Текст книги "Случайные имена (СИ)"

Автор книги: Андрей Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

2

Собственно жизнь Александра Сергеевича начинает интересовать нас с того самого момента, когда от него решает уйти жена, но тут–то как раз и появляется необходимость уточнений, ведь во многом именно ее уход и предшествовал тому решению, что посетило светлую (определение не масти, а сути) голову нашего приятеля Алехандро в то самое утро…

Да, да, в то самое утро, когда ему позвонили то ли из Строуффилда, то ли из Страффилда, и он узнал то, что мы все и так хорошо уже знаем.

То есть надо хотя бы вкратце изложить сагу о любви и страданиях Александра Сергеевича Лепских, ибо вне этой системы координат многое в нем (его характере, привычках и прочем) будет непонятно, а значит, затруднит наше совместное с А. С. проникновение в (не будем конкретизировать, чье) будущее.

Что же, история любви – так история любви, все книги, собственно говоря, держатся именно на этом, ибо ни деньги, ни власть, ни слава, ни (упаси Господь!) политика не интересуют людей так, как это коротюсенькое слово всего лишь из нескольких букв (понятно, что в разных языках их количество варьируется) и все, что с ним связано – от комедийных поворотов очередного легкомысленного сюжетца до кровавых всполохов на заднике, появляющемся в последнем акте и изображающем руины павшего замка и далекую черную точку виселицы, в которую и упирается покрытая лежащими на обочине, уже дурно припахивающими трупами, дорога.

Но если говорить конкретно об Александре Сергеевиче, то его любовная сага начиналась именно как смешной легкомысленный сюжетец, что же касается кровавых всполохов… только стоит ли забегать вперед?

Впервые свою будущую жену, эту таинственную, фантастическую (не мои определения, Александра Сергеевича) женщину, г-н Лепских увидел как–то раз, одним поздним сентябрьским вечером, когда уныло возвращался к себе домой от приятеля, с которым несколько часов кряду играл в занимательнейшую игру, известную народам Востока под названием «го». Игра эта – если верить самому Александру – будила в нем мысль, развивала интеллект и вообще доставляла множественное наслаждение, что не давали нашему герою ни шахматы (в которые он играл довольно плохо), ни карты (в которые он просто не играл, ибо давно, еще в юности, дал себе зарок не делать этого, продув как–то раз в покер сто рублей за один вечер, а по тем временам (самое начало, между прочим, студенчества нашего героя) это были немалые деньги), шашки же и домино просто не входили для него в понимание игр как чего–то такого, на что следовало иногда тратить время (раз в неделю, как правило, вечером в пятницу, то есть уже начало уик–энда, одна неделя – у приятеля, одна – у него, вот уже несколько лет подряд, да, а сколько исполнилось Александру Сергеевичу? Ну, предположим, что двадцать девять, это дает нам десять лет форы до начала (или же окончания, опять же – кому как удобнее воспринимать игры иллюзий на грани с реальностью) собственно той части нашего повествования, где и появляется нынешний Александр Сергеевич, что же касается описываемой недели, то очередь быть хозяином выпала приятелю, такому же молодому холостяку–филологу, как и наш герой, знакомы они были еще с университета, только вот после окончания Лепских – непонятно почему, если вспомнить его успехи в учебе, – оставили на кафедре зарубежной литературы ассистентом, а приятель пошел работать в школу, где за несколько лет стал завучем и начал курить трубку, ходил – как правило – в твидовом пиджаке с замшевыми налокотниками и всегда носил при себе большой, невесть чем набитый портфель коричневой кожи, доставшийся ему совершенно случайно, что же касается портфеля, пиджака и трубки, то они больше подходят образу Александра Сергеевича, но что поделать, если курит он сигареты, носить предпочитает свитера и джинсовые куртки, а портфеля у него вообще никогда не было, так, свою кандидатскую диссертацию (в ней он впервые обратился к эстетическим интерпретациям образа дьявола) он чуть было не потерял, когда вез выстраданный черновик к кафедральной машинистке (брала она фантастическую по тем временам цену – пятьдесят копеек за страницу, но славилась качеством работы, а также странными и оригинальными советами и предсказаниями, которые делала по ходу исполнения заказа. Лепских она предсказала, что защитится он с двумя черными шарами, и даже пояснила, от кого ждать подлянки, в чем и оказалась права) в мятом полиэтиленовом пакете с надписью «для непищевых продуктов» и с изображением знаменитой троицы русских богатырей, причем в глазу одного из них (между прочим, Ильи Муромца) была большая дыра, случайно проделанная то ли ключами от квартиры, то ли зонтом, то ли каким–то еще дурацким предметом, подвластным Александру Сергеевичу, но это тоже не имеет никакого значения, так что покончим, наконец, с полиэтиленовым пакетом и вновь перейдем к тому вечеру в пятницу, когда…)

