. И хотя на мир обывательский Э. По взирал свысока, но свободен от его неписаных правил и ценностей, конечно, не был. И это только усугубляло свойственную ему ипохондрию.

Кто-то из биографов назвал образ Родерика Ашера из сочиненной тогда знаменитой новеллы «Падение дома Ашеров» «автопортретом художника в тридцать лет». Конечно, художественный текст – негодный источник для интерпретации личных обстоятельств автора. Да и сэр Родерик даже по внешнему облику, данному в новелле, не похож на По (как не похожа и леди Маделайн на Вирджинию). И все же в случае с Эдгаром По такое сравнение в некоторой степени оправданно. Естественно, бессмысленно вести речь о прямых параллелях между героем и автором в конкретный момент его жизни и судьбы. Но вот о внутренней атмосфере его существования, о его мироощущении мы можем судить. Рассказчик, описывая визит к Ашеру, свое пребывание там и переживания героев, постоянно твердит о «невыносимой подавленности», «совершенном упадке духа», о сердце, что «леденело, замирало, ныло», о «болезненной обостренности чувств» и «постоянно обостренном и взволнованном уме», об «атмосфере скорби», о «безрадостном пейзаже», «суровой, глубокой и безысходной мрачности», что пронизывает все вокруг. И не важно, что состояния эти относятся как к рассказчику, так и к героям новеллы. Они терзали самого поэта. И не только когда он сочинял эту новеллу. Прочитайте его ранние тексты: «Лигейю», «Рукопись, найденную в бутылке», «Беренику», «Метценгерштейна»; почитайте поздние «Бес противоречия», «Бочонок амонтильядо», «Сфинкс» да и другие новеллы, и везде (за исключением юмористических текстов) вы обнаружите то же самое. Конечно, вполне можно возразить: Эдгар По всегда заботился о правдоподобии. Поэтому «сумеречные» состояния его героев – лишь литературный прием, способ заставить читателя поверить в происходящее. С этим трудно спорить, но слишком уж однообразно для литературного приема. Тем более для такого искусного, тонко чувствующего малейшую фальшь писателя. Это был ужас души, с которым он жил постоянно, которым терзался, который душил его, от которого он пытался избавиться и который не мог не выплеснуться на страницы произведений.

Поэтому мы вполне можем судить о состоянии Эдгара По, когда в апреле – мае 1839 года он сочинял «Падение дома Ашеров». Его не могло не усугубить и полученное тогда же известие из Балтимора, что Брукс и Снодграсс, не выдержав конкуренции, «прикрывают лавочку» и с июня их журнал перестает выходить. Конечно, он мог печататься в журнале Уилмера и в других изданиях (что и делал в дальнейшем), но только в отношениях с «Америкэн мьюзеум» мог быть уверен, что его тексты будут появляться регулярно и редакторы не станут навязывать ему свою точку зрения. Скорее всего, именно Брукс и Снодграсс, зная о стесненных обстоятельствах своего товарища, рекомендовали его владельцу филадельфийского журнала «Бёртонз джентльменз мэгэзин» («Burton’s Gentlemen’s Magazine») Уильяму Бёртону. Тот искал опытного помощника, способного взять на себя обязанности редактора.

Хотя письмо, отправленное По в начале мая 1839 года Бёртону, не сохранилось, но первым (и, безусловно, с подачи кого-то из друзей поэта), понятно, написал соискатель. Бёртон ответил немедленно:

«Филадельфия, 10 мая 1839 года.

Эдгару А. По, эсквайру.

Милостивый государь!

Я уделил вашему предложению самое серьезное внимание. У меня действительно есть желание заключить в некотором роде договор наподобие того, что вы предлагаете, и я не знаю никого, кто мог бы лучше вас соответствовать моим нуждам. Теперешние расходы журнала до ужасного велики, много больше, чем это допустимо при моих тиражах. Я уверен, что мои издержки выше, нежели несет любое существующее ныне издание, считая и ежемесячники, которые превосходят мой в цене вдвое. Конкуренция растет, и соперников с каждым днем все больше. Поэтому я вынужден тратиться на дорогие пресс-формы, использовать более плотную бумагу, улучшать печать – чтобы или превзойти неприятеля, или позволить ему победить. Мне дорого обходятся авторы, проценты по кредиту, обмен [бракованных экземпляров] и т. д., и это происходит все чаще. Я привел этот перечень трудностей как одну из причин того, почему мне нравится ваше предложение, и нет оснований, чтобы откладывать его обсуждение.

Давайте остановимся, скажем, на десяти долларах в неделю в течение оставшегося до конца года времени. Если мы решим остаться вместе и дальше, к чему я не вижу никаких препятствий, ваше предложение вступит в силу в 1840 году. Любому из нас надлежит уведомить другого по крайней мере за месяц о намерении расторгнуть договор.

Два часа в день, за отдельными исключениями, будет, я полагаю, вполне достаточно для той работы, что требуется, кроме тех случаев, когда речь пойдет о вещах вашего собственного сочинения. Так или иначе, вам всегда легко удастся найти время для любого другого необременительного для вас занятия – при условии, что вы не станете использовать ваши таланты в пользу каких бы то ни было иных изданий, стремящихся помешать успеху „ДМ“.

Сегодня в три я буду обедать у себя дома. Если захотите разделить со мной барашка, будет замечательно. Если нет, пишите или заходите ко мне, когда выкроите время.

Засим остаюсь, милостивый государь, вашим покорным слугой,

У. Э. Бёртон».

Даже не имея в распоряжении письма, на которое отвечал Бёртон, нетрудно увидеть, что свою работу в журнале наш герой ограничил рядом условий, поскольку, конечно, был научен опытом изматывающей работы в «Мессенджере». Там – читатель помнит – кроме разнообразных технических обязанностей помощник был вынужден читать массу книг и рукописей, писать по сорок (а то и больше) страниц литературной критики и обзоров, отвечать на письма, вести обширную переписку с авторами и т. д. и т. п. Так что времени на собственное творчество совсем не оставалось. Эдгара По это беспокоило – в очередную кабалу он влезать не хотел. Тем более что у него были серьезные творческие планы на середину и вторую половину года (мы о них скажем). Неясно с перспективами («вашим предложением») на 1840 год, о которых упоминает Бёртон. Биографы, которые касаются этой темы, считают, что По имел в виду собственный журнал, планируя «запустить» в следующем году. У нас нет оснований с ними спорить. Видимо, об этом наш герой и писал.

Как бы там ни было, оказия подвернулась вовремя, и По не мог не принять предложения. А что до зарплаты – десять долларов в неделю – она была вполне справедлива. Когда он начинал в «Мессенджере», Уайт платил ему столько же, но объем работы был несопоставим. А тут – «два часа» и – может быть – даже не каждый день. В мае По приступил к своим обязанностям в редакции журнала на углу Док-стрит и Бэнк-элли.

Уже в июне очередной номер «ДМ» (так в переписке его называли и Бёртон, и По) вышел с извещением на последней странице, что его владелец «договорился с господином Эдгаром А. По, бывшим редактором „Сауферн литерари мессенджер“, чтобы тот употребил свои способности и опыт к исполнению части обязанностей по редактированию „Джентльменз магазин“». А в июльском номере имя поэта уже украшало титульный лист журнала и располагалось сразу за именем владельца. Так Эдгар По превратился в помощника Уильяма Бёртона.

Последний был человеком, безусловно, незаурядным, но обладал своеобразным характером, собственными представлениями о журнале и его целях и имел собственные планы как на журнал, так и на своего помощника, о чем не спешил (а скорее всего, и не собирался) информировать нашего героя. Все это предопределило непростые отношения между ними.

Уильям Эванс Бёртон (1804–1860), несомненно, заслуживает внимания, и не только в связи с героем нашего повествования.

Современники полагали, что Бёртон был не только наделен изрядной коммерческой сметкой, но и поразительно удачлив: ему удавалось практически всё, за что он брался. Родился в Лондоне, в семье печатника, увлекавшегося религией и сочинявшего духовные трактаты. Поэтому нет ничего удивительного в том, что отец направил сына по стезе служителя культа. Сам Бёртон утверждал, что окончил Кембридж, но это мало походит на правду. Достигнув совершеннолетия, он выбрал другую карьеру и устремился на подмостки: сначала выступал в провинции, а в 1831 году дебютировал на столичной сцене. Говорят, что актером он был талантливым, особенно ему удавались персонажи Диккенса и шекспировские герои вроде Фальстафа. Г. Аллен в биографии поэта приводит слова современника и коллеги Бёртона по ремеслу, американского актера Дж. Джефферсона, который писал: «Бёртон был одним из забавнейших людей, когда-либо живших на свете. Как исполнитель фарсовых ролей он в свое время не знал себе равных… лицо Бёртона напоминало большую географическую карту, на которую были нанесены все испытываемые им чувства»[199]199
  Аллен Г. Эдгар По. М., 1984. С. 188.


[Закрыть]. К тому же (как прирожденный лицедей и расчетливый бизнесмен!) он всегда стремился произвести впечатление на тех, с кем общался. Что, кстати, без труда читается и в приведенном письме нашему герою.

Довольно быстро Бёртон понял, что актерством капитала не наживешь, и параллельно с игрой занялся и антрепренерством, разъезжал с труппами по провинции, представлял и в Лондоне. Но на родине в театральном мире была слишком серьезная конкуренция, и он перебирается за океан, трезво рассудив, что американские перспективы несопоставимы с британскими. Это произошло в 1834 году. В Америке – в Филадельфии, Балтиморе и Нью-Йорке – он весьма успешно продолжил свою актерскую и продюсерскую карьеру и даже со временем основал свой театр, который – без затей – так и назвал: «Театр Бёртона». Здесь же, в Америке, он начал сочинять – писал и ставил пьесы, готовил и играл инсценировки романов поразительно популярного тогда в США Ч. Диккенса. Наделенный неуемной энергией, в 1837 году, уже в разгар упоминавшегося кризиса, взялся за издание собственного журнала «Бёртонз джентльменз мэгэзин», название которого можно перевести как «Журнал для джентльменов Бёртона». Он и полагал, что его журнал должен – ни много ни мало – «лежать на столе каждого джентльмена Соединенных Штатов». И хотя поставленной задачи он, конечно, не добился, но преуспел в деле, в котором мало что смыслил, в то время как многие опытные профессионалы сошли с дистанции.

В чем же заключалась причина его успеха? Никакого особенного секрета не было. Один из биографов нашего героя, характеризуя содержание журнала, писал: «Журнал… грешил той же тяжеловесной банальностью, что и его создатель. Стихи были тягучими и пресными, как недопеченные пироги, рассказы же, напротив, поражали воздушной легкостью, ибо не были отягощены никаким смыслом». С этим суждением можно согласиться: содержание бёртоновского детища действительно не отличалось стилистической изысканностью. Тексты не поражали оригинальностью замысла и мастерством исполнения, хотя, например, в сентябрьском номере за 1837 год Бёртон опубликовал новеллу собственного сочинения «Тайное узилище», которую можно считать одним из ранних образчиков детективной прозы. В ней лондонская полиция успешно ведет расследование похищения девушки.

Так что произведения (и прозаические, и поэтические) были невзыскательны. Литературная критика как таковая практически отсутствовала: Бёртон в основном ограничивался обзором книжных новинок и чурался подробных разборов текста. Владелец, видимо, несколько побаивался «слишком образованных» авторов: тяжеловесных научных и квазинаучных публикаций в его журнале было не много. Избегал он и политики. Поэтому номера действительно получались довольно легковесными. Но! Опытный лицедей, он понимал толк в визуальных средствах: в его издании было больше иллюстраций, чем тогда это было принято, печаталось оно на бумаге высокого качества, и полиграфическое исполнение было лучше, чем у конкурентов. Добавим сюда рекламу и (обязательные в каждом номере!) материалы об охоте и яхтах. А о чем должны читать настоящие джентльмены? Не об античной же, в самом деле, истории и философии и не о деятелях англиканской церкви!

Подобное издание было, конечно, немыслимо на родине Бёртона. Но в Америке ко времени, когда он затеял свой журнал, издания такого рода уже появлялись: в 1831 году в Нью-Йорке стартовал «Спирит ов таймс» Уильяма Портера[200]200
  Полное название журнала: «Spirit of the Times: A Chronicle of the Turf, Agriculture, Field Sports, Literature and the Stage» («Дух времен: хроника скачек, сельского хозяйства, спорта, литературы и сцены»). Подробнее см.: Танасейчук А. Б. Майн Рид: Жил отважный капитан. М., 2012. С. 100–102.


[Закрыть], чуть позже начал выходить литературно-женский – с обязательными новинками моды и их обсуждением, сплетнями, светской хроникой и очерками по домоводству – «Гоудиз ледиз бук». Так что Бёртон не был, конечно, пионером в деле «гламуризации» журнального дела, но одним из первых, безусловно, являлся. Так что похоже – современный «гламур» начинался как раз в Америке 30-х годов XIX века, и одним из его первопроходцев был Уильям Бёртон.