Текст книги "В объятьях олигарха"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

– Чудны дела твои, Господи, – произнес Истопник и обернулся к Анупряку–оглы. – Десять секунд истекли. Дайте ответ, генерал. Пожалейте Зиновия, он сейчас заплачет. Такого преданного пса вы больше не сыщете.

– Чистая правда, – торжественно подтвердил Зиновий Германович. – Господин генерал, умоляю. Сегодня же приведу десять других Климовых. Они будут ничуть не хуже, и все как один – враги свободного мира.

– Не врешь?

– Как можно, ваше превосходительство? Плюс – с меня в подарок десять «матрешек».

– «Матрешки» зачем? Их вон здесь сколько. Захочу – всех возьму без твоего подарка.

– Мои особенные, герр генерал. Разнузданные. Вы таких еще не пробовали.

– Где их прячешь?

– Их подращивают. По новой методике господина Брауна из Филадельфии. В некотором роде опытные экземпляры. Не пожалеете, герр генерал.

Истопник потерял терпение и медленно начал поднимать правую руку. Секрет воздействия маски мертвяка состоял в том, что рискнувший примерить ее на себя делал это с открытой душой и не испытывая никаких сомнений Истопник их не испытывал и в своем обычном облике. Ступив один раз на тропу войны, он больше с нее не сворачивал и спокойно жил приговоренным. Его ничуть не волновало, куда он сам попадет после крохотного ядерного взрыва – в ад или в рай. Главное – психологический эффект. Жители Раздольска его боготворили, но это ничего не значило. Оболваненных, их с места не сдвинешь, хоть кол на голове теши. Зато превращенный в легенду он потянет их за собой, собьет в колонну и бросит на Москву. Их всех перебьют по дороге, но это тоже второстепенный фактор. С чего–то надо начинать борьбу, разумнее всего начинать ее с собственной героической гибели.

Зашибалов истошно взвизгнул, скакнул козликом и повис у него на руке. Анупряк–оглы, будто просветленный, поспешно произнес:

– Хорошо, хорошо, не торопись… Пойдем поглядим, что за диковинное существо, из–за которого ты готов на такие издержки.

– Пойдем, – согласился Истопник, не радуясь полученной отсрочке. – Только не хитри, генерал. Ультиматум действует до первых петухов.

В пыточной комнате они застали чудную сцену. Отключенный от «Уникума» Митя Климов резался в карты с двумя талибами–миротворцами. Все трое так увлеклись игрой, что не сразу заметили генерала со свитой. Голубоглазый худенький руссиянчик показался Анупряку–оглы чем–то вроде козявки, спрыгнувшей с гнилого древесного листа. Он обрадовался возможности разрядить скопившуюся в сердце злобу.

– Нарушение воинской дисциплины! – рявкнул с порога, уже грея в ладони рукоятку пневмопушки. – Четвертая континентальная поправка. Расстрел на месте.

Ахмет и Ахмат, только что удачно сбросившие по взятке, ухватились за собственные «шмайсеры», но это было все, что они успели сделать. Сверкнули две голубые вспышки, и в туловищах того и другого образовались отверстия размером с чайное блюдце. Из дыр с обугленными краями на пол посыпались зеленовато–бурые кишки и хлынула черная кровь.

– Так–то, голубчики, – услышали они напоследок напутствие генерала. – Будете знать, как самовольничать.

Расправа, принесшая удовлетворение военачальнику, никого особенно не смутила. Ничем не примечательный, рутинный эпизод. Тем более что все очевидцы, в том числе и Митя Климов, съежившийся на стуле до размеров чесночной головки, понимали, что Анупряк–оглы поступил по справедливости. Его бойцы не только нарушили четвертую поправку (смертная казнь за неповиновение), но и переступили еще одну строжайшую инструкцию, гласившую, что обоюдовыгодный контакт с государственным преступником возможен лишь в присутствии члена миротворческой администрации. Обуянные алчностью талибы зашли слишком далеко, что подтвердит или опровергнет служебное расследование. Если комиссия признает, что бойцы действовали в рамках провокационного эксперимента, они будут реабилитированы и их семьи получат соответствующую компенсацию.

