Текст книги "Ярость жертвы"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Вам неинтересно?

Он подождал, пока две молодые мамаши, весело щебеча, прокатят мимо нас свои коляски.

– Напротив, очень интересно. Характерные штрихи социальной деградации… Но позволь задать один вопрос. Почему ты обратился именно ко мне?

Отчужденность, прозвучавшая в его тоне, мгновенно отрезвила меня. Действительно, почему? С таким же успехом я мог подойти к любому прохожему и пожаловаться, что у меня отбирают квартиру плюс требуют сто тысяч долларов, а потом, скорее всего, убьют. Какое вообще я имел право втягивать кого-либо в это дело, если считаю себя мужчиной? Тяжко сдавило в груди.

– Не знаю, – честно ответил я. – Мне казалось, вы хорошо ко мне относитесь…

Гречанинов улыбнулся:

– Да, я отношусь к тебе хорошо, как, надеюсь, и ты ко мне. Вопрос не в этом. Почему ты решил, что я тот человек, который может выручить тебя именно в этой истории?

– Выходит, ошибся.

Я сделал неуклюжую попытку подняться, но он меня удержал.

– Не спеши, Саша. Тебе ведь, насколько я понял, некуда больше торопиться?

– Тоже верно.

– Тогда, будь любезен, ответь еще на парочку вопросов. Эта девушка, Катя, кто она?

– Она? Работает в каком-то институте. Да нет, это вы напрасно. Если вы с ней поговорите…

– Забавное у вас получилось знакомство, да? Ты возвращался ночью домой, а она поджидала тебя в телефонной будке. Так я понял?

– Григорий Донатович, бог с вами! Откуда же она могла знать, что я остановлюсь? Да и потом… Ее уже два раза чуть не прикончили.

– Ты был при этом?

– Я был после этого.

Гречанинов усмехнулся, сверкнув белыми зубами. Я понимал, что его вопросы имеют определенный смысл. Но он не знал того, что знал о ней я, и этого не расскажешь. Но все-таки я попытался:

– Григорий Донатович, я ведь тоже не вчера родился. Она не из этих. Она, если хотите, совершенное дитя.

– Влюбился?

– Похоже на то.

– Где она сейчас?

– В машине. В издательском дворике.

– Покури, я минутку подумаю, хорошо?

Облегчение, какое я испытал, ведомо разве что алкашу, которому удалось с утра опростать на халяву стакан. Удобно опершись на спинку скамейки, я прикрыл глаза и глотал горьковатый дым, ощущая приятную щекотку между ребер. Солнышко ласкало кожу. Пусть подумает. Больше мне ничего и не надо. Пусть подумает, а я отдохну. Первый раз за много дней – без всяких мыслей, без подлого страха в подвздошье. Нет, страх остался, но помягчал, истончился, – мне не хотелось умирать.

– Саша, очнись! – Гречанинов улыбался. В его взгляде и мудрость, и сочувствие, и дружба. – Пожалуй, займусь твоим маленьким дельцем.

– Стоит ли затрудняться?

Он расхохотался открыто, громко, искренне, засверкав глазами. Я и не подозревал, что он умеет так смеяться.

– Молодец, Саша! Гонор из тебя не вышибли, это главное. Без гонора мужику конец… Займусь, займусь, не сомневайся. На то у меня есть свои причины.

– Какие, если не секрет?

– Ну, будем считать, сугубо личные. Да и скучно на пенсии. Однако, милый Саша, дельце может оказаться кровавым. К этому ты готов?

– Готов я или нет, меня не спрашивают.

– Тогда пойдем к твоей Кате.

Без меня Катя немного всплакнула. Глаза опухшие и бессмысленные. Плюс пожелтевшие синяки. Видок, конечно, не призовой. Гречанинов поздоровался с ней изысканно:

– Рад, мадемуазель, что в такой тревожной обстановке вы с нами! – Пожал ее худенькую ручку и улыбнулся. Впечатление было обычное: Катя порозовела и заискивающе представилась:

– Катенька!

