Текст книги "День гнева"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Ребят обижаете, дорогой Георгий! – почему-то обрадовался Александр Петрович и предложил: – С делами покончили и теперь к гостям...

Трое, сомкнув поредевшие на одного человека ряды, упрямо продолжали играть в покер. Воробьев представил их по одиночке:

– Малявко Сергей Ефремович. Бизюк Лев Михайлович. Прахов Василий Федорович. Каждый из троих вставал и, не выпуская из левой руки умело закрытые карты, правой жал протянутые руки Смирнова и Сырцова.

Без шеи, тяжелый брыластый и с залысинами – Прахов Василий Федорович. Василий Федорович, Василий Федорович... Потеплело, совсем тепло, горячо! Записочка в кармане Курдюмовской куртки: "Позвонить Вас. Фед.". Не этому ли? Звенело уже: этому, этому, этому!

Смирнов зевнул от нервности и, чтобы не смотреть на Василия Федоровича Прахова, стал смотреть на Александра Петровича Воробьева. Тот воспринял этот взгляд как намек и скомандовал:

– Карты в сторону! Александр Иванович торопится!

Видимо, услышав воробьевскую команду, два кожаных богатыря распахнули двери, вкатили в гостиную два сервировочных столика и стремительно расставили на длиннющем египетском комоде все необходимое для обильного а ля фуршета.

Освобожденные сервировочные столики, слегка позванивая колесиками, уехали откуда приехали, и Воробьев возгласил:

– С устатку, для удовольствия, на посошок – прошу.

Хряпнули. Четверо с устатку и для удовольствия, пятый – на посошок, а шестой не пил – ему еще баранку крутить. Закусили быстро и хряпнули по второй. Выпив, Смирнов виновато глянул на непьющего Сырцова и, наливая себе третью, последнюю, оповестил всех:

– Ну, нам пора.

Пользуясь благовидным предлогом – спешным отъездом столь милых людей, четверо также налили себе по третьей. Все пятеро подняли рюмки до уровня глаз, молча покивали друг другу и, как и следовало ожидать, выпили до дна.

Александр Петрович Воробьев провожал их. Втроем вышли на крыльцо. Смирнов глубоко вдохнул в себя целебный загородный воздух, оглядел окрестности и предложил Сырцову:

– Ты иди мотор разогревай, Жора, а я через пару минут к машине подойду.

Сырцов ушел. Глядя в его кожаную спину, Смирнов спросил:

– Опасаться знаешь кого, Саша?

– Знаю, – уверенно заявил Воробьев. – Душегубов.

– Ну, тогда как знаешь, – поняв, что Воробьев не откроется, решил не продолжать разговор Смирнов. – Завтра я, как штык, в восемь тридцать у Коляши. Что же, спасибо тебе, Александр, и до свидания...

Молчали до кардиологического санатория "Подлипки". Прибавив скорости после разворота, Сырцов спросил:

– Василий Федорович с двух концов зацеплен? Так?

– Так, Жора, так. – Смирнов сделал сладострастные потягушеньки, напряженными мышцам бедра ощутил присутствие в кармане брюк портсигара и, вытащив его, пристроил беломорину в угол рта. – Лет через десять хорошим сыскарем станешь. Глаз есть!

– Я и сейчас неплох, – обиженно возразил Сырцов.

– Сейчас ты неплох, а через десять лет будешь хорош.

Не хотел открываться Смирнов, твердо решив задействовать Сырцова на локале. Дело, понятно, хозяйское, а, его, Сырцовское, дело безусловно телячье. Сырцов обиделся до Остоженки.

У Спиридоновского дома из "Нивы" перелез в "семерку" и уже в отвинченное автомобильное оконце потребовал от Смирнова инструкций:

– Что у меня завтра?

– Отдохни как следует – опять же вот сюда. – Смирнов пальцем указал место, где завтра, а точнее – сегодня утром должна находиться "семерка" с водителем. – Оговорим твое задание на свежую голову.

Сырцов, позабыв попрощаться, рванул с места, а Смирнов, войдя в подъезд, гулко застучал палкой по плиточному полу. Он открывал вторые двери, когда за его спиной робко поздоровались:

– Здравствуйте, Александр Иванович!

