Текст книги "Дело о радиоактивном кобальте"

Автор книги: Андрэ Маспэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

С полуопущенными веками, скрестив руки, г-н Дювивье выслушал меня, не прерывая до самого конца. Сперва я говорил несвязно, чувствуя стеснение от того, что нахожусь в кабинете, где я был только один раз: тогда я совершил не помню уж какой проступок, за который получил выговор директора. Большой письменный стол, дубовая панель по стенам, ковры – все напоминало мне, что я находился перед высшим начальством лицея. Однако мало-помалу я воодушевился моим собственным рассказом и выложил все: как нам пришла мысль провести розыски, наше посещение Шантрена и Сакле, ложный след, приведший нас к Даву, исчезновение Мишеля Перийе, положение в его семье и болезнь матери. Когда я дошел до розысков Мишеля Перийе и его признания, г-н Дювивье вынул носовой платок и смахнул слезу.

Закончив свой рассказ, я думал, что последует?

У г-на Дювивье был сосредоточенный вид, и он о чем-то задумался. Сорвиголова, безучастный к тому, что его ожидало, дремал в кресле, в то время как Мяч нервно ерзал на стуле. После долгой паузы г-н Дювивье, казалось, наконец вспомнил о нашем присутствии.

– Мои друзья, вы совершили ошибку, что раньше меня не предупредили, – сказал он, не повышая голоса. – Но что сделано, то сделано.

– Мишель Перийе совершил дурные поступки по доброму побуждению. Он достоин прощения при условии…

– Хорошо, мы об этом после поговорим! Мишель Перийе, где ты спрятал кобальт?

Я втайне вздохнул с облегчением. Я боялся грозы и даже кары. Но директор отнесся к происшедшему доброжелательно. Значит правильно, что я обратился именно к нему. Вопрос был поставлен Сорвиголове, чтобы вывести его из сонного состояния. Но и раскрыв глаза, Мишель так и не понял, что директору от него нужно.

– Соберись с силами, мой мальчик, – продолжал директор. – Успокойся! Радиоактивный кобальт может быть опасен для общества. Его необходимо изолировать как можно скорее. Что ты с ним сделал?

Погрузившись в кресло, Сорвиголова пошевелил губами.

– Громче, – сказал директор.

– Я закопал его в нашем погребе, – прошептал Сорвиголова.

– Как было – в свинцовом ящике?

– Да…

– Прекрасно, – сказал директор. – Это все, что я хотел узнать. А теперь, перестань себя терзать. Все устроится лучшим образом. Увидишь!

Добрая улыбка озарила лицо директора. Он снял телефонную трубку, коротко поговорил с заведующим хозяйственной частью лицея и, дав указания, попросил Мяча проводить Сорвиголову в спальню интерната.

– Ну, теперь – теплый душ, обильный завтрак и постель со свежим бельем. Все придет в порядок, мой мальчик…

Сорвиголова не реагировал, он спал.

Я остался наедине с г-ном Дювивье. Как бы не замечая меня, он снова набрал номер. Я понял, что он говорит с врачом-другом. Речь шла о г-же Перийе, о том, чтобы ее перевезли из Труа в Париж, в клинику Вильжуиф, и – об этой странной кобальтовой пушке, которая меня заинтересовала в разговоре с Сорвиголовой… Кончив, г-н Дювивье повернулся ко мне.

– Матье Галле, – начал он с несколько суровым видом. – Теперь время, чтобы ты раскрыл секрет – твой и твоих товарищей… Счетчик Гейгера находится по-прежнему у тебя?

– Да, г-н директор!

– Ты знаешь адрес Мишеля Перийе?

– Да, г-н директор.

– Очень хорошо. Теперь иди к товарищам. После урока отправляйся вместе с г-ном Лапрадом, твоим учителем физики, сначала домой за счетчиком Гейгера, после – к Мишелю Перийе, где вы выроете ящик с радиоактивным кобальтом. Но ты будешь беспрекословно слушаться г-на Лапрада? Обещаешь?

– Да! Обещаю!

– Хорошо. Какой сейчас у вас урок? Английский? Тогда беги – ты только немного опоздаешь.

Как только я затворил дверь, раздался телефонный звонок. Я дошел до конца коридора и намеревался спуститься по лестнице, как услышал голос Дювивье, обращенный ко мне.

Я. бегом вернулся.

– Еще минутку, – сказал директор.

Я был немного удивлен и взволнован, но добрые глаза г-на Дювивье меня успокоили.

– Только что мне звонил мой друг доктор Берлиоз. Он справлялся в Институте рака в Вильжуифе. Вот уже три дня, как г-жа Перийе находится там. Сейчас приступили к лечению, и есть благоприятный прогноз о возможности выздоровления.

– Теперь беги в спальный корпус. Если Мишель уснул, не буди! Но если душ и пища его вернули к жизни, сообщи ему добрую и приятную новость.

Я пробормотал благодарность. Мне стало так легко на душе! Я был счастлив потому, что мог сообщить Сорвиголове о судьбе его матери. Меня ветром вынесло из кабинета директора. Через три ступеньки я взбежал по лестнице, промчался, как беговая лошадь, через внутренний двор и вторгся в спальный корпус старшеклассников.

Консьержка встретила меня, приложив палец к губам. Сорвиголова принял душ, но отказался от завтрака. Я подошел к его постели. Он крепко спал, но и во сне поперечная складка прорезывала его лоб между бровей: раньше ее не было. Я почувствовал, что мой товарищ Мишель больше уже не ребенок. Но разве и я не изменился? Окружающий мир стал более осязаемым, полным возможностей и обещаний, еще едва пока расшифрованных, но властно меня влекущих.

* * *

Через три дня, в среду, в солнечный день, мы втроем вышли из автобуса, доставившего нас в Вильжуиф. Сорвиголова с букетиком фиалок дрожал от нетерпения. Сосредоточенный и доброжелательный Голова-яйцо, как всегда, старался его успокоить. Я же, смотря по сторонам, наслаждаясь всем для меня новым, готов был действовать…

На углу улицы жалкая харчевня с грязными окнами недоверчиво посматривала на возвышавшиеся напротив, построенные в новом стиле белые корпуса Института рака. Я, между прочим, узнал, что Институт рака, именуемый также Институтом Густава Русси, был одновременно центром исследований и больницей. Мы перешли улицу и вошли за решетку. Консьержка сказала нам, что приемный покой налево.

Зал, куда мы вошли, был ослепителен. Миловидные сотрудницы в безукоризненно белых халатах за стеклами своих окошечек любезно отвечали на вопросы посетителей. Написанная в ярких тонах фреска украшала зал. Остальные стены были более мягкого, голубоватого тона.

Вокруг столов стояло много удобных кресел.

По договоренности с директором лицея мы попросили директора Берлиоза нас принять. Этот врач был одним из сотрудников лаборатории изотопов, руководимой доктором Туберозом. Через десять минут к нам вышел еще не старый человек в белом халате. У него были тонкие черты лица, серые глаза, продолговатое лицо с волевым выражением.

– Так это вы три мушкетера, о которых меня предупредил г-н Дювивье? – строго спросил он.

Мы встали, и он поздоровался с каждым за руку.

– Я тоже когда-то учился в лицее Генриха IV, – сказал он мечтательно. – Хорошие были времена. О плохих забываешь, не правда ли? Вы сын г-жи Перийе? – не колеблясь, обратился он к Сорвиголове. – Не беспокойтесь, она поправится. Идите за мной, мы ее навестим.

Он шел впереди нас по коридору, который также был выкрашен в бледно-голубой цвет. По настоянию г-на Дювивье или, может быть, исходя из особых условий лечения, г-жу Перийе поместили в одну из отдельных небольших комнат, расположенных в глубине здания. Г-н Берлиоз постучал в дверь и открыл ее. Мишель помедлил мгновение и, забыв о нашем присутствии, бросился к матери, начал ее целовать. Голова его потонула в подушках больной. Г-жа Перийе, бледное лицо которой контрастировало с черными волосами южанки, не смогла сдержать волнения. Было ли ей известно о краже и бегстве ее сына? Не знаю. Еле сдерживая слезы, она шептала Мишелю ласковые слова.

– Пойдем, – тихо сказал нам доктор Берлиоз. – Оставим их одних. Показать вам лабораторию изотопов?

На это я и надеяться не смел. Тихонько притворив дверь, доктор Берлиоз повел нас. На первом повороте коридора я был поражен стрелой с надписью: «Кобальтовая пушка». Эта пушка преследовала мое воображение. Безусловно, она сыграла значительную роль и в болезненном воображении Сорвиголовы: этим, конечно, объясняется то, что он совершил кражу. Я уже собирался попросить объяснения у моего учителя физики г-на Лапрада, с которым мы отправились на квартиру Перийе. Но наше внезапное посещение и письмо директора создали для нас много осложнений помимо счетчика Гейгера, – нужно было найти место, где Сорвиголова спрятал кобальт, поэтому мне не удалось побеседовать с г-ном Лапрадом. Г-н Дювивье вернул ящик с кусочком кобальта в Комиссариат по атомной энергии и позвонил в полицию, где ему сообщили, что следствие будет прекращено. В тот же вечер Сорвиголова вернулся к отцу, и все, казалось, было теперь в порядке. Между тем, чтобы понять эту странную атомную историю, не мешало все же найти основное звено цепи.

– Скажите мне, г-н доктор, пожалуйста… Кобальтовая пушка…

– Да?

– Это действительно пушка?

– Да нет, – сказал доктор Берлиоз, и на его тонких губах появилось подобие улыбки. – Это название получил один из наших аппаратов, в котором используются гамма-лучи, испускаемые радиоактивным кобальтом, для лечения рака.

– Но почему она так названа?

– О, может быть, потому, что аппарат несколько напоминает пушку своей формой. Но мы уже пришли. Сами увидите…

Мы вошли в зал, где рентгеновский аппарат с потолка свешивался над постелью, куда кладут больного.

– Здесь, – сказал доктор Берлиоз, – определяют наличие опухоли посредством скрещенных, я бы сказал, рентгеновских аппаратов. Специалисты-рентгенологи рисуют на кальке место, куда направлены лучи, чтобы с максимальным эффектом воздействовать на опухоль. Затем лечащий врач определяет дозу и количество сеансов облучения.

К нам приблизился техник-африканец, прекрасное черное лицо которого превосходно сочеталось с белым халатом.

– Можно взглянуть на кобальтовую пушку? – спросил доктор Берлиоз.

С улыбкой, обнажавшей ослепительно белые зубы, техник привел в движение механизм толстой двери, напоминавшей знаменитые двери атомных реакторов в Сакле. В пустой комнате был установлен гигантский аппарат. Главными его составными частями были подвижной стол, на который кладут больного, и согнутая металлическая «рука», на конце которой находилось полушарие, содержавшее радиоактивный кобальт. Техник нажал несколько кнопок. Стол начал вертеться: рука, державшая полушарие, описывала в это время полукруги. Мы поняли, что испускаемые кобальтом гамма-лучи могли воздействовать на больного под тем углом, какой необходим.

– Скажите, г-н Берлиоз, так лечат г-жу Перийе? – спросил Голова-яйцо, очень внимательно осмотревший аппарат.

– Да, мой друг, – сказал доктор Берлиоз. – Мы лечим кобальтовой пушкой опухоли. Для наиболее глубоких опухолей, например рака легких, мы располагаем бетатроном, лучи которого проникают еще глубже.

Я оставался во власти мечты. Теперь я мог яснее восстановить драму. Сорвиголова знал, что его мать можно вылечить только посредством кобальтовой пушки. Но возможность положить больную в Институт рака отодвигалась со дня на день. Страх Сорвиголовы становился чем дальше, тем болезненней. На выставке во Дворце открытий кусочек кобальта должен был зачаровать моего товарища. По наивности он решил, что в его руках имеется возможность начать лечение радиоактивным кобальтом… И вот наступил момент, когда внимание всех было отвлечено в другую сторону…, непреодолимая сила толкнула его к экспонату…, и, уже не думая о последствиях своего поступка, Сорвиголова сунул ящичек с кобальтом, в свой портфель. Он не знал, увы, как опасно обращение с радиоактивными элементами, и, несомненно, не предвидел, что полиция, пресса и даже товарищи включатся в розыски вора. Он долго обманывал нас втихую. Но когда полиция начала проявлять рвение и забила тревогу, он перепугался и по глупости скрылся. К счастью, все обошлось лучшим образом, отчасти благодаря нам, но главным образом благодаря шагам, предпринятым чудесным человеком, нашим директором…

Голова-яйцо спросил, нельзя ли нам посмотреть бетатрон? Доктор Берлиоз ответил, что, к сожалению, это невозможно, так как сейчас там находятся больные.

– Бетатрон является ускорителем частиц? – спросил Голова-яйцо.

– Да, ускорителем электронов.

– Но почему применяют теперь радиоактивный кобальт или ускоряемые элементы вместо рентгена, как раньше?

– Это серьезный вопрос, – сказал доктор Берлиоз, и его серые и холодные, как сталь, глаза, приобрели более живой оттенок. – И вот почему: наблюдение показало, что гамма-лучи более энергичны, легче проникают вглубь. При достаточной ионизации терапевтический эффект получается только при проникновении на несколько сантиметров. Таким способом можно добиться, чтобы воздействию подверглись те или иные пораженные клетки.

– Но, доктор, когда приближается такой источник радиоактивности, как кобальт, люди подвергаются риску белокровия и смерти, а вы применяете те же самые лучи для лечения?..

– г– Это объясняется природой заболевания. Конечно, пораженные раком клетки разрастаются быстро и беспорядочно. Они-то более восприимчивы к радиации, чем здоровые клетки, в которых разрастается опухоль. Таким образом, принцип лечения заключается в том, чтобы правильно дозировать количество лучей, необходимое для разрушения раковых клеток, но чтобы радиация была не особенно опасной для здоровых клеток.

– Вы сказали «не особенно опасной», значит, все же опасность есть?

– Да. Радиация не безразлична для организма. Поэтому мы стараемся по возможности концентрировать излучение на самой опухоли, изолируя окружающие клетки. Так, на больного, подвергающегося действию излучения от бетатрона, мы надеваем резиновый корсет. На корсете мы рисуем метку и направляем поток электронов непосредственно на опухоль.

– Но отчего, – спросил Голова-яйцо, – пораженные клетки более восприимчивы к излучению, чем нормальные?

– Мой мальчик, вы затрагиваете узловую проблему. Эта относительная восприимчивость доказана на опыте. Но если бы мы точно знали, почему гамма– или бета-лучи действуют таким отборочным образом, может быть, рак был бы уже побежден…

Мы были счастливы, что увидели собственными глазами кобальтовую пушку. Доктор Берлиоз дал нам понять, что надо вернуться к г-же Перийе и Мишелю. Время посещения кончалось.

Когда мы снова увидели Сорвиголову, он улыбался. Сидя у постели, он держал руку матери. Прекрасные черные шелковистые волосы г-жи Перийе разметались по подушке. Ее несколько удлиненные глаза излучали нежность. Принесенный Мишелем букетик фиалок стоял в стакане с водой на столике, рядом с подушкой больной. Г-жа Перийе смотрела на Мишеля со слезами умиления. Что-то неожиданное, должно быть, произошло между матерью и сыном во время нашего отсутствия, между ними возникло нечто большее, чем нежность, – взаимная тайна.

Мы попрощались с доктором Берлиозом и г-жой Перийе. По дороге к остановке автобуса Сорвиголова показал нам ласточку, делавшую в полете зигзаги низко над мостовой.

– Впервые в этом году я вижу ласточку, – сказал он и дружески обнял нас за плечи. – Моя мать выздоровеет, друзья мои? – спросил он, ликуя.

– Наверняка! Доктор Берлиоз это утверждает.

– Но это еще не все, – ликовал Сорвиголова. – Это еще не все, – повторил он тихо, как бы по секрету. – После выздоровления мама вернется в Париж и будет жить с нами. Она мне это обещала.

Нас несколько удивила радость Сорвиголовы. Мы не могли себе представить наших матерей, живущих где-то вдали от нас. Но вдруг мы поняли эту радость после отчаяния, и у нас сжалось сердце от страха и сострадания.

ЭПИЛОГ

В это воскресенье партия в волейбол в Жиф-сюр-Иветте прошла при капризном солнце, скрывавшемся за облаками. Она была ожесточенной, и команда, где Мяч и я были в защите, была побита беспощадно. Наш счастливый соперник г-н Кудерк ликовал. Наоборот, Голова-яйцо, который наблюдал матч в кругу женщин и детей, был опечален. Меня забавляло то, до какой степени Голова-яйцо начал переживать наши достижения и неудачи. Его интерес к спорту возрастал, можно сказать, в той же степени, как мой – к физике. Я втайне решил заставить его испробовать силы в волейболе, чтобы он окреп физически. Мое дружеское чувство к нему росло с каждым днем, и ничто меня так не радовало, как то, что, занимаясь спортом, он избавится от природной хилости, делавшей его неловким и немного смешным.

Я знакомился с привычками г-на Кудерка. Я просил Франсиса передать отцу, что мы хотели бы побеседовать с ним во время завтрака. Мы не только должны были ему возвратить счетчик Гейгера, – который он нам так любезно одолжил, но у нас был по отношению к этому хорошему человеку и ученому моральный долг. Мы хотели ему сообщить о наших приключениях и рассказать, как мы воспользовались счетчиком. Как и в последний раз, мы увидели, что г-н Кудерк вышел из дому, куда-то направляясь. Мы побежали ему навстречу, Франсис – вместе с нами.

– Вы, кажется, хотите со мной побеседовать? – спросил он нас с хитрецой в глазах.

– Да, мсье Кудерк.

– Но мне нужно съездить в Сакле…

– О, если бы вы могли нам уделить…

– Пожалуйста! Я вижу, что у вас на уме! Тем хуже, если я вам привил дурные привычки. Но вы привезли мне счетчик Гейгера?

– Да, мсье Кудерк!

– Отец, – сказал Франсис, – можно нам поехать вместе с вами?

– Конечно, малыш, – сказал г-н Кудерк.

Я побежал за счетчиком, и через несколько минут мы двинулись в Сакле, сопровождаемые восторженными напутствиями оставшихся в Жифе.

– Мсье Кудерк, – сказал я, когда мы отъехали. – Пора рассказать вам, для чего нам был нужен счетчик Гейгера. Мы еще раз просим прощения, что пошли на хитрость в отношении вас. В общем мы сбились с дороги – долго заблуждались.

Не обращая внимания на удивление г-на Кудерка, я начал ему рассказывать все наши приключения от «а» до «зет».

Мой рассказ произвел на ученого большое впечатление. Но когда я дошел до обстоятельств, при которых мы нашли Сорвиголову, рассказал о болезни его матери, г-н Кудерк повел машину по обочине дороги и приглушил мотор, чтобы яснее слышать. Когда я кончил, ни он, ни его сын не проронили ни слова. Молчание длилось несколько мгновений, после чего г-н Кудерк включил скорость.

– Да, мои друзья, – сказал он, – вы смышленые птички. Я поздравляю вас с приемами, какими вы вели следствие. Это был смелый замысел. Тем не менее вы могли бы мне сказать правду. Я бы вам помог…

– Надеюсь, что вы не сердитесь, мсье Кудерк. Мы снова просим извинения. Вы нам очень нравитесь, вы знаете…

Г-н Кудерк улыбнулся мне, и я увидел, что от волнения его розовое лицо стало пунцовым.

– Нет, – сказал он. – Я не сержусь… Но во многих отношениях у вас не хватило благоразумия, даже решительности, чтобы довести дело до конца. Вы знаете, что люди науки посвящают свою жизнь поискам истины. Если вы хотите когда-нибудь стать учеными, надо быть правдивыми даже в повседневных делах, даже в вашей личной жизни. Мир, в котором мы живем, нуждается больше, чем когда-либо, в искренних людях, в рыцарях без страха и упрека. Цель не оправдывает средств. Правда священна. Только она выведет человека с бездорожья…

Мы подъехали к знаменитой заставе. На этот раз г-н Кудерк должен был довольно долго вести переговоры, чтобы нас пропустили. Я понял, что это мое последнее посещение Атомного центра, и мне предстоит много трудиться, чтобы стать физиком, если хочу снова сюда вернуться…

– Да, – сказал г-н Кудерк, – этот человек прав. Если бы все поступали, как я, мы должны были бы принимать толпы школьников. Хорошо. Поскольку мы уже здесь, я хочу вас повести прямо к моему другу Курбуазье, который руководит нашим биологическим отделением.

– Разве там применяют изотопы, как в лаборатории Института рака? – спросил Голова-яйцо.

– Да, – ответил г-н Кудерк, – однако здесь изучают все виды воздействия излучения на живые организмы. В биологическое отделение входят многочисленные лаборатории физиологии, биологии, гистологии – последняя отрасль знания посвящена, как вы знаете, формам живой материи, и т. д. Наконец, при отделении имеется настоящая образцовая больница, где, как в Вильжуифе, лечат и исследуют раковые заболевания.

Так как было воскресенье, в импозантном здании биологического отделения было пусто. Однако г-н Курбуазье был в своем кабинете и просматривал журнал научных наблюдений.

– Значит ты тоже, – сказал г-н Курбуазье, – принимая у себя гостей, занимаешься наукой по воскресеньям? Но ты окружен сменой…

– Ах, если бы ты только знал, на что способна эта смена, – подал реплику г-н Кудерк. – Я хотел бы, чтобы ты показал этим мальчикам опыт, который я видел у тебя позавчера…

– В связи с этим я нахожусь здесь, – сказал г-н Курбуазье со вздохом. – Но может быть у «смены» есть ко мне какие-либо вопросы?

