Текст книги "В объятьях олигарха"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 25
ГОД 2024. ДЕВЕРЬ

Неподалеку от «Гостиничного двора» из кустов Мите наперерез накатилась худенькая, маленькая фигурка – «тимуровец» Ваня Крюк. Митя от неожиданности чуть не поддал ему ногой: «тимуровец» вцепился в него, пытаясь оттащить из светового круга.

– Ты чего, Вань, обкурился, что ли? – пристыдил Митя пацаненка. – Так ведь недолго погибнуть под жерновами истории.

Пацаненок пищал что–то несуразное, все же пришлось дать подзатыльник, чтобы успокоился. Наконец из путаных объяснений удалось понять, что, пока Митя отсутствовал, «тимуровец», как велено, сидел в номере, гонял чаи, жевал жвачку и разглядывал картинки в журнале «Секс и прогресс». Подшивка этого журнала, издаваемого в Штатах специально для руссиян, имелась в каждом гостиничном номере вместо Библии. Потом пришел какой–то черномазый и выкинул его из окна. Успокоившись, пацаненок похвастался, что успел откусить черномазому палец. Врал, конечно, жался к Митиной ноге, как щенок.

– Что ж, – сказал Митя, – спасибо, что предупредил. Посмотрим, что за черномазый… а ты, вообще, зачем здесь? Сутки давно прошли, свое отработал. Больше ты мне не раб.

– Могу еще поработать, дяденька Митрий. Даже бесплатно.

Смотрел умоляюще, личико сморщилось в кулачок. Митя его понимал. Какой из московских беспризорников не мечтает обрести постоянного хозяина. Он и сам симпатизировал смышленому «тимуровцу», но к чему ему такая обуза.

– Нет, Ваня, придется расстаться. Вот тебе еще доллар и вали отсюда.

– Дя–денька Митрий, – захныкал пацаненок. – Не гони меня, вдруг пригожусь.

Он сам вряд ли верил в то, что говорил. Митя, не оборачиваясь, направился в гостиницу.

Он еще не совсем пришел в себя после столкновения в бистро, хотя уже пришел к мысли, что повязать его хотели, безусловно, не миротворцы. Если бы это были они, автоматически вступила бы в действие городская система перехвата «Беги, русак, беги» и на многочисленных табло, в метро, в шопах, на улицах высветилась бы его физиономия с присовокуплением суммы награды за поимку. А раз этого не было… Но кто тогда? По всему выходило, Деверь. Кроме него, в Москве нет силы, способной разыграть подобную мистификацию. Тогда вставал другой вопрос: зачем ему это понадобилось? Митя сам искал с ним встречи…

В номере не оказалось никакого черномазого, зато двое мужчин, передвинув стол к окну, пили спирт. Одного Митя знал, сосед по гостинице Джек Невада, банкир из Саратова, загулявший провинциал. Второго, импозантного, крупнотелого господина, одетого как подобает туземцу, добившемуся высокого положения при оккупационных властях, то есть ни единой руссиянской пуговки, с крупной головой, чем–то напоминавшей медную отливку, хотя живые, быстрые глаза на загорелом лице смягчали впечатление окаменелости, – этого господина Митя видел впервые. Судя по всему, сидели они давно и выпили изрядно: банкир успел облить белоснежную манишку томатным соком, отчего казался израненным, а у незнакомца на лице застыло блаженное выражение невесомости. При появлении Мити оба сделали попытку подняться на ноги, но не смогли.

– Давай, Митяй, – устало махнул рукой банкир, – присоединяйся. Третью бутьыь ублажаем, а веселья как не было, так и нет. Верно говорю, Савельич?

Незнакомец пытливо смотрел на Митю, и не было заметно, что он пьян.

– Извините за вторжение, – произнес он сильным, рокочущим голосом. – Если вам не по душе наше общество, мы сейчас уйдем.

Митя насторожился: голос он узнал, казалось, мерное звучание дотянулось к нему из северных лесов, но как такое могло быть? В непривычном, старомодном обращении чудилась легкая насмешка, но не злая, свойственная лишь уклонившимся от перевоплощения.

