Текст книги "Ярость жертвы"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Ну что, соколик, как тебе при капитализме?

– Очень нравится.

– Чем промышляешь, если не секрет?

– Ворую потихоньку, как и все.

Леонтий огорчился:

– Выходит, продался хамам? Небось ляпаешь им фазенды?

– Угадал, брат.

– И не стыдно?

– Стыдно, но жрать-то охота.

По угрюмому лику Леонтия скользнула горькая тень вечности. Он искал слова, чтобы поточнее определить мою вину перед человечеством. Я ему косвенно помог:

– Гунны приходят и уходят, дома остаются людям. Так было всегда.

– Но тебе не только жрать охота, да? Тебе и девок охота по ресторанам водить.

– Еще бы!

Кате со стороны могло показаться, что мы ссоримся, но это было не так. Если Леонтию не дать высказаться, он не отвяжется.

– Самое большое заблуждение так называемых интеллигентиков, – пояснил он не столько мне, сколько Кате, – они считают себя хитрее всех. Любую свою подлость оправдывают насущной необходимостью. И врут-то в первую очередь себе самим, а с толку сбивают народ. Я вам так скажу, девушка, а уж вы поверьте: русская интеллигенция – самое волчье племя, на ней столько вины, что адом не искупить. При этом, заметьте, поразительная вещь: всегда они правы, всегда радеют о ближнем. Ваш-то, Саня-то Каменков, еще не самый поганый, он хоть без маски… – Протянул руку над столом, как бы благословляя, и вдруг грозно рыкнул: – Палачам пособляешь, Саня! Дьяволу куришь фимиам!

Катя выпрямилась и запылала, как свечка, я же смиренно кивнул:

– Понял тебя, Леонтий. Завтра с утра выхожу на баррикады.

Довольный произведенным на девушку эффектом, вечный ресторанный вития поднялся, дружески похлопал меня по плечу:

– Зубоскалишь, Саня? Ну-ну. Встретимся на Страшном суде.

С тем и удалился.

– Кто это? – спросила Катя очарованно.

– Мелкий провокатор. Но мы с тобой ему не по зубам. Испугалась, что ли?

– Я думала, он тебя ударит.

Ее первое «ты» прозвучало как свирель пастушка.

– Что ты, он совершенно безобидный. Подкармливается в органах, но сейчас какой от него прок. Вот и заметался. Без работы боится остаться.

И напрасно. Скоро у него будет еще больше работы, чем раньше.

По ее глазам я видел, ничего не поняла, и слава богу. К этому времени я уже окончательно решил, что увезу ее домой и не выпущу до утра. Свои намерения не стал скрывать:

– Допивай кофе – и поехали. А то опоздаем.

– Куда опоздаем? У тебя какие-то дела?

– Поедем, пока горячую воду не отключили.

– Почему ее должны отключить?

Это было согласие.

– Объявление повесили, с какого-то числа отключат, но я не помню с какого.

Катя посмотрела на меня то ли с уважением, то ли с состраданием:

– Ты правда хочешь, чтобы я к тебе поехала?

– Тебя что-нибудь смущает?

Ее взгляд потемнел и увлажнился.

– Ну чего ты, Кать! Не хочешь – не надо. Мне самому спешка не по душе. Я всегда как мечтал: ухаживаешь за девушкой год, два, три – цветы, театры, художественные выставки, а потом раз – и поцеловал невзначай в подъезде.

– Не надо нервничать, – сказала Катя. – Мы обязательно поедем к тебе.

Неподалеку от дома я тормознул у освещенной витрины какого-то коммерческого шалмана.

– Посиди, куплю чего-нибудь выпить.

Я купил бутылку коньяку, бутылку венгерского шампанского (нашего не было) и коробку конфет.

В квартиру проникли незаметно. Я любил свой дом, утонувший в глубине просторного зеленого двора, построенный еще в ту пору, когда Черемушки считались глухой окраиной. Девятиэтажка, сляпанная немудрено, но прочно, не имела поблизости осмысленного архитектурного продолжения и потому напоминала каменного путника, присевшего отдохнуть в городских трущобах.

Катя молчком нырнула в ванную, а я зажег электричество, в комнате чуть-чуть прибрался и на кухне накрыл на скорую руку стол – даже откупорил шампанское. Сел, закурил и стал ждать. Зазвонил телефон. Я не хотел снимать трубку, потому что не ждал ниоткуда хороших новостей, но аппарат надрывался неумолимо. Меня сразу насторожило его полуночное неистовство.

