Текст книги "Памятное. Книга первая"

Автор книги: Андрей Громыко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

В первый период войны

Как-то осенью 1941 года состоялась у меня беседа с известным в политических кругах Вашингтона деятелем Гарри Декстером Уайтом. Министром финансов тогда был Генри Моргентау, а Уайт – его первым заместителем. Встретились мы в советском посольстве.

В самом начале беседы Уайт сказал:

– Все, что я скажу вам, представляет не только мнение Моргентау, но и президента Рузвельта.

Тем самым он дал понять, что имеет поручение от правительства, и добавил:

– Президент с министром не просто друзья, но и политические единомышленники. Их связывает прочная дружба.

Уайт говорил довольно откровенно.

– Рузвельту, – сказал он, – импонирует тот факт, что Моргентау ни разу не подводил президента тем, что допускал разглашение информации о его позиции по важным вопросам политики.

Тут я заметил:

– Заранее очень ценю то, что вы намерены мне сказать о мнении Белого дома.

Тогда собеседник заявил:

– Президент Рузвельт был убежден, что рано или поздно гитлеровская Германия нападет на Советский Союз. Амбиции Гитлера хорошо известны. Внешняя экспансия, захват чужих земель, особенно на востоке от Германии, – об этом мечтало нацистское руководство. Белый дом знал и то, что в военном отношении Германия серьезно готовилась к агрессии. Тем не менее ее агрессия против Советского Союза, с точки зрения выбора момента, для американцев явилась неожиданностью. Правда, спецслужбы США предупреждали администрацию о возможности в скором времени такого нападения, но и они делали оговорки.

Уайт перевел дух, а затем продолжил:

– Одним словом, Рузвельт и его администрация оказались в состоянии растерянности, когда пришла весть о фашистском вторжении. Никто не брался предсказывать, как будут развиваться события. Перебирались разные варианты возможного хода военных действий на советско-германском фронте. Особенно активно анализировали ситуацию военные. Если сказать откровенно, то они, по крайней мере большинство их, не верили, да все еще и не верят, что ваша страна соберется с силами и устоит. А в голове у рядового американца не совмещаются мысль о быстром продвижении на восток гитлеровских армий с представлением об их возможном отступлении, а тем более поражении.

Он сделал небольшую паузу, а потом начал излагать точку зрения правительства:

– Сама администрация США стала питать надежду на усиление сопротивления Красной Армии. Такое чувство породила, главным образом, решимость руководства СССР и его вооруженных сил, несмотря на огромные потери, продолжать борьбу. Вы не можете себе представить, какое важное значение имеет эта решимость с точки зрения ее влияния на Соединенные Штаты Америки.

Задал я собеседнику такой вопрос:

– Учитывает ли правительство США, да и сам президент, что после так называемого «татарского ига», по существу, ни одна война, которая навязывалась нашей стране, не приносила ощутимой победы неприятелю?

Ответ на этот вопрос прозвучал так:

– Американцы сознают, что Советский Союз – огромная держава. У нее богатые военные традиции и неисчислимые ресурсы. Ее народ сейчас сражается за свою землю, за свою жизнь. Боюсь, что повторяюсь, но я должен сказать, что большинство американцев не уверены в том, что Советский Союз устоит. Несмотря на то что мощь Германии велика, администрация США питает больше надежд на ваш успех, чем рядовые граждане. А в руководстве страны одним из тех, кто активно выражает это мнение, является Моргентау.

Более поздняя встреча с самим Моргентау в общем подтвердила мысли, высказанные Уайтом. Разница состояла только в том, что друг президента высказывался гораздо определеннее, чем заместитель министра финансов. Но случилось это в декабре 1941 года. Гитлеровские армии тогда уже потерпели крупное поражение под Москвой.

Весть об этом была воспринята в США с радостью. В посольство зачастили посетители, люди писали письма, звонили по телефону. Не проходило почти ни одного дня, когда бы тот или иной советский дипломат в беседе с высокопоставленным американским представителем не выслушивал поздравления и выражения симпатий.

Нам, советским людям, образно говоря, становилось легче дышать. Встречи, официальные и неофициальные, широкие и узкие, происходили почти ежедневно. Росла взаимная тяга наших людей и американцев обмениваться мнениями, обсуждать события на фронтах. Служащие многих американских правительственных учреждений, которые раньше при встрече с сотрудниками посольства СССР или других наших организаций в США приветствовали своих советских знакомых кивком головы или коротким «хэллоу», теперь считали за честь заговорить с ними, расспросить их, как дела на фронте. Как правило, просили сообщить последние новости, хотя было заметно, что и сами уже получили неплохую информацию из печати и радио.

Все происходило искренне. Можно сказать, рядовые американцы инстинктивно понимали, что великая битва нашего народа за свою страну – это битва также и за свободу других народов, которым грозила смертельная опасность со стороны фашистского агрессора. Обратили мы внимание и на то, что прибывавшие в посольство официальные лица, которым я лично передавал послания из Москвы от И. В. Сталина, предназначенные для президента, сами нет-нет да и задавали вопрос:

– Ну как там разворачиваются события на фронте? Обсуждать с послом любые вопросы по существу им, конечно, Белый дом не разрешал, но разве они могли заслуживать упрека в том, что хотели узнать какую-нибудь новость в советском посольстве с фронтов войны?

– Война, которую ведет Советский Союз против фашизма, – говорил мне во время той встречи Моргентау, – это и война США, хотя американская армия еще непосредственно не соприкасалась с германской. Все нужно сделать, чтобы крепить американо-советские отношения. Именно такой стратегический курс в политике избрал президент. Я хорошо знаю и характер Рузвельта, и его конкретное настроение в отношении вашей страны, преградившей путь нацистскому агрессору. Могу определенно сказать, что президент не только отдает отчет в том, какие трудности ожидают союзников в ходе войны. Он отдает отчет и в том, что совместные ресурсы союзных стран, противостоящих Гитлеру, намного превышают ресурсы и возможности, которыми располагают нацисты.

Конечно, обращал на себя внимание тот факт, что Моргентау, как и другие члены американской администрации, избегал называть сроки, даже примерные, открытия второго фронта в Западной Европе. По всему было видно, что с решением этого вопроса наши союзники не спешат. Ход последующих событий подтвердил такое мнение.

– Господин посол, у меня для вас хорошие новости! – так обратился ко мне Джозеф Дэвис, бывший посол США в Москве. Случилось это уже после поражения немцев под Сталинградом.

– Какие именно? – спросил я.

– В Вашингтоне вновь стали обсуждать возможность открытия второго фронта против фашистской Германии. Это уже прогресс, – заявил он.

Я с ним согласился. Обсуждать возможность этого, конечно, лучше, чем молчать и тем более высказываться против открытия второго фронта. И он рассказал:

– Некоторые высокопоставленные военные занимаются расчетами, сколько американских жизней будет потеряно, если высадка союзнических войск в Западной Европе осуществится. Мнения складываются разные. Одни говорят, что будет потеряно слишком много, поэтому надо все хорошо взвесить, прежде чем принимать решение. Другие утверждают, что любые потери при высадке в конечном счете уменьшат общие потери в войне и с открытием второго фронта США и другие страны не должны медлить. Судя по всему, этот спор будет затяжной. В нем участвуют только высшие военные чины. Но, конечно, наиболее весомо звучит слово администрации, прежде всего самого президента. Насколько я понимаю, Рузвельта обуревают две мысли. Одна – в пользу высадки в ближайшее время. Другая, напротив, в пользу того, чтобы эту акцию отложить. По крайней мере до тех пор, когда фортуна определенно повернется лицом к Советскому Союзу. В расчет принимается и то, чтобы промедление не обесценивало запоздалую акцию союзников при подведении итогов войны.

Как известно, этот последний довод постоянно взвешивался, в том числе и администрацией США, вплоть до самой высадки англо-американских войск на севере Франции.

Много было острых стычек с американцами и англичанами по вопросу открытия второго фронта в Европе! Но уже во время того нашего разговора Дэвис правильно уловил настроения в американской столице.

Надо отдать должное бывшему американскому послу и в том отношении, что при оценке Рузвельта он неизменно причислял его к тем людям, которых восхищали и героизм советских воинов на фронте, и не меньший героизм простых тружеников, ковавших победу в тылу.

