Текст книги "Ярость жертвы"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Кать, сколько тебе лет?

– Ты уже спрашивал – двадцать пять. Но я старше тебя.

– Почему?

– Кроме тебя, у меня больше никогда никого не будет.

Пустым обещанием она повязала меня по рукам и ногам.

Глава седьмая

…Как всякий загнанный в угол, я начал прикидывать, к кому можно обратиться за помощью. Были у меня влиятельные знакомые и среди них высокопоставленные чиновники, но в моей ситуации никто из них не годился. Даже если кто-то захочет потрудиться ради меня, то пока он будет по-российски разворачиваться и прикидывать, что к чему, меня, конечно, сто раз «поставят на правилку». Тут нужен был человек особый, с уникальными данными, и один такой мелькнул в моем помраченном сознании смутной, лукавой тенью. Гречанинов Григорий Донатович – большая шишка в КГБ, сотрудник Управления внешней разведки, однако ни чина его, ни должности я до сих пор не знаю. О том, как мы с ним познакомились и сошлись, – после, а сейчас я просто с надеждой вспомнил атлетически сложенного, немолодого человека с гипнотическим взглядом и мягкой интеллигентной речью. Гречанинов был из тех, с кем рядом остро чувствуешь, как опасна и привлекательна наша быстротекущая жизнь. Если сравнивать с навалившимися на меня оборотнями, то он был им, конечно, не по зубам.

Да, Гречанинов был тем человеком, к кому можно обратиться за помощью, и он вряд ли откажет, но… Глупо, смешно, но я все еще надеялся выкарабкаться собственными силами…

Трое суток подряд Зураб, Коля Петров и я не покидали мастерскую. Еду нам готовила Галя, супруга Зураба.

Однажды навестил нас шеф, просидел около часа, изучая предварительные эскизы, и вел себя как ни в чем не бывало. Мне сказал втихаря:

– Не волнуйся, Саша, ситуация под контролем, Гаспарян все уладил.

Увлеченные работой, мы уже не замечали, как уходит день и наступает ночь, и, сломленные усталостью, спали прямо на полу. Зураб и Коля больше не цапались, и мы стали как кровные братья, связанные опасной мечтой. Замок наших снов постепенно переносился на белые листы ватмана.

Впервые за долгие годы я опять был беспечен, как в молодости, когда будущее кажется бесконечным. Несколько раз на дню звонила Катя, и мы вели такие же разговоры, какие ведут птички на веточке. Зураб с пониманием ухмылялся, Петров морщился, а Галя, когда ей довелось услышать мою птичью белиберду, мудро заметила: «Давно пора!» – точно проводила в гроб.

На четвертый день, когда наступил вечер, она не позвонила. Шесть, семь, восемь – тишина. Я сам начал названивать, но безрезультатно. Беспокоиться пока было не о чем, мало ли какие могли произойти в ее планах изменения, к примеру, поехала домой: я ведь не спрашивал, как она объяснилась с родителями по поводу своего многодневного отсутствия. Честно говоря, оттягивал этот разговор. Вдруг окажется, что для них это очередное обыденное дочернее приключение. Думать так мне не хотелось… Но все же, если вернулась к родителям, то, в конце концов, и там есть телефон.

В начале девятого я сказал:

– Хлопцы, сегодня, кажется, пятница? А что, если нам смотаться по домам? Пока грязью не заросли.

Зураб неожиданно обрадовался:

– Ох, надо бы, надо бы! Который день дети непоротые.

Петров, которого никто не ждал, кроме непочатой бутылки, буркнул недовольно:

– Вам бы, я вижу, только предлог найти, чтобы смыться. Работнички хреновы!

Его один голос против двух оказался недействительным, и мы расстались до утра.

Ровно в десять я вошел в свой подъезд, где почему-то ни одна лампочка не горела. Вдобавок и лифт не работал. С самыми дурными предчувствиями бегом взлетел я на пятый этаж. В щелку под дверью пробивалась полоска света. Я отпер и вошел. Катя сидела на полу под вешалкой, привалясь к стене, и тихонько, по-щенячьи поскуливала. Рубашка на ней была разорвана до пупка и живописно свисала с плеча. Левая сторона лица страшно распухла и отдавала глянцевой синью. Широко открытый правый глаз она устремила на меня, но в нем было мало жизни.