– Алло, слушаю! – После паузы ехидный и очень близкий мужской голос спросил:

– Ну что, клевую телку привел, барин?

– А вы кто?

– Дед Пихто. Извини, что помешал. Ты ее рачком поставь. Они это любят.

Я чувствовал то же самое, что бывает, когда неожиданно сзади гаркнут в ухо.

– Что еще скажешь?

– Ничего, приятель, больше ничего. Попозже перезвоню, расскажешь, как управился.

– Ах ты гад!

В трубке самоуверенный гоготок – и гудки отбоя. Кто это был? Чего хотел? Машинально я потянулся к коньяку. Налил, выпил. Вкус жженого сахара – и никакой крепости.

Вошла Катя, села на тот же стул, что и неделю назад, – умытая, с распущенными волосами. В прекрасных глазах – омут.

– Что-нибудь случилось? – спросила тихо.

Налил и ей коньяку в пузатую рюмку.

– Выпей, пожалуйста. Что же я один-то пьяный?

– Ты разве пьяный?

– Пока нет, но напиться хочется.

– Почему?

Я глядел ей прямо в глаза. Ее чистая кожа отливала нежным шоколадным загаром, высокая грудь чуть вздрагивала, стесненная платьем. На ней не было лифчика, и необходимости в нем не было. Подняла рюмку к губам и залпом выпила. Собралась закашляться, но я ловко сунул ей в рот апельсинную дольку. Тут же из-под ресниц брызнул светлый смех.

– Саша, значит, ты архитектор?

– Ну да.

– Наверное, тебе будет скучно со мной.

Я глубокомысленно почесал за ухом.

– Слушай, Кать, сейчас звонил какой-то жлоб. Чего-то даже вроде угрожал. Не твой знакомый?

– Ты что?! Откуда? А как его зовут?

– Он не назвался. Но он нас выследил.

– Как это выследил?

– Ну, он знает, что ты здесь.

В ту же секунду мне стало ее жалко. Она так заволновалась, завертелась, точно ее застали врасплох на чем-то постыдном.

– Если хочешь знать, у меня вообще никого нет.

– Так уж и нет!

– Саша, давай я лучше поеду домой, хорошо?

Впоследствии, вспоминая, я понял, что это была

последняя минута, когда мы могли расстаться. Я потянулся к телефонному проводу и вытащил шнур из розетки.

– Кто бы ни был этот подонок, сегодня он нам не помешает.

Она закурила неловко.

– Саша, что бы ни случилось, хочу попросить тебя об одном.

– Проси.

– Не обижай меня понапрасну.

Я ее понял. Ее сердечко, как и мое, истосковалось от одиночества, с той разницей, что я давно не верил в родство душ.

Через час мы сидели на разобранной постели, голые, и степенно обсуждали, что же такое с нами произошло. Беседа наша носила добротный физиологический оттенок. Когда она отдалась мне, когда вдруг заголосила, как после долгой дороги почуявшая родной дом кобылка, я без всяких усилий проник в блаженное, упругое тепло и, кажется, на какой-то срок даже потерял сознание. Катя же впервые испытала оргазм, а прежде полагала, что все это выдумки похотливых развратников, как женщин, так и мужчин. К этому ее сообщению я отнесся очень серьезно. Не буду приводить мои профессиональные рассуждения на этот счет, все глупости не перескажешь, но полагаю, точно так же витийствовал бы обретший голос сперматозоид. Катя слушала с умным, сосредоточенным видом, потом сказала:

– Знаешь, чего мне сейчас хочется?

– Боюсь даже подумать.

– Да нет же, горячего чаю!

Чаем мы не ограничились. Поджарили на сковородке двухдневной давности вареную картошку, заправили жирной китайской тушенкой, покрошили лучку и слупили без остатка. Дальше взялись за бутерброды с сыром и паштетом. Катя смотрела на меня с испугом:

– Но ведь мы совсем недавно ужинали!

Войдя опять в роль сперматозоида, я объяснил, что в некоторых случаях, как раз похожих на наш, человеческий организм производит колоссальный выброс энергии, и чтобы компенсировать потерю, наступает вот такая обжираловка.

– У меня прямо живот раздулся, как барабан, – пожаловалась Катя.

