Текст книги "Эдгар По. Сумрачный гений"

Автор книги: Андрей Танасейчук

Э. По ответил 1 октября многостраничным страстным письмом, в котором уверял в искренности своих чувств и безграничной любви. Миссис Уитмен отвечает тотчас по получении письма из Фордхэма, но чувствуется, что она колеблется. Напоминает, что на ней «лежит бремя ответственности за мать и незамужнюю сестру», что лишена финансовой самостоятельности. К тому же – это ясно из послания – до нее доходят разные неприятные слухи о поэте: «Как часто слышала я от мужчин и даже от женщин, что они говорили о вас: „Он обладает большой интеллектуальной силой, но у него нет принципов – нет морального чувства“».

Эти слова, конечно, были знакомы – По, безусловно, расслышал в них «змеиное шипение» нью-йоркских «синих чулок». И 18 октября разразился новым посланием, в котором клялся в любви, оправдывался и призывал любимую вознестись над мирской суетой слухов и сплетен.

Казалось бы, теперь – после столь интенсивной переписки – поэт должен немедленно отправиться в Провиденс (и он собирался это сделать), но… очутился в Лоуэлле. Здесь По планировал повторить свою лекцию «О поэтах и поэзии Америки». С дороги он послал записку миссис Уитмен, умоляя «пересмотреть свое решение» (не выходить замуж), и сообщил, что надеется получить ответ еще в Лоуэлле.

Существовала предварительная договоренность, что – как и в прошлый раз – поэт поселится в коттедже у Локков. Но вместо этого По остановился в доме четы Ричмонд. Позднее в письме Анни Ричмонд (от 18 февраля 1849 года) он вспоминал, что даже поссорился из-за этого с Локками.

Лекция, однако, не состоялась: подходящего помещения подыскать не удалось, так как шла очередная президентская предвыборная кампания. Эдгар По, связанный ожиданием ответа из Провиденса, жил в доме Ричмондов. Что там происходило, как общались, о чем говорили – неизвестно, но результат тех нескольких прожитых в Лоуэлле дней очевиден: поэт, который – мы помним – с самой первой встречи испытывал глубокую симпатию к Анни Ричмонд, теперь, судя по всему, в нее влюбился.

Для человека обычного это может показаться весьма странным – любить одновременно двух женщин. А. X. Квин попытался объяснить этот феномен тем обстоятельством, что По «любил Анни как мужчина любит женщину, в то время как Хелен Уитмен он любил» по-другому – «как поэт любит поэтессу». Впрочем, это не помешало биографу заметить почти тут же: «Множество нормальных мужчин, сватаясь или назначая помолвку с одной женщиной, – которую любят достаточно, чтобы жениться на ней, омрачены пониманием того, что женились бы на другой, будь она свободна»[404]404
  Quinn A. H. Edgar Allan Poe. A Critical Biography. Baltimore; L., 1998. P. 592.


[Закрыть]. Вторая часть суждения явно противоречит первой, но, судя по всему, находится гораздо ближе к истине.

Таким образом, По очутился в крайне затруднительной ситуации. «Дело» можно было поправить, если бы он немедленно уехал. Но поэт никуда не уехал, а больше двух недель провел рядом с Анни.

Сестра последней, тогда еще девочка школьного возраста, вспоминала:

«В течение дня он [По] был предоставлен себе и, как говорил сам, „слонялся по холмам“. Я помню, как мы сестрой [Анни] стоим на крыльце и смотрим, как он возвращается, как сходит с пыльной дороги и ступает на газон, что ведет к нашей двери; вот снимает шляпу и идет к нам с непокрытой головой, и глаза его словно становятся больше; он возбужден прогулкой… А потом моя память фиксирует его снова: он сидит у зажженного камина ранним осенним вечером, пристально вглядываясь в тлеющие угли; он держит в своих руках руку дорогого друга – Анни, оба долго молчат, и только тиканье старых часов в углу комнаты нарушает тишину…»[405]405
  Цит. по: Thomas D., Jackson D. K. The Poe Log. 1809–1849. Boston, 1987. P. 763.


