Текст книги "Памятное. Книга первая"

Автор книги: Андрей Громыко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Переезд в Москву

В 1934 году произошло событие, повлиявшее на мой дальнейший жизненный путь. Неожиданно для нас, аспирантов, руководство института объявило:

– Ваша группа переводится в Москву в научно-исследовательский институт аналогичного профиля.

Вот так новость! Поразмыслив, все мы – и совместно, и в одиночку – решили, что популярная поговорка: «Назвался груздем – полезай в кузов», пожалуй, к нам применима. Не выражать же протест против решения о переводе.

Итак, мы направлялись в Москву. Все наше семейное домашнее хозяйство уместилось в трех чемоданах.

Жена в поезде задала мне вопрос:

– А ты не заметил ничего необычного в своем пиджаке? Я удивился. Решил, что он где-то, возможно, порван.

– Нет, – отвечаю, – пока ничего не заметил. Лидия Дмитриевна рассмеялась и сказала:

– У тебя кармашек вверху не на левой стороне, как у всех мужчин, а на правой.

Посмотрел – действительно, на правой. Лидия Дмитриевна объяснила:

– А я твой костюм перелицевала. Теперь потертой стороны не видно.

Я рассмеялся:

– Спасибо тебе за находчивость. Только очень наблюдательные люди могут заметить сделанное.

– Вот был бы конфуз, – добавила Лидия Дмитриевна, – если бы кто-то спросил у тебя: «Что это у вас за пиджак, у которого карман перебежал на неположенное место?»

– Если бы кто-нибудь спросил об этом, – прокомментировал я, – то мой ответ был бы таким: «А это новая мода пошла на мужские пиджаки».

Не могу забыть того ощущения, которое я испытывал по пути в Москву. Какое-то внутреннее чувство мне подсказывало, что вся дальнейшая жизнь сложится в зависимости от решений, которые будут приниматься уже в главном городе нашего государства. Кем, когда, на каком уровне – это, разумеется, было неизвестно.

Еще до отъезда я никак не мог свыкнуться с мыслью, что все больше отрываюсь от мест, где провел два с лишним десятка лет. Каждый человек связан невидимыми корнями с теми местами, где он родился, и они напоминают о родном и близком всегда. Тешил себя надеждой, что, возможно, еще поброжу по знакомым местам детства и юности.

Но старался отогнать всякие минорные думы. Внутренний голос мне как бы говорил:

– Все-таки и тебе, и твоей семье вот-вот доведется очутиться не где-нибудь, а в столице нашей великой страны.

Воображение иной раз уносило меня даже в Кремль. Неужели когда-нибудь я похожу по его знаменитой брусчатке, увижу вблизи, а не на картинке его стены? Неужели я смогу скоро пойти на Красную площадь? Неужели эта мечта станет реальностью?

Затрудняюсь объяснить почему, но когда я думаю о Москве, о ее прошлом – а так обычно бывало с тех пор, как стал осознанно воспринимать действительность, – то мне почему-то в первую очередь приходят в голову факты из истории этого великого города, и самые трагические, и самые радостные. Скорее всего потому, что они глубоко проникли в сознание еще с детских и юношеских лет. Сделало свое дело постоянное чтение, любовь к литературе.

Да, Москва горела. Но жадные степные ханы жестоко поплатились за свои злодеяния в период ига. Поле Куликово вошло в историю навеки.

Звонницы всей России, а с ними сотни колоколов Москвы славили полтавскую победу над шведской армией Карла XII. Гром и блеск той баталии вознес российского солдата на пьедестал почета, а державу поставил в ряд великих.

А разве не в Кремле померкла звезда Наполеона, которая вскоре после его похода на Москву закатилась полностью?

Когда я ехал в столицу, до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз оставалось еще семь лет. Величайший в истории подвиг советскому народу еще предстояло совершить. Еще одиннадцать лет было до того момента, когда военные штандарты армий третьего рейха были брошены на камни Красной площади во время Парада Победы советского народа над фашистской Германией. На трибунах у стен священного Кремля в тот памятный день находились и представители наших союзников по оружию – официальные гости из США, Англии, Франции и других стран антигитлеровской коалиции.

Итак, мы сошли с поезда. Я и моя семья стали москвичами. Осознали это с гордостью.

Поселили нас в Алексеевском студгородке, на северо-восточной окраине города. Здесь когда-то находился дворец второго из династии Романовых – самодержца Алексея Михайловича. К моменту нашего приезда дворца уже не было и в помине. Осталось только «царское» название – Алексеевский, да и то оно было не от царя, а скорее от села Алексеевское, которое разрослось там, где некогда возвышался царский терем.

Место это находится неподалеку от Останкино, где и по сей день стоит Шереметевский дворец – бывшее владение известного графа, а ныне музей – одна из достопримечательностей столицы. Рядом с ним находится теперь знаменитая Останкинская телебашня и огромное здание нашего всесоюзного телецентра, известного во всем мире.

Позже я узнал, что и Алексеевское, и Шереметево, как и примыкающий к ним район Ростокино, притягивали царские семьи и крупных вельмож отчасти еще и потому, что рядом проходила дорога в Загорск, к Троицкому монастырю (в 1744 г. его стали называть Троице-Сергиевой лаврой), куда монархи и их приближенные ездили на богомолье.

Когда мы приехали в Москву, в Алексеевском студгородке проживало много студентов и аспирантов. Можно смело сказать, что тогда это была молодежная часть города: бывало, выйдешь из дому, и повсюду в этом районе встретишь только юношей и девушек, жизнерадостных, полных оптимизма, что, впрочем, свойственно всем поколениям советских студентов.

Мы переехали в Москву раннеей весной – в марте. Познакомились с институтом, который возглавлял профессор М. А. Лурье, видный экономист-теоретик. С жильем устроились быстро. Чувствовалось, что заботу о нас проявлял ЦК партии. В Алексеевском студенческом городке в более или менее сносных условиях я жил до тех пор, пока не получил от Академии наук СССР вполне приличную квартиру в новом доме на улице Чкалова.

Моим соседом по квартире был молодой ученый-вирусолог Михаил Петрович Чумаков. Ныне это ученый с мировым именем. Он внес неоценимый вклад в победу над таким тяжелым недугом, как полиомиелит. Сколько жизней, и прежде всего детских, спасла разработанная им совместно с А. А. Смородинцевым противополиомиелитная вакцина, которая оказалась наиболее удачной из всех созданных в мире.

В тридцатые годы этот ученый занимался изучением проблемы борьбы с другой болезнью – энцефалитом. Рискуя здоровьем и даже жизнью, он работал на Дальнем Востоке в составе экспедиции вирусологов, в задачу которой входило выяснить, отчего и как люди заболевают энцефалитом. В тех краях во время поездки Чумаков сам стал жертвой этой болезни, в результате которой у него серьезно пострадал слух и оказалась парализованной рука.

Однако это не сломило ученого. Яркое подтверждение тому – вся его дальнейшая деятельность.

14 ноября 1984 года, в день, когда лауреату Ленинской и Государственной премий, действительному члену Академии медицинских наук СССР М. П. Чумакову исполнилось 75 лет, ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда за большие заслуги в развитии медицинской науки, народного здравоохранения и подготовке научных кадров. Я от всей души поздравил моего давнего знакомого, бывшего соседа по квартире, и с радостью получил от него теплый ответ.

Мои занятия в аспирантуре в Москве мало чем отличались от занятий в Минске. Разве что было еще больше командировок по поручению партийных органов, хотя и во время пребывания в Борисове и Минске таких командировок хватало. Цели командировок и теперь были различными: связанными с раскулачиванием в период коллективизации, укреплением колхозов и разъяснением колхозникам политики партии, международной обстановки. Читал я лекции на разные темы в Малоярославце, Наро-Фоминске, Орехово-Зуеве, других городах Подмосковья. Много приходилось выступать и перед тружениками деревни.