– Почему же, – возразил он в тон. – Всегда рад гостям… Вы тоже здешний постоялец?

– Не совсем. – Мужчина улыбался. – Заглянул по делам, встретил Неваду, у нас общие знакомые в Саратовской губернии. Вот, засиделись… Мы все равно уже собирались уходить.

– В казино потопаем, – поддержал банкир, потянувшись за бутылью. – Вчера африканских телок завезли, можно славно оттянуться.

Митя не спросил, почему они засиделись именно у него в номере. Лишний вопрос. Взгляд меднолобого незнакомца натурально гипнотизировал, пришлось подключить блок психологической защиты. Тот сразу это почувствовал, насмешка стала откровенной. Кто он? Враг или друг?

– Не желаете составить компанию? – предложил незнакомец. – Втроем веселее, и дешевле выйдет… Ах, извините, забыл представиться. Прокл Савельевич Переверзев, бизнесмен.

– Митя Климов, уполномоченный по Северам. – При этих словах у него повело челюсть, будто заклинило. Психоблок едва выдерживал напор незнакомца, но страха не было. Он принял из рук Невады чашку со спиртом, осушил одним махом. Питье отменное: свекольный суррогат с добавкой табачной крошки. Банкир и Прокл Савельевич последовали его примеру, но Невада не сдюжил. Неизвестно какая по счету доза произвела на него отрезвляющее действие. Бормоча извинения, он кинулся в угол комнаты и там долго, с наслаждением блевал, согнувшись в дугу. Вернулся за стол одухотворенный. Набулькал новую чашку. Заметил с облегчением:

– Ну вот, теперь можно и к девочкам.

– Уполномоченный по Северам, – пророкотал с улыбкой Прокл Савельевич, – это что же такое? Работаете на СД?

Митя понюхал черную хлебную корочку.

– По–всякому бывает, – похвалился он. – Имею звание почетного осведомителя миротворческих сил.

– О-о! – воскликнул Джек Невада. – За это надо выпить. Прошу встать. За великую Америку. Виват, господа!

Выпил в одиночестве, но лихо. Ни Митя, ни Прокл Савельевич не пошевельнулись.

– Значит, тебе, Митяй, положена плазменная пушка? – уважительно спросил Невада, хрустя огурцом.

– Положена, – согласился Митя. – Я ее потерял.

– Где, как?!

– Наширялся до усрачки. Проснулся в борделе. Ни пушки, ни наградного листа, – огорченно признался Митя.

– Но ведь за это полагается..

– Ну да, – подтвердил Климов. – Последние денечки гуляю. До очередной перерегистрации.

В глазах меднолобого прочитал одобрение: дескать, складно врешь. Но гипнотический напор ослабел, возможно, гость уже выяснил все, что ему было нужно. Митю это особенно не тревожило. Он никак не мог избавиться от смутной, нелепой догадки.

– Что ж, братовья, – весело прогудел Прокл Савельевич. Надо решать. Либо в казино, либо баиньки. Ночь на дворе.

– На посошок, – возбужденно воскликнул Невада.

…В казино время понеслось оглушительно. У входа им вкатили по обязательной для каждого посетителя «дозе счастья» (укол бесплатный, за счет заведения), но Мите показалось, что Переверзеву впрыснули пустышку. Громила–санитар, обернутый в темно–вишневую ткань с японским орнаментом, дружески похлопал Прокла Савельевича по плечу и после укола что–то получил в протянутую ладонь. Мощная вакцина, наложившись на свекольный спирт, дала поразительный результат. Зеленое сукно карточных столов, игровые автоматы, пестрый веер рулетки, музыка, жуткие гримасы игроков, потные тела стриптизерш, крики и хряск ударов (перепивших клиентов вышибалы колотили мордами о паркет), цифровые вспышки на световых табло… – все смешалось в помраченном сознании и обрело очертания сбывшейся мечты. Меньше чем за час Митя продул все, что было в карманах, и это привело его в отличное настроение. Он вырвал из руки щеголеватого крупье горсть алых фишек, за что получил сзади резонатором по ребрам, растянулся на полу и корчился от смеха до тех пор, пока не подошла очаровательная негритянка в набедренной повязке и не сообщила, что она его утешительный приз. Своих приятелей он давно потерял, поэтому безропотно ухватился за протянутую жилистую женскую руку.

