Текст книги "Случайные имена (СИ)"

Автор книги: Андрей Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Ответ находится на триста восемьдесят первой странице, на которой Александр Сергеевич читает: «Это оказалось несложно, надо было только полностью довериться Ирен, что Крокус и сделал. Она велела ему сесть в кресло и закрыть глаза, а потом невнятно пробормотала какое–то заклинание, после чего вдруг наступила полная тишина, Крокус слышал лишь свое, оглушительно бьющееся сердце, но тут раздался голос Ирен, велевший ему вновь открыть глаза». Алехандро перевернул еще одну страницу и с удивлением обнаружил, что вторая часть подошла к концу.

Начинается третья, названная самым невразумительным образом, ибо что такое «Несоединение соединимого» Александр Сергеевич не мог понять, но оказалось, что особого понимания тут и не требовалось. Самое же забавное в том, что начинается она вновь с монолога о напрочь забытых на всю вторую часть романа раковинах, произносимого, естественно, Крокусом, место действия, при этом, совершенно не ясно, никакого монастыря нет и в помине, Крокус и Ирен лежат рядом в постели, ни о какой Роксане и ни о каком Бенедетто нет и речи, но к четыреста двадцатой странице Себастьян Альворадо вдруг удивительным образом сводит воедино все хаотичные, запутанные, частью оборванные нити повествования и Алехандро Лепских с восторгом понимает, что вся рассказываемая история – лишь бред и галлюцинации обитателя одной из психиатрических клиник предместий столицы, и что обитатель этот, известный писатель Крокус, рехнулся на почве любви к своей сводной сестре по отцу, и что как Роксана, так и Бенедетто – всего лишь тени настоящих героев, уже упомянутых Крокуса и Ирен, которая и есть его сводная сестра, что же касается князя Тьмы, которому Крокус должен продать душу, то это главный врач клиники, в которую родные упекли несчастного героя, стараясь излечить его от «пагубной и позорной страсти» (Алехандро зверски устал и цитировать ему хочется все меньше, проще же говоря, вообще не хочется, так что ограничимся одним пересказом), но тут в сюжет решительным образом вмешивается Ирен, которая, после долгого разговора с главным врачом (пятнадцать страниц текста, окончание на четыреста пятьдесят третьей странице) в самом деле решает отдаться Крокусу, ибо лишь это может излечить его, что и происходит, Ирен и Крокус сливаются в пылких объятиях, брат и сестра вступают во владение как чреслами, так и душами друг друга, но это еще не означает, что роман подходит к концу, ибо – по выходу из клиники – Ирен предлагает Крокусу отправиться на побережье, собирать раковины для коллекции, вновь появляется поезд, идущий по предгорьям в солнечный предвечерний час, поезд въезжает в тоннель, все прекрасно, роман движется к финалу, отличный выходит хеппи энд, думает Александр Сергеевич, жалея лишь об одном – слишком мало места отведено образу дьявола, он поступил бы иначе, но ведь он и не Себастьян Альворадо! Так вот, поезд прибывает на побережье ровно по расписанию, Крокус и Ирен едут в гостиницу, она, устав с дороги, ложится отдохнуть, а Крокус идет на пляж, где вдруг встречает сидящую в шезлонге женщину удивительной красоты, от одного взгляда на которую у него, что называется, дух перехватывает, он теряет голову, подходит к ней, называет свое имя и в ответ слышит: – Роксана. Остается одна страница, Александр Сергеевич переворачивает ее и читает:

«И он взял в руки прекрасную и изысканную раковину нежно–розового цвета, пробежался пальцами по всем ее завиткам и шероховатостям, приложил к правому уху и услышал далекий и несмолкаемый гул вечно шумящего моря и вновь подумал, что если что и есть в этом мире такого, что никогда не предаст тебя и не покинет в трудную минуту, то это лишь раковины, эти изумительные создания Божьи, а все остальное – Ирен, Бенедетто, Роксана, Роксана, Бенедетто, Ирен, впрочем, этот карточный домик из имен можно складывать днями и неделями, все равно не добившись ожидаемого результата, ибо нельзя соединить несоединимое, как нельзя и наоборот, и ты всегда останешься лишь одиноким путником, заброшенным в этот пустой и холодный мир в поисках очередной прекрасной раковины, путником, лишенным очага и крова, ибо у бездомных, как уже было сказано очень давно, нет дома, а это значит…»