Правда, к беседам в районных комитетах партии и лекциям в различных коллективах прибавились задания, направленные на ликвидацию неграмотности, контроль за положением дел на месте. Надо было выяснять, например, понятен ли колхозникам Устав колхозов, нет ли у них какой-нибудь путаницы в этом вопросе. Было немало выездов и с лекциями по теоретическим вопросам, например по книге В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» и по другому его труду – «Развитие капитализма в России».

Помню такой случай. Во время одной из командировок, когда надо было устраиваться на ночлег, председатель местного сельсовета предложил мне:

– Можете ночевать в домике, где проживает многодетная семья и, возможно, будут из-за этого некоторые неудобства, либо размещайтесь в амбаре на сене, где и раньше останавливались командированные.

– Предпочитаю второй вариант, – сказал я в ответ.

Сразу вспомнилось, что прежде, когда водил лошадей в ночное, мне доводилось ночевать в похожих условиях и спать на сене.

Председатель повел меня на место ночевки. Уже во дворе, куда мы пришли, он как бы между прочим заметил:

– Неподалеку, тоже в амбаре, враги Советской власти убили недавно одного командированного к нам.

Вот тебе и на! Это брошенное вскользь замечание, конечно, меня не вдохновило. Не скажу, чтобы спал крепко, но переночевал я без приключений.

В целом все мои командировки заканчивались благополучно и с пользой, как мне говорили в партийных организациях.

Примерно в то же время я решил без отрыва от научной работы поступить в летную школу. Небо стало мечтой многих моих сверстников. В тот период в Советском Союзе существовал своеобразный культ авиации, развивавшейся семимильными шагами. Самолеты уже летали над Арктикой, осваивали ее. Меня, однако, ожидало разочарование. Начальник летной школы встретил меня так:

– Как ваши имя и фамилия?

– Андрей Громыко.

– Какая у вас просьба? Пожалуйста, изложите.

– Хочу стать курсантом вашей школы, хочу летать. Прошу принять заявление.

– Сколько вам лет?

– Двадцать пять.

– Уже исполнилось?

– Да.

– Мы принимаем до двадцати пяти. А вам уже пошел двадцать шестой. К сожалению, принять не можем. Искренне сожалеем. Такова строгая инструкция.

Оказалось, опоздал я со своим желанием научиться летать. Сильно переживал эту превратность судьбы. Очень уж хотелось летать. Но стать летчиками тогда стремились многие молодые люди, и руководители летных школ имели большие возможности для выбора. Пришлось смириться с положением и сказать себе: «Прощай, авиация. Видимо, мне с тобой не по пути».

Слушая старых большевиков

На всю жизнь врезались в мою память встречи в Москве с некоторыми выдающимися революционерами во. Всесоюзном обществе старых большевиков. Оно было создано еще при жизни В. И. Ленина, а организационно оформилось в начале тридцатых годов. Образование этого общества стало следствием естественной тяги старых большевиков общаться между собой, поговорить о прошлом и кое о чем в настоящем.

Принимались в общество коммунисты с партийным стажем не менее восемнадцати лет. К январю 1934 года оно объединяло свыше двух тысяч человек. Целью общества, согласно уставу, утвержденному в 1931 году, являлось использование революционного опыта старых большевиков в помощь партии для воспитания молодежи, сбор историко-революционных материалов.

И мне, и моим товарищам по аспирантуре были хорошо известны имена старых членов партии, близких к Ленину, его единомышленников. В то время эти люди по возрасту или здоровью уже отошли от активной работы. Среди них находились прославленные революционеры, некоторые из них выросли из народнического движения и представляли собой как бы мост от народников к партии большевиков, программу и цели борьбы которой они разделяли и принимали.