Голова-яйцо и я переглянулись. Мы научились всё понимать с полуслова и без слов.

– Один вопрос, – сказал Голова-яйцо. – Как применяют радиоактивные изотопы в биологии?

– В общем, – ответил г-н Курбуазье с характерным для него оттенком иронии, – вы хотите, чтобы я рассказал вам в двух словах то, что я постиг за двадцать лет? Хорошо. Попробуем! Знаете вы, что такое радиоактивные изотопы?

– Мы это знаем благодаря г-ну Кудерку, – ответил Голова-яйцо. – У изотопов те же химические свойства, что у элементов, которым они соответствуют, но у них различные физические свойства. Это объясняется тем, что изотопы одного элемента отличаются друг от друга только числом нейтронов, число же протонов одинаково.

– Мой дорогой, – сказал г-н Курбуазье, – у тебя блестящие ученики. Ну, хорошо! Значит, вы поймете, что если ввести в организм радиоактивный иод, то он будет участвовать во всех биохимических изменениях, как и обычный. Но, так как он обладает дополнительным физическим свойством – радиоактивностью, мы можем проследить эти изменения при помощи счетчиков, а также непрерывно наблюдать за атомами йода в живых организмах. То же происходит, когда вводят радиоактивные фосфор, уголь, железо, мышьяк, натрий. Поэтому радиоактивные элементы, применяемые в биологии, называют «мечеными атомами»; благодаря им в физиологии и биохимии достигнут поразительный прогресс.

– А находят ли сделанные вами открытия применение в медицине? – спросил я, думая о болезни г-жи Перийе.

– Конечно! Успехи в изучении физиологии и биохимии помогают в борьбе с болезнями. Больше того! Мы изучаем здесь непосредственное влияние радиации на организм. Не одни мы этим занимаемся. Возражения против пересадки больному целого организма, отделенного от живого существа, определялись тем, что это вызывало появление неких антител, обладающих защитными свойствами и мешающих оживлению в организме чужеродного тела. Антитела, весьма полезные в борьбе организма против микробов, противопоставлялись показному прогрессу в области хирургического вмешательства. Теперь мы умеем посредством дозированной радиации нейтрализовать действие антител, начиная с пересадки: для оперируемого организма они вреда не приносят. Таким образом мы в состоянии пересадить целую вену или спинной мозг. Завтра, может быть, нам удастся пересадить печень, а там – и сердце…

– Нет, это правда, – сказал г-н Курбуазье, – вы для того и пришли… так следуйте за мной!

Выйдя из кабинета, он повел нас в одну из лабораторий, расположенных по коридору. Я едва имел время оглядеть все многочисленные колбы, приборы и аквариумы, где плавали красные рыбы (и тритоны, как мне показалось), когда мы остановились около стеклянного сосуда с отходящими от него трубками, ведущими к другим сосудам.

– Вот, – сказал директор биологического отделения. – Вот этой штуке – ни живой, ни мертвой – я отдаю все мои воскресные дни…

Мы подошли ближе. Сосуд был наполнен бесцветной жидкостью, где – о, чудо! – маленькое куриное сердце – голое, изолированное – билось, как живое. Как живое… Нет, оно было живым, оно пульсировало уже много дней, искусственно питаемое жидкостью, в которую было погружено и которая заменяла кровь. Я безмолвно глядел на него и признаюсь, что объяснения г-на Курбуазье были выше моего понимания.

Да, я уже не размышлял, охваченный странным чувством. Когда я наблюдал за не перестававшим биться, мужественным и одиноким сердцем, я рисовал себе величественное будущее науки и меня охватывала дрожь. Я был в восторге, и между тем печаль сжимала мое сердце. Я ликовал, и у меня немного кружилась голова.

В моем мозгу шевелился вопрос, который я еще не умел сформулировать.

Между тем Голова-яйцо, на лице которого было написано волнение, несколько раз взглянул на меня. Состояние его души было близко моему, так как он наклонился и прошептал мне на ухо:

– Есть ли у тебя сердце, Родриг?[15]15
  Цитата из «Сида» Корнеля. – Прим. пер.


[Закрыть]

– Если у тебя оно есть, – прошептал я в ответ, – то мы его однажды пересадим…

Между тем мучивший мое сознание вопрос принял форму: «Пересадить человеческое сердце, да… Но сумеет ли наука помочь победе любви, мужества, добра?».

Если бы хотя один из моих новых друзей-ученых мог ответить на этот вопрос…