Политическое кредо Уоллеса

Поддерживались мною регулярные контакты со многими другими высокопоставленными лицами администрации Рузвельта, включая и вице-президента Генри Уоллеса. Этот деятель, который представлял собой видную фигуру среди приверженцев политики Рузвельта, заслуживает того, чтобы на нем остановиться особо.

Уоллес происходил по отцу и матери из потомственных землевладельцев соответственно Шотландии и Ирландии, перебравшихся в США в первой половине XIX века. Как и весь клан американских Уоллесов, он выражал интересы фермерства – владельцев «семейных» ферм, точнее, их верхушечного слоя. С классовой точки зрения он придерживался взглядов мелкой буржуазии, испытывавшей страх перед всевластием крупного монополистического капитала и стремившейся найти «средний» путь общественного развития.

Получив разностороннее образование, Уоллес хорошо ориентировался в экономике и статистике, в биологии, в том числе в генетике, а также в истории, интересовался проблемами философии. Он считался крупным специалистом в области сельскохозяйственных наук, являлся автором ряда исследований.

Уоллес, до того как в третий период президентства Рузвельта занял пост вице-президента (1941–1945 гг.), на протяжении семи лет возглавлял министерство сельского хозяйства, будучи теоретиком аграрной политики рузвельтовского «нового курса».

Немного мне встречалось людей, занимающих видное положение на политической арене США, которые мыслили не категориями сиюминутных выгод во внешней политике, а, как Уоллес, заглядывали вперед. Находясь в эпицентре политической борьбы в США, он всегда стоял в одном ряду с теми, кто выступал за активное сотрудничество с Советским Союзом в борьбе с фашизмом, желал прочного мира по окончании войны.

Уоллес был одним из тех американцев, кто был убежден, что без СССР как во время войны, так и после нее нельзя решить ни одного сколько-нибудь крупного вопроса в мировой политике. У него хватало смелости открыто выступать с заявлениями о решающем вкладе Советского Союза в разгром фашистской Германии. В годы войны Уоллес, в частности, отмечал:

– Русские наносят потери противнику, выводят его из строя, берут в плен по крайней мере в двадцать раз больше, чем все остальные союзники, вместе взятые.

Являясь сторонником советско-американского сотрудничества, Уоллес еще в январе 1943 года писал в своих дневниках, что после войны проблемой номер один в мире будет поддержание хороших взаимоотношений между СССР и США. Он уже тогда мечтал посетить нашу страну и в 1942 году начал изучать русский язык, на котором впоследствии довольно сносно объяснялся.

Свои познания о России и нашем народе Уоллес смог основательно пополнить во время поездки в Советский Союз, посетив в мае 1944 года Магадан, Якутск, Комсомольск-на-Амуре, Иркутск, Красноярск, Новосибирск, Алма-Ату, Ташкент и некоторые другие города. Побывал он и в селе Шушенском, в созданном там местном музее В. И. Ленина.

– Эта поездка по Советскому Союзу произвела на меня огромное впечатление, – так Уоллес сказал мне после возвращения в США.

И потом не раз Уоллес подтверждал это мнение. Он, можно сказать, открыл для себя Советский Союз, увидев своими глазами величие духа, самоотверженность и стойкость нашего народа.

В беседах Уоллес обычно по своей инициативе заводил разговор на тему об общности интересов США и СССР в международных делах. Полностью отдавая себе отчет в том, что эти государства принадлежат к разным общественным системам, он развивал такой тезис:

– Американский и советский народы имеют все возможности для плодотворного сотрудничества. Обе державы располагают колоссальными естественными ресурсами, огромными промышленными потенциалами. Я верю, что Советский Союз восстановит свою пострадавшую от войны экономику и будет успешно ее развивать. Но советско-американское сотрудничество должно означать прежде всего исключение военных столкновений между США и СССР. В теоретическое обоснование необходимости мирного сотрудничества США и СССР и принципа мирного сосуществования Уоллес особенно не углублялся, даже не очень любил вникать в эту, как он называл, «высокую материю». Он рассуждал категорично:

– Американцы и русские никогда не должны ни убивать друг друга, ни вообще допускать развязывания новой войны.

Особенно подчеркивал Уоллес общность интересов обеих стран в том, чтобы не допустить впредь германской агрессии. Ход его мыслей мало чем отличался от того, что думали и многие другие деятели из ближайшего окружения Рузвельта.