Негритянка отвела его в одну из комнат во внутренних помещениях казино, усадила на желтую банкетку и ласково объяснила, что прежде всего необходимо соблюсти маленькую формальность и подписать контракт.

– Контракт? Да хоть сотню! – счастливо ухнул Митя и жадно потянулся к раздутому, как шарик от пинг–понга, бледно–фиолетовому соску прелестницы. Негритянка шаловливо стукнула его костяным пальчиком по губам, подала бумагу и ручку. Но едва Митя, сощурив глаза, чтобы прояснить зрение, нацелился поставить закорючку в указанной графе, как от двери раздался укоризненный, рокочущий голос:

– Не спеши, гонец. Еще успеешь вываляться в дерьме.

На пороге стоял меднолобый Прокл Савельевич, трезвый как стеклышко, и надо сказать, Митя ничуть не удивился его появлению. В ту же секунду и с его глаз спала пелена.

– Хоть поглядел, что там написано? – спросил Прокл Савельевич насмешливо.

– В этом нет необходимости, – ответил Митя. – Я везде ставлю крестик, который не поддается идентификации.

– Ах так. – Прокл Савельевич плотно прикрыл дверь, подошел к ним и положил руку на затылок негритянки, застывшей в позе ожидания. Прекрасная женщина, тихо охнув, опустилась на пол у его ног.

– Уроки премудрой Марфы, – продолжал он непонятно с каким выражением, то ли укора, то ли одобрения. —

Святая женщина убеждена, что мир не меняется с тех пор, как она его покинула. Увы, это не так. Еще как меняется, причем, уверяю тебя, Димитрий, все время в худшую сторону.

Прокл Савельевич удобно устроился в кожаном кресле напротив Мити.

– Вы – Деверь? – утвердительно уточнил Климов.

– Называй, как хочешь, но, похоже, я тот, кого ты ищешь.

Митя испытал большое облегчение: половина дела сделана. Он дошел. Хотя, конечно, оставались сомнения, но такого свойства, какие сопутствовали каждому душевному движению руссиянина. Привычный мистический фон. К примеру, человек, сидящий перед ним, мог оказаться всего лишь фантомом, как и вся Москва, в которой он очутился, возможно, была чем–то вроде киношного павильона. Больше того, ни один из обитателей северных резерваций не мог с полной уверенностью утверждать, что он не привиделся сам себе.

– Здесь можно говорить? – Митя повел рукой к потолку и по стенам.

Деверь усмехнулся.

– Как в любом другом месте. Все зависит от того, что хочешь сказать.

– Я всего лишь передаточное звено, но у меня есть инструкции.

– Какие же?

– Во–первых, прежде чем передать информацию, я должен получить адресное доказательство.

– Наверное, ты имеешь в виду это? – Деверь распахнул рубашку и обнажил плечо, на котором вспыхнул знак касты, производящий жутковатое впечатление. Это не была привычная татуировка, какая имелась и у Мити, а что–то иное, более убедительное. Словно живой, мохнатый паук вцепился в мышцу и готовился к смертельному прыжку. У полковника Улиты точно такой же паук грыз бедро.

Митя опустил глаза на негритянку.

– Спит, – успокоил Деверь. – Говори, никто не слышит.

Митя не сдавался.

– Почему здесь? Почему тогда не в штабе СД?

– Упрямый, – одобрил Деверь. – Это хорошо… Однако напомню тебе, гонец, в Москве право принимать решения принадлежит только мне. Или не согласен?

Митя смирился – тянуть дальше резину не имело смысла. Он закрыл глаза, сосредоточился на точке возбуждения и коротко, четко передал, зачем пожаловал в Москву. То, что он говорил, звучало довольно фантастично, но Деверя это не смутило. Он выслушал не перебивая, однако, открыв глаза, Митя увидел перед собой уже совсем другого человека, предельно измотанного, глубоко опечаленного. Сейчас ему можно было дать лет сто, не меньше.