– Ну-ка дай пощупаю.

– Саша, но не здесь же!

Замечание было разумным, и мы вернулись в постель, где успели еще о многом поговорить. Ночь длилась бесконечно, безвременно, но утро наступило внезапно. Я открыл глаза: солнышко белым лучом пульнуло в глаза из-под занавески. Возле кровати стояла Катенька, одетая, в своем длинном вечернем платье, аккуратно причесанная, с сумочкой в руке.

– Милый, я побежала… Прощай!

– Куда побежала?

– На работу, опаздываю… Ой!

Я попытался ухватить ее за что-нибудь, но это не удалось.

– Какая работа? Раздевайся немедленно!

– Не могу, Сашенька.

– Поцелуй меня.

– Нет, Сашенька, надо быть благоразумным.

– Что это значит?

– Это значит, что заниматься любовью надо ночью, а днем – работать.

– Ты что, спятила? Какая, к черту, работа?

Она не спятила, она ушла.

Глава шестая

В мастерской – как на поле боя после генерального сражения, но когда я вошел, враждующие стороны мирно спали, разметавшись посреди бумажного хлама. Зураб открыл один глаз и недовольно пробурчал:

– Позвони шефу, Саня! – перевернулся на другой бок и захрапел.

Я позвонил Огонькову, который, не здороваясь, подозрительно спросил:

– Зачем ездил к Гаспаряну, мастер?

– Георгий Саввич, вы следите за мной?

– Не считай себя слишком важной фигурой, Каменков. Если за каждым следить…

– Откуда же узнали?

Самоуверенный смешок.

– Слухом земля полнится. Чего он хочет?

– Торопит… Георгий Саввич, а это не ваш, случайно, человек мне домой вчера названивал?

– Не мели чепуху. Как продвигается проект?

– Пока топчемся на месте. Берем разгон.

– Саня!.. Сколько вас?

– Пока трое. С понедельника еще двое подтянутся.

– Саня, помни! Такой шанс судьба дважды не предлагает.

– Это само собой.

– И еще прошу тебя, как коллега коллегу: никаких шуров-муров за моей спиной.

– Исключено, гражданин начальник…

– Надеюсь, ты понимаешь ситуацию.

Проснулся Коля Петров, закопошился на полу, сел, чихнул. Испепелил меня взглядом, как ведьмочка из «Вия».

– Саня, я с Зурабом работать не буду.

– А что такое?

– Да его же надо лечить. У него крыша поехала.

– В чем это выразилось? Он тебя укусил?

Коля Петров нашарил под собой сигарету и задымил.

– Представь себе, свихнулся на национальном пункте. Подмосковье для него все равно что горное ущелье, сам он – Давид-строитель, а заказчик – царица Тамара. Чего я вчера натерпелся, словами не описать.

– Я не сплю, – подал голос Зураб. – Слушать этот бред мне очень тяжело.

Завтракали мы на кухне, пили чай с бутербродами, и мне было неловко оттого, что они всю ночь вкалывали, а я… Чтобы как-то оправдаться, я сказал:

– С такой женщиной познакомился, сто лет воли не видать.

Заинтересовался один Зураб:

– Блондинка или брунетка?

– Все при ней, – сказал я. – И даже разговаривает по-человечески.

– Большая редкость, – согласился Зураб. – В наше время они обычно понимают: один доллар, десять доллар – и больше ничего.

– Вот гляди, Саня, – возмутился Коля Петров. – Он и нашу родную речь нарочно коверкает.

Зураб не обратил внимания на его выпад, не сбился с любимой темы.

– В женщине главное – душевное расположение, – заметил наставительно. – У меня была подружка тем летом. Ну, парни! Поглядеть не на что.

Ноги кривые, грудей вообще нету, один глаз стеклянный – даже плакать хочется. И что ты думаешь? За ней народ скопом ходил. Только на «мерсах» и возили. Я ее у такого крутяка отбил, страшно вспомнить. Угадай, в чем секрет? Петров не поймет, ты, Саня, угадай… Огонь в ней был, душа живая. Слова всякие знала, которые никто не знает. Обоймет, нашепчет в ухо – ты и спекся. При этом сама кончала восемь раз подряд.

Коля Петров подавился бутербродом и побежал сплюнуть в сортир. Зураб невинно улыбался.

– Кстати, Саня, какой-то нехороший человек тебя вчера искал.

– Кто такой?