С резким осуждением Уоллес отзывался о фашизме и во всей своей политической деятельности без колебаний занимал антифашистскую позицию.

– Нацистские бредни о нордической расе – это явное мошенничество, – уверенно говорил он.

В условиях второй мировой войны он проявил себя как сторонник решительного – вплоть до конечной победы – отпора нацистской Германии и ее союзникам.

Уоллес признавал мир непреходящей ценностью. Войне как общественному явлению он противопоставлял идею широкого, плодотворного сотрудничества между странами и народами. Именно его отношение к вопросам войны и мира является главным в оценке политического кредо этого деятеля.

Как далеко все это от политической философии тех, кто сегодня определяет курс США на международной арене. Далеки его взгляды были и от того, что легло в основу внешней политики Вашингтона уже через три-четыре года после завершения мировой войны, когда под эгидой США начал сколачиваться замкнутый военно-политический блок государств, противопоставивших себя СССР и другим миролюбивым странам.

Мне, советскому послу в США, было легко разговаривать с Уоллесом, так как в его суждениях присутствовала логика жизни. Наша страна с огромным напряжением сил вела борьбу против фашизма и, конечно, была заинтересована в том, чтобы по окончании войны обеспечить прочный мир. Такой мир стал заветной целью советского народа, а сотрудничество с государствами антигитлеровской коалиции – одной из важнейших задач внешней политики СССР. Для этого требовалось, однако, чтобы все входящие в антигитлеровскую коалицию страны сохраняли верность своим союзническим обязательствам.

Те в США, кто обладал таким же складом мышления, как Уоллес, в то время не могли себе представить, что Вашингтон и другие столицы союзных нам стран вскоре начнут попирать эти обязательства. На могиле Рузвельта наши западные союзники стали отрекаться от его курса в международных делах, поднимать на щит иную политику, противоречащую тем целям и принципам строительства послевоенного мира, которые еще недавно провозгласили лидеры трех держав в Тегеране, Ялте и Потсдаме.

Ясно, что взгляды Уоллеса чем дальше, тем все заметнее расходились с настроениями усиливавшей свои позиции наиболее реакционной части правящих кругов США. Противники вице-президента пытались навесить ему ярлык фантазера, неделового человека. На президентских выборах 1944 года Рузвельту пришлось согласиться на выдвижение кандидатуры Трумэна на пост вице-президента вместо Уоллеса, чтобы обеспечить себе поддержку правого крыла демократической партии.

Мне приходилось встречаться с Уоллесом и после того, как завершился срок его пребывания на посту вице-президента. В 1945 году, еще до кончины Рузвельта, он был назначен министром торговли, однако уже в 1946 году его с этого поста сместил Трумэн, ставший впоследствии президентом. В дальнейшем каких-либо официальных должностей Уоллес не занимал.

Конечно, Уоллес видел, куда поворачивается курс внешней политики США. На руль управления этой политикой положили свои руки деятели, которые все более отходили от курса сотрудничества между СССР и США во время войны против общего врага – фашистской Германии. Уже в первые годы администрации Трумэна это виделось достаточно отчетливо.

Попытка Уоллеса испытать счастье на президентских выборах 1948 года, в которых он принял участие как кандидат от созданной им прогрессивной партии, успеха не имела. Для политической атмосферы, сложившейся к тому времени в США, было характерным соревнование в выдвижении всякого рода недружественных по отношению к Советскому Союзу концепций, культивирование неприязни к нашей стране и другим социалистическим государствам. Политика Вашингтона все больше ставилась на службу имперским амбициям, что находило свое открытое выражение в сколачивании агрессивных военных блоков, развертывании густой сети американских военных баз на чужих территориях, расширении внешнеэкономической экспансии США. В таких условиях для деятелей со взглядами, подобными тем, которых придерживался Уоллес, перспектив не было.

Обед в бунгало

В дополнение к сказанному хотелось бы в общих чертах обрисовать портрет Уоллеса как человека. Первое впечатление от встречи с ним было таково, что он похож на русского. Среднего роста, шатен, открытое, приятное лицо, сдержанная улыбка. Казалось, что Уоллес как будто чего-то стесняется, чуть скован в движениях. Но это, однако, не мешало ему, особенно если он не гость, а хозяин, свободно беседовать, общаться, быть предупредительным.

