Текст книги "Грешная женщина"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

– Как бы мне, Женюля, тет-а-тет с тобой потолковать с пяток минут? – Дема Токарев уже не походил на белый кусок мрамора, а как бы наполовину из него вылупился. Сейчас он напоминал пожилого цыпленка, высунувшего на волю пушистую удивленную головку. Вдовкин поглядел на Таню, и та его поняла.

– Пойдем-ка, Клара, покурим на лестнице, – позвала дворянку. – Мужские секреты, знаешь ли, лучше их не слышать.

Клара сказала, что она не курит, потому что это дурная, плебейская привычка, вредно отражающаяся на потомстве, но вышла вместе с Таней, одарив на прощание Дему таинственным взглядом. Дема красноречиво уставился на старика, но тот лишь успокоительно махнул рукой.

– Да вы обо мне не думайте, хлопцы. Я же глухой на оба уха. Из пушки стрельнут, не услышу.

Дема сказал:

– Надюха утром прибегала. Чего-то ты задумал, кореш. Давай выкладывай.

– Нечего выкладывать. Ты что, Саню не знаешь?

– Я и тебя знаю, – с тяжким вздохом погладил рукой спеленутую грудь. – Об одном прошу, дождись меня. Через недельку выпишусь. Дождись.

– Это не то, что ты думаешь.

– Душа болит, Женя. Как вспомню эти рожи! Не могу помереть, пока не поквитаюсь.

Вдовкин со странным чувством вглядывался в лицо друга, перекошенное непривычной, злой гримасой, будто и незнакомое.

– Прости меня, брат! Это ведь я тебя подставил.

– Нас жизнь подставила. Но дождись! Иначе сильно обижусь.

– Конечно, дождусь. Куда я без тебя.

Старик с хрустом разогнулся на кровати, сунул в рот «беломорину».

– Неладное затеваете, хлопцы. Одобрить не могу. Христос чему учил? Прости врага своего. Я вот всем простил. А обижали восемьдесят лет с гаком, и каждый день подряд. Пока в угол не загнали.

Вдовкин щелкнул перед ним зажигалкой.

– Ты же сказал, что глухой?

– Да он слышит, как мышь в подвале шуршит. Отбойный старикан. Пойдешь с нами ирода бить, Антон Ануфриевич?

– Это можно, почему нет? Святое дело врага укоротить. Я вот всех прощал, а что толку? Загнали в лазарет околевать, и хоть бы кто догадался передачку принесть. Хороший враг убитый. Не нами заведено.

Вдовкин понял старика. Разобрал пакеты, навалил ему на простынь яблок и мандаринов.

– А что это там у тебя вроде звякнуло, – поинтересовался Антон Ануфриевич. – Не беленький квасок?

– Вы разве употребляете?

– Он хоть политуру выжрет, кишки-то заспиртованные, – буркнул Дема, немного повеселевший. На угощение подтянулись и дамы.

– Евгений Петрович, мне бы тоже хотелось поговорить с вами наедине, – церемонно заявила Клара.

– Если Дема позволит?..

В переходе между этажами, под табличкой с перечеркнутой красной полосой сигаретой, они пристроились на подоконнике. Клара выудила из сумочки зеленую пачку ментоловых.

– Ты же говорила, влияет на потомство?

– Ой, это я чтобы ему было приятно. Вы не выдадите?

– Нет, конечно.

– Ой, ему так трудно стало угодить. Он и раньше был не очень хорошо воспитан, а теперь, вы же слышали, какие слова: жрешь, блевотина… Жуть!

Вдовкин дал ей прикурить и сам задымил.

– О чем ты хотела со мной поговорить?

– Как о чем? Вот именно об этом. – Вы же его лучший друг, правильно?

– Надеюсь.

– Вот вы и должны на него повлиять.

– В чем конкретно? Чтобы он не ругался?

Клара бросила на него пытливый взгляд, словно уточняла: заслуживает ли Вдовкин доверия.

– Понимаете, он решил, что раз он инвалид, то больше мне не нужен.

– Прямо как в фильме «Летчики».

– Про что это? Я не смотрела.

– Конечно, не смотрела. Это наш старый совковый фильм, еще военный, с Бернесом. Шварценеггер тогда еще и не родился. Там главного героя, летчика, ранили, он ослеп и решил, что будет в обузу своей любимой.

– Точно! – обрадовалась Клара. – Все как у нас. И чем там кончилось?

– Она его любила, это важная подробность. Ты разве любишь Дему?

Клара кокетливо поправила челку, поудобнее оперлась о подоконник, так что выпятился юный животик.

– Вы так спрашиваете, потому что он старше намного?

– Потому что он моряк, бретер, пьяница. А ты, как я слышал, девушка великосветская, с большими духовными запросами. Зачем он тебе?

– Сама не знаю, – призналась Клара. – Действительно, он такой бывает грубиян. У меня были мальчики получше. Он ухаживать совсем не умеет. Ему бы только потрахаться поскорее.

– Так зачем он тебе?

– Он такой несчастный, – сказала Клара. – Я в жизни не видела таких несчастных.

Вдовкин не выдержал, погладил ее круглый животик нетерпеливой ладонью. Для этого ему не пришлось даже нагибаться.

– Извини, это у меня нервное.

– Ничего не поделаешь, – философски заметила Клара. – Мужчины очень примитивно устроены. Как хорошо, что я женщина. А то бы тоже думала об одном и том же. Скука смертная!

Вдовкин заодно уж потрогал и ее грудки, упругие, налитые. Клара нехотя отвела его руку.

– Мой идеал совсем не такой. Когда его встречу, пойду за ним хоть на край света. А пока уж буду с Демой. Он хоть не дерется.

Вдовкину не хотелось слезать с подоконника, он прикидывал, как бы еще ловчей за нее ухватиться.

– Скажи мне, пожалуйста, Клара, только не обижайся. Ты в самом деле девица?

Клара смутилась, вспыхнула:

– Ну и что? Что тут плохого?

– Да как-то непривычно. И не врешь?

Клара затушила сигарету, чинарик отдала Вдовкину.

– Пойдемте, Евгений Петрович. Я-то надеялась на вашу помощь, а вы… Неужели мужчина не может любить женщину просто так, без всякой грязи?

– Может. Но не Токарев.

– И не вы, да?

– И не я.

В палате было весело. Антон Ануфриевич наливал желающим из плоской бутылки. Пока желающий был только он один и выпил уже, как сообщила Таня Плахова, два раза. Бутылку он спрятал в свою тумбочку.

– Не выпил, – поправил Таню старик, – а токо боль приглушил. Пойми, девонька, у пожилого человека, пусть он с виду и крепок, обязательно поселяется в груди извечная боль.

– Что за боль, дедушка?

– По напрасно загубленной жизни, а то как же!

– Почему обязательно загубленной? – Таня говорила со стариком уважительно. – Есть же такие, кто праведно прожил.

– Таких нету, – уверил старик. – Кто-то тебя, девонька, ввел в заблуждение. Праведников грешники выдумали себе в утешение. От самого рождения каждый младенец поступает в услужение к диаволу и служит ему ревностно до гробовой доски. Некоторые, бывает, опамятуются посреди дороги, узрят всю свою низость и пакость, и эти-то бедолаги самые сирые, их жальче всех.

– Почему, дедушка?

– Дак это же понятно. Остальные-то, которые при диаволе состоят, ихней правды не слышат, не внемлют ей, накидаются всем скопом, травят, бьют и объявляют помешанным. Нет горшей доли, чем презрение, вы уж поверьте, деточки мои. Токо может быть хужее несчастливая любовь.

Тут уж Клара заинтересовалась и машинально потянулась со стаканчиком.

– А как это, несчастливая? Какая она?

Антон Ануфриевич плеснул из бутылки в подставленную посудину, не обделил и себя, с опаской покосившись на примолкшего соседа.

– Несчастливая любовь, когда взаимное тяготение. Допустим тебе пример. Полюбила овца волка. Приметь, не волк овцу, это бы полбеды, а она его. Он ею закусывает, а она его любит. Каково? Но это сплошь и рядом, хотя и нечасто. Вот тебе более понятный пример из человеческой жизни. Полюбил сын матерю, но не сыновней любовью, а самой что ни на есть паскудной. Думаешь, не бывает? Сплошь и рядом, токо мы не примечаем. Несчастливая любовь всегда тайная, захоронная и вся целиком от нечистого. Там кто любит, кто губит – не поймешь, одно несчастье. Но осуждать нельзя, потому как не волен человек ни в силе своей, ни в слабости.

Печально осушил Антон Ануфриевич свою кружечку и губами почмокал с отвращением, как бы призывая всех в свидетели, что и эта напасть ему послана свыше.