Члены общества собирались нечасто, если судить по количеству их собраний, на которых мы, молодые люди, тоже имели возможность присутствовать по пригласительным билетам. Конечно же кроме таких собраний они общались друг с другом и в более узком кругу, хотя условия для этого были тогда далеко не идеальные.

Клуб общества старых большевиков находился на 1-й Мещанской улице (ныне проспект Мира). С волнением каждый раз мы входили в зал, где проводились собрания. И это объяснялось очень просто. Молодое поколение, приобщившееся к образованию, с упоением читало издававшиеся брошюры, а то и солидные книги о старых революционерах ленинского поколения, их борьбе против царизма, во имя дела революции. Мы буквально зачитывались книгами, пронизанными духом романтики подпольной работы и мужества людей, которые ее вели. Огонь революционной борьбы, зажженный Лениным и руководимой им партией, захватывал воображение молодежи. Она хотела знать, как все происходило, как складывались судьбы людей, посвятивших жизнь борьбе за свободу народа.

Вот одно из собраний. В его президиуме – люди, о которых уже давно слагались легенды, на примерах их героических жизней многие годы воспитывалась молодежь.

Одним из первых появился Николай Александрович Морозов, отважный революционер, в прошлом член тайного революционного общества «Земля и воля», а затем исполкома «Народной воли». Он в молодости встречался с самим Карлом Марксом. У них состоялась продолжительная беседа. Маркс дорожил контактами с передовыми людьми России. Но так и не сумел тогда юный Морозов воспринять марксизм. Он стал народовольцем. В 1882 году царизм его приговорил к вечной каторге за участие в покушениях на Александра II. Морозову тогда исполнилось двадцать восемь лет, а потом без малого четверть века провел он в заточении в камерах-одиночках Петропавловской и Шлиссельбургской крепостей.

После многолетнего пребывания в каменных мешках Петропавловки и Шлиссельбурга ему разрешили вдохнуть воздух свободы. Казематы крепостей не сломили его волю, и он, как настоящий борец за идеалы народа, снова включился в революционную борьбу. Царские сатрапы вновь заточили его, на этот раз в стены Двинской крепости, из «объятий» которой освободила его уже только революция.

Здоровье его оказалось подорванным. Но он всецело отдался научной работе, и с успехом. О многогранности талантов Николая Александровича Морозова красноречиво говорит и то, что он почти всю жизнь занимался наукой. Физика, химия, астрономия, математика и история – это области, в которых он сказал свое слово.

Через некоторое время Академия наук СССР избрала его своим почетным членом. А астрономы в знак признания заслуг большого ученого одну из звезд назвали его именем.

В годы моей молодости он помимо большой научной работы осуществлял деятельность и в обществе старых большевиков, где я и видел его.

Кажется, сама природа способствовала тому, чтобы сделать этого человека более заметным, чем остальные. Уже внешний вид Морозова внушал к нему уважение. Его украшали почти белая шевелюра и седая роскошная борода. Горячо встретили его и остальных членов президиума участники собрания.

Морозов вел себя живо, активно общался с соседями за столом президиума. Все мы обратили внимание на свежий, даже с признаками румянца цвет его лица. Но в то же время кожа казалась тонкой, как бы просвечивала. Сидел я близко к сцене и видел всех находившихся в президиуме очень хорошо. Впечатление соседей, с которыми я обменивался своими наблюдениями, совпало с моим.

Мы ждали его выступления, однако Морозов на этом собрании не выступал.

Слово предоставили Бела Куну, выдающемуся деятелю венгерского и международного коммунистического движения, одному из основателей и руководителей Коммунистической партии Венгрии, наркому иностранных дел и наркому военных дел Венгерской советской республики в 1919 году. После того как буржуазии и помещикам удалось подавить революцию в Венгрии, он, спасаясь от верной гибели, эмигрировал в 1920 году в Советскую Россию.