– Гришенька, – пробасил Гречанинов. Не спрашивая разрешения, сел за баранку. Это тоже было нормально. Как утром Катя, я не собирался допытываться, куда он нас повезет. Вскоре он сам объявил:

– Доставлю вас, молодые люди, на дачу. Помнишь, Саша? Года три туда не заглядывал, надеюсь, не развалилась.

По дороге я большей частью дремал, привалясь к Катиному боку, а она поддерживала с Григорием Донатовичем светскую беседу:

– По-моему, я вас видела в каком-то спектакле. Вы ведь актер, верно?

– Только в той степени, – галантно отвечал Гречанинов, – как и все мы. Вы любите театр?

– Ой, когда-то обожала! В институте с подружкой ни одного спектакля в Лейкоме не пропускали. Увы, все это в прошлом. Разве теперь походишь в театр!

– А что такое?

– Григорий Донатович! Ну, во-первых, дорого. Во-вторых, там же такую абракадабру ставят, знаете, все эти отвратительные шоу. Как можно больше непристойностей и как можно меньше здравого смысла. Нет, это все не по мне.

– Вы предпочитаете классику?

– Если хотите, да. Нынешний театр рассчитан на взвинченную, ожиревшую публику – это противно. Для богатых дебилов и так полно удовольствий, зачем же еще поганить театр. Классика или современность – это неважно. Но пусть люди на сцене будут хоть чуточку лучше, умнее, чище, чем я. Иначе что получается: мы сейчас все в дерьме, я прихожу в театр, и там показывают то же самое дерьмо и при этом уверяют, что ничего иного человеку не дано. Нет уж, спасибо! Раньше я плакала в театре, теперь там и смеяться неохота.

– Однако вы строгий критик.

– Я вообще не критик. Но не желаю платить деньги за то, чтобы лишний раз наесться грязи.

Краешком глаза я заметил, как Гречанинов наблюдает за ней в зеркальце – пристально, доброжелательно.

– Перегибаешь, детка, – пробурчал я сквозь сон. – Не все так плохо в театре.

Потом, неизвестно в какой связи, они заговорили на другую тему, но начало я пропустил.

– …Значит, Катя, если бы ты их увидела, то узнала бы?

– Еще бы! Особенно этого Фантомаса с бритой головой. Его нельзя не узнать.

– И они ничего не требовали?

– Ничего. Только пригрозили.

– Как пригрозили?

– Ну, Фантомас пообещал, что в следующий раз доделают, что не успели. Чтобы я немного потерпела. Их же милиция спугнула.

– Редчайший случай, – насмешливо буркнул Гречанинов. Мы уже мчались по Щелковскому шоссе, и с солидным превышением скорости. У поворота на Валентиновку на посту ГАИ нас тормознули. Я закопошился, чтобы достать документы, но Гречанинов сказал:

– Не суетись, Саша.

Он вылез из машины, подошел к гаишнику, минуту с ним потолковал и вернулся. Движок не выключал. Поехали дальше.

– Сколько отстегнули? – поинтересовался я.

– Нисколько. Это знакомый.

Участок Гречанинова действительно был запущен до безобразия – трава по пояс, и больше ничего. Шесть соток буйных сорняков. Небольшой брусовый домишко (две комнаты и кухонька внизу, уютный жилой чердачок) тоже в полном забросе: посеревшие, без следов краски стены, кое-где прихваченные гнилью. Двое мужчин в шортах, голые по пояс, помахали нам с соседнего участка:

– С приездом, Григорий Донатович!

Гречанинов приветливо с ними поздоровался, но на их движение подойти к изгороди никак не отозвался. По заросшей дорожке, как по целине, мы подступили к дому, и Григорий Донатович отомкнул навесной замочек, точно такой, какие вешают на почтовых ящиках.

– Ну что, Катенька, наведем порядок? Здесь вам придется пожить несколько дней.