Генерал, поигрывая пневмопушкой, теперь с любопытством разглядывал беглеца–руссиянина.

– Скажи, Истопник, это действительно тот, кто тебе нужен?

– Да, генерал.

– Из–за этой мошки ты готов пожертвовать своей и нашими жизнями?

– Не старайся понять, генерал, это чисто семейное дело.

Анупряк–оглы озадаченно покрутил башкой.

– Я не стараюсь. Я воюю в этой стране пятый год, защищаю от посягательств общечеловеческие ценности, но с каждым днем все больше убеждаюсь, насколько это бессмысленно. Как можно научить ящерицу летать или отбить у обезьяны охоту чесать свою задницу? Эй, гаденыш, – обратился он к Мите, – на что вы играли?

Климов, убедившись, что третьего выстрела пока не будет, вскочил со стула, вытянул руки по швам и задрал подбородок, как положено при разговоре не только с миротворцем, но с любым иностранцем.

– На миллион долларов, ваше превосходительство, – на чистейшем английском языке отрапортовал Митя. – Против моей головы.

– Как это? – не понял Анупряк.

– В случае проигрыша я обязан собрать выкуп.

– У тебя есть миллион долларов?

– Никак нет, ваше превосходительство. Я их надул. У меня нет ни гроша.

– Что ж, гаденыш, сегодня тебе повезло, благодари сородича. Но когда попадешься на глаза в следующий раз, никакого «Уникума» не будет. Проделаю точно такую же дырку, как в твоих приятелях.

– Благодарю, ваше превосходительство. – Демонстрируя хорошие манеры, Митя поклонился до пола, а когда выпрямился, встретился глазами с учителем. Как у всех нынешних руссиян, их взгляды несли больше информации, чем речь. «Не переживай, дружок, я вытащу тебя отсюда», – пообещал Истопник. «Я не переживаю, – ответил Митя. – Счастлив видеть вас, Дмитрий Захарович».

Миротворцы из свиты, наблюдавшие за ними со стороны, увидели лишь голубоватые сполохи в пустых глазах дикарей. Маска мертвяка по–прежнему оставалась приклеенной к загорелым скулам Истопника.

ГЛАВА 8
В ЛАГЕРЕ ИСТОПНИКА

Подземный бункер располагался в живописном месте, на островке посреди непроходимых Коровьих болот. Название свое они получили после того, как здесь утопилось последнее стадо раздольских коров, зараженное экзотическим «вирусом долголетия». Вирус привез в пробирке тщедушный американец в модных роговых очках, закрывавших половину лица, как маска аквалангиста. Сперва он опробовал вирус на раздольских старухах под видом лечения от ревматизма. Вместо того чтобы молодеть, старухи поумирали одна за другой, и огорченный специалист, чтобы не пропала сыворотка, вкатил остаток для пробы быку Григорию. Эффект был поразительный. Уже на другое утро коровы, сбившись в кучу, предводительствуемые Григорием, мыча и подвывая, устремились в леса, достигли глухих болот (тогда они назывались Лебедиными) и попрыгали в трясину одна за другой, все десять штук. С тех пор молоко в Раздольск завозили только по большим праздникам – на День Валентина и 4‑го июля.

Бункер на островке был построен еще в 80‑е годы прошлого века и предназначался для военных маневров, точнее для испытания крылатых ракет «воздух–земля». В ту пору Россия располагала второй по мощи армией в мире, что сегодня, конечно, звучало фантастикой. Бункер находился на глубине двадцати метров в специальной шахте, заблокированной водяными подушками, и был снабжен всем необходимым для того, чтобы вполне комфортно, не поднимаясь на поверхность, укрываться в нем не меньше полугода, начиная с запасов консервов и питьевой воды и кончая системой генераторов. Попадали в бункер через лифтовой отсек, который, в свою очередь, был оснащен тройной электронной защитой. Дверь в отсек, надежно упрятанная в ствол столетнего дуба, могла выдержать прямое попадание реактивного снаряда. Разумеется, это не означало, что, укрывшись в бункере, Истопник со своей дружиной был в полной безопасности. В двадцать первом веке на земле не осталось укромного уголка, куда не могли бы дотянуться щупальца Пентагона. Рядовое подразделение спецназа, вооруженное плазменной техникой, управилось бы с бункером элементарно: либо выкурило бы его обитателей, либо замуровало их в братскую могилу. Однако командование миротворческого корпуса об этом и не помышляло. На территории покоренной страны то тут, то там возникали очаги сопротивления, и обычно они подавлялись жестоко, но в некоторых случаях, как с Истопником, их держали как бы в законсервированном виде, не вступая в открытое соприкосновение, и сам Димыч понимал, что в этом был резон. Точно так же в недавние времена в крупных городах, Москве и Петербурге, продолжали выходить небольшим тиражом некоторые коммунячьи газетенки типа «Советской России» – этакие отстойники, незарастающие свищи, через которые вытекала, выплескивалась дурная энергия умерщвляемой нации. Позже, когда надобность в них отпала, произошло их автоматическое усекновение вместе с так называемыми журналистскими коллективами.

Вокруг бункера, прямо на болотах, живописно раскинулись хижины туземцев, большей частью обыкновенные шалаши, сплетенные из еловых лап, и трудно было представить, как люди, пусть и обросшие звериной шерстью, перемогались в них долгой зимой. Время от времени Истопник делал слабые попытки очистить болота от незваных гостей, но проще было их всех утопить, чем прогнать. Несчастные существа, лишенные всякого понятия о смысле своего существования, тянулись к нему из последних сил, ища то ли защиты, то ли легкой смерти. Среди них были молодые и старые, мужчины и женщины, а то, бывало, и заполошный ребенок начинал вдруг верещать, точно лягушка из трясины. Смирившись с неизбежным, Истопник поставил над стихийным поселением старосту из своего окружения, Леху Смурного, бывшего профессора–социолога из Центра Карнеги, для которого на берегу подняли сруб из нетесаных бревен. Главной и единственной его задачей было следить за тем, чтобы доведенные до отчаяния болотные жители не переколотили друг дружку. Ссоры и драки вспыхивали между ними постоянно, но азарта на настоящую бойню у них не хватало. С прокормом люди–звери справлялись сами: охотились в окрестных лесах со старинными дробовиками, ставили проволочные силки на мелкую живность, ловили в болоте змей и синюшных тритонов.

Еще не пришедший в себя от потрясений ночи, Митя Климов сидел в одном из отсеков бункера, оборудованном под лабораторию, с компьютером и телевизором, и с аппетитом уплетал из деревянной миски брюквенный суп, который принес Цюба Малохольный.

– Покушаешь, отдохни маленько, – посоветовал Цюба. – Димыч попозже к тебе заглянет.

– Не знаешь, – робко спросил Митя, – учитель очень на меня сердится?

– За что ему сердиться? – успокоил Цюба. – Видно же, что ты чокнутый и за свои поступки не отвечаешь.

– Сразу видно?

– Со ста метров, – уверил дружинник и оставил его одного. У Мити тоска помягчала, но он по–прежнему оставался в человеческом воплощении, потому мысли накатывали грустные. Он не радовался спасению, хотя совсем недавно всеми силами сопротивлялся погружению в растительный мир. Он действовал, подчиняясь естественному инстинкту, хотя разум, пробужденный, как хотелось надеяться, на короткое время, подсказывал другое. Двадцать два, двадцать три года – прекрасный возраст для мужчины, чтобы уйти. Он уже испытал все, что предназначено руссиянину в этом мире, но еще не так стар, чтобы пускать слюни у порога богатых домов. Уходить надо красиво. Что ждет его дальше, кроме скучных повторений? Поиски добычи, маленькие радости от спиртного и наркоты и постоянные, с утра до ночи, пинки и унижения. И в конце все равно – «Уникум». Тем более он уже объявлен в розыск.

Ужас просветления как раз в том, что оно ясно прорисовывает контуры завтрашнего дня.

Хлебной корочкой Митя подобрал остатки супа, потом, как положено, досуха вылизал миску. Собрался вздремнуть, надеясь, что во сне сама собой произойдет обратная мутация. Но только расположился под теплой батареей, как вошел Истопник. Махнул Мите рукой, чтобы не вставал, и уселся напротив на железный табурет. Под его испытующеприветливым взглядом Митя почувствовал себя лучше, как будто зудящую душевную рану полили марганцовкой.