Так вот, именно тем давним уже сентябрьским вечером, уныло возвращаясь (сегодня ему не везло и он проиграл пять партий подряд) домой, Алехандро Лепских и встретил свою будущую жену, причем никакого романтизма во встрече не было. Просто будучи от природы человеком медлительным и задумчивым, а тут еще и огорченным сегодняшним проигрышем, Александр Сергеевич не заметил, как почти нос к носу столкнулся с милой и молодой барышней, куда–то уверенно спешащей на высоких, звонко стучащих по сентябрьскому асфальту каблучках.

– Осторожней! – гневно сказала барышня, Алехандро поднял голову, продрал, что называется, шары, и увидел брюнетку с потрясающими голубыми глазами (надо только отметить, что было темно, и поудивляться тому, как он смог разглядеть в этот поздний час – почти десять вечера, между прочим, – такой дневной штрих, как цвет глаз), одетую в легкий плащ темно–зеленого цвета, тут не стоит ожидать последующего описания неземных прелестей незнакомки, ибо еще не время, ведь первая, мимолетная встреча на этом и заканчивается, барышня исчезает в сентябрьской вечерней тьме, а милый наш холостяк все так же задумчиво и уныло (на этот раз можно было бы написать «печально») продолжает свой путь, еще не ведая, что судьба на завтра же уготовила ему продолжение сегодняшнего неудачливого рандеву, но на то она, между прочим, и судьба.

А назавтра Александр Сергеевич был приглашен в гости тем самым приятелем, с которым сегодня играл в го, ибо завтра, то есть в субботу (если исходить из заданной системы временных координат), у замшево–твидово–кожано–трубочного приятеля был день рождения (Александр Сергеевич уже и подарок приготовил: коробку импортного табака «Данхилл», подарил шеф, вернувшись из Лондона, но ведь А. С. курил сигареты, и табак давно уже – почти год – лежал невостребованным!), на который явиться надо было ровно к шести часам, ибо, по словам приятеля, «будут дамы, и опаздывать грешно, Александр!».

Что же, Александр решил не опаздывать и ровно в шесть часов стоял возле двери, нажимая на пухленькую кнопку мелодично чирикнувшего звонка. «Проходи, проходи! – вальяжно проговорил благоухающий одеколоном приятель, добавивший по случаю торжества к твидово–замшевому пиджаку темно–серого цвета еще и темный, однотонный галстук (рубашка была в меленькую и – естественно – темную полосочку, а брюки коричневыми и строгого покроя, носки и туфли, выпадают из нашего поля зрения). – Ты последний, все уже собрались». И Александр Сергеевич входит в комнату.

В комнате находятся (вместе с именинником) пять человек, так что Александр Сергеевич будет шестым, это дает возможность разбить всех присутствующих по парам, коих набирается ровно три, причем одна из них лишь для того, чтобы каким–то образом разрядить повествовательное пространство, пусть это будут X и Y, просто пара, мужчина и женщина, сидящие за столом и ожидающие, когда же можно будет выпить и закусить.