– Значит, Марфа считает, время пришло?

Если бы только Марфа, подумал Климов, но лишь молча кивнул.

– Жертвоприношение, – сказал Деверь. – Попахивает средневековьем.

– По многим признакам мы туда и вернулись, разве не так?

– И ты готов стать жертвенной овечкой?

– Я же здесь.

– Да здесь, вижу… – Деверь задумался, глаза потухли. – На подготовку уйдет не меньше месяца.

– Кудесница так и сказала.

– Ты разговаривал с ней сам?

– Я разговаривал с тем, что она собой представляет.

– Понимаю. – Каким–то неосознанным движением Деверь дотронулся до его плеча. – Сколько тебе лет, юноша?

– Двадцать два. Это имеет какое–нибудь значение?

– Откуда ты родом?

– Из города Раздольска, из самых недр. – Митя решил, что любопытство Деверя дает и ему право спросить кое о чем. – Правду ли говорят, Прокл Савельевич, будто вы владеете тайной погружения?

– Это все глупости. Вечный сумрак, как и вечная жизнь, доступны лишь Господу нашему… Почему выбрали генерала? По моему разумению, Марк Губельман больше подходит. Символическая фигура. На все времена.

Митя удивился: Деверь говорил с ним, как с посвященным.

– Не моя компетенция, Прокл Савельевич. Я исполнитель.

– Нет, Митя, ты не просто исполнитель. Кто дважды безнаказанно пересек зону… Скорее запечатленный, хотя сам этого не осознаешь… Хорошо, оставим до времени… Вернешься в «Гостиничный двор» и будешь жить там как мышка. Связи не ищи. Встретимся перед самой акцией.

– В бистро были ваши люди, Прокл Савельевич?

– Возможно, наши, возможно, ваши… Просьбы, пожелания есть?

– Банкир этот саратовский?..

– Без подмеса, не опасайся. – Он тронул носком ботинка мирно посапывающую негритянку. – Через минуту очнется. Справишься с кобылицей?

– Постараюсь. – Митя скромно потупился.

Деверь хотел еще что–то сказать, но передумал. Поднялся из кресла – высокий, громоздкий – неловко обнял Митю:

– Держись, герой! – Бесшумно ступая, скрылся за дверью.

* * *

Проснулся Митя оттого, что кто–то возился, сопел на полу. Свесил голову вниз: на тебе, «тимуровец» Ваня Крюк. Голубенькие, мутноватые глазенки на бледном личике лукаво сияют.

– И что дальше? – спросил Климов. – Что прикажешь с тобой делать?

– Известие принес, – солидно отозвался «тимуровец».

– Какое?

– Дядьку помнишь, Митрий, на площади? Который к Зинке Сковородке отправил? Петюней погоняют.

– Ну?

– Я его видел. Просил передать, на ваше поручение еще деньги нужны. Из той пятнашки, какую обещали. Я его на хрен послал. Старый хрыч, халявщик, да, Митрий?

– Это все известие?

«Тимуровец» ужом переместился на середину комнаты, там ему казалось безопаснее.

– Мало, что ли? Хочешь, перчиков надыбаю?

– Каких еще перчиков?

– Которыми черти похмеляются. Сладенькие такие. Кроме меня, никто не знает, где взять.

Диво не то, что пацаненок к нему привязался, это нормально, но как в номер просочился: окно–то закрыто. Вместо того чтобы выяснить это, Митя спросил:

– Ты реальный «тимуровец», Ваня?

– А то? На две больницы подписался.

За последние месяцы Климов обвыкся с человеческими эмоциями, но неожиданный прилив жалости к бесприютному маленькому сородичу был все же в диковину. Звание тимуровца, в честь великого просветителя России Егора Гайдара, присваивали любому беспризорнику (их в Москве легион), после того как брали на учет в городском диспансере и вживляли под кожу регистрационный чип. По достижении десяти, двенадцати лет, в зависимости от состояния здоровья, меченые проходили окончательную пересортировку для сдачи тех или иных органов. Самых крепеньких в законсервированном виде отправляли в свободный мир.

