Текст книги "День гнева"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Чего тебе? – спросил англичанин.

– Коньяку хорошего.

– Согласен. Он извлек из шкафа бутылку "Греми", два стакана, вазочку с конфетами и умело донес все это до письменного стола. Там и разлил по полстакана. По сто двадцать пять. Разом и без слов выпили. Сдерживая дыхание, развернули конфетки и удовлетворенно зажевали.

– Хотя так пить коньяк – свинство, – отметил Дима.

– Ты из себя передо мной аристократа не корчи. Англичанин уселся в свое кресло, привычно откинулся, в удовольствии прикрыл глаза. – Мы с тобой, Димон, друг друга и голенькими видели. Перед кем, но только не передо мной оправдывай свою плейбойскую одежду.

– Засуетился, да? – догадался плейбой.

– Давай по второй, – предложил-приказал англичанин, не открывая глаз.

Плейбой выкарабкался из кресла, строго соблюдая дозу, налил по стаканам, поднял свой на уровень настольной лампы, любуясь затемненно золотистым цветом коньяка, сказал:

– За то, чтобы это поскорей закончилось.

Выпив, англичанин вяло откликнулся на тост.

– В любом случае это закончится. Вопрос только – как?

– За удачу не пьют, Женя.

– Не пьют, ты прав, – согласился англичанин. – А так хочется, чтобы она была!

– Удача и есть удача. Ее всегда хочется.

– Не так, Дима. Завтрашняя наша удача – это спокойная и безбедная жизнь на все оставшиеся нам годы. А неудача...

– Неудачи не будет! – решил плейбой и уселся, наконец. – Давай без слов посидим и хоть минуток на пять словим кайф.

Сидели молча, ощущали, как по жилочкам растекается солнечное тепло и бодрая уверенность в том, что все будет хорошо.

– Все будет хорошо, – вслух выразил эту уверенность Дима.

– Дай-то Бог, дай-то Бог! – откликнулся англичанин.

– Про Бога – не надо, – попросил плейбой.

– Ты что, в связи с модой поверил в Бога?

– Поверил, не поверил, а лучше – не надо.

Англичанин ликующими глазами уставился на Диму. Догадался:

– Ты боишься, Димон.

– А хотя бы? – вызывающе ответил плейбой.

– Не стоит. Меньше ошибок наделаешь.

– Вот ведь повезло мне со старшим товарищем. Не успел он посоветовать, как я сразу перестал бояться.

– Не заводи себя, Дима. Истерику накатаешь.

– А может, мне сейчас нужна истерика?

– Ну, тогда валяй, – разрешил англичанин, и в тот же миг у плейбоя пропало желание истерической раскрутки. Он налил одному себе немного, на донышке – быстро выпил и понял вслух:

– А ты умеешь со мной.

– Умею, – согласился англичанин. – И не только с тобой. Поэтому и бугор среди вас.

– Ну, не только поэтому...

– Ты сейчас про моих высоких родственников заговоришь. Дима, отыгрываться не следует. Отыгрываешься, значит уже проиграл.

– Говорим, говорим, – плейбою опять надоело в кресле. Он выбрался из него и пошел гулять по ковровой дорожке. – А все оттого, что и ты боишься. Ты боишься, Женя?

– Боюсь, – признался англичанин.

– Кого?

– Всех.

– А конкретнее?

– А конкретнее – никого. Нет персонажей, которых я боюсь, Дима.

– По-моему, ты врешь. Я знаю кого ты боишься.

– Кого же я боюсь? – высокомерно спросил англичанин.

– Обыкновенного мента. Ты Смирнова боишься, Женя.

– Не Смирнова – Смирновых. Знаешь, их сколько?

– Марксистско-ленинская философия все это. "Единица – ноль!" процитировал поэта плейбой и, глянув на часы, предложил: – Бояться как раз надо единицы. Ну, я на явочную, на последнюю встречу с нашим Витольдом.

53

В неизменной униформе последнего времени – в каскетке, в куртке с высоким воротником, прикрывающим рот и щеки, Зверев вышел из явочной квартиры на Малой Полянке в половине одиннадцатого, а точнее – в двадцать два тридцать две, не торопясь и не проверяясь (знал, что его охранно ведут три прикомандированных к нему помощника) он дворами вышел к Садовому, прямо к остановке "Букашки". Долго ждал позднего троллейбуса. Троица неподалеку скучала в замызганном "Москвиче".