Вторая пара – а вот тут мы сделаем, точнее же, я сделаю странный ход и прерву разбивку на «первый – второй, рас–с–считай–сь!», вторая пара – это непосредственно именинник и его давний приятель, любитель игры в го Александр Сергеевич Лепских, что же касается третьей…

Это две подружки, блондинка и брюнетка, причем у блондинки глаза карие, а у брюнетки – голубые, именно эту брюнетку чуть не сбил вчерашним вечером печально возвращавшийся после проигрыша домой А. С.Лепских, уставившийся сейчас на нее (на брюнетку) так, будто не какое–то несуществующее мгновение смотрел в эти голубые глаза после раздраженного возгласа «осторожней!», а целый час, ибо ведь сразу, что называется, признал, и если сейчас что и заинтересовало его, так это не то, каким образом оказалась здесь она (это еще выяснится), а куда она шла вчера вечером, то есть – если расшифровать мысль – кому она была предназначена в пару, ему или имениннику, ибо был Александр Сергеевич мужчиной пылким, увлекался мгновенно, а блондинкам всегда (были на то печальные причины) предпочитал брюнеток (никакого продолжения в скобках не последует), поэтому и сделал, что называется, мгновенную стойку: лишь только вошел в комнату, лишь только обозрел всех присутствующих – так и сделал.

Тут опять требуется небольшое отступление. Несмотря на то, что был А. С. одиноким двадцатидевятилетним холостяком, жизнь вел тихую, кабинетную, круг дружеского общения его был узким, да и в библиотеке доводилось проводить много времени, любовь к женскому полу в его жизни стояла не на последнем месте, только вот любовь эта не была, что называется, очень уж взаимной. Нет, Александр Сергеевич не был девственником, скользнула через его сердце пара романов, оставив давно зарубцевавшиеся шрамы, стала прошлым, но отчего–то придала самому облику Алехандро такое романтическое страдание, что женщины жалели его, женщины с ним дружили, но дальше дело не шло, хотя влюблялся Александр пылко и пылко же домогался предмета своей страсти, но предмет лишь смеялся да предлагал милейшему господину Лепских «оставаться друзьями», предпочитая более интимную форму отношений с любым другим знакомым индивидумом (через одно «у» лучше, чем через два), хотя бы с тем самым приятелем, на день рождения которого ровно в шесть часов (как и было назначено) и явился сегодня грустный Алехандро (последняя его попытка связи более завлекательной, чем «оставаться друзьями», потерпела крах буквально накануне, то есть в минувший четверг, и – соответственно – тоже вечером, когда он решил напроситься в гости с последующей, может быть, ночевкой к своей очередной знакомой, симпатичной преподавательнице английского, первый год работающей на кафедре иностранных языков, но она лишь поблагодарила его за приятное времяпрепровождение (два мучительных часа в душном кинозале за просмотром слишком умной фильмы) да, сославшись то ли на старенькую маму, то ли на пожилую тетю (почему–то никто и никогда не ссылается на такого же старенького или пожилого папу), выскользнула за скобки, мельком предложив уставшему от подобных фраз Александру «оставаться друзьями», – скобки закрылись, четверг подошел к концу), где – как уже было сказано – и встретил внезапно вчерашнюю незнакомку, на которую и уставился сейчас так, будто судьба давала ему еще один, на этот раз действительно самый последний шанс.

– Проходи, проходи! – сказал приятель, вводя Александра в комнату, поочередно представляя его собравшимся гостям. – Вот месье X, а вот мадам Y, вот… – тут приятель повернулся к блондинке, но А. С. так и не понял, как он это сделал, то ли интимно, то ли просто с радушным гостеприимством вежливого хозяина, – отчего–то прозвучало странное имя Клара, сразу же потащившее за собой какого–то Карла с кораллами, да еще пароход «Клара Цеткин», на котором А. С. несколько лет назад плыл из Москвы в Ростов (весь путь пытаясь совратить – еще можно: увлечь, соблазнить и т. д. – холеную даму средних лет, т. н. бальзаковского возраста, путешествующую в отсутствие детей и мужа, но соблазнил ее, в конце–концов, богатый грузин, откликавшийся на имя «князь», Александр Сергеевич тогда только–только приступил к написанию диссертации), – а вот, – тут приятель повернулся к брюнетке и назвал то имя, которое по замыслу должно было прозвучать лишь в конце этой главы, но у кого–то (то ли у автора, то ли у одного из героев) не хватило терпения, – Катерина, знакомься, это Сашка!

