Текст книги "День гнева"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Я все секу, мент поганый. Только не поверит тебе Коляша.

– Поверит. Сопоставит факты и поверит.

– Какие же факты? – небрежно спросил Александр Петрович.

– Ишь ты, вскинулся! Хочешь фактов? Что ж изложу, чтобы ты, наконец, хлебало свое раскрыл. Только ты – единственный не из задействованных знал в тот же вечер, что мы душегуба повязали. А задействованные, включая Коляшу, были под крылом у Сырцова на даче. Так что их контакты с кем-либо были исключены. Гебисты же действовали у почтамта так, что с уверенностью можно сказать: они знали – душегуб подставленный. Колись до задницы, Санек, кроме тебя отстучать некому было. Чем они тебя взяли?

– Ничем они меня не взяли!

– Думай о правиле, Санек! – посоветовал Смирнов.

– А о чем же я думаю, мент? – горестно признался Воробьев.

– Когда они к тебе пришли?

– Как только вы получили ребят и технику.

– Просто поинтересовались получил ли я, да?

– Да.

– А во второй раз они к тебе пришли в тот день, когда мы должны были душегуба повязать. Тут-то они тебя и взяли за горло. Ты ведь с Василием Федоровичем на много миллионов нагреб, так?

– Так.

– В третий же раз они пришли к тебе той же ночью, после того как мы убийцу взяли. Вот тут-то ты и сдал нас окончательно. Чем же они тебе платили?

– Обещанием не трогать Василия Федоровича.

– Боже! За друга в огонь и в воду! Так я тебе и поверил. Ты же наверняка выцыганил что-нибудь материальное, а? Хочешь, догадаюсь?

Александр Петрович вынужденно кивнул.

– Они дали Василию Федоровичу беспрепятственно вывезти за бугор твою обильную зелень. Догадался?

– Ты догадливый. Чего ты от меня хочешь, мент, в обмен на твое молчание?

– Многого. Во-первых, оплатить технику и людей, работающих у меня, сверх положенного еще на три дня.

– Значит, правители тебе – под зад коленом? – догадавшись и обрадовавшись, бойко перебил Александр Петрович.

– Чему радуешься, козел?! – вдруг разозлился, сам не понимая от чего, Смирнов. – Не будет тебе с этого никакого навара. Все равно будешь жить, как я прикажу.

– Во попал! – перестал радоваться Александр Петрович. – И те, и те в четыре руки за горло берут.

– Блядовать, Санек, не надо. Хватать бабки и ртом и задницей не надо. А главное – предавать не след.

– Что вы еще от меня хотите?!

– Назови того, или тех, кто от конторы имел с тобой дело, и я молчу.

– Мне представлялся лишь один. Майор Владимир Николаевич Майоров. Остальные охрана, сопровождение – шестерки.

Смирнов подозревал в тайне от самого себя, что так может случиться. Но гнал эти подозрения подале, страстно надеясь на фарт. Вот и случилось. Не было в этот раз ему фарта. Он сильно заскучал. – Других фамилий и имен ты не знаешь? Может, Майоров этот кого-нибудь упоминал? – после паузы без всякой надежды спросил Смирнов.

– Вы что людей из конторы не знаете? – удивился смирновской наивности Александр Петрович. – Они ни о чем не говорят. Они хотят, чтобы мы говорили.

Смирнов достал портсигар, извлек из него папиросу, защелкнул портсигар и вдруг увидел надпись на нем. Усмехнулся, читая, вытащил парную к портсигару зажигалку, прикурил от нее, а потом по очереди сначала портсигар, затем зажигалку – швырнул на письменный стол по направлению к Александру Петровичу. Присовокупив: – Была без радости любовь, разлука будет без печали. Забирай цацки назад и забудь, что когда-то играли в одной команде. А, в общем, живи как хочешь, перевертыш. Цвети и пахни.

Смирнов с трудом поднялся. От хорошего настроения не осталось и следа. Не глянув на Воробьева, двинул к дверям.

– Чем я буду застрахован от всяческих неожиданностей? – спросил у его спины Александр Петрович.

– Ничем, кроме моего обещания молчать, – ответил Смирнов, не оборачиваясь и вышел вон.

– Все в порядке? – спросила очаровашка. Как все хорошие секретарши, она должна была разобраться, кто он такой.

– У кого? – удивился Смирнов.