– Помнишь ли, Митя, наш школьный хор? – мечтательно спросил Истопник.

Митя кивнул, глаза его увлажнились, и он тихонечко напел:

– То березка, то рябина, куст ракиты над рекой, край родной, навек любимый, где найдешь еще такой. Детство наше золотое…

– Хватит! – прикрикнул Истопник. – Чересчур не расслабляйся. Объясни, как влип в передрягу?

Митя рассказал коротко: нарвался на шептуна в парке, наговорил лишнего – вот и все.

– Давно в обратной стадии?

– Со вчерашнего дня, учитель.

– Как это случилось?

– Не знаю. Скорее всего, результат психошока. Дашка Семенова меня слила. Вы ее, наверное, помните, рыженькая такая. Сейчас в «Харизме» пашет.

– Она не сливала. Наоборот, если бы не она, ты бы сейчас торчал на грядке…

Истопник задал еще несколько вопросов, которые касались Митиного преображения, неожиданного возврата в человеческую сущность, а также его пребывания в Москве. Митя отвечал как на духу, понимая, что понадобился учителю для какого–то поручения, сознавая при этом, что мало на что пока способен. И все же от сердца отлегло: спокойная речь Димыча действовала лучше всякого лекарства. Пожалуй, он впервые так охотно поддавался гипнозу более сильной личности.

– Похоже, дружок, – улыбнулся Истопник, – ты из категории неусмиренных. Я на это надеялся. Это очень важно.

– Чего тут хорошего? – возразил Митя. – Я теперь для них как мишень. И для вас только обуза.

– Ошибаешься, Митя. Как раз такой ты мне нужен. Мутантов пруд пруди, сам знаешь, а раскодированных единицы.

– Зачем нужен?

Учитель смотрел с сомнением: говорить или нет?

– Куда хотел бежать? На Кубань?

– Ну да. Оттуда морем в Турцию. Маршрут известный.

– А придется пойти на Севера. Конечно, отдохнешь, подучишься кое–чему. Но времени мало. Боюсь, Анупряк– оглы направит петицию в Евросовет, получит разрешение – и возьмется за меня всерьез. Против коалиции мне не устоять. Придется мигрировать в глубину, в дикие места… А ты, Митя, наперед смотаешься порученцем к одной важной персоне.

– К какой еще персоне?

– Так сразу все хочешь узнать… Про кудесницу Марфу что–нибудь слышал?

– Нет. Кто такая?

– Говорят, замечательная личность. В печорской тайге обитает. Там у нее скит. Вернее, раньше был скит, а теперь, по слухам, целый таежный городок. Ополчение она собирает. Газет не читаешь, дружок, телик не смотришь, а зря. За ее голову Евросовет объявил награду десять миллионов.

Митя был поражен.

– Разве такое бывает, учитель?

– Что именно?

– Десять миллионов за какую–то лесную бабу?

– Не какую–то, Митя, не какую–то. – Истопник загадочно улыбался. – Хранительница она. Говорю же, ополчение собирает.

– Какое еще ополчение?

– Вооруженное, Митя, а ты как думал! На Печору второй год тайными тропами караваны идут. Не строй рожу, будто у тебя запор. Я сам к ней в том месяце пару «стингеров» забросил.

– Не верю, – сказал Митя. – В сказки не верю.

– Напрасно, – огорчился Истопник. – Без веры жить нельзя, особенно в подлое время. Марфа существует на самом деле, и ты установишь с ней контакт. Он мне нужен позарез. Ладно, на сегодня хватит с тебя. Отдыхай, поспи. Детали обсудим в другой раз…

Следующие несколько дней Митя прожил как в горячке. Бесконечные тренировки, чтение древних книг, долгие беседы со старцем Егорием. Не хватало ни времени, ни сил, чтобы задуматься о том, что происходит. Опытные спецы натаскивали его, как охотничьего пса. Разминали, укрепляли мышцы, обостряли до предела интуицию, зрение, слух. Старец Егорий внушал мысли, которые вступали в вопиющее противоречие со всем опытом его предыдущей жизни. Алик Петерсон (это большая часть) обучал хитрым рукопашным приемам. Димыча Митя в эти дни не видел, тот куда–то отъехал на неделю. Как намекнул Алик, заручиться поддержкой казанской группировки. Митя не знал, где правда, где ложь. Состояние мутации к нему так и не вернулось.