[Закрыть]

Трагическая ситуация. Особенно для человека с обнаженными нервами, как у Эдгара По. Он обо всем рассказывает: о Хелен Уитмен, о том, что собирался жениться на ней, но теперь любит ее, Анни. А она советует жениться, «рана затянется», они «останутся друзьями». Понятно, что начинается депрессия и день ото дня становится глубже. Напиться, как он обычно поступал, было бы наиболее верным средством. Но в доме Анни Э. По, разумеется, не пил.

Наконец 2 ноября приходит письмо из Провиденса: нерешительное, непонятное, смятенное. Хелен Уитмен много лет спустя вспоминала:

«Изо дня в день я все откладывала и откладывала написать ему, не желая вымолвить то, что сможет разделить нас раз и навсегда, но и не могла дать ему тот ответ, которого он страстно желал. Наконец я написала короткую записку, которая, как я поняла затем, должно быть, озадачила и возбудила его. Обратной почтой он сообщил мне, что будет в Провиденсе на следующий вечер»[406]406
  Miller J. С. Building Poe Biography. Baton Rogue, 1977. P. 346.


[Закрыть].

Очевидно, что По обо всем рассказал миссис Ричмонд. И она посоветовала ему ехать в Провиденс. Он подчинился, но взял слово, что «она придет к нему на могилу».

А дальше ситуация развивалась следующим образом. Вечером 4 ноября Эдгар По приехал в Провиденс. Но вместо того чтобы отправиться к Хелен, остался в отеле, где, как он сообщал в письме Анни от 16 ноября, провел «ужасную длинную, длинную ночь отчаяния». Едва рассвело, вышел на улицу, надеясь, что холодный морской воздух приведет его в чувство. Но тщетно. Тогда, как он сообщал в упомянутом письме, зашел в аптеку и, чтобы успокоиться, принял «две унции лауданума» (двойную дозу). Затем… сел в поезд и уехал в Бостон.

Теперь предоставим слово поэту:

«Когда я приехал, сразу написал вам письмо, в котором открыл все свое сердце – тебе – моя Анни, которую я так безумно, так восторженно люблю, – я рассказал, что страдания мои больше тех, что способен выдержать – как душа моя протестует против слов, что должны быть произнесены [для миссис Уитмен] – настолько, что даже во имя возлюбленной я не смогу вымолвить их. Затем я напомнил вам о клятве, что вы мне дали… – священное обещание, что при любых обстоятельствах – вы будете у моего смертного одра. Я умолял вас прибыть сразу – упомянув место, где собирался остановиться в Бостоне. Написав письмо, я принял еще примерно полдозы лауданума и поспешил на почту – намереваясь не принимать остального, пока не увижу вас – потому что ни минуты не сомневался, что Анни исполнит свое священное обещание. Но я не рассчитал силы опиума, ибо… рассудок мой совершенно исчез…»

Он потерял сознание. Его отвезли в больницу. Анни, разумеется, не приехала.

В Провиденс По вернулся через два дня – 7 ноября утром – и отправился к миссис Уитмен. Та, по воспоминаниям, «совершенно не была готова его принять», поскольку находилась «в растрепанных чувствах», так как «ожидала его еще 4-го». Она попросила служанку передать, что сможет встретиться в полдень. По отвечал, что у него неотложное дело и им необходимо увидеться тотчас же. Пока служанка ходила, написал записку:

«У меня нет дела, но я очень болен – настолько, что мне должно без промедления уехать домой… – но если вы скажете „останься“, я попытаюсь. Если вы не можете свидеться со мной – напишите мне одно слово, скажите, что вы любите меня и что – при любых обстоятельствах – будете моей».

В ответ она сообщила, что ждет По через полчаса в городской библиотеке.

Они встретились. Поэт был очень возбужден и требовал, чтобы она вышла за него замуж и без промедления вместе с ним уехала в Нью-Йорк. Ее слова нам неизвестны, но, вероятно, просила время еще подумать. Затем они встретились еще раз – уже ближе к вечеру. Хелен, видимо, говорила, что не против брака, но все ее близкие и друзья возражают против него. И в качестве иллюстрации продемонстрировала письмо, в котором «излагались некие неприятные факты и обстоятельства его жизни».

«Он был глубоко уязвлен и ранен итогами того нашего свидания», – вспоминала миссис Уитмен.

