Текст книги "День гнева"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Она скривилась от лимона, зажмурилась, помотала головой и вдруг встала. И его попросила:

– Встань.

Он, не торопясь, поднялся, встал напротив и попросил тоже. Попросил ответить:

– Зачем я тебе понадобился?

Правая ее рука коснулась его здоровенной шеи, проникла под рубашку, погладила по плечу, дошла до мощной мышцы и вновь вернулась к шее, соединясь с левой. Она обняла его и призналась:

– Вот за этим, – и умело поцеловала. Поцелуй длился долго. Потом она, оторвавшись, поинтересовалась: – У тебя чистые простыни есть?

– Есть, – ответил он и вышел в прихожую, искать в стенном шкафу чистые простыни.

Она деловито отодвинула журнальный столик, и диван превратился в кровать.

12

Его рабочий день начался с визита к кинозвезде. Ровно в уговоренные двенадцать часов Роман Казарян позвонил в квартиру на Котельнической, и дверь тотчас распахнулась. Открыла сама кинозвезда.

– Натали, радость моя, подружка... – Роман припал губами к звездному запястью, потом перевернул ручонку, поцеловал в ладонь. Глядя с грустным умилением на седую с малой проплешиной голову Казаряна сверху, сексуальная мечта юнцов семидесятых годов погладила левой рукой (правую он по-прежнему не хотел отдавать) его по волосам и, в джокондовской полуулыбке, откликнулась в унисон:

– Любимый разбойник мой Ромочка, здравствуй!

После долгой разлуки встретились добрые, милые, чуткие люди. Подружка-приживалочка Милочка, находясь в малом отдалении, с душевным трепетом наблюдала за встречей не старых, нет – давних и верных друзей. Роман отпустил, наконец, ее руку, и она, сделав ею плавный жест, пригласила:

– Пойдем ко мне. Поговорим – наговоримся.

Проходя мимо Милочки, Роман без слов – не подыскать нужных слов сжал ее предплечье и мягко-мягко покивал головой с прикрытыми глазами. Сердечно поприветствовал, значит. Хорошо знал правила игры.

В кабинете-будуаре он, усевшись в светлое веселенькое кресло, оглядел внимательно стены и заметил, что:

– Имеются новые приобретения.

Натали вольно раскинулась на причудливом диванчике, закинула ногу на ногу, и закинутая длинная безукоризненная нога явилась на свет в полной своей красе. Покачав золотую домашнюю туфельку, висевшую на пальчиках этой ноги, Наталья заинтересованно (знала: Казарян – спец в этих делах) спросила:

– Ну и как они тебе?

– Судейкин он и есть Судейкин. Тышлер – просто прелесть. А вот Бируля. Сомнителен Бируля. Он лет тридцать, тридцать пять тому назад в моде был, особенно зимне-весенние эти серые пейзажи, и поэтому умельцы подделок весьма лихих налепили довольно много.

– Подделка, так подделка. Если подделка, то замечательная, она мне нравится. Пусть висит, – сыграла полное безразличие Натали. И, чтобы не думать о фальшивом Бируле, чтобы не огорчать себя этими думами, перевела разговор: – Вчерашним звонком ты меня прямо-таки заинтриговал. Я вся внимание, Рома.

Заговорить Казарян не успел: Милочка вкатила в кабинет двухэтажный стеклянный столик на колесиках, на котором в идеальном порядке располагались стеклянный пышащий паром кофейник, стеклянные чашечки, стеклянные тарелочки с разнообразной закусью и стеклянная, естественно, бутылка с лимонным финским ликером. Поставив столик между кинозвездой и кинорежиссером, Милочка холодно сообщила:

– Так я пойду, Ната? У меня в городе дел в непроворот.

– Иди, иди, – согласилась Наталья. – Когда придешь?

– Да вечерком, наверное, загляну. Всего хорошего, Роман Суренович.

Роман проводил ее взглядом, поинтересовался:

– Обиделась что ли?

– Угу. Что беседы беседуем без нее. Ну, да ладно. Говори давай.

