Текст книги "Дело о радиоактивном кобальте"

Автор книги: Андрэ Маспэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В маленьком тихом кафе, за театром Одеон, – чем-то средним между чайным салоном и кондитерской – мы обычно собирались после занятий, чтобы, лакомясь меренгами и пирожными с кремом, обсудить наши дела. Пожалуй, трудно в Париже найти более укромное место, чтобы полакомиться. Для нас позолоченные канделябры, фрески на потолке, украшения конца XIX века таили невыразимое очарование. Вся эта старина как бы подчеркивала нашу молодость и многое, что предстояло нам в будущем. Это чувство достигало своей полноты, когда мы наблюдали за старыми дамами в экстравагантных шляпах и антикварами этого уголка Парижа, влюбленными в первопечатные книги и в бронзу веков, – завсегдатаями, приходившими поболтать за чашкой чая.

Владелица кафе, г-жа Тереза, дама с совершенно седыми волосами и розово-конфетным лицом, знавшая в прошлом лучшие дни, опекала нас по-матерински и смотрела на нас всепрощающим взглядом. Шумная веселость ей не только не мешала, а нравилась. Наша небольшая компания захватила заднюю комнату кафе. Сорвиголова и Мяч, привыкшие поступать, как захочется, даже не стеснялись готовить уроки, пристроившись к какому-нибудь столику.

Я видел г-жу Терезу разгневанной только однажды, когда Сорвиголова дерзнул подразнить ее кошку, спавшую возле кассы-автомата.

У г-жи Терезы было еще одно достоинство: она была искренней. Так, увидев нас в час, когда, по ее предположению, нам следовало заниматься переводами английского, она, насупив брови, спросила, что случилось. Будучи уверена, что мы увиливаем от посещения уроков, она высказала нам свое порицание, добавив, что пирожные подавать в такое время не будет, чтобы не перебить нам аппетита.

Сдерживая смех, мы дали ей высказаться и тотчас же вернулись к интересовавшему нас делу.

– Вы заметили, – сказал Боксер, наклонившись к нам, – он два раза посмотрел в нашу сторону…

– Кто?

Да, директор, конечно! Он как бы хотел сказать: вот, где собака зарыта.

– Вы действительно предполагаете, что вор – ученик нашего класса? – спросил Голова-яйцо, то есть Амио Долен.

Этот зубрилка не принадлежал к нашему клану. Его присутствие в нашей компании объяснялось исключительно событиями дня. Но разве к нему тоже не приходила полиция? В наших глазах эта существенная деталь приближала его к нам, заставляя забыть о его школьных наградах за успехи.

– А что по-твоему, – возразил ему Сорвиголова, – могли прикарманить кобальт ребята, находившиеся на другом конце Дворца открытий?

– Правда, наш лицей находился во время демонстрации кобальта как раз возле стенда… – уступил Голова-яйцо. – Но в общем не один же наш класс там был…

– Да, именно мы, второклассники, находились ближе всего, – отрезал Андрэ Мелио, успехи которого в баскетболе определили его прозвище «Мяч». – Да, мы и никто другой, – повторил он настойчиво. – Невозможно выйти из…

Откинув назад свою курчавую голову, он подозрительно посмотрел на Долена.

– Я спрашиваю тебя, – продолжал Мяч тоном заправское го следователя, – почему ты начинаешь пришивать других?

– Что? На что ты намекаешь, – пробормотал Голова-яйцо. – Уж не думаешь ли ты…

– Я ничего не сказал, – смягчился Мяч, скривив губы. – Но надо подумать. Ты первый ученик… Тебя же подозревал инспектор, явившийся допрашивать сегодня утром?

– Это так, – поддержали остальные, отчасти, чтобы насолить Долену, отчасти, как, например, Мяч, заинтригованные тем, что Голова-яйцо мог быть заподозрен.

Долен переводил свой взгляд с одного на другого, покачивая своей слишком большой для такого тщедушного тела головой. Грусть излучали его серые глаза с покрасневшими воспаленными веками.

– Инспектор? – сказал он. – Что же, он рассуждал, как вы. Так как Долен основательно знает физику, хорошо в ней разбирается, то, может быть, он и позволил себе позабавиться и стибрил радиоактивный кобальт.

Стибрил? – передразнил его Боксер. – Это, старина, только твои собственные домыслы!

Добродушный Боксер, не располагавший никакими доказательствами, кроме давнего враждебного отношения к Долену, раскрыл рот и начал едко критиковать тех, кто был силен в области физики.

– Того, кто совершил преступление, – взорвался он, сжимая кулак, – надо арестовать! Мне неохота подыхать по той причине, что некий сумасброд забавляется тем, что уничтожает мои кровяные шарики своим радиоактивным железом.

Хотя можно было возразить Боксеру, нужно согласиться, что он выражал общие чувства. Но меня раздражало, что они бестолково перебранивались вместо того, чтобы действовать.

Правда, в течение некоторого времени у меня вертелась в голове мысль, которая, если бы ее одобрили мои друзья, могла стать плодотворной.

– Слушайте, мои сокровища, – сказал я. – Что, если прекратить спор неизвестно с кем и о чем, а самим разыскать вора?

– Он все уже разыскал, – огрызнулся Боксер. – Надо быть Головой-яйцом, чтобы стибрить кобальт! Уф!

– Брось трепаться! – возмутился я. – Я говорю вам серьезно. Что, если мы возьмемся за розыски?

– Настоящие? Как полицейские сыщики? – спросил Сорвиголова, всегда готовый схватить на лету забавную мысль.

– Настоящие! Конечно, по нашим возможностям.

– Блестяще! – воскликнул Маленький Луи, сверкая глазенками. – Мой дорогой Комар! Я в последнее время думал о твоем закате, но каюсь – есть у тебя еще порох в пороховнице!

– И нужно будет отгородиться от полиции, – добавил с энтузиазмом Жан Луна, обычно тяжелый на подъем.

В шумном одобрении Маленького Луи и Жана Луны, как мне показалось, была некоторая и личная заинтересованность. Строгий отец Маленького Луи всегда наставлял его: «Веди себя хорошо и иди прямой дорогой». Очевидно, Маленький Луи опасался посещения полиции и соприкосновений с ней по семейным соображениям. И для него было особенно важно обнаружить преступника до прихода полиции, чтобы отвести угрозу отцовского гнева.

– Ладно, – сказал я. – Значит, вы согласны с моим предложением?

– Да, да, – ответили хором товарищи.

– В таком случае следует наметить план сражения…

– Мне кажется, – сказал Долен скромно, – надо прежде всего ограничить поле наших исследований…

Хотя это было сказано несколько витиевато, замечание не было лишено здравого смысла. Ясно, что мы не могли вести следствие по делу сотен учеников лицея Генриха IV. Мы должны были выбрать нескольких. Но каким критерием, какой гипотезой руководствоваться? Став перед этим первым и тяжелым затруднением, мы молча глядели друг на друга: опустились носы, потускнели глаза. Мы были в замешательстве.

Решившись наказать нас за непосещение школы, г-жа Тереза демонстративно усадила за соседним с нами столиком только что вошедшую чету англичан. Этим она будто бы хотела сказать: «Ах, вы так. Ну, теперь задняя комната не будет уже в вашем полном распоряжении…». Мы из гордости не хотели что-либо ей доказывать, а посторонние стесняли нас. Но мы быстро поняли, что они не понимают французского языка.

Англичанин, важный, со щеками кирпичного цвета и воинственными усами, напоминал офицера британской армии; жена его, остриженная под мальчика, держала на руках злую комнатную собачонку и дружелюбно нам улыбалась. И мы, не обращая на нее внимания, продолжали обсуждать вполголоса нашу программу действий.

– Я знаю! – сказал Маленький Луи, хлопнув себя ладонью по лбу. – Надо прежде всего выяснить причины…. понять, почему мальчик совершил кражу…

Маленький Луи был на верном пути, и я был огорчен, что эта идея не пришла мне первому.

– Правильно, – поддержал Голова-яйцо. – Нам нужно узнать причину кражи. А, может быть, вор действовал не один…

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я.

– Я думаю, он мог совершить кражу для кого-то… Он, наверное, был своего рода исполнителем…

– Значит надо, – перебил Маленький Луи, – порыться в биографиях наших товарищей и посмотреть, нет ли в их прошлом…

– Следует также выяснить профессии родителей, – прервал я. – Может, у какого-то взрослого было желание…

Сорвиголова своим курносым носом втянул воздух, как гончая перед тем, как пуститься по звериному следу.

Мы расхохотались, но Боксер, у которого были всегда непредвиденные реакции, рассердился:

– Хватит шуток! – закричал он. – Ведем мы следствие или нет? Держите себя как следует.

Он бросил взгляд на англичан, которые, не обращая на нас внимания, маленькими глотками пили ужасающе черный чай, и продолжал более спокойно:

– Вот что я хотел бы знать, для чего нужны «радиоактивные субстанции»?

И произнося слово «субстанции», он вытянул губы и сделал такую гримасу, будто само слово было радиоактивным.

Я задумался над вопросом, который действительно стал сердцевиной проблемы. Я был в затруднении, почувствовав себя полным невеждой, но я не хотел в этом прямо признаться, как было в иных случаях, и промолчал. На этот раз так было лучше. Мысль о розысках воодушевляла меня и возбуждала мою энергию. Задача состояла в том, чтобы любой ценой закрепить за собой руководство операцией. Я попросил слово, чтобы изложить наш план и распределить роли. Я подсознательно брал на себя ответственность руководителя и даже шел дальше: приглушив мою инстинктивную враждебность к Голове-яйцу, я назначил его техническим советником, выдержав бой с остальными.

Это была разумная политика, так как отныне во главе отряда «сыщиков», который признал меня шефом, я должен был иметь при себе человека, разбирающегося в научной стороне вопроса лучше меня. Короче говоря, я сумел взять инициативу в свои руки, воодушевить ребят, заставить считаться с моей волей, сам немало удивленный ростом моего влияния на одноклассников.

Мы наметили, наконец, что делать дальше, и разошлись по домам. Теперь каждый знал, что ему делать. Мы условились о встрече у меня послезавтра, то есть в воскресенье. Я надеялся уговорить мою маму приготовить сладости – мне и моим товарищам. Я рассчитывал, что если мне удастся как следует угостить товарищей, то это тоже поможет упрочить мое влияние на них. Развитие событий показало, что я был прав…

Когда мы расстались у памятника Дантону, за мной увязался Голова-яйцо и побежал рядом со мной.

– Что тебе нужно? – проворчал я.

– Я… я хотел тебе сказать, – пробормотал он, – я очень доволен, что ты назначил меня техническим советником…

– Вот как! – ответил я. – Но почему? Я думал, что ты на нас злишься…

– Ты ошибаешься, Комар!

– И прежде всего, не называй меня Комаром. Называй меня Галле, в крайнем случае – Матье…

– Но другие же тебя называют так…

– Другие это другие, а ты это ты, – оборвал я его грубо.

Голова-яйцо опустил свою яйцеобразную голову.

– А я думал… – прошептал он.

– Что ты думал? – отрезал я.

– О, ничего! – вздохнул он. – Тем хуже! Не имеет значения! Прощай…

Он помахал мне рукой и удалился мелкими шажками. Я пожал плечами. Голова-яйцо вообразил, что если в нем есть нужда..

– Комар! – неожиданно донесся до меня его голос. – Если ты хочешь, решение сегодняшней геометрической задачи… Конец фразы потонул в шуме улицы.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В минуты нежности мой отец называет мою мать «газелью». Я никогда не видел газели, но я представляю себе, что это род лани, и в данном случае это слово чудесно ей подходит. Шатенка, с большими светло-карими глазами, легкая и трепетная, она действительно напоминала лань. Моя мать – существо, от которого всегда можно ждать неожиданностей. То она меня защищала от нападок отца, то бранила за плохие отметки. Действительно, никогда не знаешь, с какой стороны к ней подойти.

Я поступил немного легкомысленно, пригласив моих товарищей. Что, если мать – поди, угадай ее настроение! – не захочет принять и угостить? Это было бы ударом по моему авторитету, и прощай планы на шефство… Я пустил в ход все мое обаяние, чтобы ее уговорить, не забыв вскользь упомянуть, что придет и Долен, наш первый ученик. Долен больше, чем мое подлаживание, спас положение. Его репутация подействовала на сердце моей матери, как «Сезам, отворись!». Любопытно наблюдать, как родители воображают, что школьные добродетели хорошего ученика могут каким-то образом воздействовать на их сына-лентяя.

Таким образом, благодаря присутствию Амио Долена мы смогли вкусить роскошное угощение: шоколадные шарики, яблочные пирожные, приготовленные моей матерью, и воздушное печенье. Весело усевшись вокруг моего рабочего стола, покрытого по этому поводу синей скатертью, мы начали с восхваления лакомств, которые Моника внесла в комнату. Я констатировал это с тайным удовлетворением: мой авторитет среди товарищей возрастал на глазах. Когда же я поставил одну из последних пластинок Жильбера Беко, это вызвало общий восторг.

Однако, когда Боксер вынул сигарету, я должен был возразить, опасаясь, что наша Моника своим острым нюхом уловит запах табака. Боксер не настаивал, тем более, что он курил больше для форса и не без того, чтобы не почувствовать каждый раз тошноту.

Создавая таким образом благоприятную обстановку, я не забывал о деловой стороне нашей встречи. Выбрав подходящий момент, я попросил Монику убрать со стола, остановил патефонную пластинку и, приняв торжественную позу соответственно такому важному собранию, объявил, что начинается «рабочая часть» встречи.

И скоро выяснилось, что мои «сыщики» блестяще дебютировали в новой для них области, ловко ставя вопросы по поводу других наших одноклассников.

Почти каждый из нашего небольшого отряда смог сообщить что-то интересное. Мы вместе совершили проверку со всех сторон, и нужно отметить, что наш технический советник Голова-яйцо поразил нас глубиной своих технических познаний.

Вот к какому заключению мы пришли в предвидении дальнейших шагов:

1. Ни один из опрошенных учеников не мог быть прямо заподозрен. Никого по каким-либо индивидуальным особенностям нельзя было заподозрить в совершении кражи.

2. Некоторые отнеслись к расспросам так раздраженно, что их поведение могло показаться подозрительным.

3. Родители нескольких учеников по своей специальности соприкасались с физикой и даже с радиоактивными элементами.

Так мало-помалу путем отбора мы остановились на трех именах. Первым был Франсис Кудерк; мы были поражены, узнав, что он сын выдающегося физика, работавшего в Атомном центре, в Сакле. Я сказал «поражены» не только потому, что мы раньше этого не знали, а это обстоятельство подкрепляло наши подозрения: Франсис считался самым сильным учеником в области истории, что было особенно странно, поскольку он был отпрыском представителя точных наук. По предложению Головы-яйца мы остановились еще на одном имени г-на Дьедоне, отца нашего товарища Мишеля, который был специалистом по болезням щитовидной железы. Сам-то Мишель понятия не имел, ни где находится железа, ни о ее функции. Голова-яйцо сообщил нам, что она находится близко к горлу и что ее недоразвитием обусловливается появление зоба и идиотизма, а повышенная функция ее вызывает нервозность и дрожь, не говоря уже о том, что из орбит выкатываются глаза. Эти подробности нас мало обрадовали. Но мы насторожились, когда Долен-«Золотые уста» нам рассказал, что физиологи и, несомненно, Дьедоне, изучают щитовидную железу при помощи радиоактивных изотопов. Наконец, мы присоединили, для очистки совести, отца Клода, г-на Даву, инженера-электрика, служившего в компании Сен-Гобэн, а точнее на заводе Шантрен. Правду сказать, мы не видели связи между электроникой и радиоактивностью, даже в промышленности (и в этом Голова-яйцо ничем от нас не отличался); но разве не об электронах шла речь в обоих случаях? Надо было во всем разобраться.

Таким образом, рассмотрев различные данные, которые помогли бы нам избрать правильный путь при наших розысках, мы наметили наш план. Мы должны были: 1) «прощупать» трех наших товарищей: Франсиса, Мишеля и Клода; 2) попробовать тем или иным образом встретиться с их родителями; 3) побывать там, где последние работают, чтобы узнать, какое применение может найти радиоактивный кобальт в их деятельности, и собрать у сослуживцев данные о подозреваемых нами лицах.

Запечатлев эти параграфы на бумаге, я в раздумье запустил пальцы в свою шевелюру: несомненно, наше следствие наткнется на препятствия; Как повстречаться с физиками, физиологами и другими специалистами? И, кроме того, как проникнуть в их лаборатории и на заводы? Короче, как узнать истину?..

В этот момент Моника открыла дверь, чтобы сообщить мне, что «по указанию мадам» ей поручено провести ко мне… мою кузину Бетти! Не было времени сдержать мое стремительное бешенство и что-то придумать: кузина вторглась к нам.

Вот как! – воскликнула она. – У тебя сегодня собрался народ! Здравствуйте, господа! – продолжала она, не обращая внимания на мой холодный прием. – Так как мой любезный кузен манкирует своими обязанностями, я сама вам представлюсь: Элизабет Керруэль, к вашим услугам! (Моя кузина сделала реверанс). Да ты, Матье, председательствуешь?..

Какой же я болван! Я забыл о Бетти, этом Дамокловом мече, висящем надо мной по воскресеньям! Кузина явилась совсем некстати, и мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не высказать ей это.

Но Бетти старалась не замечать моего настроения, а мне хотелось послать ее к черту, да и мои дорогие товарищи, далеко не разделявшие моих чувств, казалось, были восхищены неожиданным визитом. Как только Бетти представилась, тяжеловес Боксер церемонно встал и пожал ей руку с поклоном, будто моя кузина была по крайней мере фрейлиной английской королевы. Мяч откинул назад свои романтические кудри и начал позировать перед Бетти. Нечего говорить и о Сорвиголове! Он нашел выход из тяжелого положения:

– Очень мило, мадемуазель, что вы пришли, – сказал он. – Я заметил вас еще во Дворце открытий… Я тогда даже назвал вас одной из звезд первой величины… Матье – свидетель!

Не говоря уже о том, что Сорвиголова врал в открытую, – он тогда назвал девушек «туманностями», – я находил его лесть безвкусной. Но Бетти – тонкая бестия, которой уксус нравился больше меда, – нахмурила брови:

– Господа, не думайте, пожалуйста, что вы все обязаны говорить мне комплименты. По-моему, вы все заняты подготовкой какого-то проекта…

– Так что, одно из двух: или я лишняя и в таком случае я уйду, или вы введете меня в курс дела. Между прочим, если это заговор или что-то серьезное, то я – в противоположность мнению моего кузена – умею блюсти тайну. Да, блюсти тайну. Отлично! В чем же дело?

Напрасно я, стоя за спиной Бетти, подавал различные знаки. Мои товарищи вылупили глаза на мою грациозную кузину. И то, чего я опасался, свершилось:

– О, – сказал Боксер с притворной скромностью, – нет никакого заговора. Но дело – интересное! Мы ведем следствие о пропавшем кобальте..f

Я поднял руки к небу и молча опустился на стул.

– Как это интересно! – воскликнула Бетти, хитро взглянув на меня. – Следствие! Вот оно что! И кого же вы подозреваете?..

Мои товарищи поняли, что совершили серьезную ошибку. Они, чувствуя себя неловко, колебались. Но было уже поздно!

– Продолжайте, – сказал я, взбешенный, – так-то вы умеете. держать язык за зубами! Продолжайте! Чего медлите! Выкладывайте все…

Бетти обернулась ко мне. Она поняла, что подошла уже вплотную, нет – уже проникла в тайну…

– Не сердись, Матье, – сказала сна, придав умоляющее выражение своей красивой мордочке. – Клянусь, что не скажу никому ни слова. Почему бы вам не доверить мне секрет? Впоследствии такая девушка может оказаться очень полезной.

– Действительно, – заметил Мяч. – В шпионских романах всегда есть женщины, которые…

– Ты бы лучше помолчал, – отрезал я вне себя.

Наступила тяжелая минута. Каждый что-то обдумывал в тишине, не решаясь ее нарушить. Я смерил кузину ледяным взглядом.

Это была дурочка в роли Маты Хари[2]2
  Известная немецкая шпионка времен первой мировой войны. – Прим. ред.


[Закрыть]. Она, с ее тонкими ножками, подвижной и красивой мордочкой, скорее напоминала примерную девушку, сошедшую со страниц мадам де Сегюр. Не говоря уже о том, что, если ей доверить детали нашего следствия, она может сообщить их моей матери.

– Слушай, – сказал Мяч, машинально поправляя свой галстук. – Что сделано, то сделано. Мы рассказали ей или слишком много, или слишком мало. Лучше пусть она принесет клятву, и мы расскажем ей все…

Безусловно, Мяч был прав. Отступать было поздно. Благоразумие диктовало, что надо связать Бетти клятвой; это нам помогло бы. В крайнем случае «нейтрализовать» ее. Сорвиголова и маленький Луи держались того же мнения. Я упорно колебался, но под конец согласился.

Бетти, сгорая от любопытства, готова была поклясться в чем угодно, дать нам любые обязательства, даже остричься в случае необходимости, только бы мы ввели ее в курс наших дел. После некоторых предложений и контрпредложений мы потребовали от нее поклясться ее младшей сестренкой Алисой, которую она обожала. Она согласилась и торжественно поклялась блюсти тайну. Но я не лишил себя удовольствия перечислить все опасности – от коклюша до облысения, которые угрожали Алисе, если бы Бетти вздумала или решилась нас предать. Так благоразумно ее запугав, я наконец поделился с ней всем, что было связано с нашими розысками, в частности, сообщил о подозрениях в отношении наших товарищей Франсиса, Мишеля и Клода, учитывая профессию их родителей.

После короткого изложения, сделанного мной убежденным и авторитетным тоном, я увидел, что Бетти презрительно сложила губы. Она молчала, но я читал ее мысли, как в раскрытой книге. Несомненно, она считала, что наше пока еще только начинающееся следствие не стоило торжественной клятвы, которую мы с нее взяли, и ей казалось, что она глупо попалась. Маленькая волевая морщинка прорезала ее переносицу. Бетти нахмурилась, думая, чем бы нам отплатить.

– Все это очень хорошо, – сказала она наконец, протягивая бархатную лапку. – Конечно, я вам помогу, чем смогу. Но для начала я бы хотела узнать, чем занимаются и ваши родители?

Мы в смущении переглянулись. Такая идея могла возникнуть только у девчонки, решившей рассорить нашу мальчишечью компанию. Первым нашим порывом было с возмущением отвергнуть подозрение, задевающее нашу честь и самолюбие. Но мы могли ей противопоставить только легковесные декларации о взаимном доверии. Бетти не сдавалась, и мы должны были согласиться, что сомнение, как система, было законом в любом расследовании, достойном этого имени. Для того чтобы покончить с вопросом раз и навсегда, мы тут же сообщили профессии наших родителей. Всем было известно, что мой отец – архитектор, отец Головы-яйца – финансовый инспектор, а Маленького Луи – судебный работник. Мы также знали, что Боксеру приходилось нередко заменять кассира в бакалейной лавке своего отца и что Жан Луна ненавидел профессию отца – бухгалтера-эксперта. Я с удивлением подумал, что ни Сорвиголова, ни Мяч никогда не говорили о своих семьях. Никто даже не знал, где, в каком квартале они живут, есть ли у них братья и как они проводят воскресные дни. И даже сейчас, когда все наши взоры были устремлены на них, они помалкивали, краснея. Мы наконец узнали, что отец Мяча был рабочим-каменщиком, а отец Сорвиголовы – настройщиком пианино.

Я оставался в задумчивости. Почему они стеснялись и почему их смущение было одинаковым? Ничто в их одежде или поведении не выдавало бедности их родителей. Мяч был элегантен– одет с иголочки. У.него было столько же карман-пых денег, как у остальных, и он был лучше воспитан, чем, например, Боксер. Я, однако, интуитивно чувствовал, что эта элегантность не так легко ему давалась. Я раздумывал об этом, но болтовня моей милой кузины рассеяла мои мысли.

– Хм, – сказала она, – вас послушать, вы все вне подозрений. Хорошо! Чтобы войти в игру, я сообщу вам, что дорогой дядя вашего любезного Матье, брат его матери, является директором крупнейшего страхового общества. Вы можете только радоваться, так как с его помощью вам, может быть, удастся побывать на заводе Сен-Гобэна.

Эти слова, произнесенные небрежным тоном, продвигали нас к цели. Черт возьми! Я совершенно забыл о моем дяде! Бетти была права. Если кто-либо мог облегчить нам доступ на завод Сен-Гобэна, так это г-н Керруэль, главный директор «Восходящего солнца», страхового общества мирового масштаба, связанного с промышленными предприятиями.