– У вас, конечно.

– Твое дело, крошка, беспокоиться о том, чтобы у твоего шефа все в порядке было. Сообщаю тебе: у него пока все в порядке, – злобно и от этого многословно высказался отставной полковник.

– Милана! – позвал секретаршу появившийся в дверях Воробьев и, вдруг заметив в приемной Смирнова, фразу не продолжил.

– Хорошо, что вышел, – заметил Смирнов. – Дай-ка портсигар.

Воробьев вынул из кармана и протянул ему портсигар. Смирнов раскрыл его, горстью извлек папиросы и вернул портсигар Воробьеву.

– Чао, – сказал Смирнов, окончательно прощаясь.

47

Тряся сиськами, совершенно голая Алуська зигзагами спускалась к воде по крутому берегу Москва-реки – туда, где вокруг бутылок кругом полулежали серьезные в годах мужчины. Алуся проследовала сквозь круг, ногами сбивая стаканы, перейдя на бег, сильно оттолкнулась от земли и нырнула в воду.

– Стоп! – рявкнул режиссер.

Алуся уже вынырнула и, трясясь, выбралась на берег. К ней бежали костюмерша с махровой простыней и теплым халатом, и помреж со стаканом водки.

– Это что такое? – подумав, тихо спросил Кузьминский.

– О чем ты там, Витя? – не расслышав, спросил сверху режиссер. Он рядом с оператором сидел на стреле крана с кинокамерой, которая следовала за Алусей во время ее прохода и пробега.

– Я так понимаю, что ты параллельно снимаешь другой фильм, да? саркастически поинтересовался Кузьминский. – По чьему сценарию, Аркадий?

Эту тираду режиссер уже расслышал: механики за веревку притянули стрелу к земле. Режиссер ступил на жухлую траву и ответил не менее саркастически:

– По твоему, Витюша, по твоему не очень хорошему сценарию.

– Где в моем не очень хорошем сценарии голые бабы?! – заорал Виктор.

– Мы по возможности улучшаем не очень хороший твой сценарий, скромно признался режиссер и обнял подошедшую Алусю за плечи. Алуся поверх теплого халата была закутана в пуховик, но еще не согрелась: синие губы сжаты в куриную гузку, красный нос изрядно подтекал.

– Все, б-б-больше не могу, – сквозь ик сказала она.

– Может, еще дублик? – ласково спросил режиссер. Алуся в ужасе замотала башкой. Тогда режиссер спросил у оператора: – Гена, у тебя все в порядке?

– Откуда непорядочку быть? Кодек, – успокоил оператор.

– Тогда ради тебя... – поцеловав Алусю в щеку, объявил режиссер. Съемка закончена!

Многочисленная съемочная группа засуетилась так, как никогда не суетится на съемке: святое дело – сборы домой.

– Так откуда все-таки голые бабы? – настырно добивался ответа Кузьминский.

– Не бабы, а баба, – поправил режиссер, но вспомнив про стоящую рядом Алусю, тотчас уточнил: – И даже не баба, а прелестная девушка с очаровательной фигуркой.

Теперь Алуся поцеловала в щеку режиссера и сказала:

– Пойду переоденусь.

Кузьминский взглядом проводил Алусю до автобуса и решил, что:

– Дешевка ты, Аркадий.

– Эй, полегче! – предупредил режиссер.

– Да что полегче?! – отмахнулся от него Виктор. – Все голых снимают, и ты туда же. Как же, мода!

– Не мода, а зритель.

Кузьминский махнул рукой и направился к автобусу, в котором переодевалась Алуся.

– Куда, куда? – заверещала костюмерша, караулившая вход, но Алуся из автобуса крикнула:

– Если это Кузьминский, пусть заходит!

– Вы – Кузьминский? – спросила костюмерша. В съемочной группе обычно не знают сценариста.

– Кузьминский, Кузьминский, – успокоил ее Виктор и влез в автобус. Алуся в трусах и лифчике покуривала, развалясь на сиденьи. Сообщила:

– Пьяна в дымину, Витя.

– Может это к лучшему, – вроде как про себя сказал Кузьминский. Но Алуся услышала и догадалась:

– Тебя ваш главный старичок подослал? Чтобы выведывать?

– Ага, – признался Виктор. – Пообедаем или ты уже наелась?