Сниматься Наталья стала в конце шестидесятых. Поначалу в амплуа простушек: кругленькая была, пышная, бойкая. Одним из первых снял ее Казарян в роли ядреной дикой таежной девы. Потом похудела, подсобралась, поднахваталась и стала героиней – хороша была, хороша. В моду вошла, снимали ее азартно, много. Затем незаметно перекатило за тридцать, и режиссеры, которые совсем недавно рвали ее на куски, перестали приглашать. В отличие от многих, оказавшихся в подобной ситуации неуравновешенных товарок, она не возненавидела весь мир, не спилась, не сдвинулась по фазе.

Она завела себе мецената. Из ЦК. И как по мановению волшебной палочки, те режиссеры, что в последнее время проходили мимо нее, стараясь не заметить, вдруг прониклись к ней небывалым дружеским расположением. Опять стали снимать. Лет пять тому назад меценат из начальника отдела был выдвинут в секретари, и она стала истинной кинозвездой. Обложки журналов с ее портретами, статьи о ее творчестве, регулярные и частые поездки по многочисленным кинофестивалям во все концы света... Сегодня уже, конечно, не то, но все же... Кинозвезда, она и есть кинозвезда.

– Мне твой папашка нужен, Ната.

Партийный борец за народное счастье в кинематографических кругах ходил под кличкой "папашка". Наталья среагировала мгновенно:

– Он теперь никому не нужен, Рома, даже мне.

– Вот и обрадуй забытого всеми страдальца. Позови его сюда.

– Я же сказала: он мне не нужен. Он нужен тебе, – она сделала паузу, чтобы разлить кофе по чашкам, а ликер – по тонюсеньким рюмкам. Кончив дело, гуляла смело: – На кой ляд мне его вызывать?

– Ну, коли уж по-простому, так давай совсем по-простому. Ты хочешь знать, что ты с этого будешь иметь? Отвечаю: ничего, кроме моего дружеского расположения.

– Немного, Рома.

– Не скажи, не скажи. Ты же знаешь наших радетелей за правду и демократию: вчера они тебя по определенной причине в ягодицы целовали, а сегодня, по этой же причине, за вышеупомянутые ягодицы кусать будут с яростью. А я, если ты поможешь мне, скажу, что это делать стыдно. Стыдно им, может и не станет. Но неудобно – да.

– Мой любимый ликер, – сказала она, пригубив рюмочку. – Попробуй, Рома.

Рома с отвращением попробовал, быстро запил кофеем и стал мелко жевать ломтик сыра. Игра "кто кого перемолчит" шла довольно долго. Сдалась Наталья:

– Что ты с ним собираешься делать?

– Бить я его не буду, не беспокойся.

– А я не беспокоюсь. Я бы даже некоторое удовольствие получила, если бы кто-нибудь начистил эту самодовольную рожу.

– Мать моя, что ж ты так о любимом человеке?

– Да иди ты... – разозлилась она и снова наполнила рюмки. Взяла свою, полюбовалась чистой желтизной напитка. – Только учти, его за жабры ухватить – дело непростое. Скользкий, верткий, как угорь.

– Да ты только вызови его сюда, и я с ним разберусь!

– Связью со мной его доставать будешь?

– Ну, это так, для затравки. А для настоящего разговора у меня серьезные аргументы есть.

– Ну, да хрен с тобой. Даже забавно, – она подмигнула Казаряну. Будет забавно?

– Что, что, а это я тебе обещаю.

– Кретин этот дома боится жить. На конспиративной квартире обосновался, – она со столика перетащила, не поднимаясь, телефон на диван. – Ты погуляй по квартире, в гостиной тоже кое-что новое имеется, посмотри, а я с ним один на один поговорю, без стеснения.

Казарян пошел смотреть живопись.

...Юрий Егорыч явился минут через сорок. Наталья приняла у него плащ и шляпу, повесила в стенной шкаф. Он в ответ поцеловал ее в щечку, протянул пяток тюльпанов и спросил, приглаживая у зеркала редкие волосы:

– Что там за секреты у тебя, зайчонок?

– Я так и выложила тебе все у дверей. Пойдем ко мне.

Они входили в кабинет-будуар, когда в дверях гостиной возник Казарян.

– Провокация! – диким голосом закричал Юрий Егорович. – Провокация!

И рванул назад к выходу. Казарян перехватил его на бегу, дружески полуобнял и сказал в ближайшее ухо:

– Успокойтесь, Юрий Егорович. Здесь только ваши доброжелатели.