Следующие два-три часа прошли в тяжких, но веселых трудах. То есть трудились Гречанинов и Катя, а я на правах подранка преимущественно сидел то в комнате, то на крылечке и изредка давал суженой полезные советы. Следил за ней с удовольствием, сердце радовалось. Гречанинов открыл кладовку, где хранилось разное барахло, в том числе и рабочая одежда. Катя переоделась в сатиновые тренировочные брюки, как-то. лихо их подтянув и закрепив ремнем на талии, и в старую трикотажную безрукавку и развила такую деятельность, что пыль стояла столбом. Мыла полы, скребла подоконники, чистила стекла, вверх дном перевернула кухоньку. Время от времени подлетала ко мне, целовала, тискала и шептала одно и то же:

– Так чудесно, любимый, да?! Тебе тоже, да?!

В одежке с чужого плеча, в которую могло поместиться несколько Кать, она была еще прелестнее, чем в модных тряпках, и в эти часы мне приоткрылась ее женская сущность: птичка, с азартом свивающая временное земное гнездышко. Боже мой, каким ясным, праздничным светом лучился ее взгляд!

Григорий Донатович извлек из кладовки старую косу, направил ее точильным камушком и вышел в сад.

– Катя, поди сюда! – окликнул я с крылечка.

Выскочила с мыльными руками – и не пожалела.

Было на что поглядеть. Косил траву Гречанинов, как и жил, с какой-то собственной таинственной ухваткой. Мощный торс, облитый солнцем, экономные, резко-плавные движения, смиренный шорох травы – во всем облике какая-то странная обособленность от мира, какая-то звериная целеустремленность.

Катя спросила восторженно:

– Саша, кто он?

– Человек.

– Сколько ему лет?

– А ты как думаешь?

– Сначала мне показалось – лет шестьдесят. Но ему может быть и двадцать, да? Какая сила!

– Катя, инвалид ревнует!

– Что ты, голубчик, мне, кроме тебя, никто не нужен. Никогда не будет нужен.

Уже наступил тот страшный миг, когда я начал верить в любую чушь, которую она произносила.

Обедали в чистой, выскобленной, отливающей влажными поверхностями кухоньке, ели щи из свежей капусты и на второе картошку в мундире. Еще Катя наделала бутербродов с колбасой и сыром. Оказывается, провизию мы прикупили по дороге, а я этого даже не помнил.

– Да ты спал, как сурок, – съязвила Катя.

Пили чай с лимоном и печеньем. Все было изумительно вкусно, и впервые за все эти дни я ел с настоящим аппетитом. Гречанинов сделал нам последние наставления:

– Вернусь не позже чем через два дня. Катя, магазин в деревне. Там есть все необходимое: масло, хлеб, консервы. Очень прошу, дальше деревни носа не высовывайте. Перевязать Сашу сумеешь?

– Я проходила курсы медсестер, – гордо ответила Катя.

– Вот и отлично. Вообще-то это необязательно. Перевяжешь, если бинты загрязнятся. Аптечка в шкафу. Ну, что еще?..

Перед самым отъездом (на моей машине) я успел перемолвиться с Гречаниновым парой слов тет-а-тет. Покурили на крылечке после обеда, пока Катя мыла посуду. То есть я курил, Гречанинов просто так сидел. С подозрительно отсутствующим выражением лица.

– Григорий Донатович, даже слов не найду, как я вам благодарен…

– Пустое, Саша. Да и рано благодарить.

– У вас есть какой-то план?

– О чем ты? – Тут же спохватился, глаза потеплели. – Никакого особого плана у нас с тобой быть не может. Придется всю эту шарашку выжечь, начиная с Могола. Вот и весь план.

У меня похолодело под ложечкой.

– Неужели нельзя как-то договориться добром?

– Нет, нельзя. С ним не договоришься. Если ты этого не понял, вот ключи – уезжай.

У меня хватило духу выдержать его взгляд.