– Кто?! – спросил я.

В ответ неясное бормотание из разбитого рта.

Я помог ей подняться и довел, почти донес до ванной. Там у меня была аптечка со всем необходимым. Минут за пятнадцать я привел ее в порядок: умыл, смазал ссадины йодом и сделал холодный компресс на левую щеку, обмотав голову махровым полотенцем. Концы полотенца завязал на макушке, и когда она взглянула на себя в зеркало, то уже попыталась улыбнуться. Лучше бы она этого не делала, потому что от ее улыбки у меня сердце застучало, как от чи-фира.

Уложив в постель, я заставил ее выпить рюмку коньяку и горячего чаю с медом и молоком.

История с ней приключилась такая. Возвращалась Катя позже обычного, в восьмом часу, потому что накануне выскребла, выскоблила всю квартиру, а сегодня надумала переклеить обои на кухне: заезжала в «Тысячу мелочей» и еще в два хозяйственных магазина, но так и не подобрала ничего подходящего. На автобусной остановке к ней привязался высокий симпатичный парень и предложил донести до дома сумку с продуктами. Поклялся, что никогда не встречал Девушки с такой потрясающей фигурой. У нее не возникло и тени подозрения. Она привыкла к тому, что мужчины день и ночь рыщут по городу и ищут, где им обломится. Но она, Катя, никогда не знакомилась на улице («А я?» – «Ты – особый случай!») и держала себя с парнем хотя и корректно (чтобы не злить), но строго. Заподозрила неладное только тогда, когда к ее провожатому возле самого дома присоединился второй юноша, ухватистый громила с наглыми, «взъерошенными» глазками. Естественно, она не собиралась идти с ними в подъезд, начала упираться, но они ее туда втолкнули. Как на грех, возле дома никого не было, а в подъезде темно. Катя им сказала: «Ребята, вот у меня в сумочке семьдесят тысяч и еще есть золотое колечко. Берите, только не бейте!» Они так загоготали, словно услышали анекдот.

– Саша, я очень испугалась. Знаешь, в животе так все обмякло, и, кажется, я описалась.

Бандиты повалили ее на пол, один уселся на плечи, зажав ее между ног, а второй потребовал, чтобы она сделала ему минет. От страха Катя его укусила, но не поняла за что, за что-то мягкое. После этого они начали пинать ее ногами, приговаривая: «Не кусайся, сучка, не кусайся, зубы вырвем!» Но били не очень сильно, больше для потехи. Только один раз тот, которого она укусила, увлекся и с криком: «Посылаю под штангу!» врезал ей ботинком в лицо. Катя потеряла сознание, а когда очнулась, то одна лежала в темноте под батареей. Сумочку и продукты они унесли с собой. Кое-как Катя доползла до пятого этажа, отперла квартиру, и вот… Но еще вот что важно: когда они ее метелили, один сказал: «Передай своему кобельку, это только аванс!»

– Ты понимаешь что-нибудь? – спросила Катя. – Что значит – аванс? Они еще меня будут бить?

– Не думаю. Скорее, теперь на меня переключатся.

Как бы для того, чтобы подтвердить мои слова, затарахтел телефон и тот же подонок, который звонил на днях, слащавым голосом поинтересовался:

– Ты зачем, гнида, полторы тысячи взял? Чтобы папу за нос водить?

– А кто твой отец? Орангутанг или крокодил?

– До скорой встречи, – пообещал звонивший и повесил трубку.

Посреди ночи мы занялись любовью, и честное слово, такого со мной еще не было. Если мы не развалили кровать, то только потому, что она была куплена еще в те незабвенные времена, когда человек человеку был друг, товарищ и брат.

Глава восьмая

– Отвезу тебя домой, – сказал я Кате за завтраком. – Отлежишься денек-другой. Тем временем все уладится.

– Что уладится?

Она уже позвонила на работу и предупредила, что заболела.

– Что уладится, Саша? – повторила она.

Я помешивал сахар в кофе серебряной ложечкой и старался на нее не смотреть, потому что, когда смотрел, она мгновенно поворачивалась боком.