Говорил Кун хорошо, убедительно. Хотя он пользовался услугами переводчика, по ходу его выступления стало понятно, что русский язык он, вероятно, основательно изучил. Воспоминания его относились ко времени существования Венгерской советской республики.

Главная мысль, которая проходила через все выступление Куна, состояла в том, что буржуазия и помещики являются заклятыми врагами рабочих. Одолеть этих врагов можно только при хорошей организации рабочего класса, во главе которого должна стоять его партия. Оратор выразил уверенность в том, что трудовой народ Венгрии завоюет свободу.

– Вдохновляющим примером для меня, – говорил Кун, – является Страна Советов и партия Ленина.

О Сталине он хотя и упомянул, но вскользь. Кун производил впечатление боевого революционера, хорошо знающего положение у себя на родине. Он свободно оперировал фактами, говорил экспромтом. Ход мыслей и манера высказывать их не оставляли сомнений в том, что Кун весьма образованный, с сильным характером человек. Таким он и запечатлелся в моей памяти.

На этом собрании выступил Вильгельм Георгиевич Кнорин. Латыш по национальности, профессиональный революционер по призванию, участник революционного движения в России с 1905 года, он работал в то время в Исполкоме Коминтерна. Его выступление посвящалось в основном международной обстановке. Упор при этом делался на задачи, стоящие перед коммунистическими партиями. Кнорин говорил:

– Приход к власти фашизма в Германии сильно осложнил положение в Европе, внес еще большую остроту в международную обстановку. Но коммунисты, если они будут учитывать прошлое и избегать новых ошибок, могут рассчитывать на успех.

Кнорин, говоря о Германии, старался не делать каких-либо прогнозов. Все присутствовавшие в зале на это обратили внимание. В общем его выступление прозвучало как взвешенное и свободное от легковесных, недостаточно обоснованных предположений о будущем в Европе и мире в целом. Даже там, где другой, может быть, и сказал бы кое-что о военных планах Гитлера, Кнорин говорил сдержанно. И это в какой-то степени объяснимо, так как еще не все планы подготовки агрессии пришедшими к власти фашистами были тогда ясны. В книгах, брошюрах бесноватого фюрера захватнические устремления фашизма излагались, но до их осуществления в практической политике гитлеровской Германии дело еще не дошло. Однако уже в скором времени весь мир содрогнулся, когда увидел, как фашистское чудовище подкралось к соседним странам и совершило агрессию.

Личность Кнорина представлялась внушительной. Как опытный оратор, он формулировал мысли четко. Мне он напоминал видавшего виды профессора. Нетрудно было заметить, что это человек большой культуры, остроумный, в карман за словом он не полезет. Его отличала способность полемизировать с оппонентом, что придавало особую живость речи.

Нас, членов партии, вступивших в ее ряды всего лишь за несколько лет до этого, как магнитом тянуло на встречи с профессиональными революционерами. На одном из собраний в обществе старых большевиков выступал Емельян Михайлович Ярославский, активный участник революции 1905–1907 годов и Октябрьской революции. Разве могло оставить равнодушным обращение к молодежи этого человека – старосты Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, а с 1931 года – председателя Всесоюзного общества старых большевиков?! Его выступление посвящалось идеологическому воспитанию коммунистов, особенно молодых.

Сидел в президиуме также старый большевик Мартын Николаевич Лядов, член партии с 1893 года, участник баррикадных боев в Москве в 1905 году. При первом же взгляде на него невольно возникало и уже не покидало ощущение того, что перед тобой рабочий, который только что оторвался от станка и пришел, чтобы поприветствовать собравшихся. В его фигуре, в манере держаться чувствовалась какая-то истинно рабочая хватка.

Почти все, кто выступал на собрании, отмечали значение разгрома партией троцкистской оппозиции. Воспринималось это как должное, ибо враждебная партии и социализму природа троцкизма была к тому времени уже достаточно вскрыта.