А кинозвезда поставленным голосом кинула реплику "а парт":

– Разорался, кретин.

– Позвольте, – Юрий Егорович освободился от казаряновских объятий, снова поправил волосы и спросил с презрением: – Я – пленник?

– Пленник, – подтвердил Казарян. – Пленник своей страсти, не правда ли?

– Что вы хотите от меня? – не принял игривого тона секретарь.

– Поговорить с вами. Только и всего.

Не хотелось казаться трусливым дураком. Юрий Егорович дернул плечиком, поднял бровь, мол, ну если вам так хочется, что же, – и решительно направился в кабинет. Не спросясь, бухнулся в кресло, в котором сидел Казарян, мельком увидел столик, брезгливо поморщился и, глядя на Казаряна, пристроившегося на низком пуфике, твердыми начальническими глазами, сделал заявление:

– Если наша беседа планируется вами, как попытка выудить сведения для дискредитации меня и партии, одним из руководителей которой я являюсь... Да, являюсь, потому что, несмотря на все беззаконные декреты, партия живет и борется!.. Так вот, учтите, в подобном случае я вести беседу не буду.

– О, Господи, – устало проговорила Наталья и вышла. А Казарян аж руками взмахнул:

– Что вы, что вы, Юрий Егорович! Меня интересуют вещи сугубо частного характера.

– Ваше право задавать вопросы, – Юрий Егорович уже совсем успокоился: вернулось столь привычное чувство превосходства. – Мое же – отвечать на них или не отвечать.

Прежде чем спрашивать, Казарян решил рассмотреть собеседника. Первый раз он так близко видел одного из руководителей партии и правительства. Видел он его, конечно, на ретушированных портретах и издали – в президиумах. Но так близко – впервые. Гладкие, чуть одутловатые, привыкшие к массажу и крему, щеки, хорошо отремонтированные зубы, глубоко посаженные карие глазки, брови грустным домиком. Голос тихий, журчащий, на низких регистрах – к такому голосу надо прислушиваться. Вот только "провокация!" кричал высоко, по-бабьи. А, в общем, личико малозначительное и стертое.

Вошла Наталья, поставила на столик бутылку "Джонни Уокера" и миску со льдом.

– Чтоб разговорился.

– Спасибо, зайчонок, – привычно поблагодарил Юрий Егорович, но вспомнил, что она его безжалостно подставила, и поправил себя: – Волчонок.

– Вассисуалий Лоханкин, – сообщила Наталья Казаряну. – Волчица ты, тебя я презираю...

Юрий Егорович на обидную реплику не прореагировал. Да и не хотел он более замечать эту дамочку. Его интересовал Казарян.

– Кстати, а вы – кто?

– Я – Роман Суренович Казарян. Кстати, кинорежиссер. Очень кстати.

– Я слушаю вас, Роман Суренович, – разрешил начать беседу Юрий Егорович и откинулся в кресле, снисходительно ожидая вопросов.

Настырный Казарян не заставил себя ждать:

– Вы знаете такого – Ивана Вадимовича Курдюмова?

– Курдюмов... Курдюмов... – Юрий Егорович делал вид, что вспоминает. – Наш консультант, кажется? Да, он мне известен.

– А род его деятельности? Что – род его деятельности? – не понял секретарь.

– Род его деятельности известен вам?

– В общих чертах. По-моему он работал в международном отделе.

– И по-моему тоже. Но чем он в этом отделе занимался?

– К сожалению, не в моих человеческих возможностях знать: чем конкретно занимается каждый мелкий клерк нашего учреждения.

– Занимался, – поправил Казарян. – И хватит мне лапшу на уши вешать.

– Не понял вас, – предостерегающе заметил Юрий Егорович.

– Сейчас поймешь, – пообещал Казарян, которому надоело галантерейное общение. – Судя по покупкам, которые ты делал в Бельгии, попутно участвуя в работе конгресса рабочих партий, ты довольно активно поклевал из ладошки Ивана Вадимовича. Насколько мне известно, он распоряжался выдачей зеленой наличности страждущим партийным вождям, отправляющимся за бугор.

– Я получал определенные суммы, положенные мне на законных основаниях.

