Текст книги "Случайные имена (СИ)"

Автор книги: Андрей Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

5

Немудрено, что уже вечером Феликс сидит на кухне у Александра Сергеевича, пьет с ним (что бы вы думали?) водку и выслушивает тот бред, что излагает ему (торопливо, порою глотая слова и оставляя от них одни окончания) Алехандро.

Но сперва о Феликсе. То, что он был в родстве с Катериной Альфредовной Ивановой, можно вывести хотя бы из полного фио засекреченного естествоиспытателя тире теоретика/практика – звали его Феликсом Ивановичем Штамплем, внешностью же он отличался столь любопытной, что не описать ее – грех. Роста выше среднего, худой, как палка (бамбук, тростник, телеграфный столб, вот только немного подпиленный сверху), блондинистый до заунывности и с таким же до заунывности вытянутым лицом, с бегающими льдисто–серыми глазами, будто лишенными ресниц (на самом деле ресницы были, вот только не сразу бросались – опять же, в глаза), с печально нависающим над верхней губой носом, пришлепнутым на самом кончике, который всегда пылал неестественно красным цветом (и не от того, что Феликс много пил, хотя последнее было ему не чуждо), с юношеской прыщавостью на лбу и щеках, да еще дурно припахивающим (попахивающим, если хотите) ртом – в общем, картинка, далеко не радующая глаз, что, впрочем, никак не отражалось на личной судьбе Феликса Ивановича, ибо в своем деле был он личностью незаурядной (поговаривали, что способен отхватить и Нобелевку), семейная жизнь его складывалась тоже неплохо – был он уже несколько лет как женат, жену звали (предположим) Зиной, от нее даже имелась обожаемая дочь, хотя все это – как понимаете – не имеет к нашей истории никакого отношения, поэтому оставляем и жену, и дочь за пределами абзаца, впустив в него лишь самого Феликса, сидящего сейчас напротив Алехандро, попивающего хозяйскую водочку да время от времени внимательно покачивающего головой, будто говоря при этом: слушаю, милейший мой Александр Сергеевич, очень внимательно слушаю!

А слушать было что, ибо ни разу еще Алехандро никому не плакался о своей судьбе, тем паче – не делился радостью от получения премии Крюгера. Излагал он все это сбивчиво, перескакивая с одного на другое, так что Феликсу пришлось даже приложить некие мыслительные усилия, чтобы свести концы с концами и выстроить подобие логически рассказанной истории, на одном полюсе которой был уход жены, Катерины (Екатерины) Ивановой – Штампль, а на другом – звонок из заокеанской глубинки.

Дождавшись наконец паузы, во время которой Александр Сергеевич остановился перевести дух и разлить еще по рюмашечке, Феликс решил уточнить две заинтересовавшие его вещи. Это были: а) основная причина ухода от г-на Лепских дальней родственницы г-на Штампля и б) облагается ли премия Крюгера налогом, а если да, то каким?

Что касается первого, то ничего конкретного Александр Сергеевич поведать не мог, ибо воспринималось им это лишь на уровне эмоций, хотя в ответном спиче и промелькнуло несколько фактов, главными из которых были опять же: а) невозможность (по словам Катерины) и дальше жить вместе, ибо (по ее же словам) «произошел кризис любви» и б) затянувшийся финансовый кризис (последние пять, а может, что и все шесть месяцев) г-на Лепских, что тоже не придавало их семейной жизни особой стабильности, ибо (уже по его словам) «дорогой бриллиант – и это, между прочим, без тени иронии – дорогой оправы требует, не так ли, Феликс?». Феликс вновь утвердительно кивает и просит не отвлекаться, а ответить на следующий вопрос, на что Александр Сергеевич с готовностью отвечает, что премии налогом не облагаются, а потому его доллары государству не достанутся.

– Это хорошо, – задумчиво произносит Феликс, погружаясь в какие–то непонятные раздумья, а потом вновь обращается к Алехандро: – Ну а от меня–то ты чего хочешь?