– Не назывался. Раз десять звонил. Наверное, чего-то хочет тебе сказать.

– Почему нехороший? Может, по делу?

– Слушай, Саня, мы же не в Америке. По голосу всегда отличишь. Этот очень грубый, нелюбезный. Почти как Петров.

До обеда проработали спокойно, никто нас не тревожил, и было такое ощущение, будто вернулись в юность. Но не в ту, где бубенчик в ухе, а в ту, где сказка была былью.

Часам к трем я стал засыпать на ходу и прилег покемарить на массажном коврике. Мастерская принадлежала фирме, и Огоньков не без задней мысли пропускал мимо ушей все мои просьбы о приобретении бытовой мебели. В огромном полуподвальном помещении не то что лечь, толком посидеть было негде. По мнению шефа, именно такая обстановка способствовала высокому творческому подъему.

В коротком сне я ненадолго свиделся с Катей, которая была еще обольстительнее, чем ночью, и очнулся в такой неприличной позе, что сам себя устыдился.

– Эй, Саня! – вопил Зураб. – Хватит дрыхнуть, подойди к телефону, это он!

– Кто – он?

– Нехороший человек, я же тебе говорил.

Голос в трубке был мне незнаком, но так же неприятен, как и вчерашний, ночной. Ночной был нагл, этот – слащав.

– Господин Каменков?

В слове «господин» сегодня заключена целая социальная типология. Люди поделились на тех, кто никак не может к нему привыкнуть, и на тех, кто произносит его с иронией. Совершенно всерьез называют друг друга господами лишь вчерашние комсомольские и партийные боссы, придурки с телевидения да еще всякая шпана, которая носится на иномарках.

– С кем имею честь? – спросил я.

– Сергей Сергеевич, – представился звонивший. – Хотел бы условиться о встрече.

– А кто вы? Что вам надо?

– Видите ли, Александр Леонидович, вопросец, который надобно обсудить, сугубо приватный. Не хотелось бы вдаваться в подробности по телефону.

– Вы уверены, что мы должны что-то обсуждать?

Незнакомец (представляю, какой он на самом деле Сергей Сергеевич) даже, кажется, немного обиделся:

– Как же не уверен? Зачем бы я тогда звонил? Вопросец хотя и приватный, но наиважнейший. Именно для вас наиважнейший.

– Для меня?

– Разумеется, для вас. Вы же руководитель проекта… э-э-э… этого грандиознейшего… э-э-э… мемориала?

Нехорошее предчувствие, которое стыло во мне после вчерашнего угрожающего звонка, мгновенно вызрело до размера душевного нарыва.

– Хорошо, давайте встретимся. Когда, где? Может быть, завтра?

– Откладывать никак нельзя. Что, если через полчасика в «Неваде»? Это в десяти минутах от вас!

Да, я знал этот уютный коммерческий притон, на котором всегда висела табличка «Мест нет», а улочка напротив была запружена машинами с дипломатическими номерами.

– Договорились. Через полчаса буду.

…Сергею Сергеевичу по виду было около пятидесяти – неприметный мужичонка с внешностью бухгалтера. В очках с толстыми стеклами выражения глаз не разберешь. Устроились мы не в «Неваде», а на открытом воздухе, за белым столиком под пестрым тентом. Здесь подавали кофе, соки, пиво, водку и так называемые гамбургеры – утеху кретинов, мясную гнилушку, упрятанную в непропеченное тесто.

Сергей Сергеевич еще до моего прихода заказал кофе и, когда я в раздумье остановился у входа в «Неваду», истошно завопил через улицу:

– Господин Каменков! Господин Каменков! Сюда! Сюда!

У него была одна редкая родовая примета, которая обнаруживалась с первых минут общения: за все, что он ни делал и ни говорил, хотелось немедленно въехать ему в рыло. И это при том, что был он подчеркнуто обходителен. Чашку кофе я демонстративно отодвинул на середину стола.

– Слушаю вас, товарищ!

Сергей Сергеевич снял очки и чистым платочком аккуратно протер стекляшки. Без очков лицо У него сразу обрюзгло, налилось печеночным соком, но выражение глаз по-прежнему осталось неуловимым.

– У меня всего десять минут, – поторопил я.

– Я уложусь, – заверил он, – хотя, должен признаться, приходится выполнять очень деликатное поручение.

– Чье именно?