– Я не наелась, а напилась, – поправила его Алуся.

– Что в просторечьи одно и тоже. Так как насчет пообедать?

– С удовольствием, я бы сказала, с наслаждением. После стакана водки жрать хочу, как крокодилица. Только вот как дойду? С ногами плохо.

– Донесу, – пообещал Кузьминский.

– В Дом кино?

– А куда же еще?

Кузьминский подогнал "семерку" к автобусу, и, держа слово, на руках перенес уже полностью и в соответствии с временем года одетую Алусю в свой автомобиль, который, гудками приветствуя энтузиастов кинематографического дела, выбрался, нарушая все возможные правила, по пешеходной дорожке наверх. Менты из оцепления, считая его своим, не то чтобы оштрафовали помахали ручонками на прощанье. Кузьминский вырулил на Минское, и семерка покатила к Смоленской. Разрумянившаяся от водки Алуся со значением и страстно пела старинный романс "Капризная, упрямая..." Дослушав темпераментное пение до конца и никак не соединив себя с героем романса, Кузьминский спросил:

– Как дела?

– Замечательно, – сказала Алуся, просунула левую руку под его правый локоть, виском привалилась к его плечу, закрыла глаза и повторила:

– Замечательно.

– Разобьемся к едрене фене! – предупредил он.

– Нет, – не согласилась она. – Я не могу разбиться. Я фарт ухватила.

– Может, не следует говорить "чоп"?

– Ты знаешь, сколько мне предложений поступило сниматься? Восемнадцать! Никаких собеседований, никаких проб, сразу сниматься!

– Стая обезьян! Вандердоги! – ужаснулся Кузьминский.

– О ком это ты?

– О киношниках моих родимых! О ком же еще. Начал тебя Аркадий снимать. И сразу слух пошел: новое дарование. Тут уж только не опоздать, не пропустить, не дать себя опередить. Мне, мне новое дарование! А сколько раз тебя до этого вызывали на смотрины и тут же от тебя отказывались?

– Не сосчитать, – призналась Алуся и приподняла голову для того, чтобы поцеловать Виктора в плечо. – Я тебе благодарна не знаю как, Витя.

– За что же, королева моя?

– За то, что ты рекомендовал меня на эту роль и настоял на своем.

По делу она должна бы быть благодарной отставному полковнику милиции. Кузьминский ощерился в улыбке и сделал, выезжая на Садовое, левый поворот. До Дома кино рукой было подать.

В ресторане гужевались, обедая, нувориши – скоробогатеи. Но дорогому постоянному посетителю и известному сценаристу столик спроворили без лишних слов. Официантка Танечка мгновенно принесла заказ и, в ожидании первого подноса, Кузьминский заговорил о главном. Ради чего и пригласил ее на обед.

– Меня наш главный старичок подослал, – напомнил он. – Кое о чем спросить тебя надо.

– Ну, мужики, ну, засранцы! – яростно восхитилась она, показав, что хорошая актриса, и резко поменяла ритм и интонацию: – Давай спрашивай.

– Ты не замечала слежки за собой?

– Да вроде нет. Ты же знаешь, одно время ходил за мной охранник от Ваньки, а теперь, по-моему, никто не ходит.

– От Ваньки ли? – усомнился Кузьминский. – Ну ладно. А телефонные звонки были?

– Были.

– От кого?

– От поклонников, балда!

– А не от поклонников?

– Были.

– От кого? – занудливо доставал Кузьминский.

– От сожителей! – заорала она на весь ресторан. – От тебя, к примеру.

– А если не к примеру?

– Ты мне выпить дашь?

– Несут, – обрадовал ее Кузьминский, увидев официантку с подносом. Танечка мигом расставила на столе графинчик, бутылки с водой и легкую предобеденную закуску. Ухватив маленький графинчик, как гренадер Петра Первого гранату, Виктор тотчас налил Алусе.

– Сам не пьешь, а меня спаиваешь, – сварливо отметила она. Будто только что не требовала выпить.

– Не хочешь, не пей, – резонно отметил он. В связи с чем она сей момент и выпила. Выпила и запихнула в рот печеночное канапе целиком. Потом намотала на вилку податливый кусок семги и его тоже отправила в рот. Кузьминский ждал окончания процесса предварительного насыщения. Прожевав, наконец, Алуся потребовала:

– Наливай по второй.