Тем же вечером По запил. О чем ей незамедлительно сообщили доброхоты, видевшие его в баре, расположенном неподалеку от отеля. Впрочем, она и сама догадалась об этом, получив от него записку. «Анормальное» состояние автора зафиксировали и почерк, и содержание послания. В нем поэт сообщал, что уезжает, «возвращает ей все обещания» и говорит «прощай».

Хелен была уверена, что По отбыл в тот же день вечерним поездом. Но она заблуждалась. Он остался еще на два дня. Отправился в художественную мастерскую и сделал дагеротип. Портрет был готов 13 ноября. Он широко известен. По направил его миссис Уитмен в качестве прощального подарка – ну как без красивого жеста? – и тем же днем в шесть вечера отбыл на поезде в Стонингтон, штат Коннектикут, где пересел на паром до Нью-Йорка. На следующий день он был уже в Фордхэме.

Письмо – короткая записка – от миссис Уитмен уже было там: она беспокоилась о его здоровье и сообщала, что днями (21-го) отправит ему подробное письмо.

«Подробное» письмо – тогда – она ему так и не написала. 20-го поэт получил известие, что она собирается напечатать его «Улялюм» в местной газете и просит на то разрешения. Плюс к тому она выслала свое стихотворение под названием «То Arcturus» с просьбой дать отзыв. А еще сообщила, что «хотя она измучена страданиями, их женитьба зависит от твердости его характера».

По отвечал:

«Все зависит, дорогая Хелен, не от твердости моего характера – все находится в зависимости от искренности твоей любви».

В самом начале декабря поэт снова в Провиденсе. То была оказия: он выступал там с лекцией. Они безусловно встречались и говорили. Видимо, тогда же – «окончательно» – было решено: быть свадьбе. Эдгар По принял и поставленное условие – бросить пить.

Миссис Пауэр, мать «невесты», видя, что дочь настроена решительно, предприняла «контрмеры», дабы обезопасить семью от возможного нового родственника: имущество, деньги, ценные бумаги были переданы под ее опеку.

Впрочем, грядущий брак был не по душе не только родственникам невесты. Миссис Клемм писала миссис Ричмонд:

«Я так сильно боюсь – она не сможет устроить все так, чтобы он был счастлив. Я боюсь, что не смогу полюбить ее. Я знаю, я никогда не буду любить ее так, как люблю вас, моя дорогая»[407]407
  Цит. по: Thomas D., Jackson D. К. The Poe Log. 1809–1849. Boston, 1987. P. 773.


[Закрыть].

Но что она могла поделать? Тем более что миссис Ричмонд – Анни – была несвободна.

20 декабря Эдгар По вновь прибыл в Провиденс. В 17.30 того же дня он выступил с лекцией «Поэтический принцип». Зал был переполнен. По оценкам газет, послушать поэта собралось около двух тысяч человек. Аншлаг, безусловно, вдохновил оратора: ему много аплодировали, преподнесли цветы, брали автографы – успех был полный. Ну как миссис Уитмен могла теперь устоять? Сразу после лекции Эдгар По сделал ей предложение «немедленно пожениться». Она согласилась.

22 декабря днем в доме миссис Уитмен состоялась «деловая встреча»: в присутствии адвоката (а также соседа и поэта-дилетанта) мистера Пибоди Эдгара По ознакомили с документами, касающимися материального положения будущей жены. По не возражал, что всем имуществом и ценностями распоряжается теща – миссис Пауэр. Был составлен документ. Своими подписями его скрепили По, миссис Пауэр и мистер Пибоди. После этого, вечером, в доме на Бенефит-стрит состоялось небольшое торжество и было объявлено о помолвке.

Трудно что-либо сказать о состоянии поэта. Радовался ли он грядущему событию? Ясно одно: он был взвинчен и крайне возбужден.

23 декабря он сообщил миссис Клемм: «Мы поженимся в понедельник, 25 декабря, и прибудем в Фордхэм во вторник». Затем спустился в бар отеля и выпил бокал вина. После этого направился на Бенефит-стрит. Накануне они с миссис Уитмен запланировали променад в экипаже.