– Вот так с утра до ночи, – загрустил Дема Токарев. – Слушаю эти похабные проповеди. А иногда и ночью. У него же бессонница. Его мальчики кровавые будят.

10

Коля Фомкин, агент Башлыкова, его любимый воспитанник, три дня отслеживал маршруты Креста, весь его распорядок, потом явился к командиру для доклада. По его словам выходило, что Алешку можно брать голыми руками в любое время и в любом месте. У него нет постоянной охраны, он ничуть не бережется и однажды утром даже бегал со своей подружкой купаться в Сазонов пруд. Выскочили из дома в половине седьмого, когда на пустыре перед прудом вообще не было ни одного человека.

– Тут и мудрить нечего, – Фомкин азартно потер руки. – Думаю, прямо около дома его и припечатать.

– Думать тебе вредно, – сказал Башлыков. – Ври дальше.

Дальше вот что. Хотя Крест по дурости и носится по городу без охраны, оперативная служба у него налажена, и скорее всего по системе «пятерок», боевых групп быстрого реагирования. Ничего нового и хитрого. Связь, разумеется, по рации. Машины тоже оборудованы не хуже, чем в «Кремлевке». Фомкину удалось заглянуть в одну («Рискуя жизнью, шеф!»), – там напихано столько, что Коржаков позавидует.

– Мать честна! – пригорюнился Фомкин. – Как живут сегодня деловые. Нам бы так жить!

– Отвлекаешься, – сказал Башлыков. – Срежу паек.

Заправляет боевой службой некто Михаил Губин, по картотеке нигде не проходит, но кое-какие сведения о нем Фомкину удалось собрать. Лет десять назад по неофициальному рейтингу выходил в чемпионы Европы по восточным единоборствам, образован, личные контакты пока не зафиксированы. Место жительства тоже пока неизвестно.

– Кому неизвестно? Тебе или ему? – спросил Башлыков.

– Ловко уходит, гад! Ниндзя чертов. Я думаю, с ним могут возникнуть проблемы.

– Не думай, тебе не к лицу. Дальше.

Фомкин успел познакомиться с подружкой Креста. По его мнению, чокнутая. Но хороша, блин! На контакт идет охотно, но как-то без перспективы.

– Расскажи поподробнее, – попросил Башлыков.

Фомкин приклеился к ней в магазине «Продукты», где девица купила килограмм масла и круг копченой колбасы. Деньги доставала из мужского черного портмоне. Купюры – десятитысячные. Портмоне пухлое, как окорок. Носит с собой не меньше «лимона». Фомкин «столкнулся» с ней при выходе из магазина, извинился и спросил, не знает ли она, где тут ближайшая аптека. Девица объяснила. Пока она объясняла, Фомкин начал падать, но оперся о стену.

– Что с вами? – испугалась девица. («У нее такие глаза, шеф, как у Аленушки, которая потеряла братца Иванушку. Если бы не ваше задание, я бы…»)

– Нитроглицерин… – прошамкал Фомкин. – Сердечко не тянет.

– Вы не шутите? Я сбегаю.

Фомкин хватал ртом воздух, как кошка мух.

– Наследственное у меня. Папашка в двадцать лет откинулся.

(«Побежала, шеф! В пять минут обернулась. Сует мне трубочку… Пришлось сосать. Настей зовут. Да я бы, если бы не задание… Она чокнутая, шеф. Но не шлюха, нет. Этим и не пахнет».)

– У меня есть возможности, – сказала Настя. – Хотите, устрою в хорошую клинику? Вы так еще молоды.

Здесь Фомкин допустил промах.

– Давайте лучше посидим где-нибудь. Я отдышусь, заодно все обсудим. («Она меня расколола, шеф! Ей-Богу, расколола!»)

– Вы маленький лгунишка, приятель, – сказала Настя. – Нельзя так знакомиться с девушками. Можно беду накликать.

– Порок у меня, врожденный порок! – Фомкин запрыгал козликом. – Врач сказал, единственное лекарство – женская ласка.

Настя вместе с ним посмеялась и, казалось, была готова к продолжению хорошей дружбы, но когда он попробовал деликатно ее потискать, вытащила откуда-то из-за пояса газовую пушку и, не раздумывая, пульнула в морду. («Пришлось падать, шеф, ей-Богу! Еле уберегся. Она чокнутая!»)

– Я для таких шалостей не гожусь, юноша, – сказала Настя беззлобно, пока он мусолил ссадину на колене. («Это я юноша, шеф, а она кто?»)