У метро "Парк культуры" были в пять минут двенадцатого. Трое из "Москвича" проследили как Зверев, выйдя из подземного перехода, пересек под путепроводом Комсомольский и через сквер направился к дому. "Москвич" на зеленый спустился к набережной и по малой дорожке проехав мимо международных авиакасс, свернул в помпезные ворота узкого двора. Рассчитано было точно: Зверев подходил к подъезду. Вошел. Водитель выключил мотор, и все трое расслабились в малом отдыхе перед дальнейшей работой. Однако правые свои ручки держали по-наполеоновски – чуть за бортами пальто.

Но опасна она, расслабка-то. Ствол с навинченным глушителем – возник у виска водителя совершенно внезапно, и голос с приблатненным пришептыванием посоветовал:

– Не рыпаться. Задним затылки сверлят. Ты ручки на приборную доску, а вы оба на сиденье перед собой.

Деваться некуда: трое исполнили, как приказано было. Тотчас были распахнуты дверцы, выдернуты из наплечных кобур пистолеты и тот же голос приказал:

– Выходить по одному. Ты – первый, водила.

Водила вышел и понятливо распластался на радиаторе. Его обшмонали основательно, завели руки за спину и защелкнули наручники. Такую же процедуру прошли и двое с заднего сиденья.

Во двор задом, а потому и медленно, въезжал воронок.

– Что здесь происходит?! – визгливым начальственным голосом прокричал с верха лестницы, ведущей в сквер, старичок-былинка с чистопородной левреткой на поводке. – Я – генерал-лейтенант КГБ и не позволю свершиться беззаконию в моем дворе!

– А в чужом? – тихо поинтересовался один из тех, кто открывал дверцы воронка. Но главный стремительно заглушил его, подобострастно доложив:

– Рэкетиров взяли, товарищ генерал!

– Добро, – похвалил генерал и, глядя, как задрав изящнейшую ножку, мочится на камень любимая собачка, добавил: – Так и действуйте в дальнейшем: энергично, решительно и без суеты. По-суворовски.

Молчаливые рэкетиры влезали в воронок.

...Казарян поднялся на четвертый этаж пешком. У обитой черным дерматином двери его ждали Сырцов и Коляша.

– Как клиент? – тихо поинтересовался Казарян.

– Успокоен, – доложил Сырцов.

– Тогда действуй, – разрешил Казарян.

Сырцов нажал кнопку звонка. Квартира, видимо, была большая – долго шел к двери Зверев.

– Кто там? – осведомился он неробко.

– Это я, Геннадий Сырцов. У меня к вами поручение от Смирнова, Витольд Германович.

Зверев распахнул дверь и увидел троих.

– Это еще что такое?

Коляша легонько толкнул ладонью хозяина квартиры в грудь и Зверев отлетел к середине прихожей. Вслед за Коляшей вошел Казарян и, щурясь от резкого электрического света открытой лампочки, сделал заявление:

– Есть о чем поговорить, Витольд Германович.

– О чем же, Роман Суренович? – поинтересовался дедуктивно определивший личность собеседника по-прежнему спокойно Зверев.

Казарян взглядом отыскал вешалку, а на вешалке – куртку с высоким воротником и каскетку. Пощупал куртку за рукав, примерил каскетку и, любуясь своим изображением в зеркале (каскетка ему шла), спросил:

– Вещички ваши, Витольд Германович?

– Мои, – подтвердил Зверев.

– А это – вы? В этих-вот вещичках. – Казарян выдернул из-за пазухи колоду фотографий и молниеносно – опытный картежник – распахнул ее почти идеальным веером. Скрывающий свое лицо Зверев при встрече с гражданином с Тверской. Зверев при посадке в троллейбус. Зверев у своего подъезда.

– Любопытно. – Зверев взял одну – ту, что про Курский вокзал и, внимательно ее изучив, добавил: – И ловко!

– Ловко-то, ловко, да в середине веревка, – в общем, ни к месту вспомнил старый солдатский анекдот Казарян, но все же выкрутился: – А на конце веревки вы, Витольд Германович. У вас магнитофон-кассетник в дому имеется?

– Есть какой-то. По-моему примитивный весьма, – сказал задумчивый Зверев. – Радостное что-нибудь заведете, как-никак главного провокатора поймали, да?