Смирнов недолго постоял, не оборачиваясь, – ждал, когда испуг и бледность уйдут с лица, потом повернул голову. В углу подъезда существовала плохо просматриваемая человеческая фигура.

– Здорово, коль не шутишь, – медленно произнес Смирнов.

Фигура выдвинулась на противный свет вестибюльных неоновых палок и, старательно показав себя, назвалась просительно:

– Я – Демидов из МУРа. Не помните, Александр Иванович?

– Помнить-то помню. – Смирнов переложил палку из правой руки в левую. – Помню, что ты меня года два тому назад "Живым воплощением" обозвал. Помню, помню. Только ты зачем меня так пугаешь?

– Я не пугаю, я не хотел пугать. Я просто спрятался, чтобы Жора меня не увидел. Мне необходимо с вами один на один поговорить, Александр Иванович.

– Говори, – предложил Смирнов.

– Стоя неловко как-то. Пойдемте во двор, если можно. На скамейку сядем.

– Сядем на скамейку. Сядем на скамью... – бормотал про себя Смирнов, без словесного согласия направившись во двор. – Все со временем сядем...

Демидов, напугав, стряхнул с него дневные заботы, и он увидел ночь, московскую ночь. И переулок круто бежавший к Остоженке и на небо. И небо без звезд, тьмой павшее на разнокалиберные переулочные дома. И желтоглазые дома – одноглазые, трехглазые, пятиглазые – смотревшие этими глазами на него, родного...

Демидов молча сидел рядом, не шевелясь, беззвучно дыша, – проникся Смирновским настроением. Заметив, наконец, что Смирнов пошевелился, откашлялся и просительно спросил:

– Можно начинать, Александр Иванович?

– Если хочешь, начинай...

– Странные вещи происходят у нас в конторе и рядом, – решительно начал Демидов, но Смирнов задумчиво перебил:

– А можно так говорить: "вещи происходят"?

– А как же иначе? – удивился Демидов и продолжил: – Очень странные. И крепко связанные с КГБ.

– Ты зачем мне служебные секреты раскрываешь? – лениво поинтересовался Смирнов.

– Мне с кем-нибудь поделиться надо своими сомнениями и подозрениями. С кем же, как не с вами?

– С живым воплощением то есть, – допер, наконец, Смирнов.

– С человеком, которого я уважаю, – твердо поправил Демидов.

– Ну, я думаю, что ты уважаешь не одного меня.

– Те люди не из нашей конторы. А из нашей конторы уважаю только вас.

– Тем более, что я уже не в вашей конторе. Говори.

Хоть так неудобно на гнутом для расслабки реечном парковом диване, Демидов сидел будто аршин проглотил, с прямой спиной, с прямой шеей, с ориентированным на прямоту спины и шеи затылком – торчком. Сделал губы трубочкой, звучно втянул в себя воздух и приступил к повествованию. Точно по газете читал:

– В последнее время говорят о самоубийстве предпринимателя Горошкина, который в недавнем прошлом был видным партийным функционером. Наша бригада, в составе которой находился и я, приступила к дознанию по факту самоубийства. Была проведена первоначальная работа, давшая весьма любопытный результат: многие нестыковки в версии о самоубийстве. Однако, в связи с тем, что во время обыска на квартире Горошкина была обнаружена весьма солидная сумма в валюте, группа КГБ, которая по своей инициативе появилась на месте предполагаемого самоубийства сразу же вслед за нами, эта группа потребовала передать дело Горошкина ей, что нашим начальством и было сделано. Последнее, что успел сделать по этому делу я, это запросить вдову, которая была, естественно, в горе, но лишать себя жизни в связи с гибелью мужа не собиралась. Но, оказывается, собиралась. Милиция успела всего лишь зафиксировать самоубийство вдовы, как вся наша бригада была окончательно отстранена.

Я, Александр Иванович, пришел к выводу, что обе версии – версия о самоубийстве Горошкина и версия о самоубийстве вдовы, основаны на примитивных внешних фактах и не выдерживают серьезной критики. Я уверен, что это убийство, замаскированное под самоубийство.

Демидов, наконец, откинулся на спинку скамьи, давая понять, что монолог завершен. Лихо завершен, на самой высокой ноте. Смирнов даванул мгновенного косяка на демидовский профиль: надеялся поймать в послемонологовой расслабке неконтролируемые эмоции. Но профиль был тверд и только. Тогда Смирнов решил задать ничего не значащий вопрос:

– И что же ты со своей уверенностью собираешься делать?