Сашка безмолвно пожал протянутую ему женскую руку (холеную? пухлую? сильную? изящную? – можно продолжать долго), а потом вдруг взял да поцеловал, сказав при этом:

– Очень приятно, моя фамилия Лепских!

Брюнетка прыснула, засмеялась и коралловая Клара, что же касается X и Y, то они хором закричали: «К столу, к столу!» – и Александр Сергеевич был усажен хозяином между Кларой и Катериной, между двумя К., так и не поняв при этом, кто же из них является подругой хозяина.

– Ну что? – спросил хозяин. – Пожалуй, начнем? Кто хочет выпить за мое здоровье?

За здоровье хозяина хотели выпить все, пили, как это водится, водку, вот только особым образом настоянную именинником то ли на апельсиновых, то ли на лимонных корочках. Александр Сергеевич, хотя выпивать обычно не любил, старался на сей раз не отставать от прочих участников застолья, принимал рюмку за рюмкой, даже встал один раз и произнес очень уж проникновенный тост за хозяина дома, между рюмками А. С. плотно закусывал (а закусить, несмотря на холостяцкий быт хозяина, было чем, особенно удалась селедка под шубой, приготовленная, без всякого сомнения, женскими руками, но вот чьими, блондинки, то есть Клары (в таком случае приятеля можно назвать Карлом), или Катерины, вопрос этот не давал Александру Сергеевичу ни минуты покоя, свербил где–то в затылочной части мозга, подталкивал наливать себе еще рюмку, а затем так же быстро опрокидывать ее в рот, куда ты спешишь, даже поинтересовался приятель, а потом добавил:

– Что, хандра заела?

Александр Сергеевич не ответил, лишь посмотрел на него помутневшими глазами да грустно крякнул, отчего–то решив, что лишь брюнетка может быть пассией именинника, а значит, опять ему, то есть г-ну Лепских, ничего не обломится, хотя ведь лишь сам он знает, как хочется ему любви и ласки, нежности и прочих приятностей, что дает мужчинам интимное женское общество, но лишь брюнетка с голубыми глазами могла дать ему это, и не только сейчас, в наступающую минуту, а отныне и вовеки веков, ведь к концу второй поллитры, настоянной то ли на лимонных, то ли на апельсиновых корочках, Александр Сергеевич не на шутку влюбился (втюрился, втрескался, врезался), побив этим даже собственный рекорд скорости (два года назад он за полтора часа прошел путь от симпатии к обожанию новой кафедральной лаборантки, останемся друзьями, сказала она ему пару дней спустя), ну почему так всегда, думает печальный Александр Сергеевич, когда нога его (правая, ибо Катерина сидела справа) касалась плотной и горячей (хотя, может, это ему так лишь казалось) ноги брюнетки (теперь добавим: голубоглазой), отчего она прыскала легким, необычайно воздушным смешком, и смешок этот погружал Александра Сергеевича в чувство до боли знакомое: печалью называется оно, печалью да еще состраданием к собственной судьбе!

– Сколько можно пить? – наконец изрекла Клара. – Может, потанцуем?

– Потанцуем, потанцуем, – подхватил призыв хозяин дома и пригласил Клару на первый же тур непонятно чего под непонятно какую музыку. Александру Сергеевичу уже было все равно, Александр Сергеевич чувствовал себя таким несчастным и никому не нужным, что даже не заметил, что это Клара, а не Катерина пошла танцевать с хозяином, а значит, у него, у А. С. Лепских, был шанс, но его надо использовать, надо встать, подойти к обладательнице голубых глаз, шаркнуть ножкой, кивнуть головой, как бы выказывая этим настоятельную просьбу не отказать в танце, но Алехандро способен лишь на то (коварная это штука, водка, настоянная на корочках!), чтобы выйти на балкон и закурить, немо уцепившись за узенькие перила, хотя никаких перил он сейчас не чувствует, а лишь осознает одно желание: рухнуть туда, вниз, да и покончить таким образом поскорее со своей непутевой жизнью!

