Текст книги "Грешная женщина"
Автор книги: Анатолий Афанасьев
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
– Позовите дежурного врача.
– Что вам нужно? Я сама все сделаю. Врач тоже человек, ему надо поспать.
Ее ночное сознание выдавливалось из глаз слизью невнятной истерики.
– Хорошо, Клавдия Васильевна, не волнуйтесь. Не нужно врача, принесите сюда телефон.
Медсестра растерянно заморгала. Вечером ей намекнули, что за раненым надо приглядывать получше. Приходил молодой человек из тех, которые в длинных плащах и все на одно лицо, и все ездят в одинаковых иномарках, и вручил ей конверт с деньгами.
– Губину нужен особый уход, – сказал молодой человек. – Шеф распорядился. Внакладе не будете.
Клавдия Васильевна намек поняла, хотя он ровным счетом ничего для нее не значил. Тридцать лет подряд она ухаживала за больными, относясь ко всем безмятежно, как к малым детям, готова была услужить и Мише Губину, но его просьба привела ее в смущение. За тридцать лет впервые мужчина, которому жить, возможно, осталось до утра, собрался куда-то звонить. Все новое давалось ей с трудом.
– Телефон на тумбочке, – сказала она. – Он не переносной.
– На нет и суда нет, – улыбнулся Губин. Дальше произошло несусветное. На глазах изумленной женщины он соскочил с постели, точно был здоровее здорового. Его туловище туго обхватывали бинты с желтыми и розовыми пятнами – наряд висельника, – а ниже пояса он был гол. Клавдия Васильевна, вскрикнув, попыталась уложить больного обратно, кинулась к нему, но это ей только померещилось. Через секунду она обнаружила, что сама лежит в его постели и даже аккуратно прикрыта простынкой.
Миша Губин позвонил Елизару Суреновичу и терпеливо дождался, пока тот снимет трубку. Владыка, поднятый среди ночи, не ругался понапрасну и вообще никак не выказал своего неудовольствия. Напротив, порадовался за Губина, что тот уже на ногах.
– Я-то думал, хоронить придется, – благодушно пробасил он, – а ты вон каков сокол. Говори, чего приспичило?
– Извините за позднее беспокойство.
– Ничего, у стариков сон легкий.
– У меня просьбишка небольшая. Фраерка не трогайте, оставьте мне. Если он еще живой.
– Алешу?
– Вам виднее, как его зовут.
– Какой же он фраерок? – Шеф был явно настроен лирически. – Он нам с тобой, Миша, хороший урок преподал. Ты не все еще знаешь. Он ведь однофамильца твоего Гришу замочил. Как я любил Гришу, как сына! Вот уж истинно агнец был Божий. Нет, не пожалел и его. А ты говоришь – фраерок!
Агнец Божий Гриша Губин за свою недолгую снайперскую жизнь перестрелял, пожалуй, не менее двадцати голов крупняка, не считая мелочевки, но все-таки владыка был прав: сердцем Гриша был невинен и тих. У Миши Губина нервно дернулась щека, когда услышал неприятное известие.
– Просьбу повторяю, Елизар Суренович. Не губите без меня стервеца.
– Ты сколько там намерен валяться на казенном харче?
Миша Губин положил ладонь на грудь: сердце ворохнулось натужно.
– Думаю, с недельку.
Благовестов подбил бабки:
– Все, Миша! Я тебя понял. Больше пока по ночам не звони. Выздоравливай.
– А как же просьба?
– Обещать не могу, но подумаю… Учти и то, тебе он дырку в плече проделал, а мне все воскресенье испортил. Кому обиднее? Все, отбой…
Через десять дней Миша Губин пошел на волю. Врач был категорически против, и пришлось дать расписку, что всю ответственность за последствия необдуманного шага Губин берет на себя. Расписка была липовой, как все бумажки на свете, но врач, с которым Губин на всякий случай наладил дружеский контакт, бережно спрятал ее в зеленую папку с тесемками. Губин был еще слишком слаб, чтобы ехать на такси, и предпочел идти домой пешком. На дорогу затратил часа четыре, но это была первая нормальная тренировка на свежем воздухе. Москва показалась ему какой-то незнакомой, словно он отсутствовал целую вечность. Дома пьяно кренились набок, а девушки вместо того, чтобы улыбаться, завидя его, убыстряли шаги. Два раза пришлось делать остановки: он садился на скамейку и по получасу медитировал, но не слишком успешно. Лишь в конце второй медитации Ее величество Прекрасная дама соизволила ему показаться. Она натурально радовалась его немощи.