Александр встает с табуретки, Алехандро начинает мерить кухоньку шагами, Александр Сергеевич носится по ней из угла в угол, натыкаясь то на газовую плиту (двухконфорочную, четырех здесь не поместилась бы), то на угол стола, за которым они с Феликсом и предаются выпиванию/закусыванию, то на (опять же) угол мойки, между прочим, финской (воспоминания о теще), превращая таким образом свой маршрут в неправильной формы треугольник, проще же говоря, разносторонний, стороны «а» коего (от стола до плиты) чуть побольше, «в» же и «с» совсем крохотные, уймись, говорит ему Феликс, внятно можешь сказать?

И Александр Сергеевич Лепских, внятно и тщательно произнося слова, объясняет своему родственнику, что – исходя из всего сказанного – единственным возможным для себя выходом в сложившейся ситуации он считает бегство, уход, уезд, но не в эмиграцию, а в тартарары, в никуда, в запределье, в какие–то параллельно существующие измерения и реальности, которые, говорят, есть, но сам он в этом ничего не понимает, потому–то и позвал сегодня к себе Феликса, ибо Феликс – все говорят! – в этом дока, не так ли? И он смотрит на гостя, смотрит внимательно и печально, а тот начинает смеяться, долго и странно, будто поквакивая, нос его неустанно ходит над губой, как поплавок по волне, то касаясь самым кончиком упомянутой губы, то вновь отдаляясь (верх волны и ее низ), а потом, отдышавшись, отфыркавшись (так и хочется добавить – отплевавшись), говорит:

– А что, в этом что–то есть, по крайней мере, мне давно хотелось поставить такой эксперимент!

Александр Сергеевич внимательно смотрит на собеседника, и вдруг чудится ему, будто облик того начинает меняться: прилизанная льдистая блондинистость приобретает пламенеющие черты инфернального существа с жесткими и безжалостными глазами, рот становится злым, более того, стоит подождать еще немного, и увидишь, как в уголках рта покажутся два больших, цвета слоновьей кости клыка, с самых кончиков которых начнет капать кровь, пахнёт в комнате серой и прочими подобающими запахами, недаром ведь Александр Сергеевич так много лет занимается эстетическими интерпретациями образа дьявола в мировой литературе, и определить еще одно воплощение героя своих научных штудий для него не составляет труда, да и сама ситуация (точнее – то, что предшествовало), да и обстановочка – куда подевались финская мойка, двухконфорочная газовая плита плюс уютный кухонный столик с разложенной/расставленной на нем снедью/выпивкой – грозно пылают дрова в камине, тяжелые бархатные шторы плотно затягивают высокие стрельчатые окна, резная спинка кресла отчего–то достаточно больно впивается в спину, капает воск со свечи в массивном золотом подсвечнике, стоящем посреди круглого стола, покрытого золотом же расшитым бархатом темного, почти черного цвета, а если упомянуть еще ветер, воющий за стенами, да остановившиеся ровно в полночь часы… Но что тут говорить! – И Александр Сергеевич моргает, наваждение исчезает, мойка, плита и столик вновь на своих местах, как на месте же и собеседник, все такой же блондинисто–льдистый, вот только клыки… И Александр Сергеевич моргает еще раз, что, в глаз попало, интересуется Феликс, да, робко отвечает Алехандро, а потом спрашивает:

– Что за эксперимент?

И тут приходит очередь Феликса встать с места и начать строить в замкнутом пространстве (дверь в коридор прикрыта) кухни разносторонний треугольник, усадив Алехандро на табурет и превратив его (нет, не в ужа или жабу) во внимательного слушателя. Опустим мало что говорящие гуманитарному уху А. С. Лепских физико–математические подробности, оставим лишь суть, из коей можно узнать, что уже несколько лет институт, в котором имеет честь (он так и сказал!) работать г-н Штампль, ведет сложнейшие исследования, смысл которых как раз и состоит в попытке научиться преодолевать тот временно–пространственный барьер, который и мешает в переходе из одного измерения в другое…

– Так они на самом деле существуют? – всерьез удивляется г-н Лепских.