– Вот я и хочу с вами посоветоваться.

– Валюта, – уважительно произнес Смирнов. – Тут не зацепишься рапортом о незаконности передачи, это, действительно, их дело. Рапорт по собственному начальству – сам понимаешь, акт если не бессмысленный, то мало что дающий и во всяком случае чрезвычайно опасный для тебя, Демидов. Так что дыши в сторонку и помалкивай.

– Не могу молчать!

– Ишь ты, Лев Толстой, – прокомментировал темпераментное заявление Смирнов, теперь в открытую изучая демидовский профиль. – Кричать, следовательно, собираешься?

– Не знаю, – вдруг увял Демидов. – Но ведь надо чтобы кто-нибудь узнал!

– Вот я узнал и что? – задумчиво заметил Смирнов.

– Александр Иванович, у вас в российском руководстве концов нет? отчаянно поинтересовался Демидов. – Может они чего-нибудь могут?

– Они чего-нибудь могут, – подтвердил Смирнов. – Но концов у меня нет.

– А если я сам туда пойду? Только к кому...

– Так ты считаешь, что эти фальшивые самоубийства, на самом деле политические убийства, – не спросил, констатировал Смирнов.

– Считаю, – без колебаний рубанул Демидов.

– А как твой начальник Леня Махов ко всему этому относится?

– Да никак. Передал дела и все. Баба с возу – кобыле легче.

– Как тебя зовут? А то я все Демидов да Демидов...

– Владимир Игнатьевич. Володя.

– Не суетись, Володя. Я постараюсь тебе помочь.

– Спасибо, Александр Иванович, – Демидов встал.

– Пока не знаю за что, – продолжая сидеть, заметил Смирнов. – Завтра, то есть сегодня, часикам к восьми вечера подойди сюда ко мне.

– Спасибо еще раз и до свидания, – уже убегая, прокричал Демидов.

Ушел Демидов, ушел. Не зная зачем, Смирнов, сильнее обычного хромая, спустился по переулку к Москва-реке. С опаской перейдя неширокую проезжую часть, он подошел к парапету и облокотился о него.

Слева – стрелка с "Красным Октябрем", справа – складское помещение новой картинной галереи, перед и вверху – тревожащее, – будто в кровавых потеках – бывшее пристанище самых высоких партийных боссов.

Бесшумно и незаметно подплыла и стала, свободно скользя по воде, самоходная баржа. Освещенная светом из раскрытой двери рубки женщина в белом вешала белье на невидимые веревки. В рубке громко и грубо рассмеялся мужчина. Ты что, Вась? – спросила женщина. "Да так, Семеныча вспомнил" ответил мужской голос, заметно отдаляясь от Смирнова. Самоходка собиралась проплыть над Крымским Мостом.

От тоски и страха недалекой смерти сжалось сердце.

26

Продолжение магнитофонной записи разговора в кафе на Маросейке.

В.Г. Он хочет развязать себе руки, Игорь Дмитриевич.

А.И. Именно. Я хочу действовать автономно.

И.Д. Как выразился Витольд Германович, вы развяжете себе руки... А освободившейся веревкой свяжете руки мне. Вы поймите, Александр Иванович, помимо аспекта почти криминального – расследования и поиска существуют иные аспекты этого дела, в которых мне необходимо действовать, имея как можно наиболее точную и всеобъемлющую информацию. Вы обезоруживаете меня.

В.Г. Не надо нервничать, Игорь Дмитриевич. Насколько я понимаю, сведения, которые будут поступать от Александра Ивановича каждые пять дней, освободятся от текущей мелочевки, станут более обобщающими и берущими факты в перспективе. Такое скорее поможет, чем помешает вам.

А.И. Абсолютно правильно.

И.Д. Абсолютно. Ишь как вы! А я все в поисках абсолюта.

А.И. Господи, как вы все похожи, московские интеллигентные говоруны!

В.Г. Не забывайтесь, Александр Иванович: вы разговариваете с работодателем!

А.И. А работодателю нравится, когда его называют московским интеллигентным говоруном. Всем московским это нравится. Я прав?