– Ты с ее мужем встречался когда-нибудь? – спросил Башлыков.

– Так я же три дня его пасу.

– Я не про это. Ты в глаза ему смотрел?

– Ох как страшно! – Фомкин картинно приосанился. Это впечатляло. В нем было росту метр восемьдесят девять – одни мышцы и сухожилия. – Если на то пошло, не совсем улавливаю, шеф, к чему такие сложные маневры? Прикажите, и к вечеру приволоку на аркане.

– Нашему бы теляти, да волка поймати, – благодушно усмехнулся Башлыков. Колю Фомкина он любил, воспитывал его в соответствии с уставом, но, видно, мало порол. В мальчике был избыток бодрости, а это могло кончиться печально. Навидался Башлыков озорных удальцов, которых снимали на лету, как вальдшнепов. Увы, грех самоуверенности как грех невежества всегда на учителе. Рановато было отпускать Фомкина с короткого поводка. Но впоследствии, если не свернет башку, из него получится отменный гончак. Все у него есть: и ум, и отчаянность, и незлобивое сердце.

– Не хочу подзуживать, сержант, – сказал он, – но для Креста ты такой сосунок, что он с тобой самолично даже связываться не будет. Сочтет зазорным. И придется тебе поверить на слово, потому что сажаю тебя под домашний арест. Вплоть до особого распоряжения.

– За что, командир?!

– Хочу поберечь до свадьбы. Засветился ты, братец, когда к девке его полез.

Коля Фомкин артачиться не посмел, не тот был момент. Когда в голосе Башлыкова проступали отеческие нотки, а в глазах вспыхивал зеленый огонек, следовало прятать голову под крыло. Гнев его бывал непредсказуем и страшен. Но он остался при убеждении, что командир не прав. Редко такое бывало, но случалось иногда. Командир не слышал, как Настя на прощание сказала:

– Я бы с тобой подружилась, милый юноша. Ты мне нравишься, ты веселый и добрый. Но нельзя. Я принесу тебе несчастье. Не ищи меня больше, пожалуйста!

Села в такси и укатила. Коля Фомкин, неотразимый сердцеед, воин и поэт, ей поверил. Он почувствовал: еще минута-две – и побредет за ней, как повязанный телок. Не ищи меня, сказала она. Да чего тебя искать, темноглазая гордячка с пушкой, когда он все ступеньки твоего дома обнюхал.

С утра Башлыков бездельничал и, чтобы не расслабляться в одиночестве (ждать, возможно, придется до вечера), вызвал по телефону свою маруху Людмилу Васильевну. Она приехала возмущенная.

– Кем ты себя вообразил, Башлыков, – заблажила с порога, – что я тебе, служанка, прислуга?! Немедленно выезжай! Да кто ты такой?! Неужели не можешь поговорить с женщиной по-человечески? А вдруг я занята? А вдруг у меня дела? Хозяин выискался! Да ты же не платишь ни шиша!

– Как то есть? – удивился Башлыков. – А в тот раз отстегнул целых десять баксов. И еще колготки подарил. Не новые, правда, женины, но вполне приличные. Сколько же ты стоишь?

Людмила Васильевна намерилась вцепиться ногтями в его наглую рожу, но эта попытка ей еще ни разу не удалась. Тут же она оказалась в постели, согнутая в три погибели и без нижнего белья. Привычно смирясь, она приготовилась к вторжению, но ничего не произошло. Башлыков глубоко задумался, бессильно свеся руки вдоль туловища. Потом вдруг сказал:

– Пожалуй, это единственный способ.

Людмила Васильевна, естественно, приняла эти слова на свой счет, задиристо ответила:

– Для тебя единственный, потому что ты мужик деревянный. Другие бывают поизобретательнее.

Ожидала окрика, а то и затрещины, но Башлыков был благодушен.

– И то верно, деревянная башка. А ты чего развалилась, как на работе, пойдем-ка лучше кофейку попьем.

Озарение было мгновенным, как все озарения. Мимолетным оком, случайно угадал он свой путь. Этот путь вел его к Благовестову, и ни к кому иному. Алешка Крест, Серго и прочие, им подобные, помельче или покрупнее, – лишь небольшие остановки на этом долгом сыскном пути. Миг озарения, как поцелуй ребенка, развеял наконец все сомнения. Благовестова пора пресечь… У правосудия, как у злодейства, множество ликов, и вовсе не обязательно последнюю точку в приговоре ставить прокурору.

За кофе и мятными пряниками Людмила Васильевна разомлела, оттаяла сердцем.

– Мне бы знать, кто ты такой, – сказала она, – может, я тебя полюблю.

Башлыков заманчивое предложение отверг:

– Меня любить не надо, а помочь, пожалуй, сможешь.

– Чем, Гришенька?

– После скажу, когда придумаю.

Людмила Васильевна сладко потянулась, грудью повела истомно.

– Хочешь знать, почему мне обидно?

– Ну?

– Ты меня за человека не считаешь. Думаешь, если я этим промышляю, то уж и не человек.

– Тут двух мнений быть не может.

– Еще обидно, потому что к тебе тянет. Я твоих звоночков, Гриша, как колокольчиков небесных жду. И это мне странно самой.

– Чего тут странного? Я мужик лихой и на подарки не жадный. Чего еще надо.

– Пошути еще, Гриша. Страсть люблю, когда шутишь.

Любовную идиллию нарушил телефонный звонок. Звонил один из топтунов, доложил, что Алешка Михайлов пошел в «Сандуны». Там у него забронирован номер, с двух до четырех. Башлыков спросил, кто с ним, но спросил для подстраховки. Он и так знал, что в баню Михайлов ходит один, это одна из его маленьких причуд.

– Возьми Фомкина и Емелю, – распорядился Башлыков. – Машину оставьте на углу, у светофора. Без надобности не высовывайтесь. Все, отбой.

Он собрался в минуту, да и нечего было собираться. Все, что Башлыкову было нужно, было в нем самом.

– Не договорили с тобой, – обернулся к растелешенной Людмиле Васильевне. – Вечером договорим. Выметайся отсюда, живо!

Деловой, стремительный, незрячий. Такого она боялась до жути. Похватала свои тряпки, умчалась. Башлыков позвонил Сергею Петровичу. Не здороваясь, отчеканил:

– Привезу на двенадцатый километр, как договаривались. К семнадцати ноль-ноль. Встречайте. Вопросы есть?

Вопросов у Серго не было. Он тоже последние дни только и ждал этого звонка.

Номера в «Сандунах» запирались изнутри. Башлыков легонько постучал согнутым пальцем.

– Чего надо? – донеслось из-за двери.

– Давление промерить, – пробасил Башлыков. – Механик требует.

– Пошел на х…! – был бодрый ответ. Башлыков помедлил минутку и постучал вторично.

– Извините, конечно, но возможна авария!

Через мгновение щелкнула задвижка. Башлыков вошел и, поворотясь боком, запер за собой дверь. Алеша Михайлов, укутанный в махровое полотенце, сидел за столом в просторном предбаннике. На столе самовар, большой заварной чайник, банка меду и сладости.

– Башлыков? – Алеша ничуть не удивился, глаза его смеялись. – Ну-ну! Это, значит, твои ребята три дня за мной ходят?

Башлыков опустился на черный стульчик у двери. Ему не нравилось, что он не видит рук Креста.

– Учти, Алеша, навскидку точно не влепишь, а уж я-то не промахнусь. Лучше поговорим по-хорошему.

– Не получится по-хорошему.

– Почему?

– Ты сюда ворвался, а я тебя не звал. Но несколько секунд у тебя есть. Говори. Придумай чего-нибудь.

Теперь Башлыков почти не сомневался, что под полотенцем Алеша уцепил пушку, и уж тем более не сомневался, что не замедлит пустить ее в ход. Вблизи, как и на фотографиях, Михайлов был слишком смазлив для бандита. Его красота была почти устрашающей. И он не был понтярщиком, отнюдь.

– Откуда меня знаешь? – спросил Башлыков. Именно того, что Крест может знать его в лицо, он не предусмотрел.

– Спрашиваю я, ты – отвечаешь. Зачем пасете?

– Серго распорядился.

– Понимаю, что Серго. Зачем?

– Я дружинник. Мое дело – акция.

Алеша задумался, не отводя от Башлыкова блестящих, веселых глаз. Напрягшись, Башлыков сумел разглядеть черную точку ствола под махровой накидкой. Точка была нацелена ему в грудь. Он понимал, что давненько не был так близко от смерти. Страха не чувствовал. Ему нравился улыбающийся убийца.

– Хорошо, – сказал Алеша, – раздевайся, попаримся.

Выпростал руку из полотенца и положил черного «Макарова» рядом с самоваром. «Макаров» – его любимая пушка, это Башлыков помнил по «объективке».

– А у меня ничего нету, – Башлыков смешливо охлопал себя по бокам. – Я пустой.

– Дерзко, – сказал Алеша. – Но и глупо. Ты же не фраер, Башлыков.

– Культурные люди всегда могут договориться без пальбы.

– Культурные в КГБ не служат. Они пишут музыку и книги.

Через несколько минут они сидели рядышком в парилке, где звучно пахло горячей смоляной слезой. Башлыков откровенно любовался, как ладно Алешка сложен: стройные худые ноги, соразмерная грудь, литые плечи, никаких лишних выпуклостей, никаких мышечных бугров, но при каждом движении под гладкой, светлой, чистой кожей перекатывается сдержанная, взрывная мощь. По сравнению с ним Башлыков был приземист, коряв, весь из накачки. Да еще шерстью облеплен, как горилла.

– Давненько не парился, – начал Башлыков, настраиваясь на благодушную беседу. – Но это что, финское баловство. В настоящей-то парной, да с травками с пивком… разве сравнишь.

– Это в Донских настоящая?

– Татарская, самое оно, – не сморгнул Башлыков. А ничего, грамотно твой Губин работает.

– При умном хозяине и ты бы хорошо работал, хоть и легавый.

Башлыков засмеялся:

– Мы с тобой как грузин и армянин в том анекдоте. Помнишь? Уронили мыло и сидят два часа, каждый боится нагнуться.

– Чего надо от меня Серго? Мы с ним в расчете.

– Он так не думает.

– Чего он хочет?

– Не заводись, Алеша. Я же сказал, мое дело акция.

– Он тебя послал за мной?

– Да, конечно.

– Это и есть акция?

– Нет, это поручение. Акция начинается с трупа.

Алеша плеснул из кружки прямо на электрический камин. Потянуло зверобоем, но не сильно. Алеша распластался на скамейке задницей кверху.

– Ну-ка постегай немного. Хоть какая-то польза от тебя.

Башлыков взял в углу веник, окунул в тазик.

– Массажик не угодно?

– Давай, давай!

Башлыков любовно, с навыком охаживал ему спину ягодицы, бедра, аккуратно подсекая кожу то веником, то ладонью. Алеша тихонько, блаженно сопел.

– И сколько же людей с тобой, десантник?

– Трое. Но это так, для почета. Ты об них не думай.

Алеша вывернулся из-под его рук и сел.

– Ложись, попарю.

– Спасибо, не хочу.

Что-то смягчилось в Алешином лице, но он больше не улыбался.

– Серго приключений ищет, но это его проблема. Нам с тобой ссориться не надо, Башлыков. Всю черноту из башки выбрось. Меня одолеть у тебя кишка тонка, да и ни к чему тебе это. Ты же идейный, за бабки душу не продал. Или не так?

– Ты о чем, Алеша?

– Не темни, майор, не у прокурора. Ты же две титьки сосешь, и одна с гербом. Перед Серго дурочку строй, передо мной не надо. Время зря потратишь. У тебя рыльник с печатью, ее не смоешь.

– С какой печатью?

Разговор становился таким интересным, что Башлыков механически зашарил по полку, ища сигареты.

– Пойдем, чайку попьем, там и покуришь, – предложил Алеша. Ты ведь никуда не спешишь?

На правах хозяина Алеша налил в чашки душистой заварки, настоянной на травяном сборе, добавил кипятку из самовара. Пистолет небрежно швырнул в спортивную сумку.

– Ну, так чего хочет Серго? Чего он так разгорячился?

– Жену-то он любит, – ответил Башлыков, хотя был уже уверен, что к похищению Алешка не причастен. Чутье не могло обмануть.

– Пусть любит, – кивнул Алеша. – Я не запрещаю. Дальше что?

Башлыков с удовольствием отправил в пасть ложку меда, запил чайком.

– Ее изнасиловали.

– Серго совсем спятил, если на меня грешит. Ему пора на пенсию. Передай ему это.

– Сам передашь.

Алеша откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза и так сидел, дремал минут пять. Башлыков его не тревожил. Он мог дотянуться до сумки, и Алеша это знал. Алеша вел себя точно так, как он сам вел бы себя на его месте. Это не могло быть простым совпадением.

– Ты понимаешь, чем рискуешь? – спросил Алеша, не открывая глаз.

– У меня нет выбора. Я ведь наемник, а Серго хорошо платит. Но мы можем заключить небольшую сделку.

– Какую?

– Я гарантирую, что уйдешь от Серго невредимым, а за это ты тоже окажешь мне услугу.

– Какую?

– Разряди пушку, чтобы не пульнуть сгоряча.

– Это не сделка, а бред мента. – Алешины глаза опять лучились безмятежным весельем. – Но у меня есть встречное предложение, оно получше твоего.

– Неужели?

– Пересядь вон на тот стульчик у двери.

Башлыков послушно перешел на стул, прихватив с собой чашку и сигареты. Алеша достал из сумки сотовый телефон, набрал номер и, когда на том конце ответили, распорядился:

– У выхода из номеров. Команда ноль. Как понял?! Отбой!

Убрал аппарат в сумку, подмигнул Башлыкову:

– Видишь как все просто. Техника!

Башлыков неодобрительно покачал головой:

– Играешь краплеными картами? Нехорошо. Это все твои козыри?

– Не козыри – аргументы. Парни твои, считай, спеклись. Очередь за тобой. Но предложение остается в силе.

– Не спеши, Алешенька, – Башлыков сунул в рот сигарету, дотянулся до своей рубашки, которая лежала на подоконнике, из нагрудного кармашка вынул зажигалку, похожую на продолговатую металлическую гильзу. Алеша стремительно бросил руку в сумку, но опоздал. Башлыков щелкнул кнопкой, в воздухе тенькнула игла и вонзилась в стену в метре от Алешиной головы.

– Вот это техника, – похвалился Башлыков. – Три часа минимум в отключке. Эх, Алеша, неужто до седых волос останешься блатняком?

Дуло «Макарова» подскочило в Алешиных пальцах.

– Чего ж в меня не пустил?

– Урок тебе дал. Может, он дорого мне обойдется, но так мне захотелось. Не все в мире подлюки, Алеша. Некоторые не скурвились.

– Садись к столу, – сказал Алеша и убрал пушку. Вместо нее вытащил из сумки бутыль с коньяком. Разлил по чашкам.

– Пей!

– Не пью, да и курю-то редко. Я же спортсмен. Так какое у тебя, говоришь, предложение?

Через полчаса они вышли из бани. Алеша поднял руку, щелкнул пальцами, и от соседнего дома рванулась с места вишневая «тойота». Притормозила у их ног. Водитель, поджарый, молодой мужчина с хищным лицом, вылез из кабины и подошел к ним. Алеша их представил:

– Миша Губин, майор Башлыков. – Потом сказал Губину: – Я скатаю к Серго на двадцатый километр. Если через три часа не объявлюсь, знаешь, что делать.

Губин молча кивнул. У Башлыкова осталось впечатление, что он познакомился с немым.

У охотничьей избушки путь им преградили двое молодых людей, но узнав Башлыкова, с поклонами отступили в тень деревьев, словно бы обознались. Серго вышел на крылечко и смотрел на них сверху вниз.

– Принимай гостя, – отрапортовал Башлыков. – Извини, если припоздали.

Погожее солнышко подкрашивало избушку в декоративный желтоватый колер. Высокие ели запускали в небо зеленые, шелковистые стрелы. Ветерок шевелил траву под ногами. Дивный пейзаж располагал к покою и неге. Однако сам Серго мало походил на добряка лесничего, сошедшего узнать, кто нарушил его послеобеденный отдых. Весь его вид выражал угрюмое раздумье, и смотрел он как-то чудно – поверх голов пришельцев.

– Может, он кого-нибудь другого ждет? – поинтересовался Алеша у майора. – Может, он тебя за бабой посылал, Башлыков?

– Недолго осталось тебе веселиться, – грустно отозвался сверху Серго. – Даже меньше, чем надеешься.

– С чего ты взял, что я веселюсь? Какая у меня причина для веселья? Я никого не трогал, сидел, парился в баньке. Налетели твои ополченцы. Угрозы, мат. Дескать, Серго гневается. За что, не объяснили. Я поехал. Куда денешься? Сила солому ломит. В дом-то пустишь? Или здесь будешь кончать?

– Проходи, – Серго отстранился к перилам. – А ты, Башлыков, подожди на воле, позову тебя.