– Это не существенно… Так вот… есть мнение, что надобно вам, уважаемый Александр Леонидович, оставить эту затею.

– Какую затею?

Сергей Сергеевич виновато улыбнулся, отчего щеки его, точно глиняные, съехали к подбородку.

– Да вот контракт с господином Гаспаряном придется расторгнуть.

– Вы не больны? – спросил я.

– К сожалению, нет. Да и кто я, собственно, такой? Всего лишь порученец. Гонец, так сказать.

– Но почему ко мне? Я ведь тоже всего лишь исполнитель. У меня свое начальство – генеральный директор фирмы «Факел» Георгий Саввич Огоньков. Вам бы надо, наверное, к нему обратиться с этой ахинеей.

Мой собеседник сделал вторую попытку улыбнуться, и на сей раз его сизые щеки подбородок почти поглотили.

– Это не ахинея, – сказал он. – Вы чего-то недопонимаете, дорогой Александр Леонидович. Огоньков, естественно, будет уведомлен. Но у меня поручение именно к вам. Впрочем, уполномочен также сообщить, что в случае добросердечного согласия и готовности сотрудничать вам будет выплачена соответствующая моральная компенсация. Речь идет о вполне приличной сумме. Скажем, о полутора тысячах американских долларов. Признайтесь, это лучше, чем ничего.

Я склонился ближе к собеседнику.

– Сергей Сергеевич – ваше настоящее имя?

– Желаете, чтобы я показал паспорт?

– Не надо. Хотите угадаю, кем вы были в прежней жизни? До того, как стали вымогателем.

– Зачем угадывать? Сам скажу, если вам интересно. Работал в райисполкоме. А еще раньше – контролером ОТК на ЗИЛе… Александр Леонидович, я вам не враг, уверяю вас. Напрасно вы стараетесь меня оскорбить. У меня трое детей, мать-пенсионерка. Попробуйте прожить на триста тысяч…

– Но почему они выбрали именно вас для подобных поручений?

– О, над этим я как раз размышлял… Полагаю, им нравятся мои манеры и общий, так сказать, антураж. Я внушаю доверие клиентам. Никто не сомневается в моей порядочности.

Я курил уже вторую сигарету.

– Хорошо, это все лирика… Скажите, кто они такие и почему хотят, чтобы я порвал контракт?

– Саша, вы меня удивляете. Я могу сказать только то, что мне велено.

– Что будет, если я, к примеру, не соглашусь? Или, к примеру, хрястну вас по черепу вот этой пепельницей?

На всякий случай он снова снял очки:

– Не думаю, что вы это всерьез.

– Почему? Я человек азартный. Игрок.

– Это не та игра, в которую можно выиграть, – сказал он, и за эти слова я простил ему все. Да и что, собственно, было прощать? Запоздало проросшее семечко советского режима, он действительно был пешкой, которую двинул вперед невидимый гроссмейстер.

– Я должен подумать.

– Конечно, они всегда дают немного времени, прежде чем включить счетчик. Вечером перезвоню, хорошо?

– А знаете, вы мне понравились.

– Спасибо. Умные люди всегда в конце концов находят общий язык. Кстати, гонорар – полторы тысячи – вы можете получить немедленно.

– Ничего, потерплю до вечера.

Не заглядывая в мастерскую, я погнал в контору. Огоньков был на месте, сидел в кабинете понурясь и рисовал чертиков в блокноте. Мне ни о чем не пришлось спрашивать.

– Да, Санечка, – сказал он грустно. – Это наезд, причем солидный.

– На кого? На вас или на Гаспаряна?

– Помнишь, как там… Не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе.

В машине, когда я мчался сквозь одуревшую от духоты Москву, все во мне кипело от возмущения: «Мерзавцы! Бандиты! Обложили, продохнуть не дают!» Но сейчас, в прохладном кабинете с кондиционированным воздухом, созерцая хоть и расстроенного, но не слишком шефа, я успокоился, и весь этот неожиданный эпизод показался каким-то нелепым недоразумением. Ну да, бандиты, ну да, люмпенизированное общество, но каким боком это может коснуться меня? Не я ли в предчувствии роковых перемен долгие годы тщательно и упорно возводил в своем сознании драгоценный уголок, блаженную обитель эмпирического эстетизма – прочнейшее защитное поле от всякой мирской заразы?

– Но все же, что произошло?