Александр Сергеевич закрывает книгу и видит, что за окном уже светает. Что бы он мог сказать об этом произведении дзаросской литературы? Он пытается подыскать нужные слова, но не находит и смотрит на закрытый том, не понимая лишь одного: что за женщина на обложке и куда она бежит? Ну, нарисовали бы раковину, нарисовали бы едущий по предгорьям поезд или что–то, что имело бы отношение к сюжету, но причем здесь бледнолицая женщина в бальном платье, какой–то дурацкий лес и дом с обветшалыми (если верить художнику) колоннами? А интересно, думает Александр Сергеевич, сплетня о Себастьяне и Вивиан возникла до выхода романа или после? Если после, то тогда все ясно и нет никакого сомнения, что любознательный народ просто подменил одно другим, то есть совместил иллюзию и реальность, наложил одно на другое и получилось то, что поведала ему еще вечером сладко спящая сейчас Соня. Конечно, продолжал размышлять одуревший от ночного сидения на кухне Алехандро, что дыма без огня не бывает, докопаться бы до истоков этой истории, хотя зачем? Какая разница, спит Вивиан с Себастьяном или не спит? впрочем, думает Алехандро, отправляясь, наконец–то, в постель, под бок к давно уже храпящему (незаметно, надо сказать, сопение перешло в громкий храп) Фартику, я бы очень хотел еще разок увидеть принцессу Вивиан, ведь я никогда не встречал таких красивых женщин! Он смотрит на себя в тусклое ночное зеркало (надо умыться перед сном, а значит, не миновать ванной) и видит серое от бессонной ночи лицо, круги под глазами, лысина тускло поблескивает в свете неяркой электрической лампочки, Господи, думает Александр Сергеевич, ну и рожа, ему вспоминается обаятельное и загорелое лицо Себастьяна Альворадо (см. фотографию на задней странице суперобложки романа «У бездомных нет дома», издательство «Эолис», Элджернон), прекрасные черные волосы, высокий лоб, белоснежные зубы (на фотографии Себастьян очень хорошо и по–доброму улыбается), единственное, что Александр Сергеевич отретушировал бы в его портрете, так это тоненькую черную ниточку усов, ибо терпеть не может фатовато–усатых мужчин (ведь их очень любила, да и любит до сих пор Катерина Альфредовна Иванова – Штампль), как не любит и прочие проявления комплекса «мачизмо», и понимает, что если Вивиан действительно любит (не дай Бог!) своего брата (все равно, родной он ей или сводный), то Александр Сергеевич ему не конкурент и не соперник, ибо – да, откроем тайну: к утру, к тому моменту, когда все пятьсот страниц романа «У бездомных нет дома» были отчасти прочитаны, а в основном пролистаны по диагонали, Алехандро Лепских, что называется, окончательно втюрился в принцессу Вивиан, да так, что думать больше не мог ни о ком – ни о Соне, ни о Фартике и дядюшке Го, ни о Себастьяне (хотя это, предположил, и неправда) Альворадо, и даже собственная жена, Катерина, столь преступно покинувшая его, чем и вызвала весь последующий ход событий, осталась там, в прежнем мире, недосягаемом сейчас отсюда, из города Элджернон, государство Дзарос, а почему случилось так, что Александр Сергеевич втюрился (втрескался, врезался, попросту говоря, влюбился) – да кто его знает, но случилось то, что случилось, и когда Алехандро, наконец–то, свалился в давно ожидаемую чащобу сна, то ни Роксана, ни Ирен не побеспокоили его покой, да и реальная Соня, пробежав мельком по опушке, канула в неведомом направлении, что же касается принцессы Вивиан, то она вновь сидела на переднем сидении серо–замшелого кабриолета дядюшки Го, вот только за рулем был сам Александр Сергеевич и проезжали они сейчас как раз обезьяний мост, чтобы растворится в одной из ведущих в сторону побережья скоростных магистралей. Но естественно, что это был лишь сон.