В просторной горенке пахло сосной, хорошо, уютно. На окне кружевная занавесочка, посреди комнаты грубо-отесанный самодельный стол, такие же стулья. В углу на тумбочке – старинный телевизор «Рекорд». По стенам полки с книгами. Вот и вся обстановка. Алеша уселся, закурил, выжидательно смотрел на хозяина.

– Присядь, Сережа. В ногах правды нет.

Сергей Петрович прошел к окну, понюхал горшок с геранькой. К гостю повернулся спиной. За окном в золотистой дымке, в звоне комарья подманивал к себе лес, где Серго в редкие наезды много набирал грибов. Он вообще любил лес за его сырые тайны, но сейчас глядел в окно с неохотой. Наталья Павловна шестой денек не разговаривала, мычала и пугливо озиралась. Врач колол ей в вену изумрудную жидкость, от которой она погружалась в глубокий, обморочный сон. Дети жались по углам, как чертенята. Сам Серго пока крепился, но единственно на перцовой настойке. Выдул уже цистерну, а пьяным не был ни разу. Он надеялся, Башлыков сдержит обещание, привезет спеленутого подлеца, а уж он сам для облегчения сердца вонзит ему в глотку тугой самаркандский клинок. Теперь поворачивалось иначе. Подлец притопал своими ногами и мерзко скалился в белозубой улыбке. Придется для порядка провести небольшое дознание.

– Мы с тобой разные люди, Михайлов, – сказал он устало, продолжая глядеть в окно. – Навряд ли поймем друг дружку. Я мужик, к нормальной, человеческой жизни пробивался горбом, а тебе богатство поднесли на блюдечке. Потому тебе никакое вразумление невнятно. Тебя, как колорадского жука, надобно облить керосином и сжечь.

– Я вот что подумал, – отозвался Алеша, как бы даже сочувственно. – Лето жаркое, а ты ходишь без кепочки. Может, перегрелся, Сережа?

Сергей Петрович вернулся к столу, но не садился. Давал понять, что разговор тлеет на тоненькой ниточке его каприза и вот-вот оборвется.

– Гонору твоему цена – ноль. Тебе всегда чертовски везло. Тебе повезло и на вокзале. Но сегодня твое везение кончилось.

– Нет, не кончилось. И это не везение. Послушай внимательно и постарайся понять. Напряги хоть разок мозги, а не член. Мы с тобой в одной связке. Подумай, сунулся бы я сюда, если бы на мне была вина? Зачем мне твоя женщина, Серго, зачем? Нас столкнули лбами, и ты прекрасно знаешь – кто.

– Женщина назвала твое имя.

Алеша будто не услышал.

– Он хотел нас столкнуть, но сделал это небрежно, по-стариковски. Он уже все так делает. Я знаю его лучше, чем ты. В нем нет прежней силы. Ты боишься его по старинке. Он прогнил насквозь. Его пора валить.

Слова были сказаны и попали в точку. Сергей Петрович поневоле опустился на стул, ощутив неприятную слабость. Он сознавал, что внезапно подкатила опасная минута, передельная, и уклониться было некуда. Послан ли Алешка владыкой, прискакал ли по своей воле – все одно, уши затыкать поздно.

– Объясни, – сказал он равнодушно, затягивая время.

– Ишь как тебя повело, – огорчился Алеша. – Я-то думал, ты покрепче. Стыдно, Сережа! Раз Елизар за нас зацепился, не отстанет. Значит, мы ему поперек горла. Значит, пора. Нам всем хорошо было за ним как за каменной стеной, от Москвы до самых до окраин, но – пора! Это не я тебе говорю, это он сам тебе сказал, когда бабу твою трепанул. Или не понял?

– Откуда я знаю, что ты не с ним?

– Знаешь, Сережа. Но давай напомню, а ты загибай пальцы. Десять лет я по его блажи в зоне парился – это раз. Невесту изнасиловал – два. Убил, а в землю не зарыл – три. Уже не говорю про Федора, братку моего, которого он со свету свел. И это я все прощу и буду ему зад лизать?

– Чего ж так долго ждал?

Алеша самодовольно ухмыльнулся:

– Приглядывался.

– И теперь пригляделся?

– Ну да. О том и речь. Борова заколоть – невелика хитрость. Хозяйство у него перенять – вот штука. Ты с виду хоть простоват, а тоже ведь об этом думаешь. Признайся, Серенький?

– Я тебе не Серенький, – вспылил Серго. Тут в первый раз сошла с глаз Алеши ангельская улыбка, взгляд его окаменел.