– На законных основаниях положены командировочные в размере 25 долларов в день. А ты только в Бельгии купил себе "Мерседес", который посольство беспошлинно и бесплатно переправило в Москву, и два бриллиантовых колье – одно жене, другое Наташке – по полторы тысячи долларов каждое.

– Ложь! – громоподобно выкрикнул Юрий Егорович.

– Дамские цацки тебе помогал выбирать художник Борька Малков, которому ты за несколько его картинок помог в свое время покинуть нашу любимую родину. Ты ведь у нас коллекционер, ты вон и Наталью приучил. Художники – народ незамысловатый, а если Борьку попрошу я, давний его приятель, он охотно изложит всю эту историю в подробностях хоть в официальных показаниях, хоть на страницах печати. Компрене, Юрик?

– Шантаж, – догадался Юрий Егорович.

– Ага, – подтвердил Казарян.

– Ничего не доказано. Сплетни, измышления, клевета.

– Доказать это – раз плюнуть. Борька в момент письменно подтвердит. А уж работники посольства, демонстрируя свою лояльность российскому правительству, такое напишут! Кроме того, кое-какие доказательства у меня уже имеются. Помнишь, годика три назад состоялась грандиозная выставка художников кино и театра? Помнишь, конечно. Ты ведь посетил ее в последний день, вернее – вечер, когда уже публики не было. И не один, а с искусствоведом. Не с тем, который в штатском, а с настоящим искусствоведом. Искусствоведы же в штатском в данном случае несли службу охраняли тебя и плелись сзади. Мило беседуя, вы осмотрели выставку, а назавтра прямо с утра к моей подружке Леночке – директору-распорядителю этой выставки явился твой помощник со списком тридцати эскизов, которые ты хотел бы получить в свое владение. Леночка – дама ушлая, к тому же она несла материальную ответственность перед художниками за сохранность их произведений, и поэтому наотрез отказалась отдавать вам что-либо. Тогда ваш помощник посоветовал позвонить художникам и спросить их, не желают ли они из глубочайшей симпатии к вам просто подарить эти эскизы. Леночка так и сделала. К горькому ее разочарованию, только двое отказались. Помощник увез двадцать восемь первоклассных экскизов, а вы прислали художникам благодарственные письма. Предусмотрительная Леночка собрала эти письма и, на всякий случай, хранила их у себя. Лентяй – помощник твой не мудрствовал лукаво – набрал на компьютере типовое письмо и менял только имена-отчества. Не письма получились – расписки. Двадцать восемь расписок в том, что ты бесплатно обрел уникальные произведения. Письма-расписки эти у меня. Показать?

– Эти письма доказывают лишь одно: мне преподнесли подарки и я с благодарностью их принял.

– С письменными показаниями Леночки, заверенными тремя свидетелями, которое тоже у меня, картинка резко меняется: это вымогательство. Ты, как я краем уха слыхал, в числе наиболее стойких, кристально честных марксистов-ленинцев подписал открытое письмо народам России, в котором клятвенно заверяете эти народы, что бескорыстнее и принципиальнее защитников их интересов, чем вы, на белом свете не существует. А мы народам – расписочки, показания и подробные рассказы о заграничных приключениях. То-то народы обрадуются!

– А я воспоминания опубликую, – мечтательно прервала Наталья. – Уже название придумала: "Семь лет в койке с вождем КПСС". Хорошие бабки заработаю.

– Спрашивайте, что вы от меня хотите, только побыстрее – я устал, Юрий Егорович налил порядочно виски в стакан, туда же отправил ледяной кубик, поболтал все это и, цедя сквозь зубы, перелил дозу в себя.

– Кто принял решение, что Курдюмов должен исчезнуть?

– Решение принималось коллегиально.

– Когда?

– Пятого сентября, на последнем заседании секретариата.

– Девять дней тому назад... Постой, всех же к этому времени уже разогнали!

– Разогнать можно толпу, – холодно заметил Юрий Егорович, – Мы нечто другое.

– Значит, как в славные годы, большевики ушли в подполье. Ясно, все ясно, правильным путем идете, дорогие товарищи. А в общем-то, хрен с вами.

– Приятно мертвого льва за хвост дергать? – не выдержал, огрызнулся Юрий Егорович.

– Ишь ты, и зубки показал, – удивился Казарян. – К сожалению, как ты сам только что подтвердил, лев далеко не мертвый. Но, давай отложим дискуссию о судьбах партии на потом. Чем мотивировалось это решение?

– Желание руководства сохранить денежные средства партии от незаконной конфискации. Только и всего.

– Я полагаю, что исчезновение Курдюмова – всего лишь начальный этап его нелегального существования. Каковы последующие этапы?

– Сохраниться и сохранить документацию, без которой господам демократам до партийных денег не добраться. Пока не наступят лучшие времена.

– Ты считаешь, что они наступят?

– Без сомнения, – с искренней убежденностью сказал Юрий Егорович. Роман Суренович, зачем вам Курдюмов?

– Вопросы задаю я, – терпеливо напомнил Казарян. – Естественно детали операции по конспирации Курдюмова вам не известны. Но вы должны знать, кто конкретно осуществил ее. Кто?

– Разработка и проведение этой операции поручена компетентным в этих делах людям.

– То есть людям из КГБ?

– Вот именно.

– Бывшим или действующим?

– Вот чего не знаю, того не знаю, – на этот раз правду говорить доставляло Юрию Егоровичу истинное удовольствие. – Ни имен их не знаю, ни должностей. Не посвящен. Я ответил на все ваши вопросы?

– Не спеши. А кто посвящен? По всем правилам вашей партийной игры кому-то одному из вас персонально должно быть поручено это дело.

– Поручено это начальнику административного отдела.

– Гляди ты! Стишками заговорил! – восхитился Казарян, но тут же вернулся к своим баранам: – Он в Москве?

– Ему рекомендовано тоже исчезнуть, Роман Суренович.

– Неглупо, весьма неглупо, – оценил их предусмотрительность Казарян. – Теперь несколько вопросов о самых последних ваших партийных акциях...

– Все, – сказал Юрий Егорович и встал. – Я сказал все, что мог и не мог, не должен был говорить.

А Казарян вскочил. Вскочил, одной рукой сгреб лацканы секретарского пиджака и слегка потряс его владельца, приводя в чувство.

– Тогда вопрос сугубо личного характера, – угрожающе ласково начал он, перестав трясти, не отпуская Юрия Егоровича. Ты когда в последний раз ездил в городском транспорте? Ни метро, в троллейбусе, в автобусе? Лет двадцать пять – тридцать тому назад, да?

– А какое это имеет значение? – вызывающе поинтересовался Юрий Егорович. Он не сопротивлялся. Он гордо, как Зоя Космодемьянская, стоял перед мучителем.

– Большое, – Казарян все-таки отпустил его и вернулся на пуфик. Потому что скоро придется тебе привыкать к переполненному метро и забитым автобусам. Персоналку у тебя уже отобрали, а я постараюсь, чтобы твой личный "мерседес" конфисковали.

Юрий Егорович налил вторую порцию из бутылки с веселым сквайром на этикетке, быстро выпил, возвратился в кресло и, закинув ногу на ногу, спросил независимо:

– Что еще надо?

Устал Казарян от Юрия Егоровича. Надоел он ему. Противно было на него смотреть. Изучая орнамент афганского ковра, Казарян приступил неспешно:

– Насколько мне известно, в последние полгода Госбанк прекратил незаконные валютные выплаты на нужды ЦК. В то время, судя по весьма достоверной информации, ваши затраты в СКВ даже увеличились. Откуда баксы, Юрик?

– Все очень просто, Роман Суренович. Ни для кого не секрет, что мы в последнее время весьма активно вкладывали средства во многие предприятия. Валюта, о которой вы говорите, наша доля от доходов этих предприятий.

– От каких предприятий? Названия, имена руководителей, кто конкретно выдавал деньги и кому.

– Все было централизованно, – Юрий Егорович глянул на свой "Ройлекс". Было без пятнадцати три. – Поступления шли через Курдюмова от председателя правления совместного акционерного общества "Департ" Горошкина Сергея Сергеевича. Я сказал все. Я могу считать себя свободным?

– Считай, – разрешил Казарян.

В прихожей Наталья вытащила из стенного шкафа секретарские плащ и шляпу. Плащ она сунула ему в руки, а шляпу надела Юрию Егоровичу сама. Ладонью сверху хлопнула по тулье, поломав франтовскую замятость и, открывая дверь, сказала без особых эмоций, просто констатируя:

– Слабак ты, Юра. Ромка поломал тебя, как хотел.

– Сука ты! – взвизгнул Юрий Егорович и с плащом в руках выскочил на площадку. Уже оттуда добавил: – И блядь!

13

Что-то мешало бессознательно и сладостно существовать. Уже входя в реальное бытие он понял, что какая-то гадость ползет по щеке. Он ладонью попытался прихлопнуть эту гадость и тут же открыл глаза.

Совершенно одетая Татьяна сидела в кресле, а он – совершенно голый под простынкой лежал на диване. Татьяна смотрела на него и грустно улыбалась. В руке держала лайковую перчатку. Видимо ею щекотала его.

– Пора вставать, Жора, половина четвертого!

– Как же это я заснул? – страшно удивился Сырцов.

– В одну секунду, – сообщила Татьяна. – Собирайся.

– Храпел? – застенчиво поинтересовался он.

– Еще как!

– Тогда извини, – он развернул, не снимая с себя, простыню поперек, связал ее узлом на спине и эдаким Иисусом последовал в ванную комнату.

– Когда он – причесанный и одетый – вернулся в комнату, она стояла у окна и смотрела на оживленный проспект. Солнечно там было и тепло, наверное.

– Я готов, – доложил он. Она резко развернулась. Здоровенный и гладкий Сырцов улыбался ей. Татьяна сначала зябко обняла на мгновение себя за плечи, а затем – рывком – Сырцова за могучую шею.

– Тревожно что-то мне, – призналась она. – И холодно.

– Так давай пойдем на солнце! – весело предложил Сырцов.

Ехали, как обычно: она впереди на "Ситроене", он сзади – на "семерке". У метро "Университетская" свернули на Ломоносовский, не доезжая Ленинского развернулись. Он приткнулся у обочины, а она поехала на стоянку. Заглушив мотор, он наблюдал за ней. "Ситроен" преодолел подъездную дорожку и покатил к стоянке у подъезда, рядом с которым волновалась необычная толпа. Сырцов выскочил из автомобиля и кинулся к подъезду.

На бегу он видел, как Татьяна вышла из "Ситроена", как в растерянности оглянулась, как прижала ладонь ко рту – в ужасе. Сырцов смешался с толпой.

К Татьяне подошел молодой человек и взял ее под руку. Толпа с ликующим любопытством смотрела на них.

Молодого человека Сырцов знал хорошо: бывший кореш по МУРу Володька Демидов. Продолжая поддерживать Татьяну под руку, Демидов осторожно повел ее к подъезду. Сквозь строй. Мужики рассматривали ее, а бабы, особенно бабки, старались заглянуть в глаза.

Демидов и Татьяна скрылись в подъезде, и тогда люди толпы задрали головы вверх – смотрели туда, где на одиннадцатом этаже настежь было распахнуто окно в квартире Горошкиных.

А Сырцов туда не смотрел, он смотрел на свободный от толпы пятачок асфальта, который охранял милиционер. На пятачке мелом был нарисован контур человеческого тела. Место, где должна быть обозначена голова, было обильно и тщательно посыпано песком. Люди уже не смотрели вверх. Они приступили к дискуссии:

– Выкинули, точно говорю, выкинули, – доносился пропитой мужской голос.

– Да выбросился сам! – бабий яростный окрик.

– Откуда знаешь?

– Жена-то видали, какая молодая? А он в летах. Изменяла ему она, вот что! А он взял да и выбросился!

14

То в цехах, то на совещании в отделе, то у генерального директора, то в столовой... Три часа провели Спиридонов и Смирнов, регулярно позванивая по местному телефону. Звонить им разрешили из шикарной приемной громадного, как министерство, здания заводоуправления. Он был неуловим.

Только в четыре часа знакомец Алика снял телефонную трубку и довольно длительное время не понимал, кто ему звонит.

Спиридоновский одноклассник – учился вместе с восьмого по десятый в 145 средней мужской школе, вместе в футбол гоняли – Геннадий Пантелеев был на этом заводе генеральным конструктором.

По мраморным ступенькам он юношей сбежал к ним навстречу и, умильно глядя на Алика, приветственно раскинул руки:

– Старый-старый Спиридон!