– Вам-то самому какой резон ввязываться? Получается, втянул вас в грязную историю… Но поймите, если бы…

Он поднял успокоительно руку:

– Не надо, Саша. Успокойся. Ты тут ни при чем. Я ввязался, когда ты еще пешком под стол ходил. Прости за откровенность. Шибко они обнаглели – вот в чем беда.

Я кивнул. Перевел разговор:

– Как вам Катя?

– Береги ее. Она того стоит.

На этом расстались.

Глава седьмая

Три дня и три ночи мы жили как в раю. Это был наш медовый месяц, хотя несколько своеобразный, потому что каждое любовное усилие было связано с болью и любое неосторожное мечтание наводило на грустную мысль о том, что замок нашей любви построен на песке. Возможно, я преувеличиваю, приписываю свои ощущения Кате, которая в отличие от меня умела жить одним днем, ничуть не беспокоясь о завтрашнем. Не было часа, чтобы не набивалась с кормежкой или с ласками. На этой почве у нас возникали разногласия. Тщетно взывал я к ее благоразумию, деликатно намекая, что даже самая распущенная нимфоманка все же должна сохранять хоть какое-то уважение к чужому страданию. Она была уверена, что лишняя порция любви, как банка тушенки, никому повредить не может и в конечном счете лишь укрепит мой боевой дух. Трое суток вытянулись в целую жизнь, во время которой я только и делал, что стонал от боли, совокуплялся и жрал. Но против ожидания не загнулся, голова все более прояснялась, и во мне крепло убеждение, что все предыдущие годы я потратил зря и неизвестно на что. В одно восхитительное раннее утро, когда Катя мирно спала, уткнувшись носом в мой бок, я лежал на спине, погруженный в волшебную прострацию бездумного созерцания. В окне раскачивалась, трепетала листьями огромная береза, заслоняющая половину голубеющего неба. Такой наполненности животной радостью бытия я не испытывал никогда прежде. Каждая жилочка, каждый нерв набухли желанием стремительного движения, и чудилось: стоит чуть-чуть оттолкнуться, и вылечу, вытянусь в форточку, как ведьма на помеле, сольюсь с Мировым океаном.

Катя догадалась во сне, что я отдаляюсь, и тут же открыла глаза.

– О чем думаешь? – спросила подозрительно.

Теплый, родной комочек под боком.

– Сашенька, что-нибудь болит?

– Мне надо позвонить.

– По телефону?

– Нет, по спутниковой связи.

– Сашенька, но у нас же нет телефона.

– В деревне должен быть.

После завтрака – яичница с консервированной ветчиной, горячие оладьи, чай – отправились в деревню. Долго шли кукурузным полем, перебрались через речушку по шатким мосткам, и я ничуть не запыхался, хотя голова – от солнца, от яркого воздуха – налилась тугим гулким шумом, похожим на гудение осиного роя. Я пожаловался Кате. В ответ она глубокомысленно заметила:

– Вот не надо было вчера отлынивать от супружеских обязанностей.

– Я разве отлынивал?

– Получается, мне одной это нужно. Даже обидно. Так ты никогда не вылечишься.

– Ты уверена, что это поможет?

– У любого врача спроси. Человек здоров, пока любит. Чего ты прикидываешься, ты и сам это знаешь.

– Но ведь больно, Кать!

Хитро блеснули карие очи.

– Ну и что же, что больно. Ради выздоровления можно чуточку потерпеть.

Так меня завела, чуть не утащил ее с тропки в кукурузные заросли, но побоялся опозориться.

Деревня Назимиха за годы счастливых преобразований мало изменилась, хотя некоторые дома, конечно, еще больше сгорбились и покосились, да и на всей улочке (асфальтовой!) лежал явственный отпечаток уныния.

