Текст книги "Случайные имена (СИ)"

Автор книги: Андрей Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

12

Можно долго описывать то, как Фарт и Алехандро Лепских шли по чудесному дворцовому парку, с которым – к этому утверждению Алехандро пришел быстро, еще, надо сказать, не дойдя до покоев Вивиан – не сравнились бы ни Версаль, ни Сан – Суси, ни венский Шенбрунн, ни парк королевского дворца в Бангкоке, Таиланд, ни прочие замечательные порождения совместного труда архитекторов и садовников, с которыми Александр, заметим, был знаком лишь по передачам отечественного телевидения, но это не имеет никакого отношения к нашему рассказу, а потому просто повторим, что парк дворца герцогов Альворадо был чудесен, аллея, по которой Фарт и А. С. Лепских шли неторопливым, прогулочным, почти таким же фланирующим, как и по бульвару Синдереллы, шагом, прихотливо извивалась между ровно подстриженными невысокими деревцами с листвой густо–зеленого цвета, отбрасывающими прихотливые тени на мелкий речной песок розоватого оттенка, коим и была усыпана упомянутая аллея, по которой как раз в этот самый момент доходят до первого поворота направо страж дороги и филолог–медиевист, идут они молча, ибо смущение не пропадает, а наоборот – чем ближе к цели, тем все больше робости и стеснения, ну да как иначе, чувства Алехандро к принцессе Вивиан нам уже известны, а Фарт всегда понимал разницу между титулованными правителями Дзароса и собой, простым обывателем, обитателем казармы, заурядным племянником заурядного (в плане социального происхождения и общественного статуса) дядюшки Го.

Но вот и поворот направо, аллея, посыпанная мелким речным песком розоватого оттенка, переходит в совсем узенькую дорожку, петляющую между большими, разбросанно стоящими деревьями с серебристой корой и красивыми, резными кронами, отчего–то увешанными маленькими разноцветными фонариками, воздух необычайно чист, парк в этот утренний час тих и пустынен, ни одной живой души не встретилось нашим приятелям, если не считать таковыми несколько кошачьеподобных тварей, отдыхающих за плотной сеткой большой вольеры, внезапно оказавшейся по левую руку от дорожки, но вот и вольера позади, а вот и поворот налево, за которым – и достаточно быстро – возник обещанный дежурным начальником дворцовой стражи последний поворот направо, представляющий из себя такую же узенькую дорожку, проложенную между двумя громадными клумбами с фиолетовыми цветами, напомнившими Алехандро несуразную помесь хризантем с георгинами, хотя были фиолетовые цветы очень красивы, это надо отметить особо, а вот почему? Да наверное, лишь потому, что сразу за клумбами вырастала из переплетений деревьев и кустарника стена праздничного, розового кирпича, в которую и упиралась – прямо в небольшую дверцу с хорошо различимым кругляшком звонка – эта последняя дорожка, но вот осталось пять метров, вот два, вот рука Фарта поднимается и – совершенно верно; раздается где–то в глубине здания приятного тембра звонок, дверь открывается и навстречу выходит рослый гвардеец (Алехандро сразу же вспомнил слова Сони о том, что «Вивиан ни одного смазливого гвардейца не пропустит»), одетый в парадную форму, но пора прекратить изрядно затянувшееся описание и поскорее свести основных действующих лиц непосредственно в покоях Вивиан.

Ах, Алехандро, Алехандро, сколько ожидал ты этого часа, но вот и дождался, что же, переставай робеть, возьми себя в руки, понятно, конечно, что для тебя, рожденного и выросшего совсем в ином мире, лицезрение дзаросской принцессы подобно явлению божественного откровения, но ведь принцесса – просто женщина из плоти и крови, как принято говорить в таких случаях, красивая, прекрасная, можно даже употребить эпитет «роскошная», но женщина, немногим отличающаяся от твоей бывшей жены, милейшей (что тоже надо отметить) Катерины Альфредовны, но Алехандро не помнит сейчас о Катерине Альфредовне, забыл он и Феликса Ивановича Штампля, он все забыл в этот утренний час понедельника (дворцовые часы только что пробили половину одиннадцатого), когда открылась, наконец–то, большая, цвета слоновьей кости дверь, украшенная резной позолотой, распахнулась, как уже сказано, дверь, и упомянутый в конце прошлого абзаца гвардеец, чеканя шаг, ввел Фарта и Александра Сергеевича в большой, естественно, что залитый нежарким осенним солнцем, зал, в самой середине которого, в уютном и симпатичном кресле, стоящим рядышком с таким же уютным и маленьким столиком на четырех раскоряченных ножках, сидела за утренним макияжем Вивиан Альворадо, одетая лишь в полупрозрачное дезабилье хорошо известного читателям цвета, ее длинные, каштановые волосы отливали на солнце очаровательным блеском, на губах играла улыбка, а руки перебирали какие–то баночки/тюбики/ футлярчики/коробочки, в великом множестве и таком же великом беспорядке разбросанные по столику.

– Привет! – сказала герцогиня Вивиан, на мгновение оторвавшись от всех этих баночек–коробочек, а потом вдруг добавила очень смешливым тоном: – Вы все же пришли, – и непонятно, чего больше было в этом добавлении, восклицательного знака или вопросительного.

Гости сели в предложенные гвардейцем кресла, отличающиеся от того, в котором восседала Вивиан Альворадо, но мне что–то прискучило описывать прелести дворцового интерьера, равно как и мебель и прочие заимствованные из нереальной жизни предметы и явления, а потому я вновь перейду к Алехандро, ибо сев, наконец–то, в предложенное кресло (причем, на самый кончик, ссутулившись, не зная куда деть такие длинные и дурацкие сейчас руки с тонкими, покрытыми выгоревшими на солнце еле заметными волосками, пальцами) Алехандро растерял все слова, что вертелись на его языке всю дорогу – от гостиницы «Золотой берег» и до двери, ведущей непосредственно в покои Вивиан, хотя отнюдь не о любви (и это совершенно естественно!) собирался он говорить, а всего лишь о том, что нуждается в помощи, ибо оказался – один, лишенный всех родных и близких, хотя и по своей, надо заметить, воле, впрочем, спасибо Соне, Фартику и дядюшке Го, если бы не они, но пора вновь, минуя многоточие, перескочить через тире, – без всяких средств к существованию, а ведь единственное, что он может делать, так это предаваться занимательным, но мало кому интересным филологическим штудиям, за что и в отечестве, надо сказать, платили не густо, и если бы не премия Крюгера… Но тут, после уже реально промелькнувшего многоточия, Александр Сергеевич все же открывает рот и начинает (внезапно для себя самого, внезапно для Фартика и, может, для Вивиан Альворадо столь же неожидаемо) долго и бойко излагать свою концепцию преподавания литературы в Тапробанском университете, ибо, как кажется Алехандро, дело это надо поставить совсем иначе, ибо – опять же идет многоточие и утомленная многословием разболтавшегося гостя Вивиан предлагает г-ну Фарту и г-ну Александру выпить по чашечке прекрасно заваренного чая, а она пока пойдет, переоденется, затем они вновь продолжат этот, столь интересный разговор.

– Что с тобой? – поинтересовался Фарт, когда за Вивиан закрылась дверь, ведущая из залы во внутренние покои.

– Не знаю, – честно ответил Алехандро, – но меня как прорвало…

– Бей на жалость! – грозно заявил Фарт.

– Хорошо, – покорно согласился Алехандро, сделав глоток действительно очень вкусного чая и подумав, что нечего ему было тащиться во дворец, ибо ничего–то он здесь не выходит, да и кто он такой, в конце концов, чтобы помогала ему сама младшая герцогиня Альворадо, ставшая еще более нездешней и недоступной за те считанные минуты, что они провели вместе, вот тут она сидела за столиком, одетая лишь в легкое утреннее дезабилье. Александру Сергеевичу безумно нравится перекатывать это слово во рту, лаская его небом, кончиком языка, чуть прикусывая зубами, пробуя на вкус, замечательное такое слово, как замечательна и сама принцесса Вивиан, вновь впорхнувшая в залу как раз на этой самой минуте, но уже одетая в строгий деловой костюм, волосы перехвачены лентой, походка стремительна и весь вид ее выражает озабоченность судьбами державы, по крайней мере, именно так думает Александр Сергеевич, но Вивиан садится обратно в кресло, закуривает тонкую сигаретку, изъятую непосредственно на глазах визитеров из ручной работы портсигара непонятного материала и странной работы и просит вдруг Александра Лепских рассказать о своей былой жизни. И надо сказать, что это предложение не привело Александра Сергеевича в восторг.

Да и действительно: что рассказать и как, да и надо ли пускаться в излишние подробности, господи, думает Алехандро, ну зачем я пришел сюда, в эту прекрасную дворцовую залу, мыл бы лучше посуду на кухне у дядюшки Го, как и собирался вначале, так нет, принесла нелегкая, и какая мне Тапробана, кто туда пустит?

– Хорошо, – говорит, наконец, Вивиан, выслушав ненужные подробности о Катерине Альфредовне, Феликсе Ивановиче, премии Крюгера и прочих, уже известных читателю вещах, – хорошо, – вновь говорит Вивиан, а потом начинает смеяться, причем долго и заразительно, а отсмеявшись и вновь закурив тонкую сигаретку, изъятую все из того же портсигара, обращается непонятно к кому: – Ну и бред же все это!

– Бред? – обижается Алехандро Лепских, окончательно убедившись, что сюда, во дворец, в это чудесное утро элджернонского понедельника, принесла его самая натуральная нелегкая. – А почему бред?

Вивиан молча смотрит на г-на Лепских, Вивиан перестает улыбаться, лицо ее становится капризным и Александр Сергеевич понимает, что свалял дурака, ибо кто так говорит с пусть младшими, но представительницами правящей династии, так и в крепость загреметь можно, позвонит сейчас Вивиан в маленький серебряный колокольчик, стоящий тут же, на столе, чуть наискосок, если смотреть в направлении портсигара, войдет уже возникавший рослый и статный гвардеец, отсалютует палашом и возьмет Александра Лепских за шкирку, возьмет да отведет черт знает куда, вот и свобода тебе, думает Александр Сергеевич, вот и попал в тот мир, куда – если верить себе и автору – стремился, а впрочем, зачем?

Но не хватает Александру Сергеевичу времени, чтобы предаться размышлениям о том, почему же он оказался именно в Дзаросе, а не, скажем, в какой–нибудь Зембле или Забрендии, куда ведь тоже попадали люди и даже есть об этом свидетельства. Вивиан Альворадо обращается к нему необыкновенно–мягким, воистину бархатисто– соблазнительным (Боже, что тут произошло с нашим Алехандро!) тоном и просит его не сердиться на ее реакцию, ибо она «смешлива до чертиков, ну как ребенок, понимаете?»

– Понимаю, – говорит Александр Сергеевич и слушает продолжение фразы, откуда вдруг вылавливает нечто такое, что заставляет его внезапно собраться и даже сесть в кресло поглубже, а если обойтись без излишне–сложных синтаксических конструкций, то надо сказать, что Вивиан Альворадо совершенно неожиданно сделала Александру Сергеевичу Лепских предложение стать ее секретарем с окладом тысяча реалов в месяц, что, отметим, очень приличная сумма, учитывая, опять же, дешевизну житья при дворе правящей фамилии, а так же и то, что буквально днями сама Вивиан собирается отбыть на месяц (это минимум) в Тапробану, где жизнь намного дешевле, чем в столице, ну так что, соглашаетесь? – А почему именно я? – спрашивает совершенно ошарашенный Александр Сергеевич, бросая взгляд на давно уже забытого нами Фарта, который все это время молча сидит в отведенном ему кресле и боится попросить разрешения закурить свою любимую сигару, Фарт подтягивает, будто говоря: «Да соглашайся же, дурень!» – но дурень снова повторяет свой вопрос и Вивиан Альворадо, пристально глядя в лицо ошарашенному Алехандро, отвечает четко и ясно, называя те три причины, по которым Алехандро может стать ее секретарем:

1) он чужой в этом мире, а значит, не будет принимать участия ни в каких интригах, что для нее важнее всего;

2) он человек образованный, что, как понимаете, немаловажно;

3) он ей симпатичен как мужчина, а его лысина постоянно вызывает нежное и одновременно легкомысленное желание пройтись по ней бархоткой, что ей самой кажется чрезвычайно забавным.

– Ну так что, – продолжает Вивиан, – согласны?

И Александр Сергеевич, естественно, соглашается. После чего события начинают развиваться с бешеной скоростью, что позволяет мне перейти к повествовательной скороговорке, дабы не утомлять ни себя, ни читателя, достаточно сказать, что сразу же, лишь только Александр Сергеевич Лепских ответил согласием на предложение принцессы Вивиан, она позвонила в серебряный колокольчик, вот только вошел на звон не обещанный гвардеец с палашом, а некто в сером, хорошо сшитом костюме, оказавшийся главным советником принцессы Вивиан. Алехандро был представлен в качестве нового секретаря (так, наверное, мы никогда и не узнаем, что случилось с предыдущим) с окладом в одну тысячу реалов в месяц (пишите прописью, вот здесь, Алехандро заполняет бледно–голубой листочек контракта, увенчанный герцогской короной и факсимильным росчерком самого В. Альворадо), аванс выдается ему тут же, но кроме аванса – от щедрот короны – перепадает еще небольшая сумма в полторы тысячи реалов на обзаведение необходимым гардеробом, ведь не может же он в таком виде приступить к исполнению своих обязанностей, а по условиям контракта он должен приступить к ним с сегодняшнего дня, ибо если что и втемяшилось в голову прелестной Вивиан, то это должно произойти очень быстро, так же стремительно, как летит в цель пущенная из лука стрела, но вот некто в сером, откланявшись, исчезает, а Вивиан уже спрашивает у Фарта, может ли тот перевезти во дворец вещи Александра Сергеевича, и очень удивляется, услышав, что вещей почти нет, лишь скромненькая дорожная сумка, доставить которую не составит особых трудов, а где я буду жить, настырно интересуется внезапно почувствовавший вкус к своему новому положению Александр, еще вчера бывший нищим туристом, а теперь ставший немаловажным лицом во всем государстве, впрочем, бывают и не такие повороты Фортуны, это хорошо известно любому мало– мальски образованному человеку, мог бы и не секретарем стать, а, к примеру, премьер– министром (от примера до премьера, одно слово тянет другое), но не будем замахиваться так высоко, ведь чем выше взлетишь, тем больнее падать, мало что может случиться с ним на протяжении тех страниц, что остались до последнего абзаца, последней точки, нет уж, пусть будет секретарем, хватит, хватит, торопит меня Фарт, мне еще в казарму надо, а ведь и сумочку дорожную вместе с Алехандро требуется обратно во дворец доставить, так все же, где я буду жить, продолжает настырничать вновь назначенный секретарь, да здесь и будете, рядом с моими покоями, секретарь всегда должен быть рядом, ну что, обращается уже непосредственно к г-ну Лепских бравый рейнджер, поехали, поехали, отвечает за г-на Лепских герцогиня Вивиан и встает с кресла, как бы показывая этим, что аудиенция окончена и пора гостям проваливать, что они и делают, вскоре вновь оказавшись в гостинице «Золотой берег», где Фарт, искренне восторгаясь случившимся, обрисовывает дядюшке Го создавшуюся ситуацию, на что тот довольно хмыкает и добавляет, что не было бы счастья, подразумевая субботний афронт с кабриолетом герцогини, тот самый, что случился на углу улицы Микелон и площади Клерамбо, и предлагает выпить за дальнейший успех Александра Сергеевича на службе у герцогини Вивиан Альворадо, что будем пить, интересуется Фарт, естественно, шампанское, отвечает дядюшка Го, они пьют шампанское и дядюшка Го жалеет, что нет с ними Сони, но ничего не поделаешь, понедельник, Соня на работе, да и Фарту уже пора в казарму, да и Алехандро обратно во дворец, вот только допьют шампанское, да еще заедут на бульвар Синдереллы, купить Алехандро кое–какую одежку, еще увидимся, говорит растроганный Александр Сергеевич хозяину гостиницы «Золотой берег», обнимаясь с ним на прощание в дверях, еще увидимся, говорит он Фартику, сгрузившему у запомнившейся с утра калитки нехитрый скарб г-на Лепских, к которому (к сумке то есть) прибавился увесистый пакет с тряпками/шмотками, завернутый в фирменную бумагу большого универсального магазина с запамятованным сейчас названием, конечно, увидимся, ответил ему дядюшка Го, непременно, торопливо проговорил опаздывающий на службу Фартик, дежурный офицер (уже совсем не тот, что утром), осведомленный о прибытии нового секретаря, позвонил куда–то по внутреннему телефону и вскоре появился слуга с тележкой, на которую взгромоздили вещи и покатили по аллее, до первого поворота направо, потом налево, потом, минуя клумбы с бесподобно–фиолетовыми цветами, опять направо, комната Александра через три двери от входа в покои Вивиан, большая, светлая комната, кровать, стол, два кресла, шкаф, музыкальный агрегат, телевизор местного, элджернонского изготовления, немо осклабившаяся каминная пасть, шкаф для одежды, отдельный столик с бумагой и пишущей машинкой (секретарь ведь), окно выходит в парк, шторы раздернуты, на часах три ноль пять пополудни, в три тридцать обед, о чем его уже предупредили, так что можно принять душ и переодеться, Александр Сергеевич принимает душ, Александр Сергеевич надевает свежую рубаху и вновь купленный и уже отглаженный боем костюм, светлый такой костюм серовато–песочного цвета, рубашка же на нем черная, галстук он решил не надевать, ведь обед – о чем его тоже предупредили – в узком кругу, лишь сама герцогиня и ее окружение, а вот и три тридцать, Александр Сергеевич входит в обеденную залу и видит большой стол овальной формы, накрытый белоснежной скатертью, уставленный всяческой посудой, из супницы по тарелкам уже разливают аппетитно пахнущий суп–протаньер, его место – по левую руку от герцогини, по правую же – некто в сером, еще за столом два телохранителя (рослых и молодцеватых) и два пустующих места: дочери Анжелы (Алисы) и ее гувернантки, которые уже отбыли в Тапробану и поджидают их там, садитесь, господин Лепских, официально обращается к Алехандро прелестная хозяйка и стола, и покоев, и Александр Сергеевич, сев по левую сторону от своего божества, приступил к первой трапезе во дворце герцогов Альворадо, иногда посматривая на Вивиан влюбленными глазами да думая о том, что еще готовит ему судьба, понимая, что раз случился такой кундштюк, то возможен еще один и еще, и есть множество возможностей докончить эту историю, но вот какой путь выбрать – впрочем, это зависит отнюдь не от Александра Сергеевича, а потому оставим его в обеденной зале, поедающим вкусный и горячий, так аппетитно пахнущий суп–протаньер, ведь остальные (часы отстают у Алехандро, что ли?) уже приступили ко второму, как я приступаю к следующей части, озаглавить которую (по одной лишь мне известной причине) решено…

Но тут Александр Сергеевич роняет вилку на пол и, сгорая со стыда, ждет, пока ему не принесут вторую, на часах три сорок пять и Вивиан уже перешла к кофе, что же касается советника в сером, то он выбрал себе не кофе, а чай, телохранители предпочли пиво, ну а Александр Сергеевич пребывает в раздумье, на чем я и позволю себе поставить точку в этом замечательном абзаце, добавив лишь, что на второе была телятина под соусом бешамель с картофелем а'ля метрдотель, но сколько можно перечислять дежурные блюда сегодняшнего меню во дворце герцогов Альворадо, ибо сама Вивиан уже встала со своего места и сказала Алехандро, что ждет его в кабинете, а значит, секретарю пора приступать к своим обязанностям (восклицательный знак).

Часть третья
Синдром Кандинского – Клерамбо (Себастьян)

1

И только не надо считать, что какое–то время спустя тьма рассеивается.

Ничего подобного, лишь только прогремел выстрел, лишь только тело мое впечаталось в стенку и наступила уже упомянутая тьма, лишь только Александр Сергеевич Лепшин прекратил свое земное существование, как мне позволили открыть глаза, и можно представить испытанное мною удивление, когда вместо окружающей (к примеру) обстановки больничной палаты, я обнаружил, что нахожусь в изысканном интерьере невнятных пока еще дворцовых покоев, и кто знает, каким образом меня сюда занесло.

Но более того – тело, в котором я находился, принадлежало не мне, я занимал лишь небольшой участочек мозга, в котором – одновременно со мной – ворочалось чье–то «я», которое пыталось вступить с моим в странную, хотя и вполне обоснованную борьбу – ведь кому понравится, если в давно уже облюбованный и обжитый тобою дом вламывается незваный гость и располагается на самом почетном месте, только вот чье это тело и чей мозг, хочется знать, но как спросить, как подать голос?

«Кто ты? – услышал я. – Кто ты и чего тебе надо?»

«Лепшин, – ответил я, – моя фамилия Лепшин…»

«Странно, – сказал голос, – все это очень странно и мне кажется, что я схожу с ума…»

«Отчего?» – поинтересовался я.

«Ты – Лепшин?» – решил, видимо, уточнить голос.

«Да, Лепшин…»

«А я Лепских, Александр Сергеевич…»

Тут уже пришла моя очередь впасть в ступор, ибо ведь это именно я Александр Сергеевич, автор романа «Градус желания», который так и не получил премии Хугера, буквально пять (а может, и меньше) минут назад застреленный из револьвера крупного калибра (вот только где она его взяла?) своей женой, женщиной со странным именем Сюзанна, которая так хотела, чтобы я продал душу дьяволу, но чем это кончилось – неизвестно, хотя мне отчего–то кажется, что за эти пять (а может, что и меньше) минут, прошедших после рокового (почему так принято говорить?) выстрела, случилось то, что давно должно было случиться и – опять же, кто знает отчего мне кажется именно так? – на моем левом запястье, если бы я смог сейчас увидеть его, обнаружился бы небольшой беловатый шрам, вот только беда в том, что я никак не могу посмотреть на свое левое запястье, как и вообще я лишен зрения, обоняния, осязания, хотя отчего–то и понимаю, что нахожусь не в больничной палате, а в дворцовых покоях, но будем считать, что это то знание, которое исходит от второго Александра Сергеевича, не так ли, спрашиваю я его и слышу в ответ, что ему кажется, будто он сошел с ума.

«Отчего это?» – интересуюсь я.

«От того, – раздается в ответ, – что это я Лепских, Александр Сергеевич, филолог–медиевист, лауреат премии Крюгера за работу «Эстетические интерпретации образа дьявола и их воздействие на харизму читателя», которого бросила жена, милейшая Катерина Альфредовна Иванова, что и послужило главной причиной тому, что Александр Сергеевич Лепских оказался в государстве Дзарос, материк Лоримпана, планета Ауф, где буквально вчера поступил на службу личным секретарем к принцессе Вивиан Альворадо и чуть ли не завтра должен вместе с ней отправиться на знаменитый курорт Тапробана», – и тут уже пришла моя очередь заявить, что я схожу с ума.

«Что будем делать?» – внезапно интересуется голос лауреата премии Крюгера.

«Не знаю, – честно отвечаю я, – у меня такое ощущение, что пуля, вплющив мое тело в стенку, не доделала свое дело, то есть какая–то частица меня продолжила жизнь и вот…»

«Бред, – ответил Лепских, – наверное, все гораздо проще».

«Как это?» – поинтересовался я.

«Не знаю, – честно ответил филолог–медиевист, – но проще, видимо, все дело в системе глобальных совпадений вектора судьбы, ведь тогда, по идее, должно произойти полное слияние, основой для чего и послужил выстрел…»

«Смешно, – отвечаю я, – таким образом Лепшин становится Лепских, а Лепских – Лепшиным?»

«Ничего подобного, – возмущается Лепских, – ты не можешь стать мной, ибо мое тело – вот оно, а ты своего лишен, в тебя ведь стреляли, не в меня, да и ты продал душу дьяволу, а не я…»

«Продал ли?» – вновь задумываюсь я.

«Наш разговор становится бессмысленным, – возмущается личный секретарь принцессы Вивиан, – кто–то из нас должен уступить место другому и сдается мне, что это будешь ты!»

Но я не согласен, мне отнюдь не хочется покидать это чужое тело, ведь кто знает, что будет тогда, когда последняя частичка моей души оторвется от своей материальной привязки – этой чуждой и странной для меня оболочки, куда занесет тогда мою душу, да и будет ли она, пусть и проданная, но все еще реально существующая, ведь я могу пока продолжать никому больше неслышную беседу с этим странным типом, хотя кто мог сказать мне, что сюжет обернется именно таким образом?

«Никто!» – констатирует Лепских и еще раз предлагает мне убираться из его тела.

Я не отвечаю, я просто начинаю бороться с ним во тьме, окружающей меня, тьме, которую не разрушило даже позволение открыть глаза, ибо глаза эти были не моими, и это не я видел сейчас хорошо различимые в отступающих утренних сумерках контуры вещей, находящихся в комнате личного секретаря принцессы Вивиан. Но если не я, то кто же?

«Хочешь сделку?» – вдруг слышу я голос утомленного борьбой соперника.

«Какую?»

«Оставайся во мне, только не показывайся очень часто, сиди себе и помалкивай, а я дам тебе свои глаза, рот, уши, руки, да даже член… Бог с тобой, но если кто–то из нас должен погибнуть, то им вполне могу оказаться я, мне же этого не хочется!»

«Дай подумать!» – отвечаю я.

«Думай!» – соглашается Александр Сергеевич‑2, и я начинаю думать, хотя определение это абсолютно бессмысленно, ибо что я еще могу делать, когда у меня нет ни рук, ни ног, ни сердца, ни печени, ни… впрочем, перечислять так можно очень долго, как очень долго можно вести эту бессмысленную борьбу, в которой выйти победителем я все равно не смогу: ведь даже если мне удастся разрушить, вытеснить из тела душу Лепских, то тело это – чужое, и я никогда не смогу чувствовать себя в нем так же вольготно и удобно, как в своем собственном, том самом, что лежит сейчас окровавленное на полу в номере гостиницы «Приют охотников» и вокруг него (будем надеяться) хлопочут две милых дамы – моя жена Сюзанна и славная, обаятельная К., плотью которой я так и не успел насладиться до рокового (пусть будет так) выстрела.

«Согласен!» – отвечаю и чувствую, что вокруг начинает брезжить свет.

«Отлично! – говорит А. С.Лепских, – Только давай, договоримся о правилах игры».

«Как это?»

«Очень просто. Главное – не мешай мне. Будь как бы постоянным спутником, наблюдателем, но не больше. Не вмешивайся в мои дела и поступки, хорошо?»

«Как получится…» – здраво замечаю я.

Александр Сергеевич Лепских не отвечает, он открывает глаза и чувствует необычайно сильную ломоту в затылке, интересно, есть ли тут таблетки от головной боли, надо бы поинтересоваться, а то получается, что всего второй день службы, а он, как говорится, настолько разобран, что хоть из постели но вылезай, а ведь принцесса Вивиан ждет его в своем кабинете ровно в полдень, сейчас – он смотрит на часы и видит, что уже без пяти минут одиннадцать, а значит, времени почти нет, ведь надо встать, привести себя в порядок, позавтракать,

Боже, да еще этот сон, голова от него просто раскалывается, Александр Сергеевич встает с кровати и нехотя тащится в ванную, чувствуя, что кроме головы ноет и все тело, а особенно болит левое запястье, что там такое, думает он и с нежностью смотрит на свою руку и не будем комментировать то, что он видит.

Всего–навсего шрам на левом запястье.

Шрам, которого вчера еще не было.

Шрам, которого вообще не должно быть.

Алехандро становится страшно. Алехандро садится на краешек большой белоснежной ванны и начинает в подробностях вспоминать сон, но от воспоминаний ему не становится легче. Ему вообще никак не становится от этих воспоминаний, ибо сон есть сон, а шрам – вот он, вчера еще не было, а сегодня есть, и стоит ли ломать голову, которая и так раскалывается, господи, да есть тут таблетки от головной боли, пытается сообразить Алехандро и замечает (было бы странно, если бы этого не случилось) небольшой уютненький шкафчик на выложенной кафелем стенке, как раз рядышком с зеркалом а полочкой, уже уставленной его бритвенными принадлежностями и прочими предметами личной гигиены, включая наполовину выдавленный тюбик зубной пасты и зубную же щетку, купленную ему перед прошлогодним отпуском Катериной Альфредовной, замечательную такую зубную щетку с длинной и теплой пластмассовой ручкой двух цветов – сверху синего, а снизу красного, но оставим щетку в покое и откроем шкафчик, в котором – как и предполагалось – Алехандро находит хорошо подобранную аптечку, включая, естественно, великолепное средство от головной боли, одну таблетку которого он немедленно отправляет в рот, стараясь делать все правой рукой, ибо от любого взгляда на левую (точнее – на ее запястье) голова вновь начинает раскалываться, но вот таблетка выпита, так что можно заняться туалетом, на чем пока мы и оставим Алехандро в покое.

Но ненадолго, ведь на часах уже без пяти двенадцать, а точность в отношениях с работодателями надо соблюдать, и Александр Сергеевич, съев в одиночестве свой завтрак, подходит к кабинету принцессы Вивиан, чувствуя облегчение от того, что боль отпустила и в то же время испытывая непонятную тяжесть в голове, да еще этот страх, что поселился в нем с самого утра, да этот шрам – но сколько можно говорить о том, что произошло, когда уже пора открыть дверь и предстать пред очи светлейшей герцогини Альворадо–младшей, очередной гвардеец салютует Александру Сергеевичу очередным палашом, дверь распахивается, и Вивиан Альворадо кратким кивком приветствует нового секретаря. И я впервые вижу принцессу Вивиан Альворадо.

И Александр Сергеевич Лепских располагается в своем секретарском кресле, открыв блокнот для записи и приготовив ручку с золотым пером, заправленную чернилами черного цвета.

И я слышу этот голос с низкой хрипотцой, который моментально начинает сводить меня с ума, ибо ведь точно так говорила моя жена Сюзанна, уготовившая мне столь странную судьбу.

И принцесса Вивиан начинает быстро диктовать Александру Сергеевичу письмо в департамент благодеяний, посвященное открытию еще одного благотворительного фонда, который она тоже решила взять под свой патронаж.

И Александр Лепских быстро чиркает золотым пером по голубоватым страничкам блокнота, оставляя на них тень от хрипловатого, низкого голоса принцессы.

И я понимаю, какое это счастье, не только слышать, но и видеть, и какая мне разница, что я нахожусь не в своем теле, а в чужом, хотя кто сказал, что оно чужое? Ведь это моя рука сейчас с уверенностью держит ручку с золотым пером, и это мое правое колено немного подрагивает от волнения, и это ко мне обращается с вопросом герцогиня Вивиан, вопросом, на который Александр Сергеевич отвечает без промедления.

– Да, – говорит Александр Сергеевич, – да, ваша светлость, я все сделаю немедленно!

Герцогиня (принцесса) Вивиан встает с кресла и уходит во внутренние покои, а Александр Сергеевич, отчего–то с мрачным видом, начинает исполнять поручение принцессы, которое состоит в том, что как можно быстрее необходимо подготовить все для отъезда в Тапробану, ибо Вивиан решила ехать сегодня, после обеда. Чем обусловлена эта спешка – нам с Алехандро знать не надо. Не положено. Так хочет их светлость. Ехать сегодня после обеда, все должно быть готово, все вещи собраны и погружены в машину.