Уоллес обладал способностью располагать к себе собеседника. Если в разговоре он допускал какие-то неточности или в чем-то заблуждался, то чувствовалось, что это его заблуждение искреннее.

Превосходно Уоллес умел распознавать людей. Он щедро одаривал вниманием тех, к кому относился с расположением, и не оставался бы самим собой, если бы поступал иначе.

К представителям Советского Союза Уоллес неизменно проявлял доброе отношение. Не могу не вспомнить с теплотой об одном случае. Как-то в седьмом часу утра у меня дома раздался звонок.

– Слушаю, – взял я телефонную трубку.

Звонок в такую рань на квартиру посла представлялся не совсем обычным.

– Андрей Андреевич, говорит дежурный комендант посольства. Только что в посольство зашел человек, извинился за ранний визит и назвал себя вице-президентом Уоллесом.

– А дальше что было?

– Он просил передать какие-то таблетки для супруги посла, после чего тут же удалился. Эти таблетки теперь у меня.

Оказывается, накануне жена Уоллеса и моя жена говорили о каких-то таблетках для похудения, достоинства которых могут оценить только женщины. Достать эти таблетки в то время представлялось делом сложным, и все же Уоллес не счел за труд сделать это и даже лично доставить их в посольство. Факт невесть какой значительный, однако он кое о чем говорит.

Наши встречи с вице-президентом обычно проходили в самом Вашингтоне. Но однажды он предложил:

– А что, если мы с женами выедем за город, пообедаем где-нибудь там, а заодно и обсудим кое-какие вопросы?

Возражений с моей стороны не последовало. Уоллес высказал и еще одно пожелание:

– Надеюсь, вы не будете против, если в этой поездке примут участие посол Швейцарии и его супруга?

И против этого возражать не приходилось.

– Кстати, – добавил Уоллес, – я и этот посол женаты на близких родственницах.

В назначенное время – день выпадал на воскресенье – Лидия Дмитриевна и я отправились к находившемуся примерно в сорока милях от города месту встречи. Она состоялась в бунгало – деревянном, непретенциозном по внешнему виду доме, оказавшемся тем не менее внутри очень удобным и вовсе не таким уж простоватым, как снаружи.

Обед был организован хорошо, как и подобает. В ходе беседы швейцарский дипломат сообщил мне важную весть:

– Мое правительство проявляет заинтересованность в восстановлении дипломатических отношений между Швейцарией и СССР.

Разумеется, мною был проявлен к этому должный интерес. Дипломатических отношений между двумя странами не существовало с 1923 года, когда в Лозанне был убит советский полпред Вацлав Боровский. Я обещал послу:

– Я сразу же сообщу о сказанном вами в Москву. В личном плане хочу заметить, что эта идея может получить развитие.

Так оно и произошло: вскоре Советский Союз и Швейцария восстановили нормальные дипломатические отношения.

Почти в самом конце беседы в бунгало Уоллес мне шепнул:

– Я хотел бы поговорить с вами немного один на один.

Мы поднялись из-за стола, оставив женщин в обществе швейцарского дипломата, отошли на некоторое расстояние от них и присели за отдельный столик в углу этого просторного помещения.

Вице-президент сказал:

– Сейчас, когда в общем-то уже видны признаки победы союзников над гитлеровской Германией, нашим странам надо использовать обстановку для крутого улучшения отношений между ними. Союзнические связи не должны ослабляться. Меня этот вопрос очень тревожит, так как в США к нему относятся по-разному. В частности, в большом бизнесе имеются такие люди, у которых антипатии к СССР сейчас даже берут верх над теми добрыми чувствами, которые разбужены в американском народе подвигами Красной Армии на фронтах войны.

Выслушав Уоллеса, я заявил в ответ:

– Вы совершенно правы во всем, о чем говорили. Действительно, после окончания войны нельзя допустить ослабления связей между СССР и США.Ведь мы стали союзниками потому, что этого требовали фундаментальные интересы обеих стран, а не какие-то их конъюнктурные соображения. Это вытекает и из обмена мнениями лично между Сталиным и Рузвельтом.