– По второй не получается. Знаешь сколько рюмок в том стакане? возразил он, наливая. Она потянулась к налитой рюмке, но он закрыл ее ладонью и мягко сказал:

– Алусенька, миленькая, ответь мне на последний вопрос, и я от тебя отстану. Пить будешь, гулять будешь, а смерть придет – помирать будешь. Ты меня слышишь, цыпленочек? Ты меня поняла, ласточка?

– Я тебя слышу и поняла, – важно сказала она. – Вопрос задавай.

– Меня очень интересуют люди, с которыми контактировал твой Иван.

– Не мой! – перебивая, возразила она.

– ...Люди, с которыми контактировал не твой Иван, когда вы были вместе. В ресторанах, на домашних междусобойных вечеринках, на загородных пикниках. О Горском, Краснове, поганце Федорове можешь не упоминать. Меня интересуют другие, мне неизвестные.

– Ну, кто? – Алуся сообразно с состоянием легкомысленно задумалась: Ну, Широв такой, старый хрен из ЦК. Он все боялся чего-то, все время говорил: "Только тихо, только тихо!" А сам тайно меня за жопу трогал. Подойдет?

– Подойдет. Давай о других.

– Помню Ванька меня с собой в город Красносоветск брал...

– Нет такого города, Алусик мой!

– Но, в общем, какой-то красный городок, километрах в ста от Москвы. Ванька туда в командировку ездил, а меня взял, чтобы не скучать. С нами еще один клиент был, потасканный плейбой. В этом Красносранске тамошний начальник Гена в резиденции для почетных гостей очень мило нас принимал.

– А имя-фамилию клиента, который с вами был, не помнишь?

– Звали-то Димой вроде, а по фамилии не представился.

– Ну, а чем занимается, кто такой в этом мире – разговор не шел?

– Вроде во Внешторге работает, потому что о купле-продаже говорил.

48

Алик долго-долго смотрел на утихавший живой огонь. Знамя пламени сначала было разорвано на флажки, а потом превратилось в маленькие вымпелы, которые неожиданно возникали на пепельно-бордовых останках поленьев. Каминный костер умирал. Спиридонов перевел взгляд на собеседника и негромко, по-доброму спросил:

– Зачем вы нам тогда врали, Гена?

Геннадий Пантелеев особой кочергой измельчил угли в камине, повесил кочергу на специальный кованый столб, где уже висели лопатка и щипцы, вздохнул, откинулся в кресле и возразил:

– Мы не врали, Алик. Мы умолчали.

– Почему? – почти надрывно потребовал ответа Спиридонов.

– Почему? – Пантелеев задумался и ответил: – Я сам не уверен, что знаю почему. Ну, наверное, в данном конкретном случае нам показалось, что, расскажи мы всю правду о Курдюмовских визитах, это будет выглядеть в какой-то степени предательством. Мы не соврали. Мишка даже подробно вам рассказал о том, как уходит отсюда неучтенная международной квотой часть изделий. Вы же сделали соответствующие выводы из его рассказа?

– Сделали, – подтвердил Спиридонов. Перед ним вместо огня была куча золы.

– Будто и не врали мы, да? – продолжал размышлять вслух Пантелеев. И не предавали. А в общем и целом получается, что замешаны в чем-то грязном и вонючем. Знаешь, за последние два-три года появились неизвестно откуда новые люди, много новых людей. Откуда они, Алик?

– Откуда и мы с тобой. Только к "новым" добавь еще и молодые...

– Вероятно, ты прав. Но, новые они или молодые, они чужие. А те, с кем мы сталкивались, рядом жили, общались, кому подчинялись, кем командовали, кого любили, кого презирали последние тридцать с лишним лет свои. Чиновники, художники, писатели, гебисты, партийные функционеры, подпольные воротилы – все сжились, переплелись друг с другом так, что не поймешь, где друг, а где враг. Возьмешь топор, решишь – отрублю от себя года, тяпнешь и, оказывается, сам себе два пальца отрубил.

– Курдюмов – вор, а те, кто ему помогали и помогает, грязные убийцы. Здесь, Гена, топором по своим пальцам не попадешь.

Пантелеев не успел ответить: в полутемной гостиной неожиданно и бесшумно, как граф Монте Кристо, объявился Михаил Прутников.

– Без меня выпиваете? – вопросом обличил Михаил.