Георгий Саввич по крышке стола толкнул ко мне коробочку ментоловых пастилок.

– Пососи, для горла хорошо. Дымишь, как паровоз. Что произошло, говоришь? Да просто какая-то очередная разборка. Косвенно перекрывают кислород Гаспаряну. У него газ, нефть. С кем-то не поделился. Это ему знак… Хотя есть тут одна странность, которая мне непонятна.

– Какая?

– Да вот что-то тут не по правилам. Это же не какие-нибудь урки схлестнулись. Это правительственные чиновники и, скорее всего, какой-нибудь банковский синдикат. Обычно они разбираются тихо, не выносят сор из избы. Им шумные эффекты ни к чему. Это миллионеры в законе. Ты слышал хоть раз, чтобы какого-то министерского клерка грохнули?

– Разве не бывает?

– Именно что не бывает. Или бывает, но по ошибке. Шмоляют по фирмачам – это сколько угодно. Иногда отстреливают банкиров. На худой конец глушат чересчур задиристых журналистов и прокуроров. Но канцелярскую мышку, бюрократа с портфелем – зачем? Без него всем одинаково плохо. Бюрократ всех вяжет крепче, чем кровью. Кто же рубит сук, на котором сидит? Все нынешние капиталы узакониваются его круглой печатью. Сегодня ты вор, а завтра печать тебе шлепнули, и ты уже самый почетный член общества, хочешь – хоть баллотируйся в президенты. Образно говоря, неприметный человек с портфелем и есть курочка, которая несет золотые яйца для всех.

– Спасибо за лекцию, – искренне поблагодарил я. – Но продажных бюрократов повсюду как червей в банке, они же легко взаимозаменяемы.

– Верно, Санечка. Но от замены одного на другого никому все равно никакой корысти. Только лишние хлопоты. Гораздо проще купить того, кто уже сидит.

Конечно, он знал, что говорил, и не мне было с ним спорить.

– И все-таки что же… Значит, проекту хана?

Георгий Саввич полыхнул очами, как фонариками, – опасный, тусклый был огонь.

– Тебя что, сильно пуганули?

– Меня нет, а вас?

– Как можно… У меня, братец, смета запущена уже на пятьсот рабочих. Улавливаешь?

– Какие будут распоряжения?

– Сиди тихо, не рыпайся. Вечером повидаюсь с Гаспаряном, перезвоню тебе.

Достал из встроенного в стену холодильного шкафа бутылку минеральной воды, давно забытой – «Нарзан».

– Придется принимать адекватные меры, – сказал доверительно.

– Отлично. Но я в ваших бандитских играх не участвую.

– А денежки любишь?

– Люблю.

– Сашенька, милый мой дружок! Пей водичку, полезно для желудка… В бандитов он не хочет играть. Ишь ты какая целка. Да ты в них три года играешь. Опомнился!

Опять он был прав, а я – нет. Потому у него и дети давно за границей, в безопасном месте, а мой единственный сынок, полагаю, мечтает стать рэкетиром.

– Ребяток своих не тревожь. Пусть спокойно работают.

Чтобы не тревожить ребяток, я поехал сразу домой. Был седьмой час, когда добрался до Академической. Там меня ждал небольшой сюрприз. На скамеечке, в тополиной тени, закинув ногу на ногу, сидела Катя. В пальцах сигарета. Вчерашнее вечернее платье она сменила на короткую кремовую юбку и свободный голубой блейзер. Мало кто из мужчин, проходя мимо, не оглядывался на нее. У меня аж дыхание перехватило. Вынужден был опуститься рядом и тоже закурил.

– Интересно, – сказал я, – а если бы я поздно вернулся?

Засмеялась, точно я пошутил.

– Чего смешного?

– Ты должен был почувствовать, что я здесь.

– А если бы вернулся не один?

– С дамочкой?

– Да, с дамочкой.

Ненадолго задумалась.

– Наверное, я бы ушла. Но мне кажется, у тебя нет никакой дамочки.

– Почему это?

– Ну, есть разные признаки. Мы, девочки, это чувствуем.

Подошел дядя Ваня, дворник, извинился за беспокойство, озабоченно спросил:

– Саня, ты не видел случайно этого гада Яшку?

– Да я только подъехал, а что с ним?

– Час назад побежал в магазин и до сих пор нету.

– Так сходи в магазин.

– Там тоже его нету. Еще раз извини.

В квартире мы с Катей, не мешкая и как-то не сговариваясь, очутились в постели, торопливо помогая друг другу раздеться. Время, как вчера, вытянулось в звенящую струну. Никогда в жизни мне не было так хорошо. Я словно парил в поднебесье.

Телефонный звонок грохнул меня на суровую землю. Я знал, что это Сергей Сергеевич, и вместо «алло» сказал:

– Вы где?

– Возле метро, у булочной… Как вы догадались, что это я?

– По походке, – объяснил я.

– Прямо удивительно!

Среди вечерней суеты пожилой порученец, как ему и положено, выделялся своей неприметностью. Маскировочные очки, сутуловатость, – если бы не добротный костюм, вполне сошел бы за побирушку.

– Давайте деньги, – потребовал я.

– Значит, согласны?

– Куда денешься.

Сергей Сергеевич, покосившись по сторонам, достал из внутреннего кармана пиджака довольно пухлый конверт.

– Можете пересчитать. Ровно полторы тысячи.

– Передайте хозяевам, – сказал я, – поражен их благородством. Могли тюкнуть по темечку – и дело с концом. А вместо этого – компенсация. Ничего не скажешь, западный стиль.

– Солидные люди, – подтвердил порученец. – Только не надо с ними шутить.

– Я себе не враг. Деньги пусть пока у тебя побудут. Только не потеряй.

Я первым протянул ему руку и, похоже, удивил его этим жестом. Ладонь у него была вялая и жирная.

…Домой я сразу не попал, хотя очень туда стремился: перехватил в скверике возбужденный дворник:

– Яшку в ментовку замели!

– За что?

– Так кто знает… они же теперь… Саша, выручай! Покалечат дурака.

Бедный старик трясся, точно с угара, и это было чудно. По его долгой мытарской жизни уж ему ли бояться лишнего тумака.

Пришлось идти в отделение, оно было рядом, через пять домов. Дядя Ваня со мной не пошел, спрятался поодаль за деревьями.

У дежурного капитана, сидевшего за перегородкой, я выяснил, за что забрали Яшу. Он возле магазина пел срамные частушки и оскорбил милиционера, который сделал ему вежливое замечание.

– Нельзя ли его отпустить? – спросил я.

– Он ваш друг? Родственник? – У капитана было мужественное, честное лицо рязанского хлебопека.

– Сосед.

– Зачем же он хулиганит, ваш сосед? Мешает людям отдыхать.

– Здесь какое-то недоразумение. Яков Терентьевич известный, заслуженный артист, деликатнейший человек…

– Раз артист, тем более должен подавать пример. Ничего, посидит месячишко, одумается. По пьяной лавочке мы все артисты.

– Товарищ капитан, позвольте за него поручиться?

Капитан поднял голову от стола, уставился на меня прямым непререкаемым взглядом:

– Вы как с луны свалились, гражданин. Порядков разве не знаете?

– А-а, – спохватился я и полез в карман. – Разумеется! Вот, пожалуйста, залог, примите великодушно, – и опустил перед ним на стол две десятидолларовые купюры. – Извините, больше нету.

Капитан укоризненно покачал головой, смахнул деньги в открытый ящик, гаркнул в полный голос:

– Эй, Кузьмич! Слышишь меня?

– Чего?! – глухо отозвалось из глубины коридора.

– Давай приведи этого певца.

Я уже полагал дело решенным, но тут случился еще один досадный инцидент. В отделение на рысях влетели два дюжих омоновца в бронежилетах и с автоматами. Я как-то не успел сразу посторониться, и один из омоновцев, пьяненький и заводной, с ходу пребольно двинул мне локтем под ребра. Отброшенный к стене, я лишь ошалело хлопал глазами, видя перед собой два юных, перекошенных ненавистью лица.

– Кто такой? – прохрипел омоновец, надвигаясь. – Чего тут толчешься?

По его молодецкой ухватке я догадался, что следующий удар он нанесет прикладом и скорее всего в голову.

– Не надо, эй! – Капитан поднялся за стойкой. – Слышь, Сережа, не трогай… это так человек, ничего… Пускай…

С сожалением омоновец опустил автомат, а его приятель, яростно отмахнув воздух ребром ладони, свирепо процедил:

– Гляди, гад, второй раз не попадайся!

Тут же они исчезли, словно их вымело порывом ветра.