Старец Егорий повторил слова учителя, повернув их на свой лад:

– Человек до той поры живет, Митяй, покамест верует, а коли усомнится, тут и погибель.

– Во что верует, дедушка?

Они сидели на двух кочках посреди трясины, но старец все равно цепко огляделся по сторонам. Неподалеку двое поселенцев выуживали из зеленой воды тритонов нитяной сеткой. Больше никого не видно. Старец изрек кощунственные слова:

– В Святую Троицу, Митяй, и в Господа нашего Иисуса Христа. В кого же еще?

Прежний Митя, закодированный, услыша такое, ломанул бы через лес куда глаза глядят, а нынешний, вочело– веченный, лишь передернулся, как от укола.

– Аннигиляция, дедушка. Сектантство в особо опасных размерах.

– Не дури, Митяй. Не так ты глуп, как кажешься. Или очко сыграло? А еще к Марфе собираешься. Марфа трясунов не любит, на деревьях их вешает.

Может, играло у Мити очко, когда слышал от старца провокационные откровения, но вместе с тем опускалась на душу тишина, как при вечернем закате.

Алик Петерсон показал удар открытой ладонью, оглушающий противника, и два способа перекрытия кислорода – «шланг» и «тихую пристань». При этом добавил, что дело не в приемах. Главное – эмоциональная насыщенность. В каждом ударе боец должен выкладываться целиком, умирать в нем, превращая во вспышку всю свою энергетику. Пока этого не постигнешь, все рукопашные приемчики, даже проведенные искусно, не сильнее комариных укусов.

– Запомни, Митя, в каждом ударе умираешь. Алгоритм взрыва. Вот, смотри…

Алик Петерсон подобрался, сощурил глаза, уставясь в какую–то точку в бетонной кладке, и, коротко выдохнув, шарахнул в стену кулаком. Мите показалось, рука Алика хрустнула сразу в нескольких местах, но это был обман слуха. Петерсон показал неповрежденную кисть, зато в бетоне образовалась вмятина с неровными краями, какая могла быть следствием разве что попадания фугаса. Митя глазам своим не верил. Подошел, понюхал кладку, с горечью сказал:

– Так я не смогу никогда.

– Сможешь, если поймаешь пружину. Представь себя заряженной базукой и нажми на спуск, только и всего. Не такая хитрая штука.

– Димыч тоже умеет?

– О том, что умеет Димыч, нам лучше не думать. Чтобы спать спокойно.

Старец Егорий внушал то же самое – как не пропасть задаром, но заходил с другого бока.

– Вон те людишки в хижинах, видишь их сколько, сынок. И все живут после смерти. Они и не похожи на живых, приглядись получше. Каждый прошел через ад, поднимался к небесам, потом вернулся на землю. Теперь собрались здесь все вместе и ждут знака Господня. Многие даже не подозревают, что они бессмертны. Ловят тритонов, жуют кору и молча благодарят Его за лишний прожитый денечек. Учись терпению, Митяй. Через великие муки лежит путь к Престолу. Другого пути нет.

Поучения старца пропадали втуне, Митя не понимал, о чем он говорит, но мягкие, сочувственные слова действовали умиротворяюще.