Феликс отмахивается от его вопроса, как от чего–то очень несерьезного (мухи, комара, надоедливой осы), и продолжает разъяснять, что да, существует и – более того – есть множество способов проникновения из одного мира в другой, сам он, по крайней мере, знает целых три (над этим и работает его лаборатория), но пока все это не больше чем теория, подкрепленная, впрочем, показаниями приборов, точными расчетами и т. д. (это таинственное «и т. д.» Феликс не стал расшифровывать). Конечно, Александр Сергеевич может спросить, почему они пока не переходят к практике, то есть не переводят свои исследования в стадию эксперимента? Объясняю (тут Феликс Иванович приосанился, клыки сверкнули в лучах электрического света, и Алехандро зябко поежился). Все дело в том, что: а) подобные опыты бессмысленно ставить на приматах, а лишь поставив опыт на приматах, они могут получить разрешение на опыт с участием человека, и б) есть формула попадания туда, но нет формулы попадания обратно, хотя над ней сам Феликс сейчас и бьется, но сколько это займет времени – одному Господу ведомо. И вот тут–то он, Феликс, должен сказать, что бредовая идея Александра Сергеевича о бегстве в тартарары, в запределье, очень ему импонирует (слово это он произнес необычайно сладко), ибо дает возможность обойти инструкции и поставить давно желаемый эксперимент, проверив на практике – останется ли А. С. Лепских после нажатия кнопки с нами, то есть здесь, в этом измерении, или исчезнет, и он, Феликс, предлагает сейчас Александру Сергеевичу заключить конфиденциальное соглашение, по которому тот обязуется уплатить г-ну Штамплю пять (повторим: пять) тысяч долларов, за что упомянутый г-н Штампль согласен взять на себя: а) риск по подготовке и проведению всей операции, б) обеспечение ее необходимыми материальными ресурсами (собственно, лишь аренда аппаратуры – если представить, что Александр Сергеевич арендовал бы ее на законных основаниях – и составила бы эти самые пять тысяч, причем, за неполный час) и в) гарантию удачного исхода эксперимента, то есть заброски А. С. Лепских в тартарары, в иное измерение, в неведомый мир, называйте этокак хотите, смысл все равно будет тем же…

– А если не получится? – поинтересовался Александр Сергеевич.

– Получится, – уверенно заявил Феликс, а потом, подумав, добавил: – Я тебе могу даже пари предложить.

– Какое? – удивился Алехандро.

– Смотри. Если все поручится нормально и ты исчезнешь, то вторые пять тысяч долларов тоже достанутся мне. А если что–то мешает и ты остаешься, то я мирю тебя с Катериной. Хочешь?

– А просто так помирить не можешь?

– Просто так – нет, просто так у меня нет стимула, а тут придется, тем паче, что первые пять тысяч я тебе все равно возвращать не буду, ну что, по рукам?

Александр Сергеевич замялся, он чувствовал, что этот, непонятно каким образом материализовавшийся в облике Феликса Штампля, властелин подлунного мира соблазняет его, ведь – если верить Феликсу – в любом случае А. С. не останется в накладе, а значит, стоит рискнуть, хотя вдруг…

И Александр Сергеевич, потупившись, спросил:

– А вдруг я исчезну вообще?

– То есть как это – вообще? – удивился Феликс Иванович.

– Ну, умру, распадусь на части, стану отдельно взятыми атомами…

– Чушь, – сказал г-н Штампль, – этого просто не может быть, ибо в своей формуле я уверен. Так что, по рукам?

– Надо подумать, – коротко ответил Александр Сергеевич.

– Думай, – сказал Штампль хихикнув и засобирался вдруг уходить. – Как надумаешь – позвони, ладно?

– Ладно, – проговорил Александр Сергеевич, провожая своего таинственного гостя до двери, ведущей на лестничную площадку, – позвоню, может, что даже завтра!