И, не приглашая гостей, направился в столовую. Круглый стол, четыре стула, диван двадцатипятилетней давности, два кресла того же возраста по углам и сервант естественно. Правда три хороших картины на стене.

– Парижский пейзаж Фалька, Кузнецовская степь с юртами. Дерево в поле вашего однофамильца, – вслух безошибочно определил авторскую принадлежность картин знаток искусств Казарян. Он как и двое других, без приглашения вошел в столовую следом за хозяином. – Так где же магнитофон, Витольд Германович?

Зверев пошарил за диваном и извлек оттуда паршивенький гонконгский кассетник, сдул с него густую пыль и объяснил виновато: – Дочка мне оставила, чтобы я по нему хард-рок слушал, а я хард-рок не очень люблю.

– Вы хорошую живопись любите, да? – догадался Казарян.

– Это – грех? – учтиво поинтересовался Зверев.

– Почему же, – автоматически ответил Казарян, занятый делом: включил магнитофон в сеть, извлек из кармана кассету, вставил ее в гнездо. Закончив дела, осмотрел всех троих и предложил: – Послушаем?

– Если хотите, – разрешил Зверев, откинувшись на спинку дивана.

Казарян нажал на клавиш, и началось:

– "Начинайте с фактов.

– Есть подозрение, что у нас утечка.

– Не может быть совпадением, стечением обстоятельств?

– Исключено.

– Доказательства утечки имеются?

– Да какие доказательства. Итак все ясно! Все пропало.

– Не надо нервничать..."

Слушали запись до конца. Казарян жалостливо разглядывал Зверева. Тот поначалу был внимателен и насторожен, но к концу записи хмыкнул иронически и заулыбался даже. Зашипело и Казарян нажал на клавиш. Задать вопрос первым он не успел. Зверев перехватил инициативу:

– Где и когда это записано?

– Во время вашего контакта на Курском.

– Вот здесь? – Зверев за уголок взял фотографию с Курского и показал Казаряну.

– Абсолютно точно, – подтвердил Казарян.

– А видеосъемку вы параллельно не вели?

– Нет. Не было у нас такой возможности. Очень вы шустры были, вступил в разговор Сырцов. – А, собственно, зачем вам видеозапись?

– Было бы весьма любопытно озвучить ее магнитофонным диалогом. На предмет совпадения видимых артикуляций.

– Для этого у нас Вадик имеется, – загадочно заявил Сырцов и попросил Коляшу: – Николай Григорьевич, не в службу, а в дружбу, свистни Рыжего.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался рыжий Вадик, взглядом ища свободные розетки для двух принесенных им супермагнитофонов. Нашел, стал пристраивать, по ходу дела информируя: – Я технически после десятой прокрутки догадываться начал, а Александр Иванович вмиг просек в чем дело...

– Ну, мент, ну, голова! – восхитился Зверев, перебивая. – Монтаж пленок, Вадим, да? Я же сразу узнал свои фразы, сказанные совсем в другом месте. И он узнал?

– Александр Иванович начал с главного: с никчемности разговора во время столь законспирированной встречи. А потом фразу вспомнил – "не надо нервничать". Ну, после уже и я вцепился, по каналам развел и все склейки обнаружил. Но сделали они, конечно, классно. Когда я писал их на вокзале и сомнений не было, что живой разговор пишу.

– Теперь что будем делать? – устало спросил Зверев у всех. Напряжение спало, и он растекся по дивану.

– Дел у вас много, Витольд Германович, – ответил Сырцов. – Очень много. Если разрешите, то мы у вас для начала побеседуем с вашим двойником. В пределах терпимой хозяином нормы.

– А где он? – встрепенулся Зверев.

– На чердаке, упакованный лежит. Так разрешите?

– С превеликим удовольствием.

Перед тем, как втолкнуть в столовую, с лже-Зверева сняли наручники и вынули кляп. Так что пред очами своего прототипа он появился во всей своей красе: в каскетке, надвинутой на глаза, в куртке и высоко поднятым воротником.

– Похож на меня? – обиженно спросил Зверев у Казаряна.

– Очень, – безжалостно подтвердил тот, а Сырцов, в порядке приказа вкрадчиво и вежливо попросил у лже-Зверева:

– Будьте добры, пройдитесь, подволакивая ногу, как Витольд Германович.