Много времени Митя проводил, восстанавливая в памяти способы ненавязчивого контакта, подзабытые в городских скитаниях, но необходимые для предстоящего путешествия по зонам смерти. В их основе лежал сложный прием психологического саморастворения. У новых поколений руссиян, если в семье случайно рождался ребенок, этому приему начинали обучать с детства… Однажды Митя углубился в лес, покинув болотный поселок, уселся на поваленное дерево и замер. Примерно через час сосредоточенных волевых усилий почувствовал, как его тело, от макушки до пяток, окутала прозрачная серо–голубая аура, похожая на сигаретный дымок, с рваными краями, но достаточно устойчивая. Значит, получилось, не забыл. Отступили все мелкие мысли и страхи. Лишь приятно покалывало в кончиках пальцев, под ногтями. Постепенно аура приобрела более насыщенный, синий цвет, на котором изредка вспыхивали огненные крапинки. Аура словно сигналила лесным обитателям, что существо, окутанное ею, не несет в себе опасности: подойди и потрогай. Убедись самолично. Первыми решились на это шустрые желтые ящерки с нежными кристаллическими головками, затеявшие у его ног веселый хоровод, просеивающиеся между пальцами босых ног. Затем из чащи выглянул молодой волчонок, подкатился боком и смело ткнулся влажной черной пуговкой носа в живот. Митя сидел неподвижно, следя, чтобы в защитной ауре не возникло прорех. Толстая черная гадюка с золотой каймой на спине важно поднялась из травы, нырнула под штанину, щекоча, проскользила по туловищу и ласково обвила шею, будто хотела что–то нашептать на ухо. Лосенок–двухлетка с острыми рожками тяжело сопел за спиной, не решаясь на соприкосновение, пугливый, как весенний ветерок. Сверху, с сосновых ветвей черный старый ворон, истошно заорав, прицельно сбросил ему на макушку липкие шарики кала. Митя укоризненно покосился на него. От долгого неподвижного сидения затекла спина… Наконец на поляну осторожно высунулась взрослая волчица, крупная, со вздыбленной холкой, возможно мамаша малыша, который давно покусывал Митю за ноги, приглашая поиграть. Волчица не спеша пересекла открытое пространство, вытягивая морду, принюхиваясь. Подойдя, присела на задние лапы, задрала морду, открыв в оскале желтоватые клыки, способные раздробить бедренные кости. При этом издала звук, похожий на скрип дверных петель. Митя медленно опустил руку и почесал ее за ухом, как собаку.

– Благодарю за доверие. – Митя заговорил с характерным подсвистыванием: так зверю легче понимать человеческую речь. – Надеюсь, ты не собираешься напасть?

Волчица хрипловато прокашлялась. «Кто ты? – вкатилось Мите прямо в мозг. – Зачем пришел в мой лес?»

– Мне предстоит большая дорога, – объяснил Митя. – Хочу, чтобы лес помог мне.

В желтых волчьих глазах блеснула усмешка.

«Лес не верит людям, – ответила она. – Они всегда несут с собой зло».

– Это не про меня, – возразил Митя. – Я даже не помню, когда последний раз ел мясо.

«Вижу, – согласилась волчица. – И все–таки ты человек и поэтому способен на любое коварство».

– Почти человек, – поправил Митя. – Ты ведь тоже не овечка. Твои братья никого не жалеют.

«Волки убивают, когда голодные. Не для забавы, как люди».

Митя не собирался спорить, его пальцы добрались до нежной мякоти ее подвздошной артерии.

«Что ж, мне приятно, – проурчала волчица, валясь на спину. – Поостерегись, так можно далеко зайти».

– У тебя славный малыш, – польстил Митя. – Из него выйдет могучий охотник. Только он чересчур кусачий.

Волчица дотянулась и отпихнула волчонка лапой. Из ее пасти вырвался хрип: она смеялась. Это был полноценный контакт, чище не бывает. Митя остался доволен собой.

Чуть позже, когда звери заполнили всю поляну – белки, зайцы, какой–то перевозбужденный рысенок, видимо раздумывавший, присоединиться ли к общей игре или немедленно начать охоту, – появились две старухи–отщепенки из болотного поселка. Обе предельно изможденного вида, с берестяными туесками, наполненными клюквой.

Митю они не заметили – благодаря защитной ауре, скрывавшей его сущность, он был неразличим для их подслеповатых глаз, – зато с вожделением разглядывали живность, собравшуюся на поляне.

– Была бы у нас хорошая палка, Настена, – прошамкала одна, – можно бы настегать зайчат на ужин. Вона их ско– ко, и все ручные.

– Хорошо бы, – согласилась Настена. – Токо у нас силенок не хватит палку поднять.

– Может, сбегать за Потапом? Он где сейчас?