– Да пропади оно все пропадом. Сегодня же дам отбой. Кстати, ты зря стесняешься. Синяки украшают женщину. Это очень современно. Вроде кожаной тужурки.

– Хочешь отказаться от проекта?

Пора было вспылить, и я вспылил:

– Миленькая, какой, к черту, проект! Они нас пристукнут, как двух кроликов, вместе или по очереди. Как им заблагорассудится.

Теперь она глядела на меня в оба глаза, темный огонь завораживал меня.

– Саша, ты такой трус?

– Думай как хочешь. Я только не понимаю, из-за чего ты-то переживаешь? Тебя каким боком касается проект?

– Тебе дорога эта работа, а ты дорог мне. Я ведь тебя полюбила.

Ничего не скажешь, умела она облекать свои мысли в простые, но исчерпывающие слова.

– Прошу тебя, Катя, оставь. Я все сам улажу. Сегодня же улажу… А мы с тобой давай-ка слетаем на юг. Я знаю одно хорошее местечко. У тебя когда отпуск?

– Ты себе не простишь, если откажешься от этой работы.

У меня была когда-то жена, которую я любил, и были другие женщины, с которыми я спал, но все они были чужие. Это рано или поздно обнаруживалось. С ними было тяжело, потому что приходилось много врать, чтобы наладить хоть какой-то бытовой контакт. Катя была вся моя, как рука или сердце, не прошло двух дней, как я это почувствовал. Ощущение того, что она принадлежит мне вся целиком, было слегка жутковатым. Словно она знала какую-то про меня сокровенную тайну, которую и сам я когда-то знал, которой упивался, но однажды забыл и вспомнить больше не мог.

– Будешь зудеть, поссоримся, – сказал я. – Тебе это надо?

– Милый, не так просто поссориться со мной, – улыбнулась она.

Через час я высадил ее из машины в Текстильщиках, взяв слово, что она носа не высунет из родительского дома без моего разрешения.

Сам поехал в мастерскую, оторвал ребят от дела и рассказал им все как на духу. Неприятные новости они восприняли довольно хладнокровно.

– Ну, сволочи! – сказал Зураб. – Жить не дают и работать. Обложили, как волков.

Коля Петров заметил:

– Совсем будет худо, если отберут аванс.

Из мастерской отправился в министерство к Гаспаряну. Удачно просочился внутрь и молча положил перед ним золотой портсигар.

– Понимаю тебя, – сказал Гаспарян, непривычно задумчивый. – Но проблема уже снята. Больше вам не будут чинить препятствий. Спокойно продолжайте работать.

– Препятствия – ерунда. Жить охота.

– Ни к чему такой трагический тон, – Гаспарян усмехнулся снисходительно. – Обыкновенное недоразумение. Везде есть горячие головы. Но вопрос, повторяю, улажен. Я мог бы посвятить тебя кое в какие тонкости, но не уверен, что это необходимо. В двух словах так: у меня есть недоброжелатели, которые решили насолить вот таким необычным способом. Ну чисто по-детски. Дескать, нам не угодишь – не будет у тебя дачи. О, если бы ты знал, Каменков, какие затейливые интриги плетутся иной раз в этих кабинетах. Впрочем, я и сам удивлен, что они прибегли к пещерным методам.

– Кто – они?

Гаспарян постучал карандашиком по мраморной столешнице, и я понял, что зарвался. Острым взглядом он предупредил: сюда не лезь. Но заговорил мягко:

– Давай забудем об этом, хорошо? Подарок возьми, не обижай… Ладно, расскажи лучше, как продвигаются дела, – взглянул на ручные часы. – Еще есть шесть минут.

– Работа идет по плану, но в такой обстановке…

– Хочешь разорвать контракт?

Глаза его брызнули льдом. Любопытно было видеть, как из-под маски респектабельного чиновника неуловимо клацнули челюсти крупного хищника.

– Я хочу гарантий безопасности. Мне и моим людям.

– Каменков, миром правят деньги, а они у нас есть. Понимаешь, о чем я?

– Пожалуй.

– Когда можно посмотреть эскизы?

– Через три дня.

– Забери портсигар… Да, и вот что. Я договорюсь с органами, пришлют вам пару человечков для охраны. Ну, давай лапу, архитектор!