– И сколько тебе осталось куролесить? – полюбопытствовал Митя, сглотнув комок в горле.

– Может, полгода, а то и больше, – равнодушно ответил пацаненок и, розовея от собственной смелости, вдруг добавил: – Можно посижу на кровати, дядя Митрий?

Митя чуть подвинулся – и «тимуровец», просияв, взлетел с пола и примостился у его ног. Такое счастливое, обалдевшее и вместе с тем испуганное выражение Митя видел только у стерилизованных, перевоплощенных руссиян на пунктах голосования, куда их сгоняли два–три раза в год для свободного волеизъявления. Та же смесь тоски и очарованности. Похоже, панцирный лежак с лакированными спинками, прикрытый серым гуманитарным одеялком, представлялся ему царским ложем.

– Прямо не знаю, как быть. – Пацаненок не отводил прояснившихся глаз, спокойно ждал верховного решения. – Видишь ли, Ваня, – развил мысль Климов, – по любому тебе не стоит таскаться за мной. Сам сказал: полгода не тронут, а мой путь, поверь, намного короче. ⁴

– Как это может быть, дядя Митрий? При твоих бабках? – При чем тут деньги… Убирайся, Ванька, отсюда подобру–поздорову. Я тебе не отец и не мать.

Теплым тельцем мальчик прижался к его пяткам.

– Дядя Митрий, я много чего умею, обузой не буду. Так одиноко одному в городе. А вдвоем помирать намного легче. Не гони, пожалуйста.

Митя подумал: когда–нибудь они заплатят за все.

ГЛАВА 26
ИЗ ДВОРЦА НА ВОЛЮ

Патиссон прописал желатиновую успокоительную ванну, ее делали два раза, утром и на ночь: под присмотром доктора я опускал ноги в тазик с раскаленной коричневой жижей, густой, как масло, на ушах болтались клеммы, подключенные к незнакомому прибору, на котором доктор с важным видом делал какие–то замеры. Ванна производила двойное воздействие – нижняя часть тела до пупка горела, как в огне, зато грудь и голову словно прихватывало морозцем, – новейшее, как уверял Патиссон, достижение психотерапии. После этой процедуры я лежал на кровати час–полтора совершенно без сил, борясь с чудовищной депрессией, похожей на черный смог… И вдруг в приоткрывшуюся дверь проскользнул Вова Трубецкой, удалой помощник Гаты. Меня не то чтобы озадачил его приход, но перепугал до смерти. Всегда улыбчивый, синеглазый майор был хмур, сосредоточен и двигался так, как будто стал невидимкой. Грешным делом я принял его за посланца смерти и решил, что пробил последний час. Не хватало Абдуллы, но, скорее всего, азиат ждал в коридоре.

– Опять на расстрел? – поинтересовался я. – Или придушите прямо здесь?

– Не сходи с ума, писатель. – Трубецкой приблизился кошачьей походкой. – Я к вам от известной нам обоим особы.

– Я уж догадался… Но чем я провинился? Главу переписал с поправками, приступил к следующей. Можешь передать господину Оболдуеву.

Наконец–то Трубецкой раздвинул губы в привычной улыбке – и у меня немного отлегло от сердца. Может, он случайно заглянул полюбоваться на писателя–зомби. К таким посещениям я привык, кто только ко мне теперь не заглядывал.

– Отдыхаю после желатиновой ванны, – добавил я неизвестно зачем. – Сейчас опять начну печатать.

– Я от Лизы, – сказал майор многозначительно.

– От Лизы? А что ей понадобилось? – На мякине меня не проведешь. – Ведь ее батюшка отменил занятия.

Трубецкой немного посуровел, присел на пуфик возле кровати.

– Конечно, Виктор Николаевич, у вас нет оснований мне доверять. Но у меня записка. Вот, прочитайте.

Он протянул клочок бумаги и я, притворясь идиотом, отшатнулся. Замахал руками, словно увидел змею.