– Молоденький-молоденький Понтель! – откликнулся Алик.

Обнялись, похлопали друг друга по спинам, разъединились для обоюдного осмотра. Алику было на что посмотреть, генеральному конструктору не то что своих шестидесяти – пятидесяти не дашь: строен, легок, быстр, в блондинистой короткой прическе не одного седого волоса, лицо с коротким носом, с серыми прозрачными глазами, с сильным подбородком – в привычном и здоровом загаре.

Первым окончил осмотр Пантелеев и, в принципе, оказался доволен им:

– Хорош, но слегка толстоват. Впрочем, полнота тебе идет.

– А ты просто хорош, по всем статьям.

– Тебе, как я понимаю, я зачем-то понадобился, вот ты и льстишь, Геннадий Пантелеев засмеялся и, резко обернувшись к Смирнову, продемонстрировал замечательную память: – А я вас тоже узнал: вы в одном дворе с Аликом жили. Я помню какой вы возвратились с войны: лихой, красивый, весь в орденах... Саша, кажется, да?

– Ну и ну! – удивился Смирнов. – Вам бы по моему ведомству служить.

– Не понял, – признался Пантелеев.

– Вы бы классным милиционером стали, – пояснил Смирнов. – А зачем-то в генеральные конструкторы подались...

Посмеялись все трое. Отсмеявшись, Пантелеев решительно предложил:

– Здесь никаких разговоров. Поехали ко мне. Я сегодня с этой лавкой больше дел не имею. За мной, орлы!

Просто ходить генеральный конструктор, видимо, не умел. Он носился. Он пронесся сквозь замысловатое стеклянное антре через асфальтовое пространство перед зданием, на бегу кивая встречным, которые почтительно приветствовали его. Резко распахнув дверцу "мерседеса", он обернулся и зазывно помахал рукой Алику и Смирнову, отставшим из-за смирновской ноги.

– Езжай, мы за тобой! – крикнул ему Алик и глазами указал на убогую "Ниву".

Пантелеев захлопнул дверцу, устроился за рулем и стал ждать их, разогревая мотор.

Бесконечный бетонный заводской забор, улицы современного, но чистого и весьма симпатичного городка, ровный асфальт сквозь породистый сосновый бор. У решетчатого забора, ограждавшего колоссальный участок, "Мерседес" остановился. Пантелеев вышел из машины, открыл ворота, пропустил их на "Ниве", проехал сам, закрыл ворота и последовал за ними.

Они остановились у кирпичного двухэтажного коттеджа. Не коттедж даже, а швейцарское шале: один скат крыши почти плоский, другой – градусов под шестьдесят почти до земли, на темно-коричневой стене белые окна в мелкую клетку, а меж окнами от фундамента к крыше – плотные, зеленые с желтизной, лиственные джунгли дикого винограда. Пантелеев загнал "Мерседес" в гараж, и они вошли в дом.

В необъятной гостиной хозяина встречало все семейство – жена и два сына. Семейство – явно второго захода: жена где-то сорока, а паренькам на вид одному лет двенадцать, а второму еще в школу идти.

– Надежда, знакомься! – закричал быстрый Пантелеев. – Два Александра и, насколько я помню, оба Ивановичи. А это, как вы уже слышали, – Надежда. Два разбойника – Кирилл и Мефодий.

– Правда? – слегка усомнился Алик.

– Правда, – подтвердила Надежда и глазами указала на Пантелеева: чего, мол, с него взять?

– Обедать, обедать! – кричал Пантелеев.

– Нам возвращаться в Москву, может, поговорим до обеда и мы поедем, а вы пообедаете без нас? – предложил свой вариант Смирнов.

– Все разговоры после обеда! – безапелляционно решил Пантелеев.

Обедали в столовой на втором этаже за громадным столом под крахмальной скатертью. Чинно обедали, в традициях хороших домов. После обеда мужчины спустились в гостиную, где уже неизвестно кем был разожжен камин. Печенье в коробке, пузатые рюмки. Смирнов вспомнил, что аристократы, в отличие от него, плебея, выпивают после еды.

Пантелеев разлил и предложил:

– Ну, братцы, со свиданьицем.