Из министерства я поехал в «Факел», к Огонько-ву. По дороге из автомата позвонил Кате. Она сама сняла трубку.

– Что поделываешь? – спросил я, мгновенно разомлев от ее чудного голоса.

– Жду твоего звонка. Соскучилась – ужас!

– У меня хорошие новости. Начальник обещал, больше пока бить не будут.

– Здорово! Вечером увидимся, да?

– Вряд ли. Скорее всего, заночую в мастерской.

– Ой, а завтра?

– Я позвоню попозже. Ты поспи.

– Я не хочу спать!..

С глупой улыбкой, самодовольный и энергичный, я вошел в кабинет шефа. У него сидели двое крутошеих молодых людей с добродушными физиономиями бенгальских тигров. В их роде занятий можно было не сомневаться. При моем появлении они синхронно сдвинулись ко мне, как две скалы.

Георгий Саввич велел им пожать мне руку.

– Самый ценный наш кадр, – объяснил тиграм. – Его трогать нельзя.

Тигры важно закивали, и он отпустил их властным движением руки.

– Ну чего ты все бродишь? – ворчливо обратился ко мне. – Чего не работаешь?

Я рассказал ему о вчерашнем происшествии и о том, как побывал у Гаспаряна.

– Ну и что Гаспарян?

– По-моему, он где-то в облаках витает. Как и вы, Георгий Саввич.

– Напротив, он в полном порядке. Я тоже с ним пообщался. Похоже, тревога ложная.

– Нельзя ли поподробнее?

Прежде чем ответить, Огоньков кликнул свою новую секретаршу, бабу Зою, и велел подать кофе и бутерброды. Зоя презрительно фыркнула. Эту сорокалетнюю бесприданницу шеф переманил из Госкомимущества, где она, по слухам, ублажала чуть ли не самого Чубайса, и очень этим гордился, хотя в душе, видно, понимал, что сделал что-то не то. От женщины в Зое сохранилось только то, что она носила юбку, все остальное было от Госкомимущества. Я бы не рискнул остаться с ней наедине в темной комнате. Уверен, что вышел бы без трусов. И никто из нормально опасливых людей не рискнул бы, кроме Георгия Саввича. Чтобы как-то сгладить свой промах, он уверял, что у нее есть много достоинств, например, не курит и не пьет водку. Но и это было вранье. От бабы Зои за версту разило анашой, и в графине у нее вместо воды была перцовая настойка.

Через минуту она вернулась с подносом, на котором стояла чашечка кофе и тарелка с бутербродами. Не глядя в мою сторону, пробурчала:

– Тебе не хватило, кипяток кончился.

– Спасибо, Зоя Павловна! А я кофе и не пью днем. Как вы всегда угадываете?

– На всех не напасешься, – продолжало скрипеть удивительное создание. – Отпускают по тыще на день, а угощения требуют, как в ресторане. Видали! Кофе, коньяк, может, еще птичьего молока подать за те же деньги?

Договаривала уже в дверях, провожаемая нашими восхищенными взглядами.

– Повезло вам, Георгий Саввич! Может, она одна такая на всем свете.

Шеф поднял палец в потолок:

– Там воспитывали, чуешь! На, возьми мою чашку. Веришь ли, я сам с ней побаиваюсь лишний раз связываться… Так что, Саня, тебе интересно, что я выяснил?

– Где-то я читал, Александр Васильевич Суворов…

– Погоди с Суворовым. У нас все проще. Кому-то он вывоз цветняка перекрыл, кому-то, кажется, из своих, из армянской диаспоры. Те, естественно, взъелись: век будешь помнить, землячок! Подрядили Могола. Слышал про такого?

– Откуда?

– Известный посредник в разборках по экспорту. Ну, да тебе и не надо знать, крепче спать будешь. Могол вроде чугунного пресса. Давит не спеша, но в лепешку. Наш-то, Гаспарян, понял, что погорячился, откупного дал. Сумма громадная, точно не знаю какая, но дело закрыто. Шабаш. Мы с тобой тут вообще сбоку припека, подвернулись под горячую руку. Но могло быть, конечно, хуже. Все, Саня, забудь! Через месяц, не позже, выходим на местность. Управишься?