Быстрый уход Штампля объясняется лишь тем, что внезапно в повествовании наметилась незапланированная пауза. Но действительно: согласись Александр Сергеевич на предложение своего гостя прямо сейчас, то они могли бы уже этим вечером отправиться в институт и приступить к эксперименту. А ведь десять тысяч долларов еще не получены, значит, Феликс пока не заинтересован в том, чтобы проделывать все это сегодня вечером, так что пусть Алехандро подождет, подумает, получит денежки и (соответственно) почетный диплом премии Крюгера, последнее и предпоследнее займет у него не один день, ведь надо лететь в Москву, в посольство, присутствовать на званом ужине в свою честь, раскланиваться направо–налево, держа в одной руке фужер с шампанским, а в другой – малюсенькую тарелочку с разнообразнейшей снедью (не будем перечислять все, что умудрится вместить в нее Александр Сергеевич, собравшийся повязать, между прочим, для этого визита даже галстук, свой единственный, тот, в котором много лет назад отправился просить руку Катерины/Екатерины Альфредовны, а еще добавим, что сама процедура вручения премии ему чрезвычайно понравится – давно он уже не чувствовал себя столь важной и необходимой персоной, как в тот вечер, он даже впервые в жизни даст интервью, в котором – на радость залетной корреспонденточке – будет долго и пространно разъяснять, что образ дьявола изменяется со временем, и не стоит сейчас шарить вокруг глазами, пытаясь отыскать нечто с копытами и хвостом, это бесполезно, вот он сам недавно встретил одного, так лишь по двум клыкам цвета слоновьей кости смог определить, что это именно дьявол, – дальше Александр Сергеевич подкрепит свою речь фразой на плохой латыни – так что надо быть внимательней, каноны меняются («Что такое «каноны»? – спросит наивная корреспонденточка, А. С. с удовольствием ответит), происходят мутации (про мутации корреспонденточка спрашивать не будет), тут распорядитель вечера прервет беседу, сказав, что герою дня пора получать почетные регалии, и пригласит Алехандро на подиум, где некий господин в смокинге и со шкиперской бородкой уже будет поджидать его с папочкой тисненой кожи в руках, да еще с длинненьким таким конвертом голубоватого цвета – в папочке диплом, а в конверте чек, вскоре и то и другое будет вручено г-ну Лепских, вспышки блицев, аплодисменты, еще фужер шампанского, Александр Сергеевич? Александр Сергеевич выпьет еще фужер шампанского и покинет посольство, унося в «дипломате» почетный диплом Крюгеровской премии, а во внутреннем кармане пиджака – чек на десять тысяч долларов, который на следующий же день обменяет на наличные, аккуратными пачками уложив их во все тот же «дипломат», дорога приведет в аэропорт, а значит, совсем скоро он вновь позвонит Феликсу, таким образом, наша незапланированная пауза подходит к концу, вот Александр Сергеевич дома, вот он подходит к телефону, снимает трубку, набирает номер…)

– Алло, – говорит на том конце провода Феликс.

– Алло, – будто передразнивает его Александр Сергеевич.

– Кто это?

– Феликс, – медленно и печально произносит приглушенным голосом Алехандро, – Феликс, я согласен!

– На что? – будто не понимая, переспрашивает физик.

– На все, даже на пари!

– Отлично, – говорит Штампль, – когда начнем?

– А когда лучше? – интересуется Лепских.

– В выходные, – информирует его Феликс Иванович, – когда в институте никого не будет.

– Хорошо, – соглашается Алехандро, – в выходные – так в выходные.

До выходных, между прочим, еще почти неделя, так что новоиспеченный лауреат премии Крюгера может привести в порядок свои дела и даже оставить кое–какие распоряжения. Так, он составляет (что совершенно естественно) завещание, в котором отписывает все имущество (смешно сказать!) своей жене, Катерине Альфредовне Ивановой, а также доверяет ей быть душеприказчицей всех его – как опубликованных, так и неопубликованных – работ, впрочем, это тоже смешно, ибо кому нужны его научные штудии, но пусть потешит самолюбие, пусть доведет до конца игру земных амбиций, ибо уже пятница, конверт с завещанием (заверенным, как положено, у нотариуса) запечатан и уложен в дорожную сумку, где лежат зубная щетка, полотенце, мыло, блок сигарет, последний номер толстого журнала с очередной статьей самого Александра Сергеевича (вот зачем только он берет его с собой?), пара чистых носков, сменная рубашка, сменные плавки, в общем, обычный командировочный набор, включая термос с чаем и пакет с бутербродами, хотя то, что собирается предпринять сейчас Александр Сергеевич (именно сейчас, ибо уже закрылась толстенная дверь проходной того института, в котором работает дальний родственник по линии жены, Феликс протянул пропуск, который у Алехандро сразу же изъяли, затем они пошли по длинному и полутемному коридору, вот один поворот, вот еще один, тут снова пост, на котором Алехандро получает еще один пропуск, который ему прикалывают к рубашке, красивый такой, цветной пропуск с ярко–голубой полосой наискосок, вот они садятся в лифт, Феликс нажимает кнопку без номера – да они все без номера, соображения секретности, что ли, лифт плавно трогается и так же плавно останавливается, дверь открывается, прямо перед входом – громила в штатском, руки заложены за спину, челюсть мощно подается вперед, это со мной, кивает на Алехандро Феликс, громила кивает в ответ, снова длинный и тускло освещенный коридор (электричество экономят, отчего–то поясняет Феликс), еще один поворот, еще один пост, затем еще коридорчик, только совсем уж малюсенький, с большой стальной дверью в конце. Феликс нажимает невидимую кнопку, дверь плавно отходит, физик и филолог–медиевист входят в большое, ярко залитое светом (тут его, видимо, не экономят) помещение, дверь так же плавно закрывается, ну что, обращается Феликс к Александру Сергеевичу, все принес?) называется по–другому.

Опустим то, как они оба подписывают подготовленные Феликсом бумаги – двухсторонний договор и расписку о заключении пари, опустим и то, как Алехандро Лепских передал сначала Феликсу Штамплю запечатанный конверт с завещанием, а потом и две пачки денег, в каждой ровно по пять тысяч долларов. Опустим даже тот долгий разговор, что состоялся между ними за чашечкой предотъездного (а как назвать иначе?) кофе, во время которого Феликс Иванович инструктировал добровольца о том, как будет происходить эксперимент.

– Ну? – спросил, наконец, Феликс Иванович. – Приступим?

А. С. решительно кивнул головой и направился к большому креслу, стоящему в центре комнаты. Как и положено, кресло было опутано разными проводами с подключенными датчиками, перед креслом располагался небольшой пульт с двумя рядами кнопок и лампочек (верхний ряд – лампочки, нижний – кнопки).

– Садись! – приказным тоном сказал Феликс.

А. С. сел и – как в самолете – застегнул на себе два толстых, грубой кожи ремня.

– При счете «три» включаю! – И Феликс начал считать: – Раз… Два… Три!

Что–то вспыхнуло, что–то грохнуло, что–то подняло кресло с Александром Сергеевичем и закружило, закрутило, бросая из стороны в сторону, ни зги не видно, темная чернота, черная темнота, чермнота, проще говоря, и вновь кружит, вновь бросает из стороны в сторону, вновь что–то вспыхивает и грохочет, зачем, проносится в мозгу Алехандро, а потом: «Ну и идиот же я!» И тут он чувствует, что больше ничто и никуда не движется, кресло стоит спокойно на чем–то твердом, а значит, можно открыть глаза и оглядеться, что он и делает.

Вокруг – унылое поле, совсем рядом – дорога, идущая неизвестно откуда в неизвестно куда. Низкое, пасмурное небо, серо–желтая трава под ногами – наверное, поздняя осень. Александр Сергеевич отстегивает ремни, берет сумку и встает с кресла. К горлу подкатывает тоска, ибо внезапно он понимает бессмысленность своей авантюры, ведь мир, в котором оказался А. С., – действительно абсолютно иной, и нет в нем ни единой знакомой души, и кому он здесь нужен, пусть и является лауреатом премии Крюгера? Алехандро хочется плакать, но он сдерживает слезы, распечатывает пачку сигарет (опустим марку и страну изготовления), закидывает сумку за спину, с сожалением смотрит на кресло и направляется к дороге, думая о том, вперед ли идти ему или назад, хотя лучше, конечно, вперед, это всегда лучше, чтобы вперед, тем паче, вот и указатель имеется, надо лишь подойти да постараться прочитать, что тут – арабская вязь, латиница, кириллица? На удивление знакомые буквы, слова читаются просто и легко: «Добро пожаловать в Элджернон!» – написано на указателе. «Что это, город или страна?» – думает Александр Сергеевич, внезапно оборачивается, и чудится ему, будто из–за ближайшего поворота дороги подмигивает, осклабясь, Феликс Иванович Штампль, при этом хорошо различимы два клыка цвета слоновьей кости, что торчат в самых уголках рта.

6

Ну и кто скажет, что мне делать с этим Александром Сергеевичем, заброшенным в тартарары, тьмутаракань, запределье, иное измерение тире параллельную реальность, ведь автор сего повествования никогда не занимался игрой в научную (и ненаучную тоже) фантастику и понятия не имеет, что должен делать герой с того самого момента, когда перед ним настежь распахиваются двери нового мира? Да и не фантастика то, что произошло с Алехандро Лепских, дорога под его ногами самая настоящая, нормальная такая асфальтовая дорога, по всей видимости, давно заброшенная, покрытая многочисленными паутинками трещинок, по обочинам все то же поле, что же касается указателя, то таинственный Элджернон по–прежнему продолжает занимать мозги филолога–медиевиста, ибо ответ на вопрос, город это или страна, все еще не получен, и все так же тошно и маетно на душе: авантюры хороши, когда в них пускаешься, сидя в кресле, с какой–нибудь книгой, или у экрана телевизора, сидишь и думаешь, что вот и мне бы хорошо учудить что–нибудь этакое, что бы враз изменило, перекрутило, воссоздало заново всю давно уже опостылевшую жизнь, сломало ее привычные рамки, бросило на палитру ожидающего дня новый, непривычно–яркого цвета мазок, повесило над ним волшебную радугу, зазвонило тончайшими хрустальными колокольчиками, но когда это случается (редко, чрезвычайно редко, не из ста даже один шанс, из миллиона), то охватывают тоска и печаль, постепенно переходящие в ужас – нет дороги обратно, а та, что есть, ведет в неведомый Элджернон, добираться до которого (если еще доберешься!) тоже предстоит невесть сколько!

Но добираться пришлось, на удивление, не так уж и долго. Часа через два пути по все той же заброшенной асфальтовой дороге (ландшафт за это время не изменился, все то же унылое поле как по правую, так и по левую сторону, низкое, пасмурное небо, временами проносились снежинки, тающие, еще не успев достичь асфальта, Александр Сергеевич даже достал из сумки свитер и напялил на себя – ведь отбыл–то он еще летом, пусть в середине августа, но летом, солнечным, терпким, звенящим как уже упомянутые хрустальные колокольчики, а тут поздняя осень, у него же лишь свитер да тонюсенькая курточка–ветровка, интересно, в чем здесь ходят, как и вообще интересно, что это за неведомая земля такая, куда занесло его волею – да нет, не судьбы даже, судьбою не назовешь то, что произошло с ним, дурацкая мысль, безумная идея, а вот как все здорово получилось, бах, и кресло начинает крутиться, вертеться, бах, что–то грохнуло, взорвалось, то ли взрывпакет, то ли праздничная петарда, и он уже здесь, и нет ни Феликса Ивановича, ни преступно покинувшей его жены, Катерины Альфредовны, да и вспоминается сейчас о них, как о чем–то несущественном, пусть даже г-н Штампль и показал на мгновение свои торчащие клыки из–за ближайшего поворота дороги еще там, в самом начале пути. Показал, но с этим и скрылся, растаял окончательно, хотя неизвестно, надолго ли, а дорога идет, и все интереснее становится Александру Сергеевичу шагать по ней по направлению к таинственному Элджернону, тоска, печаль, отчаяние – все это внезапно вдруг скукожилось до размеров куколки какой–нибудь зачуханной, домотканно–пестрой крапивницы, а когда – еще полчаса спустя – коричневая оболочка упомянутой куколки лопается, то не банальная лепидоптера начинает кружить вокруг уверенно продолжающего свой путь Алехандро, а виденное им лишь на картинках в старых атласах чудо (на мелованном картоне, печать с литографского камня, каждая такая картинка переложена тончайшим крылышком папиросной бумаги) – размером с воробья, а то и голубя, сине–зелено–фиолетовая, с длинными шпорами, со свистом рассекающими в полете воздух, то ли орнитоптера, то ли морфо, то ли еще какая экзотическая тварь сопровождает Александра Сергеевича последние километры пути и исчезает из поля зрения лишь тогда, когда за очередным поворотом дороги он видит веселенькую, ярко–желтую (отчего–то ярко–желтый цвет всегда хочется назвать веселеньким) будочку, а рядом с ней – молчаливо стоящий мотоцикл химерического вида, с двумя рогами руля, у мотоцикла же, так же молчаливо привалившись к нему, торчит здоровенный бугай в странной форме – белая каска с золотой полосой наискосок, черное кожаное трико с золотыми же лампасами, да еще эполеты плюс аксельбанты – такая же химера, как и сам мотоцикл, как и эта будочка, как дорога, да и вообще все то, что происходит с Александром Лепских в эти последние часы, в эти первые его часы, страж порядка, блюститель закона, ловец местных контрабандистов, рейнджер–пограничник, кто ты, хочется спросить Алехандро у все так же молчаливо стоящего незнакомца, лениво посматривающего на приближающегося незваного гостя пронзительным взглядом из–под белой каски с золотой полосой, проведенной наискосок, но мы так далеко ушли от начала абзаца, что пора закрыть скобки и постараться свести концы с концами, то есть окончить то, уже давнее, предскобочное предложение), повторим, часа через два пути все по той же заброшенной асфальтовой дороге Александр Сергеевич Лепских увидел первого живого человека с тех самых пор, когда Феликс Иванович Штампль нажал кнопку, чем и положил начало эксперименту.

– Эй, – осведомился бугай в каске, дождавшись, пока Алехандро подойдет поближе, – ты кто?

Александр остановился и внимательно посмотрел на любопытствующего стража порядка, блюстителя закона, ставим многоточие и продолжаем повествование.

– А ты кто? – внезапно для себя самого ответил он вопросом на вопрос, даже не удивляясь тому, что отлично понимает язык незнакомца и так же отлично говорит на этом языке.

– Поговори еще! – лениво огрызнулся верзила и продолжил: – Откуда и куда идешь?

– В Элджернон, – столь же развязно проговорил А. С. и ничуточки не изумился, когда здоровяк махнул рукой и буркнул:

– Ну иди, только не хами впредь…

– Далеко еще? – вдруг набравшись смелости, поинтересовался Алехандро.

– В первый раз, что ли? – все так же лениво спросил рейнджер–пограничник. А потом добавил: – А ты вообще–то из Дзароса?

– Из Дзароса, из Дзароса, – быстренько пробормотал Александр Сергеевич, догадываясь, что Дзарос – по всей видимости, это страна, и тогда Элджернон – город, скорее всего, что столица, и надо заметить, что в своих умозаключениях он был прав.

– Из провинции? – вновь подал голос ловец местных контрабандистов, а потом добавил: – Закурить не найдется?

– Свои–то кончились? – столь же любезно задал вопрос Александр Сергеевич и в ответ услышал, что да, свои кончились, торчит тут пнем уже невесть сколько, а до смены еще торчать тоже невесть сколько, делать нечего, вот стоишь и куришь, первого человека с утра встретил, да и тот из провинции, откуда, с гор, с побережья?