– Отчаянные ребятки, – с непонятным выражением заметил капитан. – Никакого укороту нет.

– Надежда наша, – согласился я, потирая бок. – Защитники демократии.

– Ну, про это лучше не надо…

Высокий, крупный сержант привел Якова Терентьевича, которого я с первого взгляда и не признал Морда у него была сбита набок, набрякла сизыми подглазьями, и сам он сделался пониже ростом. Утром был совсем не такой.

– Что это с ним? – спросил я у капитана. Но за него ответил сержант.

– Оказывал сопротивление, – заметил веско. – Вот и пострадал маленько.

За руку я вывел Яшу на улицу, в прохладный ночной мрак, но заговорил он только в виду родного подъезда. Вырвался из наших с дядей Ваней дружеских рук и грозно объявил:

– Уеду! Завтра же уеду из этой проклятой страны!

– Вот оно как! – удивился дворник. – И куда же направишься, Яша?

– С тобой я вообще не разговариваю, старый дурак. А тебе, Саня, скажу. Днями получу ангажемент, мне твердо обещали, уеду в Европу, оттуда пришлю приглашение. Ты меня вырвал из рук палачей, и этого я тебе не забуду.

– В чем же я-то виноват, – поинтересовался дворник. – Я тебя ждал, ждал…

– Ты сколько денег дал, ты считал?

– Как сколько? Ровно на бутылку, еще с прикидом.

– И с прикидом?! Представляешь, Сань, две тыщи затырил, жлобина, понадеялся, так отпустят по знакомству. Из-за этого я там и заторчал.

– Ну ладно, – сказал я, – вы разбирайтесь, а я пошел. У меня гости.

Дверь я не стал отпирать, позвонил. Катя спросила: «Кто там?» – и тут же отперла, не дожидаясь ответа. Кинулась мне на грудь. На ней ничего не было, кроме моей пижамной куртки.

– Сашенька, я, наверное, сделала большую глупость! Ты простишь меня?

– Весь коньяк выпила?

Оказывается, пока меня не было, телефон названивал не переставая. Катя не выдержала и сняла трубку. Думала, может, что-то срочное и важное. Вышло и то и другое. Женщина, которая не назвалась, долго ее допрашивала, а потом велела немедленно убираться из квартиры, иначе она приедет с какими-то двумя мальчиками и те вырвут ей обе ноги, вышибут мозги и сделают еще что-то такое страшное, о чем и говорить нельзя. Эти мальчики, по словам женщины, специально обучены, чтобы учить уму-разуму молодых потаскух.

– А ты что ответила?

– Ой, Саша, я так перепугалась! Сказала, что я твоя соседка и ты пригласил меня, чтобы прибраться. Но она не поверила.

– Почему, думаешь, не поверила?

– Она сказала, что за такое подлое вранье проткнет мне сердце раскаленной спицей. Ой, Саша, она такая выдумщица!

– Ты хоть ужин приготовила?

– Конечно, все давно на столе.

Сели есть солянку, заправленную подсолнечным маслом, очень вкусную, с яйцами и ветчиной. Запивали темным «Останкинским» пивом. После всех дневных потрясений меня вдруг охватил сентиментальный порыв.

– Как-то я привык к тебе, Кать, – пробормотал я, заколдованный ее темно-блестящим взглядом. – Даже странно, как быстро.

– И я тоже.

– Если ты лгунья, то самая искусная из всех, кого я знал.

– Нет, я не лгунья.

– Может, поживешь у меня, чем бегать туда-сюда?

– Конечно, поживу, если хочешь. Это я на скорую руку стряпала, а вот посмотришь, как готовлю, пальчики оближешь. Саш?

– Чего?

– А если та женщина вдруг придет, что ты ей скажешь?

– Наденька? Нет, она не придет. Грозится только.

Катя опустила глаза в чашку. Я спросил:

– Хочешь, чтобы я про нее рассказал?

– Наверное, это меня не касается?

– Давай знаешь как договоримся?

– Как?

– Ни в чем не оправдываться. Я же не спрашиваю, кто у тебя был вчера. И ты не спрашивай. Это так скучно. Пока нам хорошо, будем вместе. Надоест – расстанемся. Может, завтра, а может, через месяц. Оба свободные.

– Я не хочу с тобой расставаться!

В таинственный мрак ее глаз я погружался все глубже, всеми жилками к ней тянулся, и вряд ли такое бывало со мной прежде.