– Какая записка? Зачем мне читать? За кого вы меня принимаете, Вова? Это что, провокация?

– Обыкновенная записка, что с вами? Да возьмите же, возьмите…

– Не надо мне ничего, не надо!

Некоторое время мы были заняты тем, что он протягивал, а я отталкивал его руку, юлой вертясь на постели, все глубже вдавливаясь в угол. И лишь когда он замахнулся кулаком, я выхватил записку и прочитал. Почерк Лизы, вряд ли кто–нибудь его подделал, не тот случай. «В. Н., смело доверьтесь Т… Л.».

– Шифровка? – спросил я.

Трубецкой залез двумя пальцами в рот и покачал левый клык. Пугал, что ли?

– Да, Патиссоныч веников не вяжет, – сказал он задумчиво. – Но я не могу ждать, пока ты очухаешься.

– Никто вас не заставляет.

– Сегодня ночью будь готов. Ничего лишнего с собой брать не надо.

– Чушь какая–то, – сказал я. – Слушать ничего не желаю.

Майор скривился и потрогал клык справа. Уже уходя, небрежно обронил:

– Никак не пойму, чего она в тебе нашла?

– Кто? – спросил я.

…Как обычно, ужин принесла Светочка, свидетельница убийства Гария Наумовича. Она не оставляла меня своим попечением и при желатиновых ваннах, как и при всех других процедурах помогала доктору Патиссону. В его присутствии вела себя безукоризненно, строго, как настоящая медсестра, ни словечка лишнего, зато когда оставались наедине, превращалась в простодушную, добрую девушку, может быть излишне шаловливую. У меня от ее щипков и покусываний все бока были в синяках.

Кормили теперь хорошо: на сей раз Светочка подала свиную отбивную на косточке с жареной картохой (шедевр бабы Груни), овощной салат, сдобренный оливковым маслом, и жбан английского черного эля, благоухающего, как сырой погреб. Я внутренне паниковал, поэтому жевал энергично, как мясорубка, пиво отпивал сразу по полкружки. Светочка следила за мной с умилением, подперев подбородок кулачками. Видно, что жалела.

– Скажи, Светлана Игоревна, – прошамкал я с набитым ртом, чтобы как–то отвлечься от мрачных мыслей. – Какой прок в желатиновых ваннах? Что они дают организму?

– Ну как же! – Она всплеснула ручками. – Ви–итечка! Посмотрели бы в зеркало, какой вы были три дня назад и какой теперь. Небо и земля. А аппетит! Конечно, если бы не ваша застенчивость… Не повредили бы сеансы сексотера– пии. – Светочка ненавязчиво поддернула ладошками пухлые грудки: лифчики не носила.

– Что ты, Света, Господь с тобой. – Я отмахнулся свиной косточкой. – Сексотерапия! До постели бы добраться после проклятых ванн.

– Вы не правы, Витенька. Умелая женщина, которая сочувствует партнеру, всегда сумеет его растормошить.

Вкусный ужин меня взбодрил, и к приходу Патиссона с его датчиками и тазиком я успел собраться с мыслями. Теоретически я допускал, что записка Лизы была искусной подделкой и надо мной затевали какой–то очередной опыт, но было возможно и другое: Лиза действительно доверяла Вове Трубецкому, какая–то была между ними связь, и с его помощью готовила побег, но если она в нем ошибалась (пятьдесят на пятьдесят), то этот эпизод можно использовать как последнее и неопровержимое доказательство моей подлости. Когда Оболдуев его получит, ему ничего не останется делать, как спустить незадачливого летописца и донжуана по кускам в канализацию. Правда, по–прежнему не было ответа на важный вопрос: какая польза Патиссону или кому–то другому избавляться от меня столь радикально? И зачем было городить огород с убийством Гария Наумовича и с полутора миллионами моего долга?

Доктор Патиссон, проницательный как ведьмак, заметил, что я даже против обыкновенного не в своей тарелке, и, подключив прибор, со смешком поинтересовался у Светочки:

– Похоже, чем–то ты нашего писателя огорчила. Неужто отказала в утешении?

