Текст книги "В объятьях олигарха"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

– Спасибо, – поблагодарил я без энтузиазма. От сердца малость отлегло, лишь когда свернули на боковое шоссе к поместью. Там еще поблизости имелось удобное для захоронения болотце, но и его благополучно миновали.

Дом без света в окнах. Абдулла повел тачку в гараж, а мы с Трубецким распрощались на развилке – он во флигель, я в центральное здание. Взаимно пожелали друг другу спокойной ночи, и еще он сказал:

– Не бойся, Витя. Вряд ли он тебя приговорил. Рано еще.

Неподалеку от парадного подъезда из кустов налетел, как черная молния, добрейший будь Тришка, прыгнул на спину, повалил, сомкнул клыки на кадыке, но нежно, дружески. Такой ритуал встречи у нас наладился уже несколько дней. Я почесал охотника за ухом. Эх, Триха, Три– ха, все–то тебе озоровать, дурачку.

Буль самодовольно заурчал и помог мне подняться, осторожно покусывая то тут, то там.

В дом я проник через боковую дверь, от которой, как у почетного поселенца, у меня был собственный ключ. Разумеется, это не значило, что вошел незаметно. Наш приезд во всех деталях отследила умная электроника, записала на пленку, и вежливый оператор в дежурной комнате, когда за мной закрылась дверь, включил ночное освещение в коридорах. Добравшись до своих покоев, я сразу залез в душ и битый час с азартом соскребал, смывал с себя дневные страхи. Не помогло. Душа тихонечко, жалобно повизгивала, и никак не проходило ощущение, что лежу на влажной, прохладной земле, головой в кустах, там, где повалил безумный Тришкин прыжок.

Но главный сюрприз был впереди. В спальне, инстинктивно стараясь не шуметь, я зажег нижний свет, подошел к бару, достал початую бутылку бурбона, нацедил полстакана, но выпить не успел. Услышал капризный женский голос, пощекотавший правое ухо:

– А ты, писатель, эгоист. Почему даму не угощаешь?

Я резко повернулся, расплескав питье, и увидел на царском ложе голую Изауру Петровну. Она жеманно улыбалась, глядя на меня предательскими глазами.

Господи, как же я сразу не заметил, подумал я.

ГЛАВА 16
ЛЮБОВЬ КУРТИЗАНКИ

Изумительное тело – пухлые груди, впалый живот, стройные ноги, бедра с таинственным изгибом, манящим в самую глубину… У меня с женщинами, как у человека, идущего в ногу с прогрессом, разговор короткий – или я ее имею, или вообще с ней не разговариваю. Но о чем разговаривать с женщиной (с современницей), если она водит за нос? При нашем нынешнем либерализме, когда девочек и мальчиков растлевают прямо в колыбели (на худой конец, в детском саду, а если дотянул до школы с непромытыми мозгами и в относительном целомудрии – это уже просчет, упущение наставников, за что лишают премиальных), так вот, при либералах – честь им и слава, – когда наконец–то все тайное стало явным и отношения между полами упростились до экономической формулы «товар – деньги – товар» и женщина озабочена лишь собственной ценой на рынке услуг, все–таки бывают исключения, противоречащие рыночной благодати. К примеру, Изаура Петровна предлагала возвышенную, бескорыстную любовь, иначе как расценить ее слова: «Мне ведь от тебя ничего не нужно, писатель, но меня бесит, как ты морду воротишь».

– Как ты сюда попала? – поинтересовался я.

– Это так важно?

– Ты уверена, что нас не слушают?

– Не считай меня идиоткой, не суди по себе.

– Хозяин не помилует, когда узнает.

– Поздно бояться, миленький.

– Почему поздно?

Этот разговор происходил уже после того, как мы выпили и Изаура по моей просьбе укрылась простыней, но

только до пояса. Я сидел рядом на кровати, и время от времени ее шаловливая ручонка опускалась на мое колено и норовила скользнуть к заветному месту. При этом я вздрагивал, как от тока. Вряд ли когда–нибудь прежде я чувствовал себя так неуютно с женщиной.

– Ты так ничего и не понял, писатель.

– Что я должен понять?

– Ничего не понял про нашего милейшего Оболдуя. Когда он что–нибудь покупает, то потом никому не оставляет ни кусочка. Ты был уже покойником, когда переступил порог этого дома.

– Надеюсь, ты преувеличиваешь. У нас с Леонидом Фомичом деловой контракт. Я не его собственность, просто пишу о нем книгу.

Изаура нервно рассмеялась.

– Книгу? Контракт? Какой ты наивный. У меня тоже с ним контракт. Брачный. Все как на Западе. Но, в отличие от тебя, я не строю иллюзий.

– Почему же согласилась стать его женой, если заранее знала, чем это кончится?

– Алчность, дорогой мой. И наша исконная надежда на «авось». Принеси–ка лучше еще выпить.

Я сходил к бару, вернулся, мы выпили и закурили. Пепельницу в виде ползущей черепашки Изаура поставила себе на живот.

– Хорошо, – заметил я глубокомысленно. – Пусть все так. Но объясни, зачем тебе понадобился я? Что за странная прихоть? Мало ли в доме молодых кобелей.

– У тебя бывают заскоки, писатель?

– Сколько угодно, и что?

– У меня тоже. Не выношу, когда мужик на меня не реагирует. Это меня старит. Я могла бы тебя изнасиловать, но лучше, если ты сделаешь это добровольно и с радостью. Витя, чего ты в самом деле из себя корчишь? Или ты голубой? Вроде не похоже.

– Слушай, а он тебя не хватится?

– Его нет, он в Москве.

– Как в Москве? Зачем же меня вызвал?

– Это я тебя вызвала, Витенька. – В затуманенных гла-

1 ПЗ

зах возникло выражение, которое можно сравнить с полетом потревоженной пчелы. – Чего тебя перекосило?

– Но ведь…

– Мальчик мой, да не дрожи ты так, никто тебя не тронет, пока меня не разозлил. Может, хватит языком молоть? Скоро утро, а мы еще не начинали. Учти, я намерена все сливки с тебя снять. Ну–ка, покажи своего петушка… Или нечем похвастаться?

– Может, все же не стоит?

– Стоит, милый, стоит… Да что же ты как деревянный!..

Она рывком сбросила простыню, и между нами завязалась нелепая борьба, из которой я временно вышел победителем с двумя болезненными укусами на плече. Чувствовал, силы на исходе. Безумная вакханка своего добьется, иначе быть не может. Ее кожа пылала жаром, пухлые губы раскрылись, как влажные лепестки на заре, она что–то неразборчиво бормотала, настраиваясь на упоительную победу. Вряд ли найдется мужчина, способный устоять перед таким напором, если он не паралитик. Правда, я, возможно, был хуже, чем паралитик, я был трус, но сейчас это уже не имело значения, мы оба это понимали.

– Подожди, Иза, – взмолился я. – Давай сперва еще по глоточку.

– Не спасет глоток, – уверила насильница. – Но если настаиваешь…

Очередная выпивка привела к тому, что я каким–то образом оказался снизу, а женщина меня оседлала, но я совершенно не чувствовал ее тяжести.

– Эй, – начиная задыхаться, проворчала Изаура Петровна из–под пышной шапки внезапно слипшихся волос, – не строй из себя мертвяка, а то больно будет…

После этого мы поскакали сразу галопом, и лишь первые светлые лучи, заглянувшие в окно, позволили мне отдышаться. Что она вытворяла, не берусь описать, стыдливость не позволяет. Единственное, в чем я абсолютно уверен, так это в том, что за ночь исчерпал энергию, отпущенную природой на целые годы. К сожалению, не могу утверждать, что Изаура Петровна осталась довольной. Она

лежала на спине с изнуренным, осунувшимся лицом, на искусанных губах застыла отрешенная улыбка.

– Что же, писатель, на троечку справился. Но еще надо учиться и учиться… Погляди, что там осталось в баре.

Я сполз с кровати, как, вероятно, новобранец опускается с крупа коня после сумