Текст книги "Зови меня своим именем (ЛП)"

Автор книги: Андре Асиман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– И что тогда это говорит о твоей жизни?

– Ее часть – всего лишь часть – была подобна коме, но я закрываю на это глаза, называя ее параллельной жизнью. Это звучит лучше. Проблема в том, что у большинства из нас не одна параллельная жизнь.

Возможно, это говорил в нем алкоголь, возможно, это была правда. Может, я не хотел говорить абстрактно, но я чувствовал, что обязан сказать это, потому что настал правильный момент, потому что это неожиданно озарило меня: почему я пришел. Я пришел, чтобы сказать:

– Ты единственный, с кем я хотел бы попрощаться перед смертью, потому что только тогда эта штука, которую я называю своей жизнью, приобретет смысл. И если я услышу, что ты умер, моя жизнь такой, какой я ее знаю, для того, кем я сейчас являюсь и говорю с тобой, перестанет существовать. Иногда мне в голову приходит эта ужасная картина, как я просыпаюсь в нашем доме в Б. и, глядя на море, слышу новость в шепоте волн: «Он умер прошлой ночью». Мы лишили себя столь многого. Это была кома. Завтра я вернусь к своей коме, а ты – к своей. Прости, я не хотел оскорбить… уверен, твоя жизнь вовсе не кома.

– Нет, параллельная жизнь.

Возможно, все горести, какие я только узнал в своей жизни, решили напомнить о себе именно в тот момент. Я должен был перебороть это. А если бы он их не заметил, тогда, возможно, у него не было к этому иммунитета.

Из прихоти я спросил, читал ли он когда-либо роман Томаса Харди «Любимая». Нет, он не читал. Этот роман о мужчине, полюбившем женщину. Они расстались, она умерла через несколько лет. Он приехал в ее дом и встретил там ее дочь, которую полюбил.

– Происходят ли эти вещи сами по себе, или нужны целые поколения, чтоб расставить все по своим местам?

– Я бы не хотел, чтобы один из моих сыновей оказался в твоей постели, разве только один из твоих сыновей, если они у тебя будут, окажется в постели одного из моих.

Мы рассмеялись.

– Вообще-то, я думал о наших отцах.

Он ненадолго задумался и улыбнулся.

– Я не хочу однажды получить письмо от твоего сына с плохими новостями: «К слову, высылаю вам также почтовую открытку в рамке, отец просил вернуть ее вам». На которое я не хочу отвечать чем-то вроде: «Вы можете приехать в любое удобное время, я уверен, ваш отец хотел бы, чтобы вы остановились в его комнате». Пообещай, что этого не случится.

– Обещаю.

– Что ты написал с обратной стороны?

– Это будет сюрприз.

– Я слишком стар для сюрпризов. К тому же сюрприз всегда стоит у той грани, что может сделать больно. Я не хочу испытывать боль… не из-за тебя. Скажи мне.

– Всего пару слов.

– Дай угадаю: если не позже, то когда?

– Два слова, я же сказал. К тому же, это было бы жестоко.

Я немного подумал:

– Сдаюсь.

– Cor cordium, сердце сердец. Я никогда и никому не говорил ничего более правдивого в жизни, – я уставился на него. Как хорошо, что мы были в публичном месте. – Нам пора закругляться.

Он потянулся за своим плащом, сложенным на сиденье рядом, и начал собираться.

Я хотел проводить его на улицу и, замерев у выхода, смотреть ему вслед. В любой момент мы могли попрощаться. Неожиданно часть моей жизни должны были забрать у меня навсегда.

– Предположим, я провожу тебя до машины, – сказал я.

– Предположим, ты согласился на ужин.

– Предположим, я согласился.