– Алик за рулем, мне не охота... Мы сегодня не пьем, Миша.

– А я пью! – решил Михаил и направился к бару. Вернулся с нужной бутылкой и тремя, на всякий случай, рюмками, поставил их на журнальный столик, столик приспособил поближе к камину, к камину же подтянул третье кресло для себя, из шести поленьев сложил в камине новый колодец, кинул в него подожженную бересту и сел, слава богу, в свое кресло, ожидая, когда из искры возгорится пламя: – Есть такой романс: "Ты сидишь у камина и смотришь с тоской, как печально огонь догорает". Он не для меня, мальчики. Так будете вы пить или нет?

– Нет, – решил Пантелеев.

– На нет и суда нет, – Прутников налил себе полную рюмку и, разглядывая ее на разгоревшийся каминный свет, спросил у Спиридонова: Для начала разоблачать меня будете или мне самому разоблачиться?

– У нас самообслуживание, – сказал Пантелеев.

– Ну, раз так... – Прутников махом выпил, втянул в себя воздух, поставил рюмку на столик и приступил к сеансу саморазоблачения: – Без экивоков сообщаю вам, мсье Спиридонов, что я – приспособленец и соглашатель. Но, как истинный приспособленец и талантливый соглашатель, я очень чувствую особенности той или иной ситуации. Тогда, пришел на свиданку с вами, я сразу просек, что Гена крутит, не хочет говорить все и вмиг пустил разговор на сугубую технологию, процесс без личностей. Я ощущал Генино состояние, да и сам находился в таком же: какие-никакие, а все – свои и продавать их негоже, некрасиво как-то...

– Мишка, я об этом Альке уже говорил, – перебил его Пантелеев.

– Тогда о чем собственно, говорить?

– Вспомните тот случай, когда Курдюмов навестил вас с дамочкой и приятелем. Вы с Геной их в резиденции какой-то принимали.

– Как же, отлично помню! – порадовался на свою хорошую память Михаил Прутников. – Но в каком аспекте этот эпизод вспоминать?

– Аспект один, Миша. Все про приятеля, – с ленинской простотой изложил суть дела Алик.

– Что должен чувствовать еврей, в порядке исключения занимающий высокий пост на суперсекретном военном производстве, при встрече с гебистом, появившемся на его горизонте с малопонятной целью? Самое естественное: страх и гадливость. Честно признаюсь: еврей Михаил Прутников в том случае этих чувств не испытывал. Просто милые знакомцы приехали. То ли гебист был приличный...

– А он – точно гебист? – быстро спросил Алик.

– Мне ли не знать гебистов! – воскликнув, Миша воздел руки к небу, увидел их и тут же приспособил к делу: наливать вторую. Налил, понюхал, не выпил, поставил на столик. Деловито поинтересовался: – С внешности начнем? – поймал утвердительный кивок Алика и начал: – Кажется высоким, но на самом деле среднего роста – впечатление от культивируемой худобы. На первый взгляд от тридцати до шестидесяти – выдает ничем не наполненная кожа под подбородком и на шее – издержки суперменской диеты. И вообще: стиль плейбой – супермен. В одежде модель английского спортсмена-джентльмена. Безукоризненный двубортный блайзер, золотистая рубаха с распахнутым воротом, фантастического кроя бежевые брюки, темносиние макасины-тапочки.

– Тебе бы комментатором на показе мод служить, – решил Пантелеев.

– Не перебивай, – Миша вошел в раж. – То ли хорошо воспитан, то ли умеет себя контролировать: держался безукоризненно. Крупный план: коротко стриженные темные с сединой волосы на косой пробор, глаза зеленые, глубоко посаженные, короткий нос с горбинкой, явственно читающиеся высокие скулы. Подбородок острый. Еще что? Да вот, один его прокол вспомнил. Барышню Алусю, которая с Курдюмовым была, заметно на глаз, презирал.

– Не очень-то умен, следовательно, – решил Алик.

– Не скажите! – воскликнул Миша и воспользовавшись паузой собеседников, решительно выпил вторую Сморщившись, переменившимся утробным – плохо что-то вторая пошла – голосом продолжил:

– Заметно было на мой глаз. Он – просто умный, а я – очень умный. Ну, как? Угодил?

– Вы не назвали имя и фамилию, – сказал Алик.