– Допрыгался, вояка, – съязвила она. – Ну и кому ты теперь нужен такой?
– Какой такой, какой? – возмутился он. – Притомился немного – это да. А так – руки-ноги на месте. Чего злишься?
Дама улыбнулась самой благословенной своей улыбкой.
– Перед кем хорохоришься, дурачок! У тебя дырявое легкое. Путь окончен.
– Нет, – сказал он. – Это очередное испытание. На моем пути нет поражений или побед. Я не принадлежу себе. Посвящение в дао требует самоотречения. Как и служение Христу. При чем тут дырявое легкое? Когда остановится сердце, я поднимусь по лунному лучу на высшую ступень. А ты будешь моим посохом.
Прекрасная дама состроила непристойную гримасу.
– Ненавижу, когда начинаешь умничать, – сказала она. – Пыжишься, корчишь из себя сверхчеловека, а на самом деле у тебя нет сил удовлетворить женщину. Любой мальчишка-ларечник сделает это лучше тебя.
– Ты все об этом, – вздохнул Губин. – А я совсем о другом.
Из дома Миша Губин позвонил Тине Звонаревой, девице из окружения Благовестова, по кличке «Пупырышек». С этим самым Пупырышком, созданием сколь очаровательным, столь и порочным, их связывали довольно близкие отношения: он многое прощал ей за бесшабашность нрава, а она неоднократно делала отчаянные попытки склонить его к греху. Пупырышек говаривала, что у нее еще не было таких мужиков, как Миша Губин, абсолютных истуканов, и полагала, что, соблазнив его, испытает неземные наслаждения, как при случке с крокодилом. Типа обрадовалась его звонку.
– Мы-то все думали, ты уже отчалил, а ты живой, голубчик! – защебетала она. – Приезжай немедленно, я одна. Или хочешь, к тебе приеду? У меня есть эликсирчик, из Штатов привезли, один глоточек – и все заботы побоку. Дрын стоит, как железный. А на вкус – ну просто сладенький сиропчик. Не бойся, голубчик, это тебе не повредит.
За шутками и прибаутками Миша Губин выведал у озабоченной девушки все, что ему было надо. К счастью. Пупырышек и не предполагала, что тут могут быть какие-то секреты. Гришу, да, похоронили, зарыли на Ваганьковском пышно, торжественно, при большом стечении народа, а этого негодяя, эту мразь, Алешку Михайлова, мальчики отловили на Ленинградском вокзале и поучили уму-разуму. Но подонок оказался живуч, как крыса, а может быть, владыка не велел его опускать. Его сволокли в 57-ю больницу, где подонок, по всей видимости, все же околеет, а возможно, и нет. Лучше бы, конечно, оклемался, чтобы еще разочек его убить. За каждую святую Гришину кровиночку его следует давить по разу, так считала Тина Звонарева. На вопрос, как драгоценное здоровье шефа, Пупырышек ответила, что Елизар Суренович бодр, деятелен, вездесущ и о Мише Губине отзывался с сожалением, как о незаменимом сотруднике.
– Если Елизара опасаешься, – сказала Пупырышек, – то совершенно напрасно. Ему на меня давно наплевать как на женщину. И потом, я проскользну незаметно, переодевшись монашкой. Чего тянуть, дорогой? И так сколько тянем. Все равно же этим закончим.
Губин ответил, что согласен на безумство, зачем бы иначе звонил, но предложил отложить свидание денька на три, потому что пока никак не удается остановить кровотечение.
– С кровушкой-то, с кровушкой, – возбудилась Тина, как раз приятнее. Ну как же ты не понимаешь, дурачок мой желанный!
На ужин Миша отварил картошки и вывалил в кастрюлю две банки тушенки. Сытное варево запил двумя стаканами крепкого чая с медом и рано лег спать.
Утром, выполняя перед зеркалом комплекс дыхательных упражнений, решил, что ждать дальше не имеет смысла. Тело подчинялось достаточно, чтобы свести небольшие, несложные счеты.
В двенадцатом часу утра он вошел в приемное отделение 57-й больницы. За канцелярским столиком, над которым висела табличка «Справки», сидела женщина, похожая на мужчину-вахтера. Перед ней лежала раскрытая бухгалтерская книга. В ней она легко обнаружила фамилию Михайлова. Он находился в пятом боксе.