– Чего вы грустите, Саша? – слышит он вдруг позади себя голос Катерины и, моментально трезвея, начинает понимать, что эту субботу запомнит надолго, может быть, навсегда. Хотя суббота, надо сказать, еще не закончилась.

3

Да, суббота еще далеко не закончилась, но празднество по случаю именин приятеля подходит к концу, что будем делать дальше, хочется спросить мне милейшего Александра Сергеевича, добрейшего и приятнейшего в общении г-на Лепских, но я только смотрю, как он оборачивается и с тоской (ну вот, Александр Сергеевич, сейчас тоска–то отчего?) глядит на возникшую в дверном проеме Катерину, ведь – положа руку на сердце – явление это не только неожиданное, но, честно говоря, и не запрограммированное, ибо отнюдь не Катерина должна была появиться на балконе, а коралловая Клара, вот только кто–то (и отнюдь не я) сжалился над Алехандро, перемешал вновь все приготовленные к раздаче карты, сдал одну, сдал вторую, тройка, семерка, вместо ожидаемого туза выпадает голубоглазая подруга, которой, впрочем, еще предстоит стать таковой, а получится это или нет – сие зависит уже исключительно от А. С. Лепских. Нам же остается одно, выступить в роли соглядатаев, этаких любопытных рож, приникших к множеству замочных скважин, ведь – если признаться в одном из самых потаенных желаний каждого из нас – подобное соглядатайство за чужими судьбами порою доставляет большее наслаждение, чем проживание своей, одной–единственной, неповторимой судьбы, а потому побыстрее разбирайте замочные скважины, дамы и господа, третья глава начинается с очередного подъема занавеса, сцена на балконе, герой должен встать на колени и взмолиться о том, чтобы дама его сердца… Впрочем, хватит превращать все в дешевую мелодраму или – паче того – в разухабистый водевиль, героев надо любить, а я ведь действительно люблю их, и – на сей момент – самым, пожалуй, приятным в общении является для меня именно Александр Сергеевич, здравствуйте, говорю ему я в очередной раз, здравствуйте, симпатяга вы мой, позвольте поприсутствовать?

Он позволяет, он смущенно улыбается, чуть подмигивает мне правым глазом, а потом вновь забывает о моем существовании, и я ухожу на второй, а потом и на третий план, становлюсь незаметной точкой, ибо не дай господь помешать Алехандро в намечающемся сдвиге судьбы, ведь мне–то известно, чем он закончится, а ему нет, так что пусть все идет так, как и должно, и пусть добрейший наш Александр ожидает от сцены на балконе лишь только хорошего, отныне и вовеки веков!

– Так чего вы грустите, Саша? – спрашивает его внезапно появившаяся в дверях Катерина, и Александр Сергеевич вдруг чувствует, как в уголках его глаз навертываются непрошенные и такие неуместные сейчас слезы.

– Простите, – говорит он, – я слишком много выпил сегодня, вот и стало нехорошо… А грущу… Да не грущу я вовсе, просто душно стало, вот и решил выйти на балкон…

Катерина улыбается, а потом вновь обращается к Алехандро:

– Вы знаете, мне уже пора идти, вы не могли бы меня проводить?