Я вздохнул с облегчением: не верить шефу глупо, потому что он тоже рискует…

Глава девятая

Два дня работали без помех, взаперти, не покидая мастерской, и опять это было как счастливое мгновение. На третий день Огоньков по телефону вызвал меня к себе и передал сокрушительную новость: наш могущественный заказчик неожиданно выехал в командировку в Англию, неизвестно на какой срок, и даже не оставил точных указаний.

– И что это значит? – спросил я.

Георгий Саввич был раздражен, взвинчен, таким он редко бывал.

– То и значит, что никак они сферы влияния не поделят. А мы тут изворачивайся. За три года четвертый пересменок идет. Стабильность, черт бы их побрал!

– Надо ли так понимать, что Гаспарян обкакался и удрал?

Георгий Саввич смотрел на меня как на пустое место.

– Не нравится мне все это. Надо, пожалуй, тормознуть.

– С чем тормознуть? С проектом?

– Если бы только с проектом, если бы…

Было видно, что он не намерен продолжать разговор, какие-то более серьезные заботы его тревожат.

А может, вспомнил с сожалением безоблачную партийную молодость.

– Давай так, Саня, вы работайте потихоньку, а я буквально в ближайшее время дам знать, как и что. Не расстраивайся преждевременно.

В подавленном настроении я вернулся в мастерскую и выложил все друзьям. Коля Петров принес из кладовки непочатую бутылку «Кремлевской». Похоже, берег именно для такого случая. Выпили по маленькой под яблочко. Вот-вот должна была подъехать Галя с обедом, но Зураб перезвонил и велел ей сидеть дома. Как и Коля, как и я, он не выглядел особенно удрученным, но по существу дела был наполовину убит.

– Пусть бы они все поскорее передавили друг друга, – произнес мечтательно. – Но ведь не передавят. Так и будем теперь ишачить на крыс.

– Что же делать, – неожиданно мягко заметил Коля Петров. – Я больше ничего не умею. Кто даст работу, тому и спасибо. Да потом – жизнь на нас не кончается. Бывали времена и похлеще. Монголы, поляки, немцы. Земля под ногами горела, не то что сейчас. И все равно мужик возделывал поле и дома продолжали строить. Не нами заведено.

– Заведено не нами, – согласился Зураб. – Нами разрушено.

Выпили еще по стопке и разъехались по домам, условясь, что я им перезвоню попозже.

Зураб поймал такси, а Колю я подвез до дома: нам было по пути. По дороге он прикладывался к бутылке и тихонько посмеивался, когда нам подрезала нос очередная иномарка, набитая цветущим молодняком.

– Напьешься сегодня? – спросил я.

– Почему сегодня? Сколько сил хватит, столько буду пить.

– Стоит ли?

– Стоит, Саня. Самая легкая смерть, когда пьяный.

На прощание пожали друг другу руки, не глядя в глаза.

Дома, отворив окна, чтобы выдуло затхлость, я первым делом позвонил Кате.

– Ну вот, – сказала она капризно. – Наверное, ты этого и добивался.

– Чего именно?

– Чтобы у меня рука отсохла. Тянулась, тянулась к телефончику, она и повисла. Теперь даже не сгибается.

Шорох ее голоса вливался в меня, как лекарство.

– Приезжай, – сказал я. – Пора исполнять супружеский долг.

– Как же я с таким глазиком?

– Сейчас половина города с такими глазиками. Возьми такси, если стесняешься.

– Хорошо, еду!

Немного я посидел в кресле, глядя в потолок, потом собрался в душ. Уже штаны снял, когда уверенно позвонили в дверь. «Несет тебя, черта!» – подумал я и, заранее раздраженный, отворил дверь. Но это был не Яша. Отпихнув меня плечом, в квартиру ворвался бритоголовый мужик в темных очках. За ним еще двое, помоложе, деловитые и шустрые. Поняв, что влип, я попытался выскочить в приоткрытую дверь, но парни легко втянули меня обратно.

– В таком виде, – пристыдил бритоголовый. – Ну куда ты побежишь? – Потом распорядился: – Тащите его в комнату.

Сам вышел первым, передвинул кресло к окну, удобно расположился.

– Садись, архитектор, в ногах правды нет. Разговор у нас будет короткий или долгий – это уж от тебя зависит.