– Дима. Дмитрий Афанасьевич. Фамилии не знаю, по фамилии не представлялся.

– И особые приметы.

– Ну, что же можно считать особым? – вспоминал Миша. – Крупная рельефная родинка на щеке почти у носа. Вот, пожалуй, и все. Да еще, вот, если манеру, привычку можно считать особой приметой. Когда в беседе устает или она ему надоедает и лицо начинает это выдавать, он ладошкой сверху ото лба проводит вниз и как маску меняет по заказу: хотите – внимательное личико, хотите – приветливое, хотите – веселое. В общем, что хотите. Или точнее, что он хочет, – помолчал, потом решительно добавил: – Гена сказал по телефону, что вероятнее всего он – убийца. Не верю.

– Он наверняка не пырял ножом, не стрелял в затылок. Он хладнокровно и расчетливо организовывал все это не один раз. Что хуже, что лучше – не знаю. Для меня во всяком случае, спокойная, уверенная в своем праве на существо безнравственность без границ – хуже всего. У вас может быть другое мнение, – ненавистно произнес Спиридонов.

– Не сердись на нас, Алик, – попросил Пантелеев у Спиридонова. У Миши тоже попросил: – Налей-ка мне, Мишаня!

– В стакан? – спросил догадливый Миша.

– Именно, – подтвердил Пантелеев. Миша сходил за стаканом и орешками: знал вкусы босса. Налил. Геннадий, не задумываясь, сразу же выпил, похрупал орешком и поинтересовался у Спиридонова: – Ты, чистенький, нас за полное говно держишь?

– Я не чистенький, Гена. Все мы одним миром мазаны.

49

С раннего утра Юрий Егорович таскал их по городу со страшной силой. Будто нарочно контактировал бесчисленно. А, может, и вправду, нарочно. У Сырцова еле хватало народу для проверки. К обеду клиент успокоился. И то пообедать надо. После обеда в Центральном Юрий Егорович решил прогуляться в многолюдье Тверской. Шел себе, не торопясь, хорошеньких дамочек осматривал. Любопытно ему было на свежака-то: раньше он на мир из окошка "ЗИЛ"а поглядывал.

Этого гражданина чуть не упустили. У магазина, который раньше назывался "Российские вина", вроде бы совершенно случайно налетели друг на друга несколько человек. Теперь это часто бывает. Люди заняты исключительно собой, не обращая внимания на окружающих. Разобрались, извинились, разбежались. Гражданина, самого незаметного в толпе, взяли на поводок в последний момент и то потому, что ближе всех к Юрию Егоровичу оказался. Повели и ахнули: гражданин незаметно и умело проверялся.

Известили главного – Сырцова. Тот сразу же присоединился на автомобиле. Посмотрел и на всякий случай вызвал рыжего Вадика со спецмашиной. Гражданин проверялся и проверялся. На одном перегоне, где его дальнейший ход безальтернативно просчитывался, ему позволили думать, что он оторвался.

Гражданин вошел в немыслимый сарай Курского вокзала в полной уверенности, что не ведет за собой хвоста.

– Вадим, выходи, – приказал по переговорнику Сырцов. Если контакт будет, то только здесь. Писать сможешь?

– Постараюсь, – откликнулась радиоштучка.

Гражданин спустился вниз к подземным переходам на перроны и в метро. Долго высматривал что-то в кооперативных палатках, листал журнальчик в киоске "Союзпечати". Когда двинулся к входу в метро, рядом с ним оказался человек в темной куртке с высоко поднятым воротником и каскетке, широкий и длинный козырек которой напрочь закрывал глаза и верхнюю часть лица. К ним незаметно приблизился рыжий Вадик. Человек в каскетке шел рядом с гражданином с Тверской почти до турникета, потом как бы вспомнив о чем-то очень срочном, резко повернулся и рысью вернулся на Курский.

Гражданина с Тверской повели трое, а человека в каскетке четверо, не считая контролирующего Сырцова.

Человек в каскетке, выбравшись из вокзала, зашагал к Садовому кольцу. Сырцов влез в автомобиль. Перед тем как тронулся, спросил в переговорник:

– Что-нибудь было, Вадик?

– Было, – ответил рыжий.

– Следуй за мной. Расшифруешь позже.