– Конечно, конечно, – с радостью отвечает тот, наконец–то понимая, что вот и на его улицу (вполне возможно, не будем столь определенны) пришло (должно прийти, приходит, где–то поблизости, если быть точнее) если не счастье, то по крайней мере внятное его обещание, а значит, надо проводить голубоглазую прелестницу, и они вместе входят в комнату, Катерина обращается к хозяину дома, все еще танцующему с блондинкой кораллового имени под непонятно какую музыку медленный и (предположим) чувственный танец, мне пора идти, говорит Катерина, а Саша меня проводит, хорошо? Хозяин не отвечает, хозяин увлечен партнершей, да и потом – кто он такой, чтобы давать согласие на начало того увлекательного приключения, что замыслила в своей хорошенькой головке черноволосая Кэт? Случайно возник на этих страницах и так же случайно исчезнет, оставив после себя лишь несколько камешков для игры в го (два черных и один белый), да серый твидовый пиджак с замшевыми налокотниками, сиротливо висящий сейчас в пустом и гулком шифоньере, проще же говоря, платяном шкафу, так что покинем хозяина–именинника, покинем Клару и анонимную пару X+Y и выйдем с Катериной и Александром Сергеевичем из душной комнаты на улицу.

Как уже было сказано, дело происходило в сентябре, первая декада, нахлынувшая на город мутными дождями, подошла к концу, унеся с собою грязь и то чувство неприкаянности, которое обычно приходит в эти первые, дождливые, осенние дни, наступило бабье лето, с ворохом золотых и багряных листьев, с ярко–красными гроздьями рябины, со стылым вечерним воздухом, каким–то необыкновенно прозрачным (а может, что и призрачным) и ясным этими мимолетными, мгновенно проскальзывающими между пальцами вечерами, после чего остается лишь щемящая тоска в сердце, как предвестник того, что со дня на день вновь наступит ненастье, и дождь, который уныло забарабанит по крышам на несколько недель, закончится, но вместо него пойдет снег, и это уже до весны, до будущего лета, что сверкнет и исчезнет, вновь сменившись вот этими сентябрьскими днями, в один из которых, поздним, надо сказать, вечером, Катерина и Александр Сергеевич вышли из подъезда того дома, где случайный игрок в го и не менее случайный обладатель серого твидового пиджака с уже успевшими набить оскомину замшевыми налокотниками (заплатами) праздновал свой день рождения. Перед ними открывалось, что совершенно естественно, множество дорог, вот только выбрали они кратчайшую, ведущую к дому голубоглазой брюнетки, а жила она, оказывается, всего лишь на соседней улице, пройдешь квартал, свернешь в переулочек, выйдешь на параллельную стрит (улица, переулочек, стрит), минуешь еще два дома, один из которых двухэтажный, старой постройки, в нем сейчас мутно светится одно–единственное окошко, да можно различить вывеску над подъездом «Ателье» (и ни слова уточнения, то ли ателье по ремонту телерадиоаппаратуры, то ли ателье мод, то ли еще чего), затем – блочная пятиэтажка, так называемая хрущоба, грязно–серого, немытого цвета, с проходными комнатами и совмещенными санузлами, а вот следующий дом и будет тот, который нам нужен, привлекательный такой дом, благопристойно сосуществующий в соседстве с уже упомянутыми постройками, элегантный дом нежно–кремового цвета, из кирпича, с высоким цокольным этажом, в котором нет сейчас ни одного огонька, если не считать мигающие лампочки сигнализации над входом в сберкассу и – соответственно – над входом же в магазин «Овощи – фрукты», в котором сегодня днем, перед тем, как отправиться на день рождения, Катерина выстояла здоровущую очередь за бананами, вот только сей экзотический плод ухмыльнулся ей не очень приятной – усмешкой? улыбкой? ухмылкой? но это уже вовсе масло масляное! – ибо (как это и положено) товар закончился перед носом, но не в бананах дело, а в том, что Александр Сергеевич уже довел Катерину до дверей и стоит такой же грустный, как и на балконе в квартире приятеля, ибо не знает, что делать дальше. Катерина приходит ему на помощь, ей отчего–то безумно жалко сегодня этого милого недотепу, и она говорит:

– Может, хотите чаю? – А потом добавляет: – У меня никого нет, мать в отпуске, в Крыму…