Я опустился на кровать, а парни остались стоять – один у двери, второй – прислонившись к шкафу.

– Ну что, Саня, – улыбнулся бритоголовый, – допрыгался, да? А ведь тебя по-хорошему предупреждали.

Он снял темные очки и положил их возле себя на журнальный столик. Лицо умное, интеллигентное, с тонкими чертами. Но в глазах какая-то подозрительная сырость.

– Кто вы? – спросил я. – Чего вам надо?

Бритоголовый с любопытством оглядывался.

– Ничего, ничего… Твоя, значит, квартирка? Приватизированная, надеюсь?

– Да.

– Ну вот, Саня, положение у тебя аховое. Очень ты провинился перед одним человеком, и за это придется платить.

– Если вы имеете в виду проект, то…

– Погоди, Саня, не шебуршись. Чего ты скажешь, я знаю. Дескать, пешка, выполнял чужую волю и все такое прочее. Это все верно, но не совсем. С твоим шефом разберутся, не сомневайся, но сейчас речь о тебе. Хоть ты и пешка, но все же взрослый человек и должен сам отвечать за свои поступки. Тебя предупреждали, да? Аванс ты взял?

– Предупреждали, но я…

Гость сморщился, сделал знак парню, который стоял у двери, и тот издали, словно руки у него вытянулись на метр, небрежно мазнул меня по губам. Сразу я почувствовал во рту липкий вкус крови.

– Не надо лишних слов, – пояснил бритоголовый. – Отвечай коротко, ясно, мы же не на митинге. Так вот. Повторяю, положение у тебя аховое, но выход есть. Причем единственный. Сейчас подпишешь бумажку… Костя, дай ему ручку!.. Подпишешь бумажку – и расстанемся с миром. Будешь артачиться – замочим.

– Какую бумажку?

Громила по имени Костя развернул кожаную папочку и подал мне красивый голубоватый формуляр. Это была купчая на мою квартиру. Я мельком проглядел ее. Все было в полном ажуре: адрес, метраж, исходные данные и прочее… даже оттиснуты две печати, удостоверяющие, что документ действителен.

– Числа просроченные, – сказал я. – Сейчас июнь, а проставлен апрель.

– Молодец, архитектор, – засмеялся бритоголовый. – Хорошо держишься. Но время тянешь зря. Тебя что смущает-то? Квартиру жалко?

– Куда же я без квартиры? Это все, что у меня есть.

– Правильно! – обрадовался бритоголовый. – И вот тут тебя ждет приятный сюрприз. Мы же не звери. Костя!

Расторопный помощник сунул мне вторую бумагу. Это была тоже купчая и тоже оформленная по всем правилам: комната в Митино, восемь квадратных метров, адрес, печати и все мои данные, вплоть до паспортных.

– Видишь, на улицу не выкидываем, хотя могли бы. Вина на тебе большая. Подписывай, не тяни. Ты же понимаешь, мы из тебя подпись все равно выколотим. Но добром-то, полюбовно не лучше ли?

– Мне бы хотелось немного подумать, – сказал я.

Сыроватые глаза налетчика наполнились чем-то вроде измороси.

– Трусишки у тебя, Саня, клевые. Где покупал? Ну-ка, вытряхните его из них, ребятки!

Ребята были крепкие, сноровистые. Дружно засопев, подняли меня над полом и сдернули трусы. Ощущение голого, беспомощного слизняка в руках озорников трудно передать, но поверьте, это удовольствие сомнительное.

– Как на медосмотре, – хихикнул я. – Тебя хоть как зовут, маньяк вонючий?

Тот, который Костя, ухватил меня за член и потянул книзу. Все трое дико заржали, и, вероятно, было отчего.

– Погодите, – сквозь смех распорядился бритоголовый. – Оторвать успеем. Расстелите-ка его на полу.

Два точных пинка – и я очутился на спине, мордой кверху. Главарь вылез из кресла и подошел ближе.

– Не боись, архитектор, – прокаркал сверху, – это только начало.

Огромным кожаным ботинком он наступил мне на кадык и надавил. Я захрипел, извиваясь, перед глазами метнулись огни. Чуть-чуть он ослабил нажим.