Человек в каскетке нырнул в подземный переход. Сырцов на зеленый сделал левый поворот и стал за троллейбусной остановкой, так чтобы выход из тоннеля хорошо просматривался в боковое зеркало. Впереди пристроился фургон Вадима.

Человек в каскетке вынырнул из подземного перехода и пройдя немного, остановился совсем рядом – у троллейбусной остановки. Рядом-то рядом, но большой воротник и козырек каскетки закрывали лицо со всех сторон. Закутался мерзавец, холодно, видите ли ему! Ребятки, конечно, картинку с него сняли, но толку-то что?

Человек в каскетке дождался, когда из "Букашки" выберется вокзальный люд, и поднялся в салон троллейбуса. Правая его нога чуть подволоклась в то время, как левая ступила на ступеньку. Что-то очень знакомое было в этой подволакивающей ноге. Троллейбус тронулся. Тронулись за ним и две автомашины.

В свое время Смирнов показал Сырцову полковника ГБ в отставке Зверева. Чисто профилактически Сырцов один раз провел его от начала до конца. Когда Зверев дважды садился в гортранспорт, таким же манером подволакивал ногу. Неужто он? Значит, надо ехать до остановки метро "Парк культуры".

Пронеслась внизу Ульяновская улица, промелькнул театр на Таганке. Тоннели. Окончательно вынырнули на Крымском валу. Сырцов обогнал троллейбус (Вадим – за ним) и пристроился в ожидании у Стасовских провиантских магазинов. Вадим, естественно, рядом.

Человек в каскетке вышел из "Букашки" и спустился в подземный переход. Мальчики вели его ненавязчиво. Сырцов рванул к Зубовской на разворот. Он знал, где живет Зверев. Мимо кольцевого метро, мимо устья Комсомольского проспекта, вниз на Фрунзенскую набережную и сразу же за серым домом на малую дорожку. А теперь к грузному дому с тихой и безлюдной на первый взгляд бессмысленной колоннадой и маленькими окошками, к тихому жилью тихих и безобидных на первый взгляд чекистов.

Человек в каскетке наверняка был еще в пути. Сырцов нервно по ступенькам взбежал наверх в скверик, к скамейке в кустах. Когда устроился как следует и слегка отдышался, появился человек в каскетке и направился к нужному подъезду.

Поднявшись, Сырцов обнаружился, взглядом разрешил подойти Вадиму. Вадим уселся рядом, сидел, сопел.

– Ну, что у тебя? – не выдержал Сырцов.

– Разговор.

– А что молчишь?

– В ужасе, Жора. По-моему, этот, – Вадим указал глазами на подъезд, один из главных собеседников нашего руководителя и верного ленинца.

– И по-моему, тоже, – спокойно согласился с ним Сырцов. – Иди, Вадик, дешифруй и перезаписывай. Как кончишь, мне покажешь. Я пока тут побуду.

Мальчики расположились весьма удовлетворительно: в открытую и совсем неподозрительно, ибо в этом скверике достаточно часто отдыхают утомленные гости Москвы.

Минут через двадцать из наблюдаемого подъезда вышел отставной полковник Зверев с собакой на поводке. На этот раз точно Зверев, потому что его лицо не закрывали ни воротник, ни козырек. Войдя в скверик, от отцепил поводок. Дурашливый эрдель-терьер для начала несколько раз от восторга подпрыгнул и приступил к поиску веселых приключений. Нашел: увидел благорасположенного к нему ничем не занятого человека и, виляя обрубком хвоста, подскакал к нему – ласкаться. Сырцовский агент с удовольствием погладил добрую собаку.

Сырцов вздохнул и поднялся со скамьи. У арки, ведущей на набережную, столкнулся с бежавшим навстречу Вадимом.

– Что-нибудь весьма срочное? – догадался Сырцов.

– Весьма, – подтвердил Вадим. – Пошли ко мне.

В фургончике он включил магнитофон.

– Начинайте. С фактов. (Наш, – прошептал Вадим и кивнул в ту сторону, где предполагаемо существовал дом с колоннами).

– Есть подозрение, что у нас утечка.

– Не может быть совпадением, стечением обстоятельств?

– Исключено.

– Доказательства утечки имеются?

– Да какие доказательства и так все ясно! Все пропало!

– Не надо нервничать...

– Что делать? – Вы согласны продолжать работу?

– Да, если она целесообразна в данном случае.

– Действуйте. А проверкой возможных вариантов утечки мы займемся.