Я сделал паузу, посмотрев на Уоллеса, чтобы узнать, как он воспринимает мои слова. Он внимательно слушал, тогда я продолжил:

– Что касается второго вопроса – о настроениях бизнеса США, то вам, как вице-президенту, конечно, лучше знать эти настроения. Но думается, что та тенденция в перемене настроения определенных кругов большого бизнеса, о которой вы говорили, имеется. Мы, советские люди, находящиеся в США, тоже ее уловили. Но нам кажется, что администрация могла бы использовать свой вес для того, чтобы изменить эти нездоровые настроения. Ведь бизнес – не монолит. Деловые круги, по нашему мнению, могут получить много пользы от торговли и развития связей с Советским Союзом. Для этого в дни мира открываются колоссальные возможности. Особенно учитывая тот факт, что Советский Союз будет испытывать большую потребность в закупке оборудования и в США в целях восстановления промышленности, серьезно пострадавшей от нашествия гитлеровских варваров.

Тут Уоллес впервые за время встречи со мной как бы мимоходом заметил:

– Президент, как известно, не очень здоров, хотя занимается делами активно, в том числе уделяет большое внимание и вопросу о будущем советско-американских отношений.

У меня сложилось впечатление, что брошенная как бы мимоходом фраза о состоянии здоровья президента на самом деле была обдуманной.

Трудно сказать, знал ли Уоллес или не знал, что на предстоящих президентских выборах его звезда закатится и его преемником станет сенатор Трумэн. Скорее всего, он этого не ведал. Вполне возможно, что и у самого Рузвельта тогда план замены вице-президента еще не созрел.

С Уоллесом впоследствии мы встречались еще дважды. Он пришел ко мне в Нью-Йорке в начале 1946 года. Его интересовал только один вопрос:

– Как вы отнесетесь к моей возможной победе на предстоящих в 1948 году президентских выборах?

Я дал, разумеется, ответ, который бы его ободрял. Однако меня, откровенно говоря, несколько озадачила сама постановка такого вопроса, причем по двум причинам.

Во-первых, мой собеседник хорошо знал наше отношение к нему как видному соратнику Рузвельта. И ответ с нашей стороны на поставленный им вопрос мог быть простой: «Мы – за поддержание добрых отношений между СССР и США и только приветствовали бы победу выступающего за это кандидата в президенты».

Во-вторых, то, что он задал такой вопрос, все же не свидетельствовало о достаточно точном знании им реального положения и настроения избирателей, уже подвергшихся воздействию мощной волны пропаганды в пользу политики «большой дубинки», за которую еще в начале нынешнего века ратовал американский президент Теодор Рузвельт. С помощью этой «дубинки» правящий класс США собирался и теперь действовать в международных делах.

После этой беседы у меня, не скрою, осталось ощущение, что Уоллесу, видимо, становилось все труднее прощупывать биение пульса политической жизни США, а в опытных советниках он явно испытывал недостаток.

Где-то примерно в то же время Уоллес пригласил меня с женой провести несколько часов у него на даче, а точнее, в загородном доме, расположенном примерно в ста милях от Нью-Йорка. Мы прибыли туда. Это было довольно солидное хозяйство делового направления. Здесь выращивался на продажу молодняк крупного рогатого скота. Но главным в хозяйстве оказалось разведение кур, а на языке ресторанов – «цыплят». Давал объяснения сам хозяин:

– Цыплята – это основа моего бизнеса, все остальное – это так себе. Посмотрите, пожалуйста, на мое «дело». Это – птичники и их «население».

Мы увидели тысячи и тысячи кур. При осмотре можно было заметить, что к любому составляющему органическую часть этого бизнеса ритуалу, например, чистке курятников, здесь относятся всерьез. И, похоже, сам бывший вице-президент вовсе не чурался такой работы.

Во время разговора я поинтересовался:

– Доходно ли «куриное дело»?

В ответ Уоллес каких-либо цифр не назвал. Он произнес скороговоркой несколько слов, смысл которых лучше всего можно было бы передать так – «не ахти».

У нас осталось ощущение, что Уоллес не выбился в миллионеры, а возможно, и не очень-то к этому стремился. В «большой бизнес» он явно не был вхож.

Я вспоминаю об Уоллесе – как в политическом, так и в человеческом плане – с теплотой и добрым чувством.