– Почему в боксе? – спросил Миша Губин. – Он что, совсем плох?
– Я откуда знаю, – ответила женщина-вахтер. – У врача поинтересуйтесь.
У входа на этаж Губина попытался остановить какой-то пожилой шибздик в синем, заляпанном краской халате.
– У нас обход. Не понимаешь, что ли, а лезешь?
Миша сунул в заскорузлую лапу стольник – и прошел.
Боксы он разыскал чутьем, они были расположены в самом конце длинного коридора и отделены от общих палат каменной лесенкой с железными перильцами. Три двери, и за одной из них прятался враг. Миша Губин собирался действовать по обстановке. Увидеть, прыгнуть – и ребром ладони по кадыку. Не смертельно, для тишины. Чтобы можно было спокойно поговорить. Если в комнате Алеша не один, это осложнит дело, но не сильно. Губин не допускал и мысли, что в вонючей больничой палате, да и во всем этом здании ему может встретиться сколь-нибудь серьезное препятствие.
В узкой, в форме пенала, комнатенке, подобной белому гробу, Алеша лежал один, но вид у него был ужасен. Несколько мгновений понадобилось Губину, чтобы признать в синюшной кукле, запеленутой в тугой кокон, своего лютого, насмешливого, стремительного обидчика. Эти утраченные мгновения затормозили цикл атаки. Алеша не спал, его глаза на безбровом и безгубом лице были повернуты к дверям, и в отличие от Губина он сразу узнал врага.
– Пришел добить? – спросил он утвердительно. – Долго же собирался. Будешь душить или перышком? Давай действуй, а то скоро врач придет. Сделай милость, освободи от земных хлопот.
Губин прикрыл дверь, шагнул вперед и навис над жертвой. Ему нужно было увидеть отчаяние в глазах жертвы, иначе они не поквитаются.
– Нет, – сказал Алеша, – потехи не будет. И не надейся.
Губин был воином, но к людям относился, как к мусору. Большинство из них соответствовало его представлению. Редко он ошибался, но ошибки приводили его в замешательство. Холодное достоинство, которое излучал нелепый марлевый кокон с блестящими глазами, его озадачило.
– Куда спешишь? – спросил он. – Оттуда возврата нету. Там уже не популяешь из револьверчика в безоружного.
– Не отвлекайся, – бесцветные губы Алеши чуть порозовели. – Хочешь языком почесать, приходи в другой раз.
– Другого раза не будет.
– Щенок, – усмехнулся Алеша. – Какой же ты самоуверенный, поганый, безродный щенок. Жалею, что не взял тогда немного правее.
Если он рассчитывал разозлить Губина, то достиг обратного результата. С опозданием Миша Губин осознал, что препятствие, которого не ожидал встретить, уже возникло и преодолеть его будет не просто. Препятствием оказалась не чужая сила, а чумовое состояние жертвы, как бы упоенно стремящейся на заклание. Он присел на краешек кровати, небрежно передвинув марлевый кокон к стенке, при этом в коконе что-то мокро хлюпнуло.
– Тебе что же, так не терпится подохнуть?
– Подохнешь ты, собака, – объяснил Алеша. – Такие, как я, уходят лунной тропой.
Точно светом озарило утомленный мозг воина. Пароль был произнесен. Или этот подлый стрелок коварен, как дьявол, и ведет хитроумную схватку за свою подлую душонку, или он брат ему, и тогда выходит, Губин пришел убить брата своего. Следовало немедленно разгадать эту загадку. Губин ощутил свирепое головокружение с цветными кругами в глазах, и правый бок накалился. Времени, конечно, у него было в обрез.
– Ты не трус, вижу, – заговорил он с неожиданно миролюбивой интонацией. – Скажи, из-за чего рисковал? Неужто из-за сопливой девчонки?
– Тебя Елизар что, побеседовать со мной послал? Да я срать хотел на всю вашу кодлу. Уж поверь, на твоем месте я бы не медлил. Или ручонки дрожат?