– Так и доложить?

– Да.

Вадим щелкнул тумблером, аккуратно прикрыл крышкой бобины.

– Сравнительный анализ сделал? – спросил Сырцов.

– Да. По трем записям. По одной смирновской и двум моим.

– Выводы?

– Это Зверев. Стопроцентно, Жора.

– Да, – Сырцов скривился, представив разговор со Смирновым. – Вот нашего старичка обрадуем.

– А что делать? – резонно заметил Вадим.

– Ладно, – решил Сырцов, – ты подготовь запись на кассетник и часа через полтора-два подъезжай в контору.

Перед своим отъездом Сырцов на всякий случай заглянул в сквер. Витольд Германович швырял палку псу и весело смеялся, когда тот, подхватив ее, в ликовании зависал в воздухе, отталкиваясь от земли всеми четырьмя лапами.

50

Прослушав запись, Смирнов попросил:

– Будь добр, Вадик, повтори.

Опять зажурчало про утечку. Смирнов, улыбаясь, слушал. Когда журчание прекратилось, Сырцов спросил непочтительно:

– Чему радуетесь, Александр Иванович?

– Жизни, Жора, ее многообразию. Ишь, как все складывается! Раньше КПСС приказывала ГБ, а теперь ГБ командует, что ты на это можешь сказать, бывший молодой коммунист?

– Ничего не могу, – честно признался Сырцов.

– Во что в конце концов уперся гражданин с Тверской? – совсем о другом заговорил Смирнов. – Докуда довели?

– До дома, – доложил Сырцов.

– До какого дома? До Дома политпросвещения, Дома пионеров, дома для престарелых, большого дома? До какого дома, Жора?! – ни с того, ни с сего рассвирепел Смирнов.

– До его жилого дома, где он делает бай-бай каждую ночь, – мягко сообщил Сырцов. – Дома, где он, как всякий советский человек, прописан.

– Кто он?

– Ребята занимаются.

– Непозволительно долго занимаются.

– Как умеют, – наконец, обиделся Сырцов.

– Должны уметь хорошо и быстро, – заорал Смирнов.

– Александр Иванович, я вам кассету-дубликат приготовил, – встрял, стараясь снять конфликт, непереносивший скандалов Вадим. – Пригодится?

Смирнов тупо глянул на кассету, поморгал, остывая, взял ее, сунул в карман, поощрительно похлопал Вадима по плечу.

– Пригодится, спасибо тебе. – И Сырцову: – Я домой поехал, вспомнил, что только что говорил о доме, и добавил: – К Спиридонову. Как появятся сведения о гражданине с Тверской и окончательном маршруте коммунистического вождя, немедленно звони. В любое время суток.

– Вот, наверное, Варвара Алексеевна ни нарадуется, что вы у нее поселились, – не сдержался, укусил на прощание Сырцов. Необходимо было ответить наглецу, но ничего остроумного в голову не приходило, и поэтому Смирнов, уходя, отбрехнулся, как жлоб:

– Кто ты такой, чтобы о Варваре разговоры разговаривать?

И поскорее выскочил. В который раз полюбовался на джип и влез в него. Мотор деликатно зарычал, и понеслись.

Еще соблюдая правила уличного движения, Смирнов переулками выбрался на Тверскую. До Сокола нарушать эти правила не позволял сплошной поток, где его джип был молекулой. После Сокола прибавил до допустимого предела, а после Химок – не московского района, с города – позволил себе дорожный беспредел, которого жаждал. На ста пятидесяти промчавшись мимо Зеленограда, он запел любимую:

– Начинаются дни золотые

Воровской беспробудной любви

Ой, вы кони мои вороные,

Черны вороны кони мои!

Летели назад и в прошедшее: деревья, дома, верстовые столбы, крючки, обозначавшие людей, деревни, поселки, города. Джип обгонял тучи и догонял ночь.

За Клином, на мосту над Волгой он опомнился. Сильно смеркалось. Он осторожно спустил джип к воде и ступил на подвижную зыбкую землю. Нашел обязательное на таких спусках бревно, сел на него и стал смотреть на серую воду. Неизвестно как – неощутимо глазом, но явственно неотвратимо мчалась к Астрахани Волга. Смирнов вздохнул и, не засыпая, выпал из бытия. Когда он опять увидел воду, была ночь.