Вот как Герви Аллен описал то, что произошло следом:

«В субботу 23 октября По и миссис Уитмен поехали вместе на прогулку. Затем Хелен вернулась домой, чтобы уложить вещи. Во второй половине дня они… встретились в библиотеке, где ей было передано письмо, в котором ее предостерегали против брака с По и сообщали о его ухаживаниях за Энни Ричмонд, вызвавших громкие толки в Лоуэлле. Миссис Уитмен узнала также… что тем же утром По видели в питейном заведении в окружении целой компании веселых друзей. Все это убедило ее в том, что его не переделать. По пути домой Хелен сообщила По о том, что́ узнала, и в его присутствии распорядилась не печатать извещение об их бракосочетании. Она в отчаянии слушала его протесты и опровержения, вместе с тем не без облегчения сознавая, что, нарушив слово, По освободил и ее от данного обещания… По ушел, и миссис Уитмен сообщила о случившемся матери. Эта дама, которой не терпелось спровадить По из города, к вечеру послала за ним, чтобы совершенно покончить с делом и вернуть бывшему жениху кое-какие бумаги.

Миссис Уитмен и ее мать приняли По в той самой гостиной, где он добивался взаимности Хелен… Миссис Уитмен готова была разразиться истерикой или лишиться чувств. Дрожащими руками она возвратила По его письма и другие бумаги и, обессиленная переживаниями, в изнеможении опустилась на кушетку, прижимая к лицу успокоительный платочек. По приблизился к ней, умоляя сказать, что это не последняя их встреча. Но миссис Пауэр пришла на помощь дочери, напомнив о времени отправления следующего поезда в Нью-Йорк, на который, как она горячо надеялась, По еще успеет. При этих словах По упал на колени, моля Хелен переменить решение.

Наконец она едва внятно пробормотала:

– Что же я могу сказать?

– Скажите, что любите меня, Хелен!

Придвинувшись ближе, он услышал ее последние слова, обращенные к нему.

– Я люблю вас, – прошептала миссис Уитмен дрожащим от боли голосом сквозь пропитанный эфиром платочек»[408]408
  Аллен Г. Эдгар По. М., 1984. С. 295, 296.


[Закрыть].

Что и говорить, душераздирающая сцена. Но, к сожалению, все это в основном – вымысел. Во всяком случае, в той части, что касается «пропитанного эфиром платочка» и диалога со словами о любви. Исчерпывающую информацию о произошедшем миссис Уитмен изложила в письме, адресованном приятельнице, в сентябре 1850 года[409]409
  См.: Thomas D., Jackson D. К. The Poe Log. 1809–1849. Boston, 1987. P. 780.


[Закрыть]. Там фигурируют прогулка, встреча в библиотеке, анонимное письмо, «раскрывающее глаза» (о чем конкретно шла речь в письме, миссис Уитмен не пишет). Кстати, скорее всего, письмо было написано ревнивой миссис Локк. Нет там ничего ни про «его письма и другие бумаги», которые «она возвратила дрожащими руками», ни про «кушетку», куда она «в изнеможении опустилась». Зато говорилось о том, что от него пахло вином и он еще до свадьбы нарушил слово, ей данное. Но мать присутствовала, был и мистер Пибоди.

С последним По и отбыл на вокзал. Он без труда успел на поезд, уходивший в шесть вечера.

25-го он уже был в Фордхэме, а 28-го миссис Клемм с видимым облегчением и радостью сообщала миссис Ричмонд в Лоуэлл: «Я чувствую такое счастье [освобождения] от всех моих тревог. Эдди не собирается больше жениться на миссис У.».

Теперь Эдгар По мог любить ту, кого он хотел любить, – свою Анни. Любить, правда, платонически. Но, согласитесь, в этом есть нечто совершенно изысканное, почти неземное. Да и была ли у По потребность в «простой» – земной – любви? На этот вопрос пытались ответить многие. Но никто не преуспел. Загадка – осталась.

Расставшись с миссис Уитмен, По будто избавился от морока, от наваждения. Словно воскрес. Это настроение пронизывает стихотворение, сочиненное (или только начатое), видимо, тогда же. Речь идет о знаменитом послании поэта «К Анни»:

 
Закончена с жизнью
       Опасная схватка,
Болезнь разрешилась,
       Прошла лихорадка,
Зовут ее Жизнь,
       А она – лихорадка.
 
 
Бессилье, недвижность
       Томят меня мало.
Да, сил я лишился,
       Но мне полегчало, —
Да, я неподвижен,
       Но мне полегчало.
………………………
И вот я спокойно
       Лежу распростертый
(В любви я забылся!) —
       Вы скажете: мертвый?
Но как я спокойно
       Лежу распростертый
(И грежу об Анни!) —
       Вы скажете: мертвый?
Вы взглянете, вздрогнете,
       Скажете: мертвый!
 
 
Но ярче всех ярких
       Светил в мирозданье
Зажглось мое сердце
       Сиянием Анни,
Его озаряет
       Любовь моей Анни,
И память о свете
       В очах моей Анни.[410]410
  Перевод А. Сергеева.


[Закрыть]
 

ФИНАЛ ИСТОРИИ

Последнее путешествие. 1849

От слухов и сплетен, что множились вокруг его имени в связи с последними событиями, По укрылся в Фордхэме. Он «зализывал раны», и миссис Клемм, его «Мадди», помогала в этом. Он, видимо, совсем не сожалел, что его отношения с миссис Уитмен закончились столь плачевным образом. Напротив, испытывал изрядное облегчение. В двадцатых числах января он писал в Лоуэлл «своей» Анни:

«Верная Анни! Как буду я всегда благодарен Богу за то, что Он дал мне, во всех моих превратностях, такого верного, такого красивого друга! Я был глубоко ранен… и, однако же, предвидел почти все… Из глубины моего сердца я прощаю ей [Уитмен] все и простил бы ей еще более…»

Он был уверен, что Анни «на его стороне», и обещал, что никогда больше не совершит подобной ошибки:

«От этого дня впредь я избегаю чумного общества литературных женщин. Это бессердечная, противоестественная, ядовитая, бесчестная шайка, без какого-либо руководящего принципа, кроме безудержного самопочитания. Миссис Осгуд есть единственное исключение, которое я знаю…»

Он убеждал, что впредь не будет так остро реагировать на мнение «общества»:

«На самом деле, Анни, я начинаю быть более мудрым и не беспокоюсь более столь много, как делал это раньше, о мнениях людей, каковых я вижу собственными моими глазами…»

Но был уверен, что с ним обошлись несправедливо. Он беден, а «быть бедным значит быть негодяем».

Следовательно: «Я должен сделаться богатым. Тогда все будет хорошо».

Из переписки, что он активно вел в эти первые месяцы 1849 года, ясно и другое: он испытывал радость – радость возвращения к литературному труду. Если мы окинем взором прошедшие два года, то увидим, что в творческом смысле они прошли во многом впустую. Он написал удивительно – непозволительно – мало. Правда, среди созданного была «Эврика», был написан «Улялюм», сочинены первые строки «Колоколов». Но в основном то, что появлялось на страницах газет и журналов, – все это были старые тексты, в лучшем случае – переработки. Теперь ситуация явно изменилась. Он воспрянул и с радостью делился с Анни:

«Я так деятелен теперь и чувствую столько энергии. Приглашения писать сыплются на меня каждый день. За последнюю неделю у меня было два предложения из Бостона. Вчера я послал статью в American Review, о „Критиках и критике“. Не так давно я отправил в Metropolitan очерк под названием „Коттедж Лэндора“: там есть нечто об Анни, появится это, как я думаю, в мартовском номере. В Южный литературный вестник я послал пятьдесят страниц „Заметок на полях“, по пяти страниц на каждый месяц в текущем году. Я прочно договорился также с каждым журналом в Америке (кроме National Питерсона), включая один цинциннатский журнал, называемый The Gentlemen’s. Таким образом, вы видите, что мне нужно только твердо держаться в бодром настроении, чтобы выйти из всех моих денежных затруднений. Наименьшая цена, которую я получаю, это 5 долларов за „страницу Грэма“, и я легко могу средним счетом написать 1 ½ страницы в день, то есть заработать 7 ½ долларов. Как только денежные переводы придут, я выйду из затруднения»[411]411
  Здесь и выше перевод К. Бальмонта.


[Закрыть].