В правлении – низкой каменной коробке со скошенной крышей – три комнаты были заперты, а в четвертой сидел за столом средних лет мужчина вполне конторского вида, даже в нарукавниках, но с физиономией совершенно изжеванной. На столе – телефонный аппарат. Я поздоровался и сказал, что хотел бы позвонить в Москву, если это возможно. Мужчина окинул нас плохо сфокусированным взглядом.

– Так вы не из Щелкова? Не из рыбхоза?

Я ответил, что мы из садово-огородного кооператива «Штамп». Это мужчине почему-то не понравилось.

– Здесь, между прочим, учреждение, не проходной двор.

Катя выдвинулась вперед, игриво спросила:

– Какое же учреждение, если не секрет?

Мужчина, разглядев ее как следует, для чего ему понадобилось вместе со стулом отъехать к стене, подобрел:

– Секретов не держим. Акционерное общество «Подмосковный карп», милости просим.

– Рыбкой торгуете? – прощебетала Катя.

– За валюту, как ни странно, – в тон отозвался мужичок и вдруг захихикал: – Присаживайтесь, девушка, в ногах правды нет.

– Откуда же у вас рыба? – искренне удивился я. – Ее тут отродясь не было. Никаких водоемов нет поблизости.

Пьяненький конторщик с трудом перевел взгляд на меня и снова нахмурился. Чем-то я ему не приглянулся. Возможно, не мог понять, почему у меня из-под рубашки торчат бинты. Но все же ответил:

– Фирма посредническая. Головная контора в Щелкове. С вашим химзаводом мы вообще дел не имеем. У вас там одни жлобы.

Почувствовав, что разговор приобретает мистическую глубину, которой пропитана вся российская действительность, я вернулся к началу:

– На химзавод мне начхать. Сам-то я тоже бизнесмен. Но необходимо позвонить. Не волнуйтесь, коллега, услуга будет оплачена.

– Чем оплачена?

– Да чем угодно. Кать, слетай пока за пузырьком.

Однако тут рыбак проявил себя джентльменом. Мгновенно вскочил на ноги (росточком оказался пониже Кати, но крепенький, как дубовый сучок) и со словами: «Зачем же утруждаться, я сам могу!» вылетел за дверь. При этом забыл взять деньги.

Наугад я набрал девятку, и в трубке загудел сиплый междугородный зуммер. Позвонил в контору Георгию Саввичу и застал его на месте. После того как он меня узнал, мы некоторое время молчали.

– Плохо? – спросил я.

– Есть кое-какие неприятности, – наконец отозвался шеф. – Сам где?

– В командировке.

– Понятно… – Он еще помедлил, и я догадался, что кто-то есть в кабинете.

– Вам неудобно говорить?

– Погоди, дорогой, сейчас… – Я ждал, глядя в испуганные Катины глаза.

– Саша, Саша! Ты слушаешь? – нормальный бодрый голос.

– Да, Георгий Саввич.

– Ох, чертяка, напугал ты нас! Я ведь думал, уже тебя приконопатили.

– Могло быть и так.

– Саша, ты в надежном месте?

– Вполне.

– Слушай внимательно, я коротко. Ты прячься покуда, понял? Не высовывайся, пока не скажу. Наезд солидный, не скрою, но скоро все уладится. Саша, ты понял?!

– Где Гаспарян? Может быть…

– Эта сволочь в бегах. За бугром. Но его вины нету. Он сам горит. У них там очередной пересменок. Ничего, переждем. Поверь, я рад, что ты живой.

– Взаимно. Берегите себя.

– Саша, позвони через два дня.

– До свидания, Георгий Саввич.

– До свидания, дорогой. Помни, надо переждать.

Следом я звякнул родителям, но там никто не ответил. Это было странно. В это время мать обыкновенно готовит обед. Я позвонил Зурабу – тот же результат. Набрал номер Коли Петрова – и там никого. С каждой минутой крепло чувство, что пытаешься пробиться в какую-то вязкую пуЬтоту.

Влетел «подмосковный карп» с бутылкой в руке, возбужденный, одухотворенный:

– «Кристалловская». Прямо с завода. Прошу!