– Напротив, профессор, – с обидой отозвалась милая девушка. – Намекала, что ему не повредит, но, видно, не нравлюсь как женщина чем–то.

– Кушал он как?

– Все съел, что принесла. И пива выпил кувшин.

– Ах, даже так? – Доктор обернул ко мне доброе лицо, украшенное золотыми очочками. – Голубчик мой, ежели вас что–то гложет, поделитесь со своим папочкой. Любой нарыв разумнее вскрыть, чем загонять болезнь внутрь.

Говоря это, он увеличил напряжение на приборе и с любопытством следил за моей реакцией. Я послушно затрясся, как эпилептик, разбрызгивая на пол коричневую жижу из тазика, но быстро оправился.

– С чего вы взяли, герр доктор? Ничего меня не гложет. Ваши процедуры отвлекают от работы – это да. Это беспокоит. Тем более что Леонид Фомич поторапливает.

– Позвольте с вами не согласиться, – возразил Патиссон, умильно улыбаясь. – Как могут повредить процедуры, направленные на снятие стресса? Тем более желатиновые ванночки совокупно с электрическим током. Без лишней скромности скажу, это мое собственное ноу–хау.

– После вашего ноу–хау я три часа валялся, как паралитик.

– Превосходно, батенька мой! Значит, идет активнейший выброс психотропных шлаков. Некоторые горе–медики рекомендуют чистку кишечника, применяют голодание и разные диеты. Бред, шарлатанство. Пользуются невежеством публики и заколачивают на этом, заметьте, приличные бабки. Чистить следует душу, а не кишки. Особенно когда речь идет об интеллигенции, к которой мы с вами, к несчастью, принадлежим. Душа, дух руссиянского интеллигента представляет собой не что иное, как вонючее отхожее место, наполненное словесной блевотиной. Или вы и с этим будете спорить?

– Вообще не имею привычки спорить, но факт остается фактом. Ваши так называемые чистки отнимают уйму времени, а результат нулевой, если не сказать хуже.

– Как это нулевой? – возмутился Патиссон. – Голубчик мой, да вы знаете ли, что такое стресс? Возможно, это главная и единственная, а по теории француза Селье так и есть, человеческая болезнь. Стресс держит в напряжении все внутренние органы, и какое–то слабое звено – почки, печень, сердце – в конце концов не выдерживает, выходит из строя. По моему глубокому убеждению, если удастся победить стресс как первопричину всех недугов, человек, вполне возможно, обретет бессмертие. И вы еще говорите мне о нулевом результате. Постыдитесь, сударь мой.

Трудно сказать, глумился ли он, как обычно, надо мной или впрямь, будучи маньяком, верил в научную ценность своих теорий. Когда процедура окончилась, он снял датчики с моих ушей, а Светочка перекинула мою руку себе на плечи и помогла доковылять до кровати, родная.

Ушли они вместе. Я попробовал читать – не тут–то было, выключил лампу, закрыл глаза, сна тоже ни в одном глазу. Тело постепенно расслабилось, но это не принесло облегчения. Не помогла и попытка погрузиться в воспоминания, хотя это лучший способ уйти от действительности. Так и промаялся несколько часов, ворочаясь с боку на бок. О Лизе и о том, что предстоит, старался не думать, словно боялся, что подслушают.

Вскоре после полуночи завыл добрейший бультерьер Тришка. Жаловался на судьбу. После того как он загрыз любимца Оболдуева, персидского кота Барсика, порвал двух китайских обезьянок – Жеку и Жуку и покалечил массажистку Шурочку, вышедшую спозарайку на двор, чтобы облиться ведром холодной воды по завету Порфирия Иванова, – после всех этих подвигов, уместившихся в один календарный день, Тришку перестали спускать с цепи даже ночью, только Лиза иногда прогуливала его на поводке.

Минуты три пес выл в одиночестве, потом к нему присоединились овчарки, наполнив тишину сумасшедшим лаем, а закончил ночной концерт, как всегда, с трудом проснувшийся дог Каро, утробно бухнув несколько раз, как в бубен. На время все стихло, затем, набирая силу, ночь наполнилась жалобными, щемящими повизгиваниями и стонами, доносившимися, казалось, отовсюду – с потолка, из–под пола, в окно… Наконец надо всем вознесся истошный бабий вопль: «Ратуйте, люди добрые!» – оборвавшийся на запредельном си–бемоле. Я знал, что происходит. В отсутствие хозяина свободные от дежурства гвардейцы Гаты смотались, как обычно, в ближайший поселок и притащили оттуда деревенских молодух, сколько смогли поймать. В стеклах внезапно вспыхнул отблеск близкого пожара и так же быстро угас. Раздался скрежещущий звук, как при разрываемой материи: так еще иногда вскрикивает напоследок человек с расколотым черепом…

Знакомые ночные звуки, ставшие почти родными. Далеко за полночь отворилась дверь в комнату, и голос Трубецкого тихо окликнул:

– Готов, Витя? Подымайся, пора.

Дальнейшее происходило будто и не со мной. Вместе с майором мы пересекли парк и выбрались к бетонному забору, откуда особняк казался бесформенной смутной горой. Ночь стояла теплая, с пригашенными звездами. По дороге нам никто не встретился. Даже овчарки куда–то подевались. Трубецкой шел чуть впереди упругим, звериным шагом. Я не удержался, спросил:

– Зачем вы это делаете, Вова?

На секунду остановился, чтобы ответить:

– Эх, писатель, если бы я сам знал.

– Хорошо заплатили?

– В том–то и дело, что нет.

И все, больше не разговаривали.

Пролезли через колючие кусты, майор подсветил фонариком. В бетонной стене обнаружилась дверь, узкая, в человеческий рост, и так надежно замаскированная плющом, что, не подозревая о ее наличии (я сто раз ходил мимо), упрешься носом и не разглядишь.

Трубецкой открыл небольшой висячий замок – и мы очутились с наружной стороны. Все произошло так буднично и быстро, что я не успел испугаться.

Шагах в двадцати на обочине темнела легковуха с включенными подфарниками (потом выяснилось, «форд» – двухлетка с незначительным пробегом).

– Водить, надеюсь, умеешь? – спросил Трубецкой.

– У меня своя тачка.

– Все документы в бардачке… Смелее, тебя ждут.

Он распахнул левую переднюю дверцу, слегка подтолкнул меня в спину. Я забрался внутрь – теплые руки Лизы обвили мою шею.

– Как ты долго, родной мой!

Автоматически я ответил на поцелуй.

– Ничего не долго. Спешил как мог. И что дальше?

– Заводи, поехали.

В дверцу просунулся Вова Трубецкой.

– Лиза, все запомнила?

– Спасибо, Володечка!

– Если какие проблемы, знаешь, что делать, да?

– Конечно. Не волнуйся, все будет в порядке.

Меня майор напутствовал так:

– Береги девушку, писатель. Она того стоит.

В сомнамбулическом состоянии я разобрался с передачами, включил движок – мотор отозвался благозвучным урчанием, как бы предупреждая о своей могучей силе. Несмотря на обстоятельства, моя водительская душа сладко обмерла: еще не доводилось оседлывать такого рысака.

Не помню, как выбрались на трассу. Лиза прижималась ко мне и что–то бормотала себе под нос. Когда выкатились на шоссе, я спросил:

– Вовка тебе кто? Жених, что ли?

Конечно, мог придумать и поглупее вопрос, но остановился на этом.

– Никак ревнуете, Виктор Николаевич? – отозвалась Лиза с непонятным удовлетворением.

– Да нет… Но все же любопытно… Не меньше нас рискует, а ради чего?

– А вы ради чего, Виктор?

Может, надеялась услышать, что ради нее или ради любви, или ради еще чего–то подобного, как свойственно романтическим героям, но я ответил правду:

– Я вообще не знаю, рискую ли… Туман в голове. Неутешительный итог бестолковой жизни…

Вот так, с невинных пустяков началось наше долгое путешествие по темной дороге.