– С побережья, – ответил, доставая сигареты, Алехандро, всегда предпочитавший море любым хребтам, отрогам и прочим возвышенностям.

– А, – протянул, закуривая, обладатель чудесной белой каски, – тогда, наверное, из Тапробаны… А может, из Скриффельда (при этих словах что–то тукнуло Александра Сергеевича в сердце, но он так и не разобрался что). Так из Тапробаны или из Скриффельда?

– Нет, – мотнул головой Алехандро, дабы не попадать впросак, и отчего–то добавил: – Между… То есть на полпути… В таком маленьком–маленьком местечке…

– Угм, – буркнул внезапно потерявший интерес к теме нахождения отчего дома Александра Сергеевича мотоциклист, а потом поинтересовался: – Давно идешь?

– Давно, – утвердительно кивнул Алехандро.

– Хочешь – подожди, скоро сменят, тогда подброшу до города, подождешь?

– Подожду, – с нескрываемой радостью проговорил Александр Сергеевич, сбросил сумку и растянулся на земле прямо у мотоцикла.

– В карты играешь? – внезапно поинтересовался благодетель.

– Нет… Раньше играл…

– А в скруж?

– Как это?

– Ну, темнота деревенская!.. – и обладатель каски, аксельбантов и эполетов быстренько скрылся в будочке, а выйдя обратно, держал в руках доску, удивительно напоминающую ту, за которой провел Алехандро немало часов, сражаясь со своим серо–замшевым приятелем в увлекательную восточную игру с теплым и нежным названием «го».

– Объясняю! – сказал здоровяк, но объяснять ему практически ничего не пришлось, ибо разницы между скружем и го не было никакой, а в последнюю Александр играл временами просто здорово, то есть когда был в форме, когда ум его не был отягощен посторонними заботами, да и фортуна была на его стороне, как на его стороне она была и сейчас, ибо сыграли они со стражем дороги (подобрев к рейнджеру–пограничнику, Александр повысил его, присвоив более чем романтическое звание) пять партий, и все Лепских выиграл, причем быстро, не напрягаясь, что называется, между делом, то есть между легкой и приятной беседой, которую они начали вести сразу же, лишь первый камешек черного цвета упал из руки Алехандро на сделанную из незнакомой породы дерева доску («Это из дерева шао», – ответил на вопрос, отчего–то не удивившись, Фарт, так звали нового знакомца Александра Сергеевича). Впрочем, говорил в основном Фарт, Александр лишь вставлял междометия да иногда подбрасывал пару– другую вопросиков – боялся попасть впросак, показать, что не из Дзароса он, а совсем из другой земли, и какая из них сейчас неведомая – один Бог разберет. Только вот ничего интересного Фарт ему не поведал, жаловался, главным образом, на службу, проклинал своего начальника, капитана Третьяна, да говорил о том, что времена настали тяжелые, цены постоянно растут, денег не хватает, вот и приходится горбатить, был бы помоложе – пошел бы в вольные торговцы, сейчас это разрешено, совсем не то что при прежнем режиме, года три назад, хорошо, конечно, что вновь вернулись их Светлыя Величества, вот только страну настолько довели за то время, пока они скрывались в эмиграции, что простому люду сейчас не легче, а тяжелее, ну да что он все об этом да об этом, ведь у них (у Александра Сергеевича то есть) в провинции не лучше, а хуже, так что давай–ка, еще партию сыграем, ты не против?

Александр Сергеевич был не против, что же касается той информации, которую поведал ему Фарт, то она пока мало что сказала г-ну Лепских, ибо в понятиях «Светлыя Величества», «эмиграция», «вольные торговцы» Алехандро улавливал лишь абстрактные знаки и ничего конкретного. Ну да ладно, решил он, начиная пятую (и последнюю) партию, главное – добраться до Элджернона, а там со всем разберусь, и он бросил на доску камешек, только на этот раз белого цвета.