– У вас бывает так, – спросил я, – чтобы линия не соединяла?

– Сколько угодно. Вот наоборот – редко, – он совал мне свою несчастную добычу, бутылку «Столичной», но я молча его отстранил и увел Катю на улицу. «Не понял!» – донеслось нам вдогонку.

Катя ни о чем не спрашивала, семенила рядом, держа меня под руку. Миновали деревню и дошли до кукурузного поля, где я почувствовал необходимость посидеть на травке.

– Башка, блин, какая-то чудная, – пожаловался Кате. – Будто в ней осиный рой. У тебя так бывает?

– Сколько угодно, блин, – ответила она глубокомысленно, и мне сразу стало легче.

– Подлечиться бы надо, – сказал я.

– Я готова. Но, может быть, потерпим до дома?

До дома мы дотерпели, и там нас ждал сюрприз.

Родной мой «жигуленок» был припаркован возле изгороди. Улыбающийся Гречанинов, в светлой рубашке, в серых, идеально отутюженных брюках, приветствовал нас у порога.

– Где это вы все бродите? – заметил ворчливо. – Второй час жду.

Меня не обманула его улыбка: он привез плохие новости.

– Катя, ступай свари кофейку, – попросил я.

Проходя мимо Гречанинова, она мимолетно коснулась его плеча.

– Ничего, ничего, девушка, – сказал он, – все в порядке.

Уселись под яблонькой, где была врыта скамейка на двух пеньках. Я закурил.

– Ну как, косточки срастаются?

– Григорий Донатович!

Поглядел на меня изучающе:

– Что ж, Саша, придется тебе немного собраться с силами. Торопятся наши фигуранты, прямо удержу нет…

Торопливость привела бандитов к тому, что они третьего дня ночью взорвали гараж отца вместе с находящейся там «девяткой», которую он ремонтировал. При этом зацепило три соседних гаража, но из людей никто не пострадал.

– Это все? – спросил я.

– Не совсем. У твоего папы сердечный приступ. Он в больнице.

– У меня еще есть сын, помните, я вам говорил? Про него ничего не известно?

– Почему неизвестно. Я с ним виделся. Хороший, сообразительный мальчик. Ему есть где спрятаться. Не волнуйся.

Я особенно и не волновался, дымил, тупо глядя под ноги. Конечно, грустно было понимать, что, скорее всего, они меня дожмут. Но это логично. Дожали же они страну. И никто им не помешал. А что я? Жалкий комочек протоплазмы, нелепо пытающийся сопротивляться.

– Надо ехать к отцу, – сказал я.

– Да, разумеется. Я тебя отвезу. Но Катя останется здесь.

– Вам виднее.

Катя успела напечь оладышков и заварила крепкий кофе. На меня поглядывала с тревогой, но держалась бодро, хотя и заискивающе. Осведомилась у Гречанинова, любит ли он украинский борщ со шкварками. Она собиралась приготовить его на обед по матушкиному рецепту и надеялась, что мы оба останемся довольны и, может быть, даже придем в восхищение. Оказывается, для секретного борща у нее есть все, что надо, кроме винного корня. Но и без винного корня…

– Катя, – перебил я ее на самом интересном месте, – у меня отец заболел, надо его навестить.

Она смотрела не на меня, а на Григория Донатовича.

– Вы хотите, чтобы я осталась здесь?

– Придется, – сказал Гречанинов. – Если не боишься, конечно.

– Но почему?

– Так будет разумнее.

Перевела умоляющий взгляд на меня, и я видел, что собирается заплакать.

– Катя, не срамись!

Она почувствовала мое раздражение.

– Хорошо, господа мужчины! – улыбнулась сквозь проступающие слезы. – Но вы ведь к обеду вернетесь?

– Когда надо, тогда и вернемся, – сказал я.

– К вечеру, – добавил Гречанинов. – Ты уж не скучай, пожалуйста.