– Вот так, ребятки, – заметил назидательно. – Был архитектор, а стал обыкновенный червяк. Сейчас мы из него сделаем циклопа.

Затянувшись, он нагнулся и ткнул сигаретой мне в лицо. Целил в глаз, но я отклонился, и сигарета попала в висок.

– Ну что, подпишешь?

– Еще бы, – простонал я. – Разве стерпишь такие муки.

Подняли, швырнули в кресло. Папку с документами – на колени, шариковую ручку – в пальцы. Комната прыгала передо мной, и бандитская троица забавно подергивалась, как в лихом танце «ча-ча-ча».

– Ручка не пишет, – сказал я. – Только царапает.

Бритоголовый недовольно хмыкнул. Тот, который Костя, нагнулся, чтобы проверить, не обманываю ли. Тут я оказал сопротивление. Я всегда его оказывал, когда меня загоняли в угол. Они вряд ли ожидали, что червяк укусит. Зажав ручку в кулаке, с размаху, снизу я вонзил ее в склонившуюся рожу. Ручка ушла в подкрылье носа, как в тугое тесто, и сломалась. Костя, истошно заверещав, отвалился к двери. Его напарник изумленно пялился, и я успел обхватить его колени и повалил на пол. Все пока складывалось удачно. Я вскочил и прыгнул на бритоголового. Более того, мне удалось вцепиться в его глотку. Испытывая острейшее наслаждение, я начал его душить. Мокрые глаза поползли из орбит двумя голубоватыми гусеницами. Тонкая шейка промялась под моими пальцами до самых позвонков. Наверное, чтобы закончить дело, мне не хватило каких-то секунд. Но тут мрак упал на глаза, точно шторка на объектив…

Сидел я в кресле, по-прежнему голый, но вдобавок привязанный. Череп гудел, его распирало изнутри. По ходикам на стене получалось, что в отключке я был не больше пяти минут. Бритоголовый еще нежно потирал горло, но Костя уже побывал в ванной и заклеил рожу пластырем.

– Очухался? – спросил бритоголовый. – Ну что ж, Саня, выходит, мы тебя недооценили. Ты не только подлый, но и наглый. Да и прыткий какой! Прямо обезьяна. Придется тебя, перед тем как убить, помучить немного. Небось видел в кино, как это делается? Ну вот, а теперь в натуре поглядишь. Приступайте, ребятки!

Боль в черепе мешала мне испугаться по-настоящему, но все же меня чуть не вырвало, когда я увидел в руках Кости паяльник, мой собственный, из кладовки, новенький, немецкий.

– Зачем мучить? – жалобно пролепетал я. – Я же подпишу бумагу.

– Подпишешь, конечно, но чуть позже. Перед самой кончиной.

Костя сунул вилку в розетку и проверил, дотягивается ли шнур. Дотягивался с запасом.

– Ублюдки поганые! – сказал я. – Откуда вы взялись на нашу голову?

– Не ругайся, – посоветовал бритоголовый. – Ты же интеллигентный человек, не шавка какая-нибудь. Конечно, будет больно, да что поделаешь. Сам напросился.

Громко булькнул дверной звонок. «Катя!» – припомнил я вяло. Костя озадаченно взглянул на предводителя. Наверное, это была последняя возможность что-то предпринять. Я уперся в пол ногами, качнул кресло и повалился набок. Каким-то чудом удалось распутать руки. В принципе я вообще был в хорошей физической форме. В армии – футбол и самбо, на гражданке – бассейн, банька, теннис и почти каждое утро (годы!) – час йоги. Да и от батюшки с матушкой досталась широкая крестьянская кость, но не это все главное. В мгновение смертной тоски я впервые понял, что значит «озвереть». О, животная, блаженная испарина последнего мужества! Как мы катались живым ревущим клубком из комнаты в коридор – любо-дорого вспомнить. Всю квартиру чуть не раздолбали. И особенно приятный эпизод, как я вырванным паяльником шарахнул Костю по уху. Но удача недолго была на моей стороне. Кажется, сам бритоголовый главарь положил конец бессмысленному сражению. Хладнокровно, как утюг, обрушил он на мою разгоряченную башку литую вазу чешского стекла.

Больше я ничего не помню.