И.Д. Правы, правы!

А.И. Абсолютно?

И.Д. Абсолютно!

В.Г. Как я понимаю, вы пришли к соглашению по поводу Смирновской автономии.

27

В большом, обшитом светлым деревом кабинете человек в хорошем английском пиджаке встал из-за обширного письменного стола, выключил магнитофон, стоявший на маленьком столике, и спросил у собеседника, свободно развалившегося в кожаном кресле:

– Ну и что тебе дало вторичное прослушивание?

Собеседник был молодцом. Худой, подобранный, порывистый. Он в молодежной униформе (кроссовки, джинсы, куртка) казался молодым человеком. Лишь избыток свободно висящей кожи под подбородком и на шее, легкомысленно открытой воротом тонкой шерстяной маечки-фуфаечки, резко менял картинку первого впечатления: не мальчиком был плейбой и даже не молодым человеком.

– Ничего, – ответствовал плейбой. – Мне просто доставляет удовольствие слушать как четко работают два профессионала, придавая работе вид развеселой беседы.

– Витольд – молодец, – согласился человек за столом.

– Все-таки наша школа – хорошая школа. Но и Смирнов неплох, Женя.

– Неплох, – согласился Женя. – Но все же с двумя убийствами прокололся. Это ему боком выйдет.

– Ему ли, Женя?

– В любом случае ему.

– Ты как всегда прав, – плейбой одним юношеским рывком прекратил сидение в кресле и изрядно прошагав, подошел к окну.

Внизу была слабо освещенная площадь. Непристойный, как мужской половой орган, торчал посреди нее цилиндр постамента, на котором никого не было.

Подошел Женя в английском пиджаке и стал рядом.

– На член похоже, – грустно сказал плейбой Дима, глядя на то, что осталось от вождя их племени.

– Не член... Орган, – поправил англичанин Женя. – Он – орган, а все мы в этой конторе – органы.

– Компетентные, – добавил плейбой. – Компетентные органы. Звучит приличнее.

– Пустыня. Мертвый город, – помолчав, обобщающе определил наблюдаемое в окно англичанин.

– Красная пустыня, – вспомнив Антониони, решил плейбой.

– Теперь трехцветная, – поправил англичанин. Помолчали.

– Гляди ты, славянин! – вдруг несказанно удивился плейбой.

Возникнув из-за угла, игрушечная человеческая фигурка проследовала мимо двух полукруглых дырок входа в метро и, не желая пользоваться подземным переходом, направилась в сторону их здания прямо через площадь. Шел человек уверенно и не торопясь.

– О чем он думает, Дима? – спросил англичанин.

– Черт его знает!

– А ведь одна из наших обязанностей – знать о чем он думает.

– Была... Была такая обязанность, а теперь нету.

– Ой, не торопись, ой не торопись! – англичанин отвернулся от окна и направился к своему столу. Плейбой последовал за ним.

– Я знаю о чем он думал, – сказал плейбой, поудобнее устраиваясь в мягком кресле. – Глядя на наши освещенные окна, человечек, пересекая площадь думал: "А о чем думают вон там, за этими окнами?"

– Очень может быть, – англичанин энергично, ладонями, растер вялое свое ночное лицо и спросил: – Ну и как?

– Жаль, конечно, но у нас нет другого выхода, Женя.

– Я понимаю, понимаю...

– Ты считал, что уже давно распорядился. Смотри, не опоздай.

– Не опоздаю, – и еще раз повторил: – Не опоздаю.

28

Этот англичанин звался Коляшей. Вернее наоборот: Коляша звался Англичанином. Кличка у него была такая. Смирнов внимательно оглядел его, стройного, в безукоризненном двубортном костюме, и полюбопытствовал размышляюще:

– Все забываю спросить тебя, Коляша: откуда у тебя кликуха такая нестандартная – Англичанин?

Не обижался Коляша, не мог обидеться на старика. Улыбнулся на все тридцать два, откинулся на спинку вертящегося хромированного кресла – чуда оргтехники – и легко поведал:

– В отрочестве мне очень нравилось слово "джентльмен", я всех своих приятелей джентльменами называл. "Джентльмены, говорю, пора покровским рыла чистить!" И мои джентльмены чистят.

Они – джентльмены, а я, в ответ, – англичанин. Так и прилипло.

– Понятно, понятно, – рассеянно выразил свое удовлетворение успокоенный Смирнов. Продолжая рассматривать теперь не Англичанина, а щегольскую обстановку детективного агентства "Блек бокс", он между прочим напомнил: – Ты мне должен пятерых пареньков добыть, Англичанин.

– Николай Григорьевич мое имя и отчество. – Неожиданно обиделся Англичанин, но вспомнив, что перед ним перспективный клиент, тут же все смягчил улыбчивым объяснением: – Ей богу, отвык я за полгода от Англичанина, Александр Иванович!

– Ты уж прости меня, старика, Колюша! У меня в башке-то все по-старому: я тебя – Англичанин, а ты меня – мент. Уж извини. Так как насчет ребятишек?

– Готовы, готовы. Все пятеро уже в оперативной комнате сидят, вас ждут.

– Надеюсь, не уголовники?

– Менты, Александр Иванович, менты, – успокоил Коляша. – Бывшие уголовники нами используются как охрана, а бывшие менты – на слежке.

– Транспорт какой-нибудь в их распоряжении есть?

– Есть, Александр Иванович. Две "девятки". Достаточно?

– Вполне.

– На сколько дней необходимы вам наши агенты?

– Ну, считай, неделя, дней десять не более.

– Тогда я для начала выписываю счет на неделю.

– Выписывай, – разрешил Смирнов и приготовился наблюдать, как будет водить пером по бумаге грамотей Англичанин. Но Англичанин писать не стал: звонком вызвал секретаря с борцовской накатанной шеей и, протянув ему бумаги, распорядился:

– Все оформи на семь дней. – И после того, как секретарь закрыл за собой дверь: – Вам лично "Мицубиси-джип" подойдет?

– Он хоть крытый джип этот? – с опаской поинтересовался Смирнов.

– Ваши представления о джипе, видно, еще со времен войны, покровительственно догадался Коляша. – Закрытый, закрытый, и хорошо закрытый. Все как в легковухе, только проходимость джиповая. Так подойдет?

– Подойдет, – решил Смирнов. – Доверенность на меня сделали?

– Сделали. К паренькам пойдем теперь?

– Пришлешь их ко мне по спиридоновскому адресу к 11 часам. А сейчас мне некогда, срочные дела. Джип где?

– У подъезда, – сообщил Англичанин и тут же швырнул ключи от автомобиля Смирнову: старческую реакцию проверил. Смирнов ключи легко поймал, спрятал в карман. В карман же отправил и доверенность и, встав, задал вопрос, оглядывая коляшины апартаменты:

– Ну, и что интереснее, Англичанин: убегать или догонять?

...Дорогого благородно-металлического цвета "Мицубиси", еле слышно журча мотором, бежал по вздыбленной Москве и быстро добежал до Пушкинской, где у "Известий" уже ждали Смирнова Казарян и Спиридонов. Было четверть десятого.

– Реквизировать бы эту машину у твоего буржуя, – помечтал вслух Казарян, усаживаясь на заднее сиденье "Мицубиси".

– Нареквизировались. Будя, – всерьез отреагировал на это заявление Спиридонов. А Смирнов никак не отреагировал. Спросил только:

– Предварительно позвоним?

– А зачем? – удивился Казарян.

В чистом подъезде-вестибюле было тихо-тихо, как в раю. Они поднялись на пятый этаж и позвонили. И за дверью было тихо. Было тихо, и они ждали. Долго ждали и безрезультатно.

– ...Твою мать! – отчетливо и яростно выругался Смирнов и пнул кривой своей ногой богатую обшивку. – Опоздали!

– Да вовремя, – успокоил его Казарян, и не поняв поначалу на что они опоздали. Потом понял и ахнул: – Думаешь, Саня?!

– А что тут думать, думать-то что? – лихорадочно бормотал Смирнов. Он извлек из кармана связку отмычек и подбирал подходящую, пробуя их по очереди в замочной скважине. Щелкнул, наконец, замком два раза. Колдуя теперь над английским, заклинал: – Только бы не на задвижку!

Дверь подалась, но не на много: держала внутренняя цепочка. Роман не выдержал, заорал в щель:

– Ленчик!

В квартире по-прежнему было тихо, как в раю.

– Хана Ленчику, – понял Смирнов и, передав Роману ключи от машины, приказал. – Там за задним сиденьем ящик с инструментом. Хватай кусачки и сюда как можно быстрее...

Качественный иностранный инструмент проделал свою работу без напряжения: цепочка жалобно крякнула и развалилась. Они вошли в квартиру. Ноздри Смирнова дернулись, учуяв тревожаще знакомый запах. Смирнов знал, как пахнул пороховой дым и застывшая кровь.

Их нашли в столовой. Видимо, перед тем как умереть, Ходжаев и Арсенчик, по-кавказски сидя на богатом ковре, играли в нарды. Арсенчика пристрелили прямо за игрой: его простреленная точно посреди лба голова покоилась на забрызганной кровью доске драгоценного дерева. А Ходжаев пытался бессмысленно бежать: ему выстрелили в затылок, когда он распахнул дверь в студию. Так и лежал теперь – ноги на ковре, а туловище и голова на сером бобрике.

Смирнов стоял и молча смотрел, оценивая. Оценил, вздохнул и решил:

– Убийца под альпиниста косил. Штифт надо искать. Судя по всему, уходя он не гасил свет. Поищи, Рома.

Роман вернулся почти тотчас.

– В кабинете окно – настежь. Ты как всегда прав, Саня. Там потрошили письменный стол и секретер. – Роман, наконец, и здесь огляделся. Раньше он все на трупы смотрел: – Гляди ты! А здесь все серебро столовое из горок взяли, богатое тут серебро было: графины, вазы, сахарницы, молочники и простая хренотень. А, может, просто скокари, Саня? В этой квартире есть чем поживиться.

– Какой скокарь, если он не идиот или истеричный мальчишка, возьмет на себя два трупа?

– Мы сегодняшних совсем не знаем, Саня.

– Оба застрелены профессионалом, Рома. И осведомленным профессионалом. Первым – телохранителя, потенциальную опасность для него, вторым – собственно объект. Лоб и затылок. Щегольство наемного убийцы.

Спиридонов молчал, потому что его мутило.

– Что делать будем, Саня? – спросил Казарян.

– Сейчас Махову позвоню. Его отдел убийствами занимается, – пообещал Смирнов, но с места не тронулся, стоял, смотрел на трупы.

– А как мы объясним милиции, что мы здесь? – поинтересовался Казарян.

...Махов прислал Демидова с парою молодых и экспертами, и работа закипела. Молодые были заняты протоколом осмотра, эксперты елозили по перспективным местам, а Демидов, демонстративно не заметив перекушенной цепочки, провел предварительный опрос Смирнова, Спиридонова и Казаряна и отпустил их с богом.

Хорошо было на улице, даже в сером колодце двора этого дома было хорошо после Ходжаевской квартиры. Они постояли, покурили: Смирнов глянул на часы. Было четверть двенадцатого.

– Поехали ко мне, – приказал Смирнов. – Топтуны уже ждут, а в двенадцать Сырцов прибудет.

– Не к тебе, а ко мне, – поправил его наконец-то заговоривший Спиридонов.

Уже в машине Смирнов, вдруг, ударил кулаком по баранке и заорал:

– Язык, язык мой поганый!

– Теперь они, надо полагать, за Сырцова возьмутся, – невозмутимо предположил Казарян. Такое ужасное предположение успокоило Смирнова, думать стал, рассуждать.

– Не посмеют, – уверенно отверг такую возможность он. – Сырцов мент, хотя и бывший, но мент до конца жизни. И дружки его милицейские, если такое случится, независимо ни от чего, будут копать до дна. А кроме того, у Жоры нет доказательств. Одни слова.

– Слова, которые для них нестерпимо страшны, – поправил Казарян.

– Да ничего они не боятся, Рома! – вдруг яростно возразил Спиридонов. – Они твердо уверены, что все образуется так, как надо им!

Прокричав это, Спиридонов резко замолк, сжав губы в куриную гузку. Смирнов оглянулся на него и приткнул "Мицубиси" к тротуару. Они уже миновали большой Каменный, были напротив христоспасительного бассейна, у кустов.

– Проблюйся, – приказал Смирнов Алику. Тот мелко-мелко закивал и быстренько секанул из красивого автомобиля, чтобы случаем эту красоту не повредить. Казарян посмотрел на слегка прикрытую жухлой листвой полусогнутую ритмично склонившуюся спиридоновскую спину и сказал:

– Я тут, Санек, подумал сейчас и вот что мне мнится: из всего того, что наговорил тогда партийный вождь на конкретику выходил лишь зав административным отделом, который якобы тоже был в бегах. Я думаю, следует труп искать зава этого.

– Что нам этот труп даст?

– Шухер в прессе.

– А нужен он нам, шухер этот?

– Нужен, шухер всегда нужен: привлекает внимание людей, люди начинают интересоваться, а работнички, естественно, остерегаются.

– Выгодно ли нам, чтобы они остерегались?

– Выгодно, Саня. Не подумав, палить в нас не будут.

– Тоже верно, – согласился Смирнов и предупредительно открыл дверцу подошедшему Алику. – Порядок?

– Порядок, – подтвердил тот, утирая носовым платком заплаканные глаза.

В родном переулке были в одиннадцать тридцать. Закрыв автомобиль на ключ, Смирнов огляделся. Пятеро бывших ментов расположились на трех скамейках. Двоих из этой пятерки Смирнов помнил с давних пор.

– Вы домой идите, а я здесь малость подзадержусь, – сказал он Спиридонову и Казаряну, а сам направился к занятым скамейкам.

– Здорово, служба! – полушепотом прокричал Смирнов и тут же укорил: Служба-то, служба, а расселись как на смотринах.

– Не приступили еще к служебным обязанностям, Александр Иванович! откликнулся один из давних знакомцев, вставая и протягивая руку.

– А уже давно пора, – сделал строгий выговор Смирнов, но руку пожал.

Знал как быть справедливым и любимым начальником.

...Вернувшись из ванной, сполоснувшийся Спиридонов грустно посмотрел на Казаряна, который от нечего делать подкидывал щелчком спичечный коробок, пытаясь поставить его на торец или хотя бы на ребро, и впервые вслух посомневался.

– Втянул я вас в дельце, Рома...

– Втянул, – согласился Казарян, не переставая подкидывать коробок, который с раздражающим, неединовременным шмяком, через равномерные промежутки падал на зеленую поверхность письменного стола.

– Хоть прощенья у вас проси...

– Меня прощенье не устраивает, – поймав коробок на лету и спрятав его в карман пиджака, ответствовал Казарян. – Тем более твое. Мне хочется знать, где деньги, украденные у тебя, у меня, у каждого, кто честно работал. И найти их, и вложить их в нужное для народа, для страны конкретное дело.

– Их опять разворуют, Рома, пока вкладывать в дело будут.

– Чего-нибудь да останется. – Роман, наконец, нашел применение спичкам, достал сигарету, прикурил.

Пришел Смирнов. Увидев его, опорожненный Спиридонов захотел есть:

– Пожрем, ребята, ведь и не завтракали по-настоящему!

– Георгия Сырцова дождемся. – Смирнов глянул на часы. – Он – паренек аккуратный, минут через пять будет.

Ровно через пять минут прозвенел антикварный звонок.

Смирнов ввел Сырцова в кабинет и сразу же сказал:

– Сегодня ночью твоего клиента с набережной кончили профессионалы. Подумай, Жора, хорошенько и скажи: ты будешь работать с нами?

– Здравствуйте, – Сырцов для начала решил поздороваться со Спиридоновым и Казаряном. А, пожав им руки, ответил Смирнову: – Я использовался втемную. Если все так и останется, то нет. Если же вы, Александр Иванович, открываете все карты, то да.

– Не знаешь – свидетель, знаешь – соучастник, – к месту вспомнил воровскую присказку Смирнов.

– Я хочу в соучастники, – твердо решил Сырцов.

– И еще один к нашему теремку прибился, – просто так, для счета, констатировал Казарян, а Смирнов, как оглашенный начал считать:

– Я – мышка-норушка, я – лягушка-скакушка, я – зайчик... – и в недоуменьи перебил себя: – А где зайчик? Я же ему велел к двенадцати быть?!