– А я ногу подволакиваю? – удивился Зверев.

– Подволакиваете, подволакиваете, – подтвердил Сырцов и потребовал уже с погромыхиванием в голосе: – Действуй, действуй, паренек!

– Да пошел ты... – грубо и неуверенно ответил паренек.

Коляша ребром ладони жестко ударил его по почкам. От сотрясения организма с клиента слетела каскетка, и Зверев увидел серые непонятные глаза, мягкий нос, лоб с залысинами.

– Капитан Красов! – узнал он.

– Ренегат Зверев! – хрипло откликнулся Красов.

– Орешек! – поделился первым впечатлением Коляша с Сырцовым и Казаряном.

– Он в конторе – знаменитость, – поведал о Красове Зверев. – Весьма похоже всех изображал. От Андропова до Калугина.

– Надо же! – восхитился Казарян. – Значит, в данном случае по призванию трудился. Но, вероятно, не из чистого искусства? Смысл и цель вашего задания изложить можете, капитан?

– Майор, – для начала поправил Красов и ответил: – Конечно, могу, но не хочу.

– Скажите, пожалуйста, следующую фразу: "Да, если она целесообразна в данном случае", – слезно попросил майора рыжий Вадим.

– Не скажу, – насмешливо откликнулся Красов. – Это нецелесообразно в данном случае.

Вадим врубил свой многоканальный сразу же с фразы о целесообразности и, послушав ее, ликующе возгласил:

– Это он! Это он текст наговаривал!

– Не все ли равно, кто текст наговаривал... – начал было Сырцов, но Вадим изумился невежеству коллег.

– Интересно же! – а потом обиделся: – Я больше не нужен? Я могу быть свободен?

– Ты свободен, как, все сейчас в России, – заверил его Казарян и добавил для ясности: – Но нужен. Разговор наш писать.

– Я готов, – официально заявил Вадим.

– Первый и главный вопрос я уже задал. Вы, майор, ответили на него неудовлетворительно...

– Вы, наверное, в институте кинематографии преподаете? – перебил его Красов. – Удовлетворительно, неудовлетворительно. Все оценки ставите, да?

– А ты испугался! – безмерно обрадовался Коляша. – С ходу разговорился, с ходу проговорился. Считай, браток, мы из тебя веревки вить будем.

– Это в каком смысле? – поинтересовался разнервничавшийся майор. Вместо Коляши ему ответил Сырцов.

– Сначала в переносном смысле, а если этот метод не даст настоящего результата, то и в прямом, до тех пор, пока результат, удовлетворяющий нас, не будет достигнут. Я понятно объяснил?

– Бить будете?

– Терзать, – уточнил Коляша.

– Я жду ответа на свой вопрос, – устало напомнил Казарян.

– Мне было приказано в определенных ситуациях сымитировать полковника в отставке Зверева. Что я и делал.

– Вы еще и текст дезы на пленку наговаривали. Но об этом мы и без вас знаем. Я о другом: смысл и цель.

– Мне приказывали, я исполнял...

– Кто приказывал?

– Начальство.

Казарян был терпеливый, а Коляша – нет. Большим, как огурец, и твердым, как камень, указательным пальцем он безжалостно ткнул майора Красова в солнечное сплетение. У майора до обнаружения закругленности белков расширились глаза, распахнутый рот был в бездействии: воздух не проходил ни туда, ни оттуда, на лбу заметно на взгляд выступили крупные капли пота.

– Тогда начнем с другого конца, – не дожидаясь, когда Красов придет в себя, продолжил допрос Казарян. – Зачем вы прибыли сюда, к дому Зверева в сопровождении трех боевиков?

Задал вопрос и стал ждать, когда чумовой клиент осознает его. Клиент слегка разогнулся, похрипел-похрипел и визжащим шепотом доложил:

– Мы должны были на время изолировать его.

– Арестовать? В Лефортово упрятать? Ордер на арест у вас имеется? давил Казарян. – Не томите нас, покажите, покажите...

– Ордера у нас нет, – признался Красов.

– Так каким же образом вы собирались изолировать Зверева? – Нет, не забыл старой своей следовательской профессии Роман Казарян, сразу ловил слабинку.

– Спрятать.

– Где?

– На явочной квартире.

– А потом отпустить? Чтобы полковник Зверев устроил всероссийский скандал?

– Я не знаю.

– Кто же знает?

– Начальство.

Коляша кованным носком фигурного сапожка врезал Красову по голени. Сильно, но так, чтобы не сломать. Майор мягко прилег на бок. Казарян ласково попросил лежащего:

– Теперь про начальство подробнее. Звание, должность, фамилию, имя, отчество... Я для начала помогу: Дмитрий Афанасьевич, так?

Майор Красов, уже сидя на полу, охотно продолжил:

– Дмитрий Афанасьевич Чупров. Генерал-майор, командир оперативной группы особого назначения, не числящийся ни за одним управлением. У генерала Чупрова нет прямого начальства.

– Ай, ай, ай, – огорчился Казарян. – Значит, опять тупик. Ну, а если мы самого Дмитрия Афанасьевича спросим?

– Спросите, если сможете, – мрачно разрешил Квасов.

– А грубить – не надо, – посоветовал Коляша и профилактически тем же сапогом, пнул майора в ребра. Майор вжал голову в плечи и беззвучно заплакал.

– Господи, неужто так легко ломаются наши чекисты? – горестно изумился Зверев.

– Ваши чекисты и ломаются, и продаются, и покупаются, – успокоил его Коляша. – Хотите, я его за сто двадцать три рубля куплю?

Любопытную дискуссию не позволил продолжить дверной звонок.

– Кто бы это? – удивился Зверев.

– Ленька Махов, – сообщил Сырцов и пошел открывать.

Шикарный Махов явился не один: он привел с собой гражданина в наручниках. И – не здравствуй, не прощай:

– Я тут поблизости у приятеля в отделении разобрался с этими тремя по всем пунктам. Тяжелый случай: каждый вооружен пистолетом и автоматом иностранного образца, в багажнике автомобиля шанцевый инструмент, снайперский винчестер, и ни у кого – даже подобия документов. Бандоформирование. Двоих я отправил в изолятор строгого режима, а одного прихватил с собой. – Махов резко развернулся и заглянул в глаза Коляше: Не узнаешь солагерника, англичанин?

– Бирюк! – ахнул Коляша и в недоумении посмотрел на Махова. – Ему же по последнему мокрому делу вышку дали!

– И я думал, что распрощался с ним навсегда, – признался Махов. – А он живой, и в ручках у него автомат и пистолет.

– Скажи-ка мне, душегуб, давно ли ты в спецгруппе? – тихо спросил Зверев.

– Я не в группе, я по найму, – свободно ответил Бирюк.

– А кто тебя нанимал?

– Да вот он, – Бирюк кивнул на майора. – Севка Красов.

– А из-под стражи освобождал?

– Он же, он же!

Зверев поднялся с дивана и подошел к сидячему на полу Красову. Тот предусмотрительно прикрыл голову руками. Зверев рывком за грудки поднял его на ноги и, посмотрев недолго в серые непонятные глаза, ударил его по лицу. Ладонью. Дал пощечину. И отпустил. Красов стоял, слегка пошатываясь, а Зверев вернулся на диван.

– Не обосрался еще со страху? – деловито поинтересовался брезгливый Коляша и, по виду Красова поняв, что тот еще не обосрался, предложил Казаряну: – Продолжайте, Роман Суренович, он в присутствии Бирюка вмиг разговорится.

– Так каким образом вы собрались изолировать полковника Зверева? Казарян бил в одну точку. За Красова бодро ответил Бирюк:

– Изолировать! Пришить мы его должны были и закопать так, чтобы никто никогда не отыскал. За это Севка мне волю обещал.

– Смысл! Смысл! – вдруг заорал Казарян. Бирюк испугался и тотчас переложил ответственность на Красова:

– Смысл – это не моего ума дело. Про смысл у Севки спрашивайте.

– Майор, я вас последний раз спрашиваю по-хорошему, – жалобно сказал Казарян.

– Смысл элементарен. Через пару дней после исчезновения Зверева – по Министерству слух, подкрепленный ненавязчивой информацией о том, что он по каналам одной из иностранных разведок ушел за кордон. А через неделю косвенные доказательства его присутствия на Западе в иностранной прессе, доложив, Красов попросил: – Можно я сяду?

Сырцов выдернул из-под круглого стола тяжелый стул и поставил его у стены. На валких ножках Красов подошел к стулу и сел.

– Кому вы должны доложить об успешно завершенной операции? И в котором часу? – продолжал задавать вопросы Казарян.

– В два ноль пять я должен позвонить по телефону. Сначала три гудка, потом два, наконец, пять. Трубку брать не будут.

– Телефон?

– Сто сорок три, сорок девять, восемнадцать.

– Квартира, одна из многочисленных явочных квартир, – сказал Зверев.

– Ваши действия после этого звонка? – не унимался Казарян.

– Приказано отдыхать.

– И отдыхал бы! – догадался Зверев. – С чувством исполненного долга. Пристрелил бы меня, закопал и отдыхал.

– Бирюк вам не нужен? – поинтересовался Махов. – Если не нужен, то я его подальше запрячу, и за другие дела.

– Забирай его, Леонид, – разрешил Казарян.

– Пошли, начальничек! – как истинный уголовник, Бирюк был рад любой перемене. Махов решительно махнул рукой и Бирюк направился в прихожую. Прощально кивнув всем, Махов направился за ним. Щелчком захлопнулась дверь. Поднялся и Казарян.

– Контрольный звонок майор сделает отсюда, и уж потом, Николай Григорьевич, забери его к себе. И поговори с ним о подробностях.

– Это уж как пить дать! Наговоримся всласть, – пообещал Коляша.

– Ну, мы с Жорой двинули. Пора...

– А что же я? – вопросом перебил Зверев.

– С минуты на минуту Санятка Смирнов вам все разъяснит.

54

В четыре часа утра на фоне нетемного ночного московского окна мелькнул осторожный бесшумный силуэт. Прямо-таки театр теней.

– Чего тебе, Алька? – ясным голосом спросил Смирнов.

– Не спишь? Волнуешься? – задал сразу два вопроса Спиридонов.

– Раз спрашиваю, значит, не сплю, – с натугой откликнулся Смирнов (не вставая с дивана тянулся к выключателю настольной лампы на столе). Зажегся свет и, прикрыв глаза от яркости, он ответил на второй вопрос: – Некогда мне волноваться. Я думаю.

– Ишь ты! – восхитился Алик и, пошарив за книгами извлек бутылку коньяка и две рюмки. – А я волнуюсь, даже боюсь наверное. Выпьешь?

– Нет, – твердо решил Смирнов.

– Дело хозяйское, – не настаивал Спиридонов и, быстро, налив рюмку, тут же закинул ее в себя. Понюхал ладонь, вздрогнул. – О чем думаешь, Саня?

– Даже не думаю, скорее картинки всякие представляю. Из прошлого. Из настоящего. Из возможного. И просто картинки вспоминаю.

– Рафаэля? Писсарро? Брока? – попытался догадаться уже насмешливый Алик.

– Я художника не знаю, – как бы простодушно признался Смирнов. – Одна картиночка вроде как карикатура из жизни морских глубин. У правой рамки картинки, почти уходя из нее, плывет беспечная маленькая рыбка, не ощущая, что она уже в раскрытой пасти следующей за ней рыбки побольше, которая, в свою очередь, не чувствует, что она меж зубов более крупной рыбы. И далее в том же порядке и положении четвертая, пятая, шестая. Самая последняя рыбина, обрезанная рамкой по жабры должна по идее сожрать всех. Казалось бы, законченная картиночка. Но меня мучит праздный вопрос: а что там дальше за рамкой?

– Притча? – полюбопытствовал Алик, наливая себе вторую.

– Да иди ты! – Смирнов скинул с себя одеяло и сел, приятно ощущая голыми ступнями жесткую податливость коврового ворса. Зевнул, темпераментно двумя руками почесал непышную свою шевелюру и решил: – Все равно спать не смогу. Надо вставать. Полшестого Витька заявится.

– Зачем? – спросил Алик и выпил вторую.

– Ты что, забыл? Он же в девяностом на съемках все лето провел в этом заказнике-заповеднике. Охотничьи карты про такие места намеренно врут. А Витька мне утонченную схему делал, полшестого привезет и вообще он там на месте не помешает.

– Не много ли нас на эту царскую охоту собирается? – выразил неудовольствие Алик отчасти еще и потому, что никак не мог решиться налить себе третью. Видя это, Смирнов облегчил его мучения:

– Насколько я знаю, автобусы с творческой интеллигенцией отбывают в двенадцать. Можешь, можешь третью принять, а потом поспать минуток триста, и ты в порядке. Тем более – запомни это хорошенько – твоя задача там представительствовать и только.

– А Роман, что будет делать? – ревниво поинтересовался Алик.

– Не твое собачье дело, – грубо ответил Смирнов, спохватился, поправился: – Он в группе наблюдения со стороны.

– Все мы в группе наблюдения со стороны – обиженно констатировал Смирнов.

– Нашу Алуську пригласить не забыл?

– Пригласили, пригласили. А зачем она тебе?

– Нравится потому что – признался Смирнов: кряхтя поднялся и пошел в ванную чистить вставные зубы.

55

Англичанин Женя откровенно любовался складностью и естественностью солдатской выправки комуфлированного плейбоя. Заботливо спросил:

– Выспался?

– Так точно – по-солдатски бойко, без обозначения чина начальника доложил вытянувшийся в струнку плейбой, но не выдержал, расплылся в обаятельной улыбке и развязно рухнул в кресло.

– Судя по всему – ажур, – догадался англичанин.

– Полный, – подтвердил плейбой.

– В незапамятные времена попал я случайно в компанию, где покойный Анатолий Дмитриевич Папанов солдатские байки рассказывал. Если я их расскажу – ничего смешного, одна глупость. А слушая его, все чуть от смеха не окочурились.

– Это ты про то, что я недостаточно талантлив?

– Нет. Я про полный ажур. Одна из баек кончалась стишком: "в ажуре-то в ажуре, только член на абажуре".

– Чей? – спросил плейбой.

– Что – чей? – не понял англичанин.

– Чей член на абажуре? Твой? Мой?

– Наш общий, Димон.

– Общих членов не бывает. Даже в нашей стране сплошной общественной собственности. Так чей же член окажется на абажуре?

– Надо, чтобы ни твой, ни мой там не оказались. Вот и все.

– Красовский контроль был? – заговорил о другом Дима.

– Был. По всей форме. Ты его берешь с собой?

– Нет. Он и двое страховавших сегодня отдыхают.

– Значит, у тебя девять полноценных стволов.

– Пять, Женя. Четверо закрывают возможные его отходы, если возникнут непредвиденные обстоятельства.

– Да и ты – шестой. Наверное, ты прав. Как говаривал Владимир Ильич: "Лучше меньше, да лучше".

– А вдруг он там не объявится, Женя?

– Объявится, объявится, – уверенно успокоил англичанин. – Мы навязали столько узлов, что на распутывание их ему нужно время, которого у него нет. Там, на охоте, он попытается обязательно, если не развязать, то разрубить их. Он будет там, Дима, и с серьезной командой.

– Команда мне не нужна, мне нужен он.

– И Сырцова, прибери на всякий случай, – посоветовал англичанин. Они, менты эти бывшие, злопамятные, черти.

– Нет проблем, – легко согласился плейбой. – Ты там когда появишься?

– К самой охоте, когда стрельба начнется.

56

Игорь Дмитриевич из окна "Мерседеса" со снисходительной и завистливой улыбкой на устах наблюдал, как усаживались в автобусы представители творческой интеллигенции, богема, так сказать. Усаживаться, правда, не торопились: целовались, приветствуя друг друга, хлопали по разноцветным курточным плечам, гоготали, хохотали, смеялись. Наиболее целеустремленные и понимавшие в чем смысл жизни, не таясь, прикладывались к походным фляжкам. Легкость, беззаботность, парение: из города, от жен и мужей, не на работу – на халяву.

– Двенадцать, – напомнил Игорю Дмитриевичу шофер и громким эхом, как бы откликнулся администратор поездки.

– Двенадцать! Все по автобусам. Опаздываем.

Никуда они не опаздывали, но так надо говорить.

Игорь Дмитриевич вздохнул и вспомнил:

– Дипломаты уже выехали, а мне их встречать. Обгоним их, Сережа?

– А мы сто сорок с сиреной. И все дела. Поехали.

– Подожди малость, – начальнически попросил Игорь Дмитриевич. В разноцветной толпе он высматривал знакомых. Нашел. Объемистый Спиридонов был центром кружка, в котором травили анекдоты. Виктор Кузьминский, автоматически обжимая свою молодку (Алла, кажется), оценивающе, на перспективу, рассматривал ее товарок – молодых, многообещающих актрис. Казарян, не боясь испачкаться, привалился плечом к стенке фирменного, с сортиром, автобуса и о чем-то вдумчиво беседовал с водителем. Весь смирновский мозговой центр в сборе, а он сдержал слово – не поехал.

– Поехали! – приказал Игорь Дмитриевич. С заднего сиденья дуэтом слезно попросили охранники:

– Игорь Дмитриевич, пересядьте, будьте добры!

– Ребята, отстаньте, – устало отмахнулся Игорь Дмитриевич. И – уже с купеческими интонациями – шоферу: – Крути, Гаврила!

"Мерседес" под вой всеразрешающей сирены рвал километры в клочья. Далеко позади остался дипломатический караван, шестидесятикилометровой отметкой мелькнула бетонка, сверкнула внизу под мостом такая узенькая на стопятидесятикилометровой скорости Ока, и вильнув влево на несуществующую дорогу, "Мерседес" под многочисленными арками с запретительными кирпичами покатил к малозаметным и добротным воротам.

Без видимого применения человеческих рук ворота плавно разъехались, и двое охранников, вооруженных тяжелыми "А.К.", встав по стойке "смирно", сделали под козырек на сбавившему скорость "Мерседесу". По нескончаемой лиственничной аллее добрались, наконец, до уютной площади, окруженной пятью такими домиками, каждый из которых размером в пару яснопольских усадеб, что сразу же захотелось спеть что-нибудь тирольским фальцетом.

Игорь Дмитриевич петь не стал. Он вылез из "Мерседеса" и направился к кучке встречавших его должностных лиц из администрации и этого объекта и, естественно, от соответствующих компетентных органов.

– Ну, как все готово для приема гостей? – строго и бодро спросил он у должностных лиц, зная, что все готово для приема гостей. Они, перебивая друг друга, стали рассказывать как замечательно все готово для приема гостей. Сделав внимательное лицо, он не слушал их, думая о своем. Когда крику поубавилось, он спросил: – Где бы мне здесь переодеться в нечто подобающее, а то дипломаты вот-вот нагрянут.

Комендант взял его под руку и повел к одному из домов (поменьше), стоявшему на отшибе, пояснив на ходу:

– Ваша личная резиденция.

На крыльце личной резиденции Игоря Дмитриевича сидел, вытянув по ступеням правую ногу отставной милицейский полковник Смирнов в полной утепленной форме десантника.

– А вы как здесь оказались, гражданин? – в ужасе и грозно воскликнул комендант.

– Пришел. Пешком, – объяснил Смирнов.

– Я немедленно вызываю охрану! – обращаясь к Игорю Дмитриевичу, объявил комендант.

– Не надо, – запретил Игорь Дмитриевич и обернулся к Смирнову: Значит, передумали, Александр Иванович?

– Передумал, Игорь Дмитриевич.

57

– Вот он, мерзавец, – облегченно и сладострастно произнес генерал-плейбой Дима и, опустив бинокль, на секунду прикрыл глаза. Стоял он на вышечке с площадкой, окруженной надежными перилами. Стоял не один, а с пятью соратниками. Прикрытая от ненужных взглядов двумя пышными молодыми соснами вышка находилась метрах в шестистах от уютной площади. Генерал Дима открыл глаза и вновь глянул в окуляры полуметрового бинокля. Вот он, желанный Смирнов, рядом. И сидит на ступеньках так удобно. Генерал вздохнул и передал бинокль стоявшему рядом амбалу. – Рассмотреть его внимательнее, чтобы в дальнейшем все без ошибок и неполадок прошло.

– Хорошо сидит! – восхитился, не отрываясь от окуляров, амбал. – С оптикой его отсюда достать – раз плюнуть.

И передал бинокль следующему. Тот смотрел молча. Рассмотрев, передал бинокль третьему и длинно сплюнул сквозь зубы. Третий и глядеть не стал. Передавая бинокль четвертому, сообщил:

– Я его три раза видел. Знаю, как облупленного.

– Ты должен знать, как он выглядит сегодня, – тихо сказал Дима, и третий тотчас вернул себе бинокль. Посмотрел и сразу же отметил:

– А он сегодня без палки. К чему бы это?