Свой крохотный шанс уцелеть Алеша терпеливо раскручивал в одну сторону, преодолевая большую истому рассудка. Что Губин ему брат, он понял раньше его, но что это меняло? Мало ли кто кому брат, а кто сват. За долгие лагерные годы он нагляделся всякого и видел, как не только брат в охотку мочил брата за пачку сигарет, за миску гнилой похлебки, но и мать остервенело топила в сортирном очке своего визгливого птенца, если тот становился ей слишком большой обузой. Но в отличие от Губина Алеша не проникся к человечьему роду черным, нутряным презрением, и спас его сердце от тьмы незабвенный товарищ Федор Кузмич. Он ему показал, какой бывает человек, когда с него спадает лихо земной суеты.
Под дверью началось движение, раздались голоса, и в бокс в сопровождении медсестры быстрым шагом влетел врач, которого звали Петр Устинович, – бойкий и настырный человек лет сорока. Увидя пришельца на кровати больного, он сразу разбух неправдоподобным гневом.
– Что это значит? Кто пропустил?! – оборотился он к растерявшейся девушке в белом халате с размалеванным, смазливым личиком.
– Они же проныривают, разве уследишь, – жалобно залепетала девушка. Миша Губин уже отступил к окну, прикинув с сожалением, что придется вырубать не только шумного детину-врача, но и хлипкую девицу, а в болезненном состоянии он мог не рассчитать и изувечить пигалицу. Он избегал калечить девиц, которые пищат такими голосишками, будто их из материнского чрева извлекли с прищемленным пупком.
– Оставьте его, – немощно попросил Алеша. – Оставьте на пять минут, доктор!
Петр Устинович перевел сердитый взгляд с Алеши на Мишу Губина.
– Вы разве не понимаете, что ему нельзя волноваться?
– Понимаю, – сказал Губин. Но…
– Никаких «но»!.. А вам, милочка, я скоро все равно влеплю выговор. На вашем дежурстве вечно проходной двор. Больного в перевязочную. Вы меня слышите?
– Слышу, Петр Устинович.
Доктор снова обратился к Губину, но видно было, что смягчился:
– Ваш… Кстати, кто он вам?
– Племянник, – сказал Губин.
– Так вот, ваш племянник всего лишь вторые сутки в сознании после тяжелейшей комы. Как можно это не понимать? Светские визиты ему совершенно противопоказаны. И вы тоже, Михайлов… Я, разумеется, рад за вас, но хорохориться пока рановато. Подождем денька три, тогда видно будет.
– Вы не совсем правы, доктор, – отозвался Алеша. – Он сам тяжело болен. Но лечится исключительно мочой. Полведра в день – и никакой язвы. Но своей ему не хватает. Вот и приходится… Где твой горшок, Михаил?
Он все-таки издевается надо мной, подумал Губин. Пора кончать эту комедию. Он отчетливо видел три точки: солнечное сплетение мудилы-врача, хрупкую шейку медсестры и глянцево-восковую височную часть остроумца. Чтобы поразить эти три цели, ему понадобится секунда. Губин глубоко, как на тренировке, вздохнул и на выдохе пошел в наклон, одновременно перенося тяжесть тела на левую ногу. Но это было его последнее осмысленное движение. При резком развороте что-то хрустнуло в ране, огненная боль распластала череп. В забытьи, как на качелях, Губин ткнулся лбом в линолеум. Он ненадолго отключился, но слышал все, что происходило над ним, хотя звуки доносились точно из-за ватной завесы.
– Что такое?! – завопил мудила-врач. – Что с ним? Да помогите же, сестра!
– Ничего страшного, доктор, – успокоил Алеша. – Он эпилептик. Всегда так реагирует на красивых женщин.
Губин почувствовал, как чьи-то руки тянут его вверх, злобно ворохнулся и сел, прислонясь спиной к батарее. Комната малость подрыгалась и утвердилась в прежнем виде. Боль из головы спустилась под ребра. Это было преодолимо.
– Извините, – виновато посмотрел на врача. – Низкое давление. Уже все прошло.
– Прямо детский сад какой-то! – распсиховался Петр Устинович окончательно. – Нам надо за вредность платить, как шахтерам. Если больны, зачем же, прошу прощения, приперлись? Устраивали бы припадки дома. И мочи тут у нас лишней нету.
– Это негуманно, доктор, – укорил его Алеша.
Что-то еще пробормотав себе под нос, Петр Устинович развернулся и строевым шагом покинул палату. Сестра потянулась за ним.
– Михайлова срочно в перевязочную! – грозно донеслось из коридора.
Алеша косил глазом на сидящего под батареей Губина, но все равно плохо его видел, потому что повернуть голову не мог – мешали пластиковые усы. Губин, наоборот, видел Алешу хорошо, но не спешил вставать.
– Щенок ты и есть, – заметил Алеша. – Даже с калекой не справился.
– Почему доктору не выдал?
– Ошибся, – признался Алеша. – Думал, обоих завалишь, не хотел горячить. А ты вон на ногах не стоишь. Или у тебя боевой обычай? Как до драки, сразу на пол? Ты, помнится, и у Елизара на даче все по ковру ползал, недобитка изображал.
– Почему не воспользовался случаем? – вторично спросил Губин. – Ответь честно, не кривляйся. Я не урка.
– Вижу, кто ты. Дешевый Елизаров палач. Скотина, как и он.
– Не ответишь?
– Отвечу, – Алешу давила тошнотворная дремота, как чугунный пресс. Но он и не думал сдаваться. – Мы с тобой одной крови, ты и я.
Миша Губин расстроился: ясноглазый марлевый кокон угадывал его мысли прежде, чем они зарождались в башке. Но все же он чувствовал, что ему подфартило: посреди гнусной круговерти жизни он впервые встретил близкого человека. Его нельзя убивать. Если его убить, придется дальше куковать на белом свете в одиночестве. Губин поднялся на ноги: все в порядке, пол не качается. На Алешу старался не смотреть. Сейчас это лишнее.
– Хорошо, я уйду, – сказал он, – но не думай, что простил. Поперек судьбы не хочу лезть. Приду, когда разбинтуют. Жди.
Все же кинул поспешный взгляд на Алешу, чтобы примериться напоследок. Но Алеша спал. В уголках порозовевших губ скопились белые комочки. Миша Губин достал носовой платок и аккуратно, осторожно вытер ему рот.
Через три недели он вернулся. Алеша Михайлов лежал уже в общей палате и считался ходячим больным. Губин вызвал его в коридор. Он принес полную сумку гостинцев: продукты и спиртное. К этому времени Алеша разведал в больнице все укромные уголки. По загроможденной разным хламом и пустыми картонными коробками лестнице они проникли на чердак, где засиделись за полночь, попивая красное винцо. Обо многом успели договориться…
5
Серго дозвонился Благовестову и долго, косясь бешеным глазом на Плахову, выклянчивал хотя бы десятиминутную аудиенцию. Старик недужил, был не в духе, в оскорбительных тонах растолковывал Сергею Петровичу, что поздние деловые визиты дурно влияют на печень, а это, как полезно знать всем, и особенно таким молодым и прытким, как Серго, драгоценный, мощный фильтр, поддерживающий жизнеспособность крови.
Плахову на ночь запер в своем кабинете. Уходя, предупредил:
– Не делай глупостей. Может, и поживешь еще недельку-две.
Плахова ответила:
– О себе подумай, Сережа. Замахиваешься не по плечу.
По дороге к Елизару, хотя время поджимало, завернул домой. У подъезда на лавочке прохлаждались двое боевиков. Завидя хозяина, подчеркнуто вытянулись во фрунт. Серго знал обоих, недавно принял на работу: оба из спецназа, сопляки безмозглые, Пятаков легко их переманил.
– Докладывайте! – хмуро приказал Серго. Старший смущенно пробубнил:
– Мы здесь всего полчаса, Сергей Петрович. До этого Ванька-Хлыст дежурил. Он в больнице. Дверь починили кое-как.
Ничего больше не спрашивая, Серго маханул лифтом на свой шестой этаж. Обитая кожей, обугленная по краям, дверь производила впечатление беды. Сергей Петрович позвонил. Наташа, разглядев его в глазок, отворила и с криком кинулась на грудь. Он втащил жену в квартиру, грубо отпихнул.
– Ну?!
– Сережа, миленький! Что это такое? Где Данюшка?!
Говорить с ней было не о чем. Прошагал через гостиную в спальню к девочкам. Там все было в порядке. Дорогие крохи безмятежно посапывали в кроватках, каждая со своей куклой. Наташа как вцепилась в локоть, так и не отпускала, уволоклась за ним в кабинет.
– Сядь! – Он ткнул пальцем в кресло, для убедительности слегка поддал коленом под пышный зад. – Возьми себя в руки! С Данькой ничего не случится. Завтра привезу.
Отомкнул сейф, замаскированный в стене под картиной Пигаля «Сумерки на Гавайях», достал из потайной ниши кобуру с американским полицейским «бульдогом». Скинул пиджак и, матерясь, не справляясь с застежками, приладил пистолет под мышку.
– Сережа! – охнула жена из кресла.
– Коньяк! Лимон! – рявкнул Серго. Жена вихрем унеслась на кухню, Сергей Петрович уселся за свой любимый, с мраморной столешницей, стол и закурил. Еще раз прокрутил в голове все детали. Да, выхода не было, придется рискнуть головушкой, а так не хотелось. Долгие, благополучные годы все-таки чуток размягчили нутро. Уже привык чужими руками загребать жар, да и всегда чурался черной работы. Что ж, Бог не выдаст, свинья не съест. Ставка слишком высокая, блефовать нельзя.
Наташа вернулась с подносом, на котором янтарный графинчик и порезанный на блюдечке лимон. Серго поднес рюмку к глазам, понюхал и смачно швырнул об стену.
– Стакан, дура!
Через мгновение подала граненый стакан, счастливое напоминание о бесшабашной юности. Серго выпил ровно сто пятьдесят граммов тремя глотками, как после парилки. Стиснул зубами хрусткую лимонную дольку.
– Ладно, не хнычь, плакса! Умела рожать, умей и спасать.
– Сережа, ну как же так! Кому мы причинили зло?
– Вот об этом лучше не думай. Я отлучусь часика на два. Постарайся уснуть. Сегодня никто не потревожит.
– Сережа, зачем тебе пистолет?
– Воробьев стрелять.
В прихожей у Елизара его сноровисто обшарил дюжий молодчик в форменной, пошитой на английский манер ливрее. Отобрал пукалку. Серго про себя усмехнулся: блажит старый дуралей, обряжает своих людишек в маскарад.
Благовестов принял его по-домашнему. Лежал на диване в синем персидском халате, обложенный подушками, молоденькая девушка, по виду скорее одалиска, чем медицинский работник, измеряла ему давление. На свой сатанинский латунный череп Благовестов напялил какой-то белый тюрбан. Гостиная была освещена настенными бра, верхний свет выключен. В полуночный час Елизар Суренович не счел нужным изображать приветливого хозяина. Небрежно махнул рукой: дескать, располагайся, раз пришел. Пробурчал:
– Незваный гость хуже татарина. Не знаешь, Серго, откуда взялась такая поговорка?
– Надо полагать, после татаро-монгольского ига придумали.
– Надо же. А мне и невдомек. Я думал, это потому, что татары очень злые. Дерутся страшно и все ножиком, ножиком сапожным норовят брюхо вспороть. Никогда не связывайся с татарами, Серго, мой тебе совет. Обязательно зарежут.
Девушка упаковала прибор, чмокнула старика в щеку. – Папуся, у тебя давление сегодня, как у марафонца.
– Брысь отсюда, цыпленок. Да вот, принеси нам с татарином чего-нибудь вкусненького.
– Чего, папулечка?
– Пожалуй, водочки по глоточку можно выпить, раз давление позволяет. Ты как, Серго?
– Спасибо, выпью.
– И холодечику прихвати, того, вчерашнего, душистого. Ты как, Серго, будешь холодец кушать?
– Спасибо, буду.
Сергей Петрович понимал, что владыка в любую секунду может его вытурить, потому, как только девица упорхнула, сразу приступил к делу. Пожаловался, что похитили сына и сделал это не кто иной, как Крест. В целях вымогательства. Требует откупного – двадцать тысяч «зеленых». Сумма, конечно, небольшая, но важен принцип. Сегодня оборзевший Алешка замахнулся на Серго, а завтра… Этого нельзя позволять.
– Ты зачем ко мне-то прибежал? – удивился Елизар Суренович. – Да еще ночью. Это разве не твои личные проблемы?
Тут девица вкатила накрытый столик на колесиках и лихо развернула его к дивану. Серго замедлил с ответом.
– На цыпленка не обращай внимания. Она глухая… И вообще хочу от нее избавиться. А вот что, Серго, не заберешь ли ее себе? Не гляди, что страшненькая, услужить умеет.
– Папка! Негодяй! Ты что такое говоришь?! – заверещала девица и вдруг с разбега, как акробатка, скакнула старику на грудь. Некоторое время Серго, морщась, наблюдал паскудную сцену. Девица пыталась то ли задушить Благовестова, то ли принудить к скоропалительному соитию, при этом по-кошачьи подвывала, а старый греховодник лишь самодовольно пыхтел и сладострастно хихикал. Гостя они не стеснялись, словно его тут и не было. Наконец Благовестову надоела забава, он спихнул с себя безумную одалиску и велел ей убираться.
– Так, говоришь, обидел тебя Алеша Михайлов? – как ни в чем не бывало обратился Благовестов к гостю. – А ну-ка налей по рюмочке. После «Смирновской» сон глубже. Лишь бы не заявился еще какой-нибудь засранец. Поверишь ли, Серго, к старости ни у кого нет уважения, и это очень прискорбно. Охамел народец. Прут сюда, как в церковь, а я разве поп?
– Елизар Суренович, я пришел потому, что слышал, у вас у самого были некие недоразумения с Крестом.
– Были, верно. Ну и что?
– Хочу просить вашего разрешения, чтобы пресечь бандита. Раз и навсегда.
Благовестов безмятежно проглотил рюмку и зачавкал холодцом. Отвечать не торопился. Глубокомысленно наслаждался поздней трапезой. Серго не выдержал затянувшейся паузы, еще раз выступил:
– У всякого бизнеса есть свои правила. Кто их нарушает, того наказывают. Это я ваши слова повторяю, дорогой учитель.
– Мои? – Благовестов наконец управился с холодцом и тарелочку едва ли не вылизал. – Ну и хорошо, что мои, это правильные слова. Но с Алешей случай особый. Действительно, была с ним катавасия. Тявкал на меня по молодости, нрав такой у него поперечный. Но тебе с ним не справиться, Серго. Даже не затевайся. Я его дважды убивал, а он, сам видишь, по-прежнему благоденствует… Напрасно холодечик не кушаешь, отменный холодечик, и знаешь, кто приготовил?
– Да какая мне разница?
– Есть разница, есть. Настя стряпала, Алешкина сожительница. А привез вчера гостинец Миша Губин, про которого ты, наверное, тоже наслышан. Преданнейший был человек, исключительных достоинств оперативник, раньше-то он у меня работал. Теперь Алешин напарник. Он к Алешке переметнулся после того, как тот ему грудь прострелил. Понимаешь, к чему клоню?
Побледневший, Серго что-то неразборчиво буркнул.
– Не то ты подумал, Серый. Я тебя не продал, и отсюда ты уйдешь свободно, как пришел. И пистолетик тебе вернут. Кстати, зачем он тебе? Из пистолетиков пусть детишки пуляют, не мы с тобой… Я тебе про Алешку объясняю. Он ведь знал, паскуда, что сюда побежишь. И холодечик прислал не мне, а тебе. Чуешь? Не связывайся с ним, Серго. Предостерегаю, потому что люблю тебя, черта. Ты упрям, умен, в моей упряжке хорошо тянешь. Жалко будет тебя потерять.
Сергей Петрович махом выдул водку, чтобы не ляпнуть чего-нибудь сгоряча. Бледность его приобрела кокой-то зеленоватый оттенок.
– Ну-ну! – подбодрил Елизар Суренович. – Слушаю тебя, дорогой коллега.
– Не верится, что вы все это всерьез.
– Что именно?
– Да про Алешку. Словно вы его даже побаиваетесь. Никогда не поверю.
Благовестов закопошился, перекладывая себе подушки поудобнее. Посматривал на гостя игриво.
– Не верится, а когда поверишь, как бы поздно не было. Бояться мне некого, тут ты прав. Смешно в мои годы бояться. Но на твоем месте я бы поостерегся и семь раз отмерил, прежде чем резать. Алешку жребий хранит. С ним не воевать надо, его бы приручить. Я уж который годок его обхаживаю, и видишь, гостинца дождался.
В блаженной мечтательности старик поскреб ногтем пустую тарелку. Сергей Петрович уже давно понял, что понапрасну наведался, дед в полном маразме, и теперь подыскивал слова, чтобы вежливо откланяться. Но слова как раз лезли в голову непутевые, оскорбительные.
– Всякая мистика не для меня, – сказал он. – Все мы люди смертные, но у нас корпорация. Инженерика тряхануть – это одно, наехать на соратника – совсем иное. Он сына у меня взял, и кто бы его ни хранил, Бог или дьявол, я его достану.
– Не на шутку ты разбушевался, – огорчился Благовестов. – Что ж, кому повезет, тот и луну с неба снимет. Но это редко бывает, очень редко, Серго.
Взгляд старика потускнел, но зрачки, как два черных жука, уперлись в лоб Серго. Ох, рано хоронить владыку, подумал он, ощутив прикосновение чего-то неизмеримо более грозного, беспощадного, чем его собственная воля. Надо ноги уносить, пока хуже не вышло.
– Простите, коли что не так сказалось, – пробормотал он, придав лицу виноватое выражение. Если прикажете…
– Чего приказывать, ты не мальчик. Ступай, дерись. Да хоть вы все друг дружку переколотите, мне-то что. Разочаровал ты меня немного, это да. Ничего, пройдет… Значит, не хочешь холодечика?
– Спасибо, в другой раз.
– Будет ли он, другой-то раз?
В прихожей слуга в ливрее вернул ему «бульдог», одобрительно цыкнув зубом:
– Хороша игрушка!
Сергей Петрович на него даже не взглянул. У него было странное ощущение, что на лбу он уносил два синих пятна от прощального Елизарова взгляда.
Благополучно миновав наружную охрану, сел в свою задрипанную «семерку», коротко бросил шоферу: «Домой!» – откинул голову на сиденье и прикрыл глаза.
6
Существо по кличке «Винсент» до полуночи боролось с собой, но потом натура одолела. Уходя, хозяин распорядился вполне определенно:
– Чуть ежели ворохнется, глуши ее, как рыбу!
В ответ Винсент счастливо заурчал, потому что ничего иного хозяин от него не ожидал. Винсента никто не уважал, и он давно с этим смирился и был даже рад, что так удачно замаскировался под придурка. У него не было ни национальности, ни фамилии, ни возраста, а внешностью он напоминал пучеглазую жабу, выползшую на бережок, чтобы всласть наквакаться. Повезло ему в жизни только однажды, когда отпущенный по случаю ремонта на месяц из дурдома он попался на глаза Серго, и тот, по какому-то чудесному капризу ума, принял в нем участие. Винсент выклянчивал на пропитание рублики у прохожих, а получил то, о чем большинство людей лишь мечтают – возможность досыта удовлетворять свои тайные страсти. Серго поначалу определил его ночным сторожем на дачу, где вскоре и обнаружились незаурядные таланты слабоумного сироты. Для затравки Винсент ликвидировал всех кошек в округе, чьи изуродованные трупики ритуально сжигал на костре, на чем в отсутствие хозяина был изобличен соседями и жестоко побит. Потом Сергей Петрович с удивлением стал замечать, что Винсента панически боятся дети, и наконец, после очередной поездки на дачу взбунтовалась Наталья Павловна.
– Сережа, ты кого привел? – сказала она. – Это же вампир!
– Так уж и вампир, – усомнился Серго. – Обыкновенный маленький садист, зато какой забавный! Но я с ним поговорю.
Винсент сидел в чулане, в темноте и дрожал, как трясогузка. Серго попробовал с ним объясниться.
– Или ты веди себя нормально, никого не пугай, или завтра же отправлю тебя обратно в психушку, – сказал он. Винсент жалобно заухал. Сергей Петрович вытянул его за ногу на свет, чтобы получше разглядеть.
– Ну-ка, скажи, животное, тебе нравится кровушка? Любишь кровушку?
Винсент плотоядно крякнул.
– Скажи словами. Умеешь ведь говорить?
– Умею, папа.
– Зачем кошек поубивал?
Винсент попытался спрятать жабий взгляд, но глаза нагло выворачивались наружу.
– А пусть не мяукают!
Серго уже догадался, куда пристроить это свирепое, отвратительное чудо. Он отвез его в город и поселил в полуподвальчике на Зацепе под надзор тихого старичка Трофимова. Оттуда по мере надобности извлекал для редких, деликатных поручений, и спустя три года имя Винсента в окружении Серго стало нарицательным. Способности к мучительству были у него столь же естественны и непостижимы, как, скажем, дар импровизации у гениального музыканта. Жертвы, попадавшие в его мягкие, заботливые лапки, если изредка спасались, то впоследствии жили лишь воспоминаниями о часах, проведенных наедине с чудовищем.