Снаружи давно стемнело. Мне нравились покой и тишина за городом с этими розовыми отблесками солнца на вершинах гор и темной вихляющей рекой. «Пригород Оливера», – подумал я. Пестрая россыпь огоньков на противоположном берегу отражалась в воде, напоминая «Звездную ночь над Роной» Ван Гога. Самое начало осени, самое начало учебного года, настоящее бабье лето, и, как всегда бывает в сумерках бабьего лета, в воздухе кружится запах неоконченных летних дел, незаконченных домашних заданий и вечная иллюзия четвертого летнего месяца впереди – она исчезала не раньше захода солнца.

Я попытался представить его счастливую семью: мальчики заняты домашней работой или усталые и угрюмые после поздней практики возвращаются домой в обязательно грязных ботинках – каждое клише пронеслось в моей голове. «Это человек, в чьем доме я останавливался, когда жил в Италии, – сказал бы он и получил в ответ фырканье от двух юнцов, которым дела нет до человека из Италии или дома в Италии, но которые бы определенно впали в шок, скажи он другое. – О, и кстати, когда этому человеку было примерно столько же лет, сколько вам, он проводил почти все свободное время по утрам за аранжировкой ”Семь последних слов Спасителя на Кресте”, а каждую ночь пробирался ко мне в комнату, и мы трахались до потери сознания. Так что пожмите руки и будьте милыми».

Какой будет поездка обратно? Поздно ночью вдоль искрящейся реки, я возвращался в свой допотопный отель Новой Англии у побережья, которое, я надеялся, напоминало нам обоим залив в Б. Я подумал о звездных ночах Ван Гога. О той ночи, когда взобрался к нему на камень и поцеловал в шею. О последней ночи, когда мы гуляли по дороге вдоль берега, чувствуя, как истекают последние минуты надежды на чудо, что мы еще сможем отложить его отъезд. Я представлял себя в его машине, задаваясь вопросом: «Кто знает, хотел бы я, хотел бы он? Возможно, стаканчик на ночь в баре смог бы решить за нас, ведь за все время званого ужина в тот вечер, он и я волновались бы об одной и той же вещи, надеясь, что она произойдет, молясь, чтобы она не случилась. Возможно, стаканчик на ночь смог бы решить – я мог просто прочесть это на его лице. Вернее, я мог бы представить это выражение лица (я был уверен в нем), пока Оливер смотрел в сторону, открывая бутылку вина или меняя музыку. Потому что он тоже мог бы поймать ту же самую мысль, что металась в моей голове. Он наверняка хотел бы рассказать, что сомневается в же самой вещи, пока наливал вино своей жене, мне, себе. Нас бы обоих осенило одно и то же: он всегда был больше мной, чем я сам, потому что, когда он стал мной, а я стал им много лет назад в нашей постели – именно тогда он стал и навсегда останется, в отличие от всех остальных, встреченных мной на дороге жизни, моим братом, моим другом, моим отцом, моим сыном, моим мужем, моим возлюбленным, мной самим».

Те летние недели, что столкнули нас вместе, оставили наши жизни нетронутыми, но мы успели переправиться на другой берег, где время останавливается, а Небеса снисходят на землю и одаривают тем, что по божественному предназначению всегда принадлежало тебе. Но мы искали иной путь. Мы говорили обо всем, кроме одного… Мы всегда это знали, хотя не сказали об этом и слова. Это лишний раз доказывало правду: «Мы нашли звезды, ты и я, Оливер. А это дается только раз в жизни».

***

Прошлым летом он наконец-то вернулся. Это была всего лишь ночевка по пути из Рима в Ментоне. Он приехал на такси, остановившись за линией деревьев, практически в том же месте, где остановился двадцать лет назад. Он легко выбрался из машины, с ноутбуком, спортивной сумкой и большой коробкой, завернутой в подарочную упаковку. Безусловно, подарок.

– Для твоей матери, – сказал он, поймав мой взгляд.

– Лучше расскажи ей, что там внутри, – посоветовал я, помогая ему разместить вещи в прихожей. – Она всех подозревает.

Он понял, о чем я, и это его опечалило.

– Старую комнату? – спросил я.

– Старую комнату, – подтвердил Оливер, хотя мы обсудили все по электронной почте.

– Что ж, тогда старую комнату.

Я не был готов подняться наверх вместе с ним и с облегчением увидел Манфреди и Мафалду, поднявшихся из кухни поприветствовать его, заслышав шум такси. Их крепкие объятья и поцелуи немного сняли напряжение, которое я знал, немедленно захватило бы меня, едва он поселился бы в нашем доме. Я нуждался в их хлопотливом приветствии в первый час его пребывания. Что угодно, лишь бы избежать общения с глазу на глаз за кофе и неизбежные два слова: двадцать лет.

Вместо этого мы оставили его вещи внизу, в надежде, что Манфреди поднимет их в комнату, пока я провожу небольшую экскурсию по дому.

– Могу поспорить, тебе не терпится посмотреть, – сказал я о саде, о балюстраде, о виде на море.

Мы обошли бассейн, вернулись в гостиную, где старое пианино стояло возле французского окна, и наконец вернулись в пустую прихожую – его вещи уже были наверху. Часть меня хотела, чтобы он понял: тут ничего не изменилось с его последнего визита, граница рая все еще здесь, калитка к лестнице на пляж все еще поскрипывает. Мир все тот же, каким он его оставил, исключая Вимини, Анчизе и моего отца. Это был мой жест приветствия. Но другая часть хотела, чтобы он понял – здесь больше не за чем было гнаться: мы путешествовали и были порознь слишком долго, и теперь между нами не было ничего общего. Возможно, я хотел, чтобы он почувствовал сожаление от потери и скорбь. Но, в итоге, я нашел компромисс: я решил, что проще всего показать, что я ничего не забыл. Я сделал движение в сторону пустыря с выжженной землей, все тот же, что и двадцать лет назад. Я едва закончил свое предложение…

– Был там, уже видел, – ответил он.

Это был его способ сказать мне, что он тоже ничего не забыл.

– Может, ты бы хотел заскочить в банк?

Оливер разразился смехом.

– Я могу поспорить, они все еще не закрыли мой счет!

– Если у нас будет время, и, если ты захочешь, я свожу тебя на колокольню. Я знаю, ты там ни разу не был.

– Ради-которой-стоит-умереть?

Я улыбнулся. Он помнил, как мы звали ее меж собой.

Мы прошли через террасу, откуда открывался вид на огромный синий простор перед нами. Я замер чуть в стороне, пока он оперся о балюстраду, всматриваясь в залив.

Внизу под нами был его камень, где он сидел по ночам, где он и Вимини проводили все дни напролет.

– Ей бы исполнилось тридцать сегодня, – сказал он.

– Я знаю.

– Она писала мне каждый день. Каждый день.

Он смотрел на ее место. Я вспомнил, как они держались за руки и быстро сбегали по лестнице вниз к побережью.

– А потом перестала. И я знал. Я просто знал. Знаешь, я храню все ее письма, – я взглянул на него с тоской. – Я храню твои тоже, – немедленно добавил Оливер, желая успокоить меня, но не уверенный, что именно это я хотел услышать.

Настал мой черед.

– Я тоже храню твои. И кое-что еще. Могу показать. Позже.

Помнил ли он «Парус» или был слишком скромным, слишком осторожным, чтобы показать, что он точно знает, на что я намекаю? Он вновь смотрел на взморье.

Он приехал в хороший день. Ни облачка, ни ряби, ни дуновения ветра.

– Я и забыл, как сильно люблю это место. Но это именно то, что я запомнил. В полдень это рай.

Я позволил ему говорить. Мне нравилось наблюдать, как его взгляд скользил по морю. Возможно, он тоже избегал прямого контакта.

– А что с Анчизе?

– Мы потеряли его из-за рака, бедняга. Я привык думать, что он был просто слишком стар. Но ему не было и пятидесяти.

– Он тоже любил это место… он и его прививки, его фруктовый сад.

– Он умер в комнате моего дедушки, – снова тишина. Я собирался сказать «в моей старой комнате», но передумал. – Ты счастлив, что вернулся?

Он увидел суть моего вопроса раньше меня.

– Счастлив ли ты, что я вернулся? – переиначив, спросил он.

Я смотрел на него совершенно обезоруженный, хотя и не испуганный. Как человек, который легко вспыхивает румянцем, но не стыдится этого, я не собирался душить в себе это чувство, я предпочел позволить ему захватить меня.

– Ты знаешь, что да. Может, даже больше, чем должен был бы.

– Я тоже.

Это рассказало обо всем.

– Пойдем, я покажу, где мы развеяли часть праха отца, – мы прошли обратно в сад, где прежде стоял стол для завтраков. – Это было его любимое место. Я называю его «призрачным». А здесь было мое место, если ты помнишь, – я указал туда, где раньше стоял мой письменный стол у бассейна.

– А у меня было место? – спросил он с легкой усмешкой.

– У тебя всегда будет место.

Я хотел сказать, что бассейн, сад, дом, теннисный корт, граница рая, все это – всегда будет его призрачным местом, но вместо этого указал вверх на французские окна его комнаты. «Твой взгляд навсегда здесь, – хотелось сказать мне, – из окна моей спальни, в которой никто в эти дни не спит, смотрит сквозь тюль. Когда легкий бриз играет с ней, я поднимаю голову или выхожу на балкон и ловлю себя на мысли, что представляю, будто ты все еще здесь, смотришь из своего мира в мой, повторяешь, как в тот раз, сидя на камне, когда я тебя нашел: “Я был счастлив здесь”. Ты в тысячах миль, но едва взглянув в это окно, я сразу вспоминаю купальные плавки, рубашку, раздуваемую ветром, руки на перилах, и вот ты неожиданно снова рядом, закуриваешь свою первую утреннюю сигарету – двадцать лет назад сегодня. До тех пор, пока стоит этот дом, это будет местом твоего призрака – и моего тоже». Вот что я хотел сказать.

Мы простояли там несколько секунд в старом уголке сада. Когда-то отец, Оливер и я разговаривали в этом месте. Теперь мы с ним говорили об отце. Назавтра я подумал бы об этом моменте, и пусть призраки их отсутствия болтали бы меж собой в сумрачный час.

– Я знаю, ему бы хотелось, чтобы что-то такое случилось, тем более в такой великолепный летний день.

– Уверен, так и есть. Где ты развеял остальную часть его праха? – спросил Оливер.

– Всюду. В Хадсоне, Эгейском море, Мертвом море. Но сюда я прихожу, чтобы побыть с ним.

Он ничего не сказал. Тут нечего было сказать.

– Пошли, отведу тебя в Сан-Джакомо, пока ты не передумал, – наконец сказал я. – Еще есть время до обеда. Помнишь дорогу?

– Я помню дорогу.

– Ты помнишь дорогу, – эхом отозвался я.

Он взглянул на меня с улыбкой. Это приободрило меня. Может, потому что я знал, что он меня дразнит.

Двадцать лет были вчера, и вчера было сегодня, просто ранним утром. А утро казалось на расстоянии световых лет.

– Я как ты, – сказал он. – Я помню все.

Я остановился на секунду. «Но если ты помнишь все, – рвалось с моего языка, – и если ты такой же, как я, то, прежде чем ты уедешь завтра, или, когда ты будешь готов захлопнуть дверь такси, попрощавшись со всеми, и больше не останется какой-либо недосказанности в этой жизни вообще, тогда – хотя бы в этот раз, пусть даже в шутку, пусть для этого будет уже слишком поздно – но повернись ко мне, посмотри на меня, как когда мы были вместе, и это значило для меня все, удержи мой взгляд и назови меня своим именем».

notes

Примечания

1

(ит.) Автобусный маршрут

2

(ит.) Прогулка

3

Данте Алигьери, «Божественная комедия». Перевод М.Л. Лозинского

4

(ит.) Звезда

5

(ит.) Кинозвезда

6

(ит.) Он застенчивый

7

(ит.) Оставьте это мне

8

 (ит.) Какая кинозвезда!

9

(фр.) Обед

10

(ит.) Маленькая площадь

11

(ит.) Прогуляюсь

12

 (ит.) Где

13

(лат.) Бесконечно

14

 (ит.) Переводчик

15

 (ит.) Кафе

16

(ит.) Кто это

17

 (ит.) Влюбленность

18

(ит.) Восковая спичка

19

(лат.) Сердце сердец

20

(ит.) Лед, Мафалда, пожалуйста, скорее

21

(ит.) Давай я сделаю

22

(ит.) Я сделаю это сам

23

(ит.) Хочешь еще этого

24

(ит.) Я волнуюсь

25

(ит.) Я не в том настроении

26

(ит.) А почему ты не в настроении

27

(ит.) Потому что я не собираюсь

28

(ит.) Мы рассаживаемся

29

(ит.) Парфе

30

(ит.) Только взгляните, каким изможденным вы выглядите

31

(ит.) Отступничество

32

«Любое время» с итальянским акцентом

33

(ит.) Если любовь

34

(ит.) С удовольствием

35

(ит.) Потому что она мне понравилась

36

(ит.) Такой твердый, твердый

37

(ит.) Поцелуй меня снова

38

(ит.) Я тебе действительно не безразлична?

39

(фр.) галопом

40

Ejaculate произошел от латинского ēiaculātus

41

(ит.) Вкратце

42

(ит.) Праздники

43

(ит.) Гримаса

44

(ит.) Не ходи туда

45

(фр.) Краткое содержание

46

(ит.) Осьминог

47

(ит.) Пансион

48

(ит.) Курьерский поезд

49

(фр.) Стандартную экскурсию

50

(ит.) Он даже не извинился!

51

(ит.) Нет нужды срезать, мы не торопимся!

52

(ит.) Пожалуйста, приходите

53

Феррагосто – итальянский праздник Вознесения, отмечается 15 августа

54

Сонет Данте Алигьери к Гвидо Кавальканти. Перевод И.Н. Голенищева-Кутузова

55

Божественная комедия, песнь 15, Данте Алигьери. Перевод И.Н. Голенищева-Кутузова

56

(ит.) Давай, давай!

57

(ит.) Настоящий фанат

58

(ит.) Вы развратник

59

(ит.) Вы друг Оливера, не так ли?

60

(ит.) Очень сильно

61

(ит.) Необычайно фантастический

62

(ит.) Я не смогу уснуть этой ночью

63

(ит.) Вот

64

(ит.) Уже лишнее

65

(ит.) Я пошутила

66

(ит.) Ресторан

67

(ит.) Ресторан под открытым небом

68

(ит.) Закуски

69

(ит.) Газированная и натуральная

70

(ит.) Друг

71

(ит.) Промежуточный

72

(ит.) Да здравствует синдром Сан-Клементе

73

(ит.) Дайте пройти

74

(ит.) Эй! Трактирщик!

75

(ит.) Преступайте

76

(ит.) Закрытие

77

(ит.) И абсолютно развратной

78

Сицилийская народная песня. Дословно с ит. «скворцы»

79

(ит.) Родничок, питьевой фонтанчик

80

(ит.) Отъебись!

81

(ит.) Сам отъебись! Мудак!

82

(ит.) Свет в окошке

83

(ит.) Переулки

84

«Влтава» – произведение композитора Бедржиха Сметаны, написано в 1874

85

(ит.) Грустный

86

(ит.) Я тоже опечален

87

(ит.) Сладкая жизнь

88

(ит.) Так что пока, Оливер, и до скорой встречи!

89

(ит.) Итак, уступаю Элио… и прощаюсь

90

(фр.) Потому что это был он, потому что это был я

91

(ит.) Он весь переволновался