Алехандро кивает, и Катерина проскальзывает вперед него в подъезд, указывая путь, по которому надо следовать, что он и делает. Опустим таящий такие большие возможности для описания подъем в лифте на шестой этаж, промолчим о том, как они вышли из полутемной кабины на залитую ярким светом площадку, на которой были расположены всего лишь три входные двери, к одной из которых – левой, то есть самой близкой к лифту, и направилась Кэт, достав еще в лифте из сумочки большую связку ключей, которой и начала греметь, открывая запор за запором, будто там, за дверью, была не обыкновенная двухкомнатная, пусть и улучшенной планировки квартира, а пещера Али – Бабы, тайные хоромы графа Монте – Кристо, вход в сокровищницу то ли розенкрейцеров, то ли каких прочих масонов, сундуки золота, ларцы, набитые бриллиантами, изумрудами и чистейшим индийским жемчугом, джутовые мешки, наполненные монетами разных стран и разных веков, но только хватит играть в Дюма и Стивенсона, Катерина открывает последний замок и распахивает дверь, как бы приглашая – молчаливо, лишь жестом, – г-на Лепских последовать внутрь.

Ну и как поступить в дальнейшем? Продолжить описание пещеры Али–бабы? Рассказать, как выглядит Катерина, ибо что еще нам известно о ней, кроме того, что она стройная брюнетка с голубыми глазами? Передать чувства, испытанные господином Лепских, когда за ним закрылась дверь и он оказался с молодой женщиной наедине? Начнем по порядку и посмотрим, что получится.

Катерина зажгла свет в прихожей и потом уже закрыла входную дверь. Александр Сергеевич огляделся, и тут я начинаю понимать, что все это описание не имеет никакого смысла, ибо можно, конечно, сказать, что прихожая умилила его аккуратной прибранностью и непривычной для наших российских домов изысканностью, но ведь не в этом, как вы понимаете, главная цель прихода сюда Александра Сергеевича, да и Катерина навряд ли потащила бы его к себе домой лишь затем, чтобы потрясти уровнем достатка и изысканностью вкуса, красивая, конечно, прихожая, да и большая комната, в которую Александр Сергеевич входит, отчего–то замешкавшись у порога, тоже оставляет более чем приятное впечатление (мебельный гарнитур карельской березы, мягкий уголок – диван и два кресла, светлый орех с вишневой бархатной обивкой, над полированным столом в центре комнаты маячит хрустальная люстра ромбической формы, а на полу лежит большой толстый ковер сиреневого цвета с длинным и густым ворсом, можно еще добавить о цвете и фактуре обоев, но это будет излишним), подождите меня здесь, Саша, говорит Катерина, исчезая в двери второй комнаты, Александр Сергеевич поудобнее устраивается в одном из бархатнообитых кресел, чувствуя, что хмель полностью выветрился из его головы и думая о том, можно ли здесь курить, а если можно, то что, ведь последнюю сигарету из собственной пачки он изничтожил на балконе, а захватить еще пачку не догадался, так всегда, вновь впадая в уныние, подумал А. С. Лепских, хочется курить – а нечего, без курева же мне и полчаса не высидеть, а это значит…

– Вот и я, – говорит впорхнувшая в комнату Кэт, – извините, что по–домашнему.

Александр Сергеевич смотрит на барышню и чувствует, что ноги у него наливаются тяжестью и врастают в пол, да, да, кровь приливает к вискам, сердце учащенно бьется, ноги наливаются тяжестью и врастают в пол, теперь фраза выстроена так, как это необходимо, а потому скажем, что если еще у приятеля Катерина произвела на Алехандро столь замечательное впечатление, что он был готов даже броситься с балкона, не окажи она ему знаков внимания (чего на самом деле все равно бы не сделал), то сейчас он убит, сражен наповал, стрела пронзила сердце, ангелы поют в небесах сладкими и многообещающими голосами, да посудите сами, сколь прелестная картинка предстала перед глазами вольготно (и вальяжно) усевшегося в кресле Александра.

Катерина сняла нарядное платье и туфли на каблуках, была она сейчас в домашнем халатике, белом с красными полосочками из необыкновенно нежного и приятного на вид материала, волосы она распустила, маленький вздернутый носик не портил ее лица, а удивительно сочетался с большим, пухлым ртом, но создавать вот так, прямо по ходу, портрет Кэт – дело не из простых, так что оставим это неблагодарное занятие, ведь нарисованы уже глаза, есть нос, имеется большой, пухлый рот, господи, да как может выглядеть двадцатилетняя женщина, она всегда прекрасна, не так ли? – обращаюсь я к Алехандро.