В феврале он с энтузиазмом пишет своему давнему другу Фр. Томасу – в ответ на письмо, в котором тот сообщал, что оставил чиновную должность и «вернулся в литературу»:

«Исключительно рад, что ты снова вернулся на верную стезю – в сферу „изящной словесности“. Что бы ни говорили, но, в конце концов, Томас, Литература – самая благородная из профессий. Пожалуй, это единственное занятие, достойное мужчины. Что до меня, ничто с этого пути меня не свернет. Я буду литератором – пусть самым обыкновенным – всю свою жизнь… Кстати, тебе никогда не приходило в голову, что ничего из того, чем дорожит человек, посвятивший себя литературе – в особенности поэт, – нельзя купить ни за какие деньги? Любовь, слава, интеллект, ощущение собственной силы, упоительное чувство прекрасного, вольный простор небес, упражнения для тела и ума, дающие физическое и нравственное здоровье, – вот и все, что, собственно, необходимо поэту».

Судя по всему, в тот момент он считал, что все это у него есть или, во всяком случае, существует надежда приобрести это в будущем.

Работает он очень активно: сочиняет стихи, прозу, пишет литературные обзоры, литературно-критические статьи, продолжает «Маргиналии».

1849 год начался в Америке с тяжелого приступа «золотой лихорадки». В предыдущем году в Калифорнии открыли богатые залежи золота. По информации из газет (естественно, непроверенной!), получалось, что самородки буквально валяются под ногами – только успевай подбирать! И люди – тысячами, десятками тысяч – снимались с насиженных мест и устремлялись в «златокипящую», только недавно ставшую американской, провинцию. Теперь в американской периодике не было темы важнее Калифорнии. Естественно, По не мог пройти мимо этого и не придумать новое «надувательство», в чем, как мы помним из «Истории с воздушным шаром», был весьма искушен.

В феврале он сочиняет рассказ под названием «Фон Кемпелен и его открытие» – ироничную историю о неком немецком изобретателе, который, опираясь на размышления знаменитого британского химика Хэмфри Дэви[412]412
  Хэмфри Дэви (1778–1829) – английский химик и физик-экспериментатор, один из основоположников электрохимии, первооткрыватель нескольких элементов.


[Закрыть], научился превращать свинец в золото. История (как и полагается настоящему «надувательству») стилизована под газетный репортаж. Автор смешивает реальные факты и сведения с вымыслом – читатель должен поверить в существование вымышленного фон Кемпелена и его открытие. Ссылается на свое личное с ним знакомство (еще бы – тот уже «засветился» в истории с шахматным автоматом!), сообщает сведения о его аресте в Бремене, описывает тайную лабораторию и – главное – огромный, совершенно неподъемный чемодан, набитый «золотом – золотом не только настоящим, но и гораздо лучшего качества, чем то, которое употребляют для чеканки монет, – золотом абсолютно чистым… без малейшей примеси». Теперь только вопрос времени – узнать, как «чистое золото можно легко и спокойно получить из свинца в соединении с некоторыми другими веществами, состав которых и пропорции неизвестны». Разумеется, пока – неизвестны. Следовательно, нет смысла стремиться в далекую Калифорнию. Тем более что, как «конфиденциально» сообщает автор, вследствие известия об открытии «в Европе… цена на свинец повысилась на двести процентов…»[413]413
  По Э. А. Полное собрание рассказов. М., 1970. С. 675.


[Закрыть].

В начале марта Э. По переправил рассказ для публикации в Бостон. И в связи с этим писал известному литературному критику и издателю той поры (и своему знакомцу) Э. Дайкинку, что надеется на резонанс «надувательства»:

«Я искренне верю, что девять из десяти (даже из числа наиболее информированных) поверят в мистификацию, и таким образом внезапная сенсация, хотя бы временно, приостановит золотую лихорадку…»

Рассказ опубликовали в апреле. Но… сенсации – во всяком случае, аналогичной «надувательству» с воздушным шаром – он не вызвал. Видимо, те, кого уже ослепило калифорнийское золото, были глухи и слепы или совсем не читали газет.

А может, дело было в газете «Flag of Our Union» («Знамя нашего Союза»), где публиковалась история. Хотя очень скоро (в начале 1850-х годов) издание превратится в одно из самых тиражных в стране (75 тысяч экземпляров), тогда газета еще только начинала свою историю и распространялась в основном в Бостоне и его окрестностях. А жители Новой Англии в отличие от эмоциональных южан люди недоверчивые.

Кстати о газете. С «Flag of Our Union» По «завязался» в феврале 1849 года с «подачи» все того же Дайкинка. Издатели еженедельника предложили нашему герою весьма выгодные условия сотрудничества и обещали платить десять долларов в неделю (плюс оригинальные публикации). Для Эдгара По в его, как обычно, катастрофических финансовых обстоятельствах предложение стало спасением. К сожалению (по независящим от По причинам, о них – дальше), сотрудничество не продлилось долго. Последняя публикация в еженедельнике датируется 7 июля 1849 года. Это будет знаменитый сонет «К матери». Взаимодействие с изданием оказалось плодотворным. Оно ознаменовало последний творческий взлет писателя – стимулировало его художественную активность, заставляло больше работать. На его страницах были опубликованы почти все – по крайней мере лучшие – из последних произведений Эдгара По. Среди них (кроме упомянутых) и жестокий арабеск «Прыг-Скок»[414]414
  Бытует мнение, что «Прыг-Скок» – «рассказ-месть» литературному сообществу, точнее, нью-йоркским «синим чулкам». В образе карлика-шута По изобразил себя, а его миниатюрная сообщница – это Анни, король и его министры, соответственно, враги и недоброжелатели.


[Закрыть], и юмористическая история-гротеск «Как была набрана одна заметка», и рассказ «Домик Лэндора», а также последние опубликованные при жизни стихотворения: «Эльдорадо» и «К Анни».

В апреле в Фордхэм пришло неожиданное письмо из провинциального городка Окуока, штат Иллинойс. Оно проделало долгий путь, отправившись в путешествие еще в декабре 1848 года. Автор не знал, где жил поэт, и потому написал на адрес издательской фирмы Дж. Путнэма с пометкой «для Эдгара А. По». Оттуда письмо попало в Провиденс и только затем – какими-то странными путями – в апреле оказалось в руках у поэта. Содержание письма не просто обрадовало – восхитило нашего героя. Автор, молодой человек по имени Эдвард Паттерсон, оказался истовым поклонником писателя и предлагал ему учредить общенациональный литературный журнал. Руководить изданием он предложил своему кумиру, а всю финансовую сторону брал на себя. Высказывал он и соображения относительно того, что должен представлять собой будущий журнал.

Э. Паттерсон (1828–1880) был очень молод. Упомянутое письмо он отправил, когда ему еще не сравнялось и двадцати одного года. Но полагал себя опытным журналистом, поскольку с юности подвизался в газете своего отца – в местном «Наблюдателе» («Spectator»), а с недавних пор – после смерти родителя – возглавил издание. Теперь он ждал, когда ему исполнится двадцать один год и он сможет распоряжаться наследством. А распорядиться им он хотел, основав совместно с Эдгаром По респектабельный журнал.

По совершенно не смутил юный возраст Паттерсона. Разумеется, он немедленно ответил и горячо приветствовал намерение молодого человека. В ответном письме поэт представил свое видение журнала – оно не отличалось от тех идей, что в свое время излагались в проспекте «Stylus». Кроме практических соображений в апрельском письме поэта присутствуют напоминания о своих «былых победах»: о том, как успешно он руководил «Сауферн литерари мессенджер», подняв за год число подписчиков до пяти тысяч, а затем и «Грэхеме мэгэзин», в котором «их число увеличилось с 5000 до 52 000». Немедленно созрел у него и план, что и как нужно делать.

«Мой план… предполагает совершить поездку по главным штатам – особенно по южным и западным, посещая малые города, – там результат вернее, нежели в крупных, – я буду читать лекции, чтобы покрыть расходы. В каждом я собираюсь задержаться на продолжительное время – с тем, чтобы заинтересовать своих знакомых (давние мои приятели по университету и Вест-Пойнту рассеяны повсюду) в успехе предприятия. Я гарантирую, что посредством этих усилий через три (или четыре) месяца наберется тысяча подписчиков – с письменными обязательствами оплатить подписку по получении первого номера. При таких обстоятельствах успех неизбежен. У меня есть около двухсот имен тех, кто решил поддержать [меня] в предприятии, которое я давно наметил и жду – когда это можно устроить наверняка».