– Кака ты бегунья, известно, – отозвалась первая отщепенка. – Вчера с кочки соскользнула, едва не утопла. Куда тебе.

– Жить тяжельше, чем бегать, – возразила Настена. – Давай, говорю, Потапа звать.

– Ага, пока обернемся, пока то да се, пока его раскачаем, отседа все разбегутся. Тумаки нам достанутся. Потап с утра злобится, ему Химера отказала.

– Иди ты?! Дак он разве способный еще?

– А то! Химерушка не жаловалась, пока с Игнашкой– деревянным не спуталась…

Переговариваясь, старухи исчезли в кустах.

«Вот твои люди, – презрительно проронила волчица. – Жалкие, бессмысленные твари, думают только об одном».

– Голодные, – заступился Митя за отщепенок. – Что с них взять.

Возвращаясь в бункер, сигая с кочки на кочку, Митя издали заметил диковинный желтый шар, распустившийся среди пожухлой травы, и сердце у него заколотилось. Так и есть. Дашка Семенова сидела на корточках рядом с большой пластиковой сумкой, из которой что–то доставала, разглядывала и раскладывала вокруг себя. Митя неслышно подкрался к ней. Вокруг никого не было, дверь лифтового отсека в стволе дуба подмигивала фиолетовыми электронными глазками. У Мити возникло странное желание напасть на девушку, повалить и изнасиловать. Трудно предугадать, как Дашка это воспримет. Возможно, как месть за предательство, возможно, как вспышку любовного чувства. Она наводила порядок в

своем девичьем хозяйстве: на траве лежали упаковки прокладок, флакончики и баночки с косметикой, пачки сигарет «Манхэттен» (одна доза травки на пачку), мобильная трубка из самых дешевых (радиус охвата – сто метров, больше руссиянам не положено), какая–то мелочь непонятного предназначения. Пластиковая сумка еще битком набита.

– Эй, – окликнул Митя. – Ты как сюда попала?

Девушка среагировала адекватно: подпрыгнула, перекувырнулась через голову и, обернувшись к нему, заняла боевую стойку. Что ж, неплохо их натаскивают в «Харизме». Возможно, тесное общение с миротворцами само по себе повышает боевой дух «матрешек». Увидя, кто ее напугал, Дашка опустила худенькие кулачки и рассмеялась. О, Митя хорошо помнил, как в оные годы его умиляли эти звонкие, беззаботные колокольчики.

– Митька! Негодяй! Скотина! Так можно заикой сделать.

Никакого смущения в голосе, отчаянные ясные глаза с знакомой оранжевой искрой, без следов марафета. Ах, бестия рыжая!

– Как сюда попала? – повторил Митя. – Шпионишь?

– Ты что, пошатнулся, Митя? Я еле ноги унесла. У нас такой шмон был. Всех девчонок на детектор таскали.

– Почему?

– Как почему? Из–за тебя. Догадались, что кто–то из своих стукнул. Я на газон с третьего этажа сиганула. Коленки до сих пор не гнутся.

Смотрела жалобно и честно. Митя не верил ни одному ее слову. Она могла провести Димыча, который, несмотря на свою грозную репутацию, по–старинному чувствителен, но не его. Подлая красотка, конечно, нарушила священное табу. Непонятно только, как посмела явиться сюда.

– Ты что, Мить, правда думаешь, я тебя сдала?

– Кто же еще? Дядька незнакомый?

– Тебя робот засек. Они там повсюду и маскируются подо что угодно. На тебя напала холодильная установка, я сама видела.

ВО

– Ага. И как она догадалась, что я преступник?

– Говорят, у этих роботов какие–то особые датчики, улавливают импульсы… Точно не знаю.

– Ты не ответила, зачем сюда приперлась? Анупряк послал?

– Димыч пригласил. – Горделивость в голосе Даши тут же сменилась растерянностью: – Я уже часа три здесь торчу. Из двери никто не выходит, а как открыть или позвонить… Помоги, Митя.

– Бесов обслуживаешь, а врать так и не научилась. Как Димыч мог тебя пригласить? У него на «матрешек» аллергия, всем известно.

Даша обиделась.

– Спроси у него сам, раз мне все равно не веришь.

– Спрошу, конечно… – Митя подошел к дубу, нащелкал на панели цифровой код. Девушка поспешно побросала свое барахло в сумку, подбежала к нему. Из динамика донесся строгий голос:

– Пароль или пуля, пришелец.

– Курица не птица, – ответил Митя и добавил: – Видишь, кто со мной?

– Вижу… Ничего, ей можно. Входите.

– Но как же… (это может быть? – хотел спросить Митя, но вовремя осекся).

Щелкнули замки, Митя нажал потайной рычажок, и дверь вобралась внутрь. Вдвоем они вошли в лифтовую кабину, дверь сама собой задвинулась и лифт медленно, поскрипывая металлическими суставами, поплыл вниз. В кабине было тесно, они стояли почти прижавшись друг к другу. В смятении Митя вдыхал аромат женского тела. Припомнил, когда в последний раз занимался сексом: три месяца назад, и его партнершей была одноразовая проститутка с площади Макдоналдса, которая отдавалась с энтузиазмом резиновой куклы, зато высосала из горлышка сразу полбутылки сивухи.

В бункере укрывалось много людей, по Митиным прикидкам не меньше сорока, но мало с кем он успел познакомиться. Так здесь заведено. Ему отвели клетушку рядом с радиорубкой – железный столик, стул и деревянный ле

жак, – показали дорогу к лифту и проинструктировали: больше ни в какие помещения не соваться. Митя и не совался, даже плохо представлял истинные размеры бункера, понимая, чем грозит непослушание. Будь он на месте Ди– мыча, наверное, принимал бы еще более жесткие меры предосторожности. В бункер возвращался ночью, чтобы покемарить в безопасности часок–другой; кормежка, занятия и собеседования проводились на природе.

Выйдя из лифта, Митя оказался в затруднении. Никто их не встретил. От лифта коридор, экономно освещенный ультрафиолетом, тянулся в обе стороны – в одну к радиорубке и оружейному складу, Митин маршрут, в другую – по всей видимости к жилым помещениям, пищеблоку и апартаментам Истопника. Митя поднял голову к видеотрубе, ожидая какого–нибудь распоряжения, – тщетно. За ними, разумеется, наблюдали, но молча. Выходит, ему позволяли, вернее, его вынуждали принять самостоятельное решение, но какое? Придушить, что ли, рыжую лазутчицу прямо здесь, на бетонном пятачке?

– Иди за мной, – распорядился Митя – и свернул к радиорубке. По пути никто не встретился.

В его кубрике они уселись на лежак, но на расстоянии друг от друга, и Даша с облегчением вздохнула: «У–у–у-ф». Потом попросила разрешения закурить.

– Нет, – сказал Митя. – В бункере не курят. Здесь забудь свои блядские привычки. Давай, рассказывай.

– О чем, Митенька? – Ее лукавый взгляд и давно не слышанное «Митенька» размягчили его мозги, но он не позволил себе никакой глупости. Был суров, насторожен.

– Чего будешь плести Димычу, меня не касается. Я хочу знать правду.

Даша забавно склонила набок огненную головку. Все ее движения были изящны, двусмысленны и преследовали лишь одну цель – возбудить желание в партнере. Для этого девочек натаскивали еще в школе, и Даша Семенова в совершенстве овладела этой наукой. Среди «матрешек» вообще дурочек не водилось. Можно сказать, сексуальная элита, обслуживающая в основном капризных миротворцев, вынужденных жить среди дикарей. Изредка, естественно, обламывалось и соотечественникам, прислуживавшим забугорным хозяевам. Таким, как, допустим, мэр Зашибалов.

– Я не вру, Митенька. Ни словечка не соврала. Помнишь, просила взять с собой? Почему не захотел?.. С меня дурь слетела, Митенька. Так бывает у некоторых девочек, не я первая. Рано или поздно их вычисляют и ставят на правило. О-о, это страшная смерть, муки ада. Мне тоже недолго оставалось, бригадир начал подозревать. Чудо, что удалось сбежать… Можно теперь мне спросить?

– Ну?

– Почему ты мне не веришь? Ведь ты знал меня таку– сенькую. – Она опустила руку ниже лежака. – Мы были парой когда–то. Почему, Митенька?