Тот не в силах говорить, он смотрят на Катерину, он буквально ест ее глазами, та смеется и спрашивает:

– Где будем чай пить, здесь или на кухне?

– А курить можно? – в свою очередь спрашивает Александр Сергеевич.

– Конечно, – отвечает Кэт и, будто прочитав мысли измаянного табачной жаждой синьора Лепских, продолжает: – У меня и сигареты хорошие есть, сейчас достану!

Через минуту (может, две, хотя разницы никакой) Алехандро уже достает из длинной темно–синей пачки с золотым тиснением длинную же, прелестно пахнущую сигарету с большим золотым ободком возле фильтра, добавим, что в тот субботний вечер он впервые в жизни курил «Ротмэнс», хотя это – естественно – тоже ничего не значит, ну курил себе и курил, мало ли что курит (если курит) в этой жизни каждый из нас, но вновь оставим табачную тему и вернемся к Александру и Катерине.

– Саша, а может, выпить хотите? – спрашивает Кэт, но Александр мотает головой, ему стыдно, что он позволил себе сегодня почти наклюкаться, и лишь такой вот фантастический оборот событий помешал ему упиться вдрызг, вдрабадан, слететь с колес, сойти с круга.

– Только чай, – говорит он, а потом добавляет: – Может, пойдем на кухню?

Катерина смотрит на него хитрыми глазами, но ничего не отвечает, лишь выходит из двери первая и идет по коридору в направлении кухни. Алехандро, как завороженный, ловит глазами ее плавно покачивающиеся под халатом бедра, ему хочется коснуться их рукой, провести по матово–белой коже кончиками пальцев, но от одной этой мысли его вновь бросает в жар, он чувствует, что краснеет, хотя не в его привычках делать это, пусть и свыкся с обломами, но краснеть–то зачем? Но вот они уже на кухне, можно, конечно, описать и то, какое царство уюта, чистоты и прочих приятностей открылось восторженным глазам Александра Сергеевича, хотя лишим себя удовольствия воссоздавать мир вещественный, заметив лишь, что на небольшом, покрытом цветной скатертью из льна столике уже стояли – одна напротив другой – две китайские (предположительно) чашки тончайшего фарфора, с золотым ободочком по краешку, на одной сквозь туман проглядывала игрушечная пагода с чешуйчато–резной крышей, а на другой взлетал над облаками такой же чешуйчатый дракон, выпускающий из пасти клубы пламени, пагода была веселого изумрудного цвета, а дракон ярко–синим, с замечательно–оранжевыми блюдцами глаз, что же касается настоящих блюдец, то на одном (что под пагодой) был нарисован горный склон, увитый иероглифами, а на другом (что под драконом) – заросли бамбука, иероглифами же цветущего.

– Чай тоже китайский? – спросил опешивший Александр Сергеевич.

– Можно и китайский, – улыбнулась Катерина, – только я заварила смесь индийского с цейлонским. Вы такой любите?

А. С. промолчал, пил он обычно самый нормальный грузинский чай пермского или рязанского развеса и к такой роскоши не привык, впрочем, как и к чашкам тончайшего фарфора, как и к замечательным сигаретам «Ротмэнс» (отличающимся не только золотым ободком у фильтра, но и прекрасным табаком, крепким и со специфической перчинкой), а тут еще Катерина выставила на стол тарелку (описывать ее внешний вид не будем) с бутербродами, часть из которых была с зернистой икрой (именно зернистой, а не паюсной или ястычной), часть – с прозрачными ломтиками провесного осетрового балыка, имелись еще бутерброды с тонкими кружочками красновато–коричневой салями (между прочим, натурального венгерского производства) и нежно–розовыми пластиками ветчины, хотя когда она умудрилась их понаделать – тайна сия велика есть!