29

Конференция кинотеоретиков, посвященная проникновению андерграунда в современный русский кинематограф, вот-вот должна была начаться. Зайчик Витька Кузьминский ждал теоретика Митьку Федорова, который должен бы уже давно здесь быть – член оргкомитета, – но по неизвестной причине отсутствовал. Непорядок и беспокойство.

...Столь долгое отсутствие знатока искусства Федорова было теперь объяснимо, прощаемо и поощряемо: теоретик Митька, осторожно держа под руку, вел по проходу к столику президиума знаменитого литератора-эмигранта, который последние два года жил неизвестно где – то ли в Париже, то ли в Москве и все знал про нашу жизнь, почему и позволял себе постоянно – ежемесячно и еженедельно – просвещать и учить по радио, по телевидению, с кафедр высоких собраний и в дружеских беседах только что вылезших из пещер диких аборигенов, как им, диким аборигенам, не следует жить. Его еще продолжали раболепно любить, но не столь страстно как по началу: сомневающиеся вопросы стали задавать, а некоторые даже спорить, но парижский миссионер старался не замечать шероховатостей, относил их к плохой воспитанности аудитории, и продолжал заливаться курским соловьем на предмет того, какие они, жители России, говно и неумехи. Согласно почти официальному ныне российскому мазохизму слушатели пока еще терпели.

Сидевший прямо у прохода Кузьминский дернул за шлицу пиджака шествовавшего мимо Федорова и бесцеремонно приказал:

– Усадишь фрайера и сразу же ко мне!

Митька оглянулся, глаза его округлились от ужаса, и от ужаса же он ускорился, уже не ведя, а волоча гостя из дальнего зарубежья. Гость же, наоборот, тормозился, стараясь гневным оком осмотреть того, кто обозвал его фрайером. Но гремели аплодисменты, но улыбались ученые девицы, среди которых изредка попадались и хорошенькие, но уже раскрывал объятия, вставший из-за столика, жирный и бородатый ведущий критик...

Забыв про оскорбительного фрайера, парижский житель устроился между ведущим бородатым критиком, и ведущим бородатым специалистом, за которым сидел лысый продюсер. И оказалось, что мест за маленьким столиком больше нет. Митька Федоров сделал вид, что все так и задумано: заговорщицки подмигнул аудитории, сделал ей двумя ручками и – ничего не оставалось направился в обратный путь.

Кузьминский облапил его и грубо усадил рядом с собой. На протестующий федоровский писк сурово заметил:

– Помолчи. Мешаешь проводить мероприятие.

Федоров послушно умолк. Перехватив инициативу у бородатого ведущего критика, вещал бородатый ведущий сценарист:

– Сейчас сделает доклад (я бы назвал его скорее сообщением) по объявленной теме кандидат искусствоведения... – сценарист затузил, заглянул в бумажку и продолжил: – Мигунько Всеволод Святославович. Надеюсь, он уложится в полчаса. А потом мы с удовольствием послушаем нашего доброго парижского друга.

Сказав, сценарист захлопал в ладоши. Захлопал и натренированный дисциплинированный зал. Воспользовавшись этим мелким шухером, Виктор подхватил Федорова под руку и без особого труда выволок из зала, доволок до одного из буфетов и усадил за столик. Полюбовавшись на добычу, спросил:

– Пить будешь, Митька? Угощаю.

– Это сладкое слово халява, – вспомнил Федоров. – Буду. Коньяк.

Терять ему было нечего: он боялся Кузьминского до того, что уже ничего не боялся. Ни о чем не думая, ничего не ощущая, он сидел и смотрел, как Кузьминский суетился у стойки. Кузьминский перед расходами не постоял: не рюмашечками коньяк брал, а полторашками.

– Ну, отхлебнем по малости, – предложил Кузьминский, зная короткий дых Федорова. Кузьминский споловинил, а Федоров с трудом взял треть. Промыли горлышки водичкой, пожевали бутерброды.

– Зачем я тебе, Витя? – подкрепившись, жалобно спросил Федоров.

– А ты догадайся.

– Старое ворошить не будем? – с надеждой предположил Митька.

– Если оно не связано с новым.

– А что нового, Витек?

Кузьминский строго отреагировал на федоровскую развязность: погрозив убедительным указательным пальцем, надавил мрачным голосом:

– Ой, смотри у меня, путчист Федоров!

– Я – не путчист, – быстро возразил Федоров.