11

Который, что совсем не странно, закончился пробуждением. Вот только прежде, чем перейти к дальнейшему бытию Александра Сергеевича Лепских в замечательном городе Элджерноне (пока еще в нем, ибо нескоро окажется он в неоднократно упоминаемой Тапробане, этой жемчужине (как пишут в справочниках и путеводителях) всего тапробанского (по названию моря, если верить «Большому дзаросскому словарю», т. н. «БДС», стр.789, все то же издательство «Эолис») побережья) надо сказать несколько слов о том, почему Алехандро все же втюрится в принцессу Вивиан, и сказать убедительно, дабы у читателя не возникало сомнений, и он (читатель) не видел в этом лишь произвол автора, то есть мой волюнтаризм, ведь тонкие и путанные извивы души Александра Сергеевича не всегда ясны и мне самому, но хватить затягивать отступление, пора переходить к делу, то бишь к тому, что внезапно произошло с нашим непутевым Алехандро, а произошло с ним вот что.

Как уже было сказано, он влюбился (опустим последующие жаргонизмы) в принцессу Вивиан, и странного в этом ничего нет. Ну подумайте сами – пережив такую сердечную травму, как уход любимой жены К. А.Ивановой, совершенно не к месту получив премию Крюгера и употребив ее столь странным образом, оказавшись благодаря цепочке всех этих событий в самом невообразимом для себя месте, столкнувшись с невнятной и чуждой действительностью, Александр Сергеевич, чтобы в самом деле не сойти с ума, просто обязан был влюбиться в любой подходящий объект, который подвернулся бы под руку. И случилось так, что объект этот попал под руку, и оказалась им принцесса Вивиан, при этом не исключено, что если бы Фортуна чуть иначе бросила фишки на стол, то на месте Вивиан могла бы быть Соня, но – опять же: случилось то, что случилось, и именно Вивиан Альворадо выпала судьба стать предметом страстного обожания нашего филолога–медиевиста, ведь (опять же – именно) в ней сосредоточилось все то, что позволяет вспыхнуть внезапному и сильному чувству. Вивиан не просто красива, она прекрасна. Она умна и загадочна, Вивиан отвечает внутренним представлениям Алехандро о том, какой должна быть истинная женщина, да ведь не надо забывать еще и то, что каждый мужчина грезит о своей принцессе, а Вивиан Альворадо – да, герцогиня, принцесса, нездешнее, по–настоящему неземное божество, внезапно возникшая в окружения блестящей (мы это еще увидим) свиты и скандальных (как то и положено) сплетен, воздушная, сказочная Вивиан, ну как туг Александру Сергеевичу было устоять!

И он не устоял, а потому можно представить, с каким нетерпением ожидал Алехандро наступления понедельника, хотя прежде, чем в Элджерноне начнется рабочая неделя, должно пройти воскресение, которое Алехандро, Соня и Фартик (от перемены мест слагаемых сумма не изменяется, прием не новый, но всегда приятный) посвятили, наконец–то, прогулке по Элджернону, милой такой, долгой прогулке, паче и день выдался прекрасным, дождь, как было обещано, закончился, пригрело нежаркое осеннее солнышко, и как тут не скажешь, что предстал Элджернон перед глазами г-на Лепских во всей красе!

Конечно же, весь город они не объехали, хотя дядюшка Го милостиво разрешил им оставить в своем пользовании кабриолет еще на один день. Ограничились центром, в котором (у вокзала некоего герцога Викторио, см. «Историю Элджернона» в пяти книгах, восьми томах, том седьмой, стр.225) Фарт и припарковался (так и хочется припомнить давно не возникавших на этих страницах Парок, все ткущих и ткущих всемогущие нити в большом и заброшенном парке) чуть позже полудня, точнее, ближе к половине первого по элджернонскому времени, машин на стоянке было немного, так что местечко себе они подыскали быстро, Фарт закрыл дверцы на ключ и предложил начать с того, что где–нибудь перекусить, ибо завтрак их ограничился лишь рогаликами да кофе, а голодные красоты не разумеют, не так ли, Александр Сергеевич? – обратился он к Алехандро. Что тот мог ответить?

Кафе нашлось поблизости (для любителей топографической точности скажем, что если от вокзала герцога Викторио пройти прямо по улице Убиенных братьев (не будем углубляться в подробности возникновения этого названия) и пройти два квартала, то по правой стороне будет (там на углу еще трехэтажный особняк, весь первый этаж которого занят неработающим сегодня ювелирным магазином, окна которого наглухо закрыты жалюзи) свороток в переулок Меча, по которому можно напрямую выйти на проспект герцога Корвина (см. все ту же «Историю Элджернона», книга четвёртая, том пятый, стр.104), где по левой стороне, буквально в пяти минутах ходьбы от перекрестка с переулком Меча и находится кафе «У Олиньки», закрываем скобки), располагалось оно в цокольном этаже большого шестиэтажного здания с резным фронтоном, украшенным скульптурными группами, изображающими некие мифические существа, занимающиеся то ли любовью, то ли войной, большие зеркальные окна кафе украшены разноцветными надписями рекламно–зазывательного толка, но Фарт предложил сесть за один из столиков, выставленных на улицу и компактно расставленных под сенью гигантского дерева, чем–то неуловимо напомнившим Алехандро родной наш южный платан, листья местного платана уже золотились, теплый ветерок ласково шелестел ими, время от времени один из самых пугливых листочков срывался с ветки и медленно и плавно опускался на асфальт, остановим картинку и застопорим время: вот третий столик, если считать от входа в кафе, круглый столик на гнутых ножках, покрытый белоснежной скатеркой, за ним сидят наши хорошие знакомые, Фарт, Соня и Александр Сергеевич, прямо над головой Алехандро в воздухе завис золотистый пятипалый лист, официант, идущий к их столику от входа в кафе, занес ногу, но еще не успел поставить и стоит серо–белым изваянием (серые брюки, белая официантская куртка) держа чуть на отлете поднос, на котором три большие кружки с пивом (пена из одной, наклоненной чуть больше других, медленно стекает на поднос) и три тарелки с жареными сосисками, которыми так славится кафе «У Олиньки», длинные, коричневато–румяные, аппетитно пахнущие сосиски, тут же, на подносе, тарелочка с белым, пышным хлебом (один из кусков – горбушка), бутылочка с соусом, три белых, бумажных салфетки, ничего особенного, надо заметить, но осенний элджернонский воздух, но нежаркое в эту пору солнце, но теплый ветерок – все вызывает звериный аппетит, и Александр Сергеевич сидит с уже плотоядно набитым ртом, держа в руке вилку, что же касается Фарта, то он как раз в момент остановки времени тушил сигару, да так и остался – чуть склонившись над пепельницей, молочно–фарфоровой изящной безделушкой, по самому краю которой красивой вязью выписано название кафе. Соня же откинулась на спинку стула и держит в руках открытую сумочку – полезла за носовым платком, запускаем время, лист продолжает падать и самым краешком касается блестящей на солнце лысины Алехандро, официант продолжает идти к третьему от входа в кафе столику, выравнивая поднос, отчего пена перестает литься из стоящей ближе к краю подноса кружки, Александр Сергеевич закрывает неприлично разинутый рот и кладет вилку на скатерть, Фарт тушит сигару и отодвигает пепельницу почти на середину стола, Соня достает платок и закрывает сумочку, официант подходит к столику и ловко сгружает на него кружки/тарелки с сосисками/хлеб + бутылочку с соусом, опускаем описание трапезы и ставим точку.

(Впрочем, пока наши герои еще не встали из–за стола, надо добавить, что к ним подошла сама Олинька, оказавшаяся столь же аппетитной, как и ее сосиски, штучкой лет тридцати двух – тридцати трех, плотно сбитой блондинкой с крутой грудью и полными, красивыми, высоко открытыми над коленками ногами. Она, заметим, была доброй подругой Фарта, и они перебросились несколькими, ничего, как это водится, не значащими фразами, последней из которых была просьба Олиньки «не сердиться и позвонить, хорошо?» – «Хорошо», ответил прихлебывающий пиво и жующий сосиску рейнджер, с чем мы и отпустим владелицу кафе и позволим нашей троице спокойно закончить второй завтрак.)

– Ну а теперь куда? – спросил Александр Сергеевич, вытирая рот салфеткой.

– Гулять, – невозмутимо сказала Соня, Фарт же молча и довольно закурил новую тапробану, не преминув предложить сигару и Алехандро, и вот они, покинув уютное кафе «У Олиньки», идут неспешным, фланирующим шагом по проспекту герцога Корвина, по левой его стороне, Соня в центре, справа, ближе к обочине, Фарт, слева – Алехандро, с удовольствием вертящий головой по сторонам, ведь смотреть на Элджернон так намного приятнее, чем из окна кабриолета, пусть в нем и сидит на переднем (рядом с водительским) сидением принцесса Вивиан, мимо большого портрета которой, между прочим, и проходит сейчас наша троица, Алехандро смущенно улыбается и читает надпись, что «В этом здании находится благотворительный фонд имени герцога Рикардо, патронирует который светлейшая герцогиня Вивиан Альворадо», ярко сияющая на солнце бронзовая дощечка с красиво вырезанными буковками, правее которой большая, наглухо закрытая дверь, ведущая в помещение фонда, но вот они уже прошли и это здание, как миновали и множество других, ты еще не устала, спрашивает Фарт у Сони, та отрицательно мотает головой, а Алехандро все так же смотрит по сторонам: проспект герцога Корвина остался позади, и они вышли на уже упоминавшийся в одной из предыдущих глав бульвар Синдереллы, где – на месте пересечения бульвара с переулком Вогезов – и находится тот самый фонтан, возле которого в один летний день был сделан фотографом журнала «Дзаросские леди» тот самый кадр, что так пленил Александра Сергеевича и в чем–то (может быть) даже способствовал пробуждению его чувства к принцессе Вивиан, но пока до фонтана еще семь, а то и восемь кварталов, и наша троица, все так же медленно неторопливо, воскресным, планирующим шагом идет по этой знаменитой торговой (надо заметить, что широкой и обсаженной по обочины все теми же, платаноподобными деревьями) тропе, хотя и воскресенье, но здесь магазины, магазинчики и ларьки открыты, Алехандро с удовольствием глазеет в яркие и пестрые витрины, народу тьма, так что не трудно и потеряться, но теперь они поменялись местами и Алехандро – в центре, слева, ближе к домам – Соня, справа – к обочине бульвара – Фарт, этакая миленькая коробочка, из которой время от времени чертиком выскакивает безденежный (что на этой праздничной улице – ведь сколько можно талдычить слово «бульвар»? – воспринимается им самим очень болезненно) Алехандро, у которого – что вполне естественно – разбегаются глаза, ибо пусть он и был всегда человеком духовным, но мир материальный, вещественный, ему отнюдь не чужд, а качество товаров, продаваемых бойкими элджернонскими торговцами и торговками, намного выше, чем в его несчастной отчизне, о которой, надо сказать, он даже не вспомнил ни разу с самого утра, начавшегося, ко всему прочему, для него почти в полдень (не надо забывать, что спать Алехандро улегся лишь в шестом часу).

Шел уже третий час дня, чувствовалась усталость, хотелось где–нибудь присесть и дать ногам отдохнуть, но вот и фонтан виден, тот самый, у которого фотограф «Дзаросских леди» минувшим летом столь блистательно заснял принцессу Вивиан: тот же мальчик и та же туна, та же тоненькая струйка воды, с журчанием сбегающая в больше овальную чашу и застывающая в неподвижной прозрачной глади, усыпанной золотистой листвой, нападавшей за последние дни с растущих по–соседству деревьев, среди которых есть и «платаны» (на этот раз закавычим), и прочие порождения элджернонской флоры, включая редчайший в этих краях, багровостволый кристофер, единственное дзаросское дерево, цветущее осенью, вот и сейчас, среди крупной, тяжелой листвы, хорошо различимы мелкие белые цветы, торчащие наподобие множества небольших растопыренных пальцев (приходившее перед этим в голову сравнение с церковными свечками отбросим, как некорректное, и прежде всего, по цвету). Под сенью Кристофера, на успевшей облупиться от летней жары скамейке, когда–то ярко–зеленого, а ныне невнятно–жухлого оттенка, и решила отдохнуть наша троица, поставив передо мной довольно сложную задачу: что делать с ней дальше?

Конечно, есть несколько вариантов решения, можно, дав троице хорошенечко отдохнуть на невнятно–жухлой лавочке, погнать ее снова на прогулку, заполнив оставшиеся до конца главы страницы новыми зрительными впечатлениями милейшего Александра Сергеевича (из коих наиболее запало ему в душу лицезрение большой передвижной выставки «Династия Альворадо. К возобновлению правления Дзаросом», на которую наши гуляки наткнулись где–то в районе четверти четвертого), можно, усадив за очередной столик очередного кафе (к примеру, вот этого, под броским названием «Три короны», изысканное меню, но цены в пределах доступного, на этот раз герои выбирают морские и рыбные блюда, наиболее удачным из которых можно считать (поверим Александру Сергеевичу) тушеное в белом вине филе из рыбы блонд с гарниром из метрапской капусты и горных грибов с непроизносимым названием «суаря») и дав возможность плотно отобедать, отправить затем в кино, на пятичасовой сеанс, на премьерный просмотр нового боевика «Загнанные и убитые», где три часа пальбы перемежаются роскошными любовными сценами, с фантазией и изысканностью снятыми мэтром местной киноиндустрии, пятидесятивосьмилетним Антонио Фукехидо, можно, в конце концов, сжалиться над уже хорошенько набродившимися по Элджернону Соне, Александру Сергеевичу и Фартику и вновь вернуть их к вокзалу имени герцога Викторио, позволить Фарту открыть ключиком дверцы кабриолета, дама и господа занимают свои места, Фарт заводит кабриолет, тот начинает фырчать и потихоньку трогает с места, вливаясь в вереницу машин, идущую сплошным потоком по предвечернему воскресному Элджернону, довольный Александр Сергеевич, утоливший любопытство, даже не смотрит в окошко серо–замшелого передвижного средства, принадлежащего, как известно, дядюшке Го, но думает Алехандро сейчас не о дядюшке Го, и даже не о своих спутниках по сегодняшней увлекательной (на самом деле!) экскурсии, а – и это не странно – о принцессе Вивиан, тягу к которой, столь стремительно возникшую в последние двадцать четыре часа, не могут убить никакие сплетни, даже наоборот получается – чем больше он слышит неприличных рассказов о поведении венценосной прелестницы, тем больше ему хочется ее видеть, но ведь недолго осталось, вечер да ночь, вот и день прочь, утро придет, что принесет?

Что же, утро понедельника приносит великолепную погоду, солнце, отчаянно бьющее в окно, невзначай попадает в зеркало и солнечными зайчиками щурит глаза прихорашивающемуся перед долгожданным визитом Александру Сергеевичу, жалеющему об одном – что не взял он с собою в Дзарос свой единственный костюм и столь же единственный галстук и придется ему предстать перед загадочными глазами (напомним, карими) Вивиан таким, каков есть – куртка, джемпер, джинсы, кроссовки, но ничего, думает Алехандро, вспоминая бойкую торговлю на бульваре Синдереллы, дай Бог – найду работу и куплю себе блейзер, а может, что и смокинг, но тут его зовет Фарт, отпросившийся на сегодняшнее утро со службы, ведь визит во дворец – дело серьезное и как не сопроводить туда г-на Лепских, мало что разумеющего в придворном этикете, впрочем, и Фарт, надо отметить, разумеет в нем не очень, но две головы всегда лучше, чем одна, и вот уже дежурный начальник дворцового караула, выслушав лепет изрядно волнующегося Фарта, велит поставить кабриолет (все же добрая душа этот дядюшка Го!) на дворцовой стоянке и распахивает перед ними маленькую калитку, ведущую в одну из боковых аллей, объясняя при этом, как проще дойти до дворца, чтобы не заплутать и не попасть – что совсем уж будет нехорошо – куда–нибудь не туда, к примеру, в приемную герцогини Стефании, так что прямо в калитку, затем в аллею, пройдете до конца – свернете направо, потом налево, потом вновь направо, а там и вход в покои пресветлой Вивиан, ясно?

– Ясно! – с казарменной краткостью отвечает бравый рейнджер, а Алехандро чувствует, что у него дрожат не только коленки, но и все поджилки трясутся. – Иди, иди, – подталкивает его в спину столь же красный от смущения гроза контрабандистов.