Конечно, многое По преувеличил (насчет «приятелей» – особенно). Но у него действительно имелись контакты, и он, как мы помним, и в самом деле «давно наметил» это «предприятие».

Но есть в письме и опасения. Связаны они были с внезапным кризисом, охватившим газетно-журнальный рынок Америки: повсеместно журналы и газеты закрывались или (конечно, временно!) приостановили выплаты авторам. Можно только предполагать, что косвенной причиной кризиса стала охватившая Штаты «золотая лихорадка», лишившая многие издания и подписчиков, и кредитов (деньги потекли в Калифорнию). Особенно пострадали издания без длинной истории. Среди них, как это ни печально, оказалось и «Знамя нашего Союза», исправно до того платившее поэту за его публикации. Приостановил выплаты и «Сауферн литерари мессенджер», печатавший статьи Э. По и очередные выпуски «Маргиналий».

По в очередной раз очутился в сложном положении. И, конечно, это не могло не отразиться на его самочувствии. В письме Анни он тогда же писал:

«…Моя печаль необъяснима, и оттого я еще более печален. Я полон мрачных предчувствий. Ничто не веселит и не утешает меня. Жизнь моя кажется пустой, будущее – точно угрюмый пробел».

Это был тревожный сигнал. Поэт вновь явно погружался в депрессию.

Ответ, пришедший из Иллинойса, однако, должен был его взбодрить. Паттерсон с энтузиазмом соглашался на все предложения По, оставляя за собой только техническую сторону – печать, финансы и т. д. Юноша писал:

«Своей главной задачей я ставил завоевать ваши симпатии и возбудить интерес к изданию, его литературная составляющая будет находиться исключительно под вашим контролем, что и обеспечит предприятию успех…»

По ответил не сразу – размышлял около двух недель. Потом написал письмо, в котором утверждал, что «предощущает» успех журнала. И… берется за это дело. В письме он сообщал, что в ближайшее время намерен отправиться в Бостон, а затем в Лоуэлл – читать лекции. Там:

«[я] задержусь на неделю; и немедленно после этого отправлюсь в Ричмонд, где буду ждать ответа на это письмо. Пожалуйста, адресуйтесь прямо туда, надписав… Джону Р. Томпсону, редактору „Южного Лит[ературного] Вестника“. По получении вашего письма я отправлюсь в Сент-Луис, и там мы встретимся. Мы сможем вместе отправиться в Нью-Йорк, или я продолжу [лекционное] турне, если мы достигнем соглашения».

К письму По приложил и давний проспект «Stylus». Он был извлечен из небытия – смахнув пыль, поэт и его отправил в Иллинойс.

Ситуация с журналами между тем ухудшалась. В то время когда на столе у По лежало письмо от Паттерсона и он обдумывал свой ответ, он писал Анни:

«Я [в последние дни] испытал одно разочарование за другим. Прежде всего обанкротился „Columbian Magazine“, потом „Union“ (уничтожив главные мои расчеты); потом „Whig Review“ должен был прекратить подписку – затем „Democratic“, потом (из-за угнетения и наглости) я вынужден был поссориться окончательно с…; и потом, в довершение всего, „[Flag of Our Union]“ (от какового журнала я ожидал так много и заключил с ним при этом правильный договор о десяти долларах в неделю в течение года) обратился к своим корреспондентам с циркуляром, сообщая о своей бедности и отклоняя дальнейший прием каких-либо статей… А еще „С. л. мессенджер“, который должен мне изрядную сумму, не может ее уплатить, и я теперь целиком завишу от Сартейна и Грэма, причем оба чрезвычайно ненадежны»[415]415
  Перевод К. Бальмонта.


[Закрыть].

Что же тут удивляться просьбе о займе, с которой поэт обратился к Паттерсону:

«Сомневаюсь, что смогу покрыть текущие расходы, связанные с предполагаемым лекционным туром… поскольку я не обременен деньгами (каков этот нищий чертяка-автор?), то вынужден обратиться с просьбой предоставить мне половину суммы, необходимой для начала, – что-то около 100 долларов. В связи с этим, пожалуйста, вложите 50 долларов в конверт с вашим ответом, который я буду ждать в Ричмонде».