На собраниях в клубе опоздавший никогда не мог найти свободного места. Гости, попадавшие сюда, стояли вдоль стен, битком набивались в проходах. Многие шли в этот зал встретиться с самой историей, и ораторы это знали.

В 1935 году Общество старых большевиков прекратило свое существование, а его клуб закрыли. Произошло это в обстановке складывавшегося культа личности Сталина, что и является понятным тому объяснением. А тот факт, что имена некоторых участников клуба перестали появляться в печати, внес еще большую ясность на этот счет.

В стенах Академии наук

После окончания аспирантуры, на которую ушло четыре года, включая написание кандидатской диссертации, и после защиты этой диссертации в 1936 году я был направлен на работу в Институт экономики Академии наук СССР в качестве старшего научного сотрудника. В то время возглавлял институт академик М. А. Савельев, старый большевик, соратник В. И. Ленина.

Тогда я считал, что положение мое как научного работника определилось всерьез и надолго. По совместительству начал преподавать политэкономию в Московском институте инженеров коммунального строительства. Между прочим, в число студентов группы, с которой я работал, входили и лица, занявшие впоследствии видное положение в стране. Был студентом, например, Иван Васильевич Капитонов. Студенты в те годы нередко по возрасту почти не отличались от преподавателей, отчего последние – во всяком случае, это относится ко мне – чувствовали себя иногда несколько неловко. Хотелось выглядеть постарше.

Кроме того, на протяжении всего времени работы в Институте экономики у меня было постоянное партийное поручение – руководить в сети партийно-политического просвещения кружком научно-технических работников на одном из крупных предприятий Москвы. Это было моей общественной работой.

Занятия, как для меня, так и для слушателей этого кружка, проводились в нерабочее время. Всего на них собиралось человек тридцать. Темы занятий касались как внутренней, так и внешней политики нашей страны. Как выяснилось впоследствии, комиссия ЦК партии, которая подбирала кандидатов для использования на дипломатической службе, учла и эту страницу в моей биографии.

С конца 1938 года мне пришлось некоторое время исполнять обязанности ученого секретаря в Институте экономики. И вот однажды вызывает меня к себе тогдашний президент Академии наук СССР Владимир Леонтьевич Комаров. Я был озадачен. Пришел к этому выдающемуся ученому, а он мне заявил:

– Хотим назначить вас ученым секретарем Дальневосточного филиала Академии наук.

Не скажу, чтобы я встретил с энтузиазмом это предложение. Полагал, что на такую крупную работу нужен маститый ученый. И своего мнения не скрывал:

– Я ведь молодой научный работник. А на том посту, который мне предлагается, видимо, нужен по меньшей мере доктор наук.

Говорил так, а про себя думал: «Если бы президент Академии был психологом, а не ботаником, он, наверно, одержал бы верх надо мной, и я поехал бы во Владивосток». Но мои доводы показались убедительными.

Как бы то ни было, президент, учитывая мое мнение, согласился оставить все, как было, хотя и сказал на всякий случай:

– Но вы все-таки подумайте.

Однако поработать тогда долго на ниве науки мне не удалось. Позже, находясь уже в Вашингтоне на посту посла Советского Союза, я начал, а затем, будучи послом в Лондоне, закончил и в 1957 году опубликовал книгу «Экспорт американского капитала» (под псевдонимом Г. Андреев), за которую ученый совет Московского государственного университета присвоил мне ученую степень доктора экономических наук. Некоторое время спустя мною была написана и в 1961 году опубликована монография «Экспансия доллара» (под тем же псевдонимом).

Делу разработки темы, которой посвящены две указанные книги, я сохранил верность и позже. В конце 1982 года вышла в свет новая монография – «Внешняя экспансия капитала: история и современность».[3]3
  За книгу «Внешняя экспансия капитала: история и современность» А. А. Громыко в 1984 году была присуждена Государственная премия СССР. – Прим. ред.


[Закрыть] Исследовательская работа на этом важном направлении экономической науки в значительной степени помогала и моей практической деятельности.