– От нас уполномочен Алик. Я – за рулем, – объяснил положение дел Смирнов.

– А хочется? – Пантелеева интересовало все.

– Очень, – уверил его Смирнов и взял быка за рога: – Я сейчас вам расскажу одну весьма занимательную историю, которая, может быть каким-то краем затронула и вас. Если это так, то мы с Аликом будем задавать вопросы, на которые вы будете отвечать или не отвечать. Договорились?

– Договорились. Люблю слушать занимательные истории.

– А отвечать на вопросы? – не удержался Алик. Пантелеев ему не ответил, отмахнулся только.

Историю Смирнов поведал кратко, четко, по этапам, убедительно по логике. Адаптировано, правда, к обстоятельствам: без имен, без конкретных деталей, без предварительных прикидок.

– Любопытно, любопытно, – невнятно откликнулся Пантелеев по окончании рассказа. – Теперь вопросы, да?

– А можно? – нарочито робко спросил Смирнов и, получив разрешение повелительным пантелеевским взглядом, задал первый вопрос:

– Вы знали Курдюмова?

– Весьма и весьма шапочно. Представляли мне его как-то, когда он на заводе ошивался. Я был уверен, что он из промышленного отдела, а тут вон что... – рассеянно ответил Пантелеев. Возил рюмку по столу, соображал что-то.

– Ваш особист, как он? За пищик его подержать можно? – задал второй вопрос Смирнов.

– Подержать за пищик его, безусловно, можно. Но каков будет результат? Он – полный идиот, ребята.

– Члены их шайки любят прикидываться идиотами. Удобнее работать, заметил Алик.

– Этот не прикидывается, – уверил Пантелеев и, резко встав, подошел к комоду, на котором стоял телефон. Он не только быстро бегал, но и быстро соображал. Жестом показав, чтобы они немного подождали, набрал номер и закричал в трубку: – Мишка, кончай трудиться, пупок развяжется! Коньяка хорошего хочешь?.. А хоть до усрачки... Давай, давай быстрей! Ждем тебя, он вернулся на место, обеими руками взял пузатую рюмку и объяснил: – Мишка Прутников, наш коммерческий директор. По-моему, он с Курдюмовым в дочки-матери играл.

Прутников объявился минут через пятнадцать, тоже был быстр на ногу. Или выпить очень хотелось. Представившись и поздоровавшись, он глянул на столик, и на его личике появилась демонстративно сделанная гримаса отвращения.

– Я в ваши аристократические игры играть не намерен, – сделал он заявление и по лестнице двинул на второй этаж.

– Мишка, Мишка, ты куда? – забеспокоился Пантелеев.

– К Надьке подхарчиться, – исчезая, ответил Мишка.

Он не заставил себя долго ждать, явился минуты через две, держа в руках глубокую тарелку с сациви. Не пожадничала Надежда, навалила с горкой. Мишка поставил тарелку на столик, притянул четвертое кресло, уселся, налил до краев рюмку Пантелеева, выпил из нее и, понюхав лимончик, приступил к сациви. Пантелеев сходил к горке, принес четвертую рюмку и поинтересовался:

– Небось, чавкать будешь?

– И еще как! – заверил Мишка.

– А кости куда девать будешь?

– В камин! – заорал Мишка и, продолжая харчиться, спросил, глядя в тарелку: – Допрашивать когда будете? Лучше сейчас. Когда я ем, я словоохотлив и откровенен.

Взглядами Алик и Смирнов попросили Пантелеева начать. Тот и начал:

– Ведь ты имел дело с Курдюмовым и ЦК, а, Мишенька?

– А как же, – охотно подтвердил Мишенька, обсосал мелкую косточку и запустил ею в камин. – Золотой человек!

– В каком смысле? – искренне удивился Алик.

– В прямом. Приедет, бумажки привезет, и у нас полный порядок и с фондом зарплаты, и с премиальным фондом, и с соцкультбытом, и те де и те пе.

– Какие же бумажки он вам привозил? – спросил Смирнов.

– Секретные. С тремя крестами. Не подлежащие разглашению.

– А ты разгласи, – посоветовал Пантелеев.

Мишенька налил себе еще, выпил, хладнокровно выдерживая взгляды троих, закусил, ответил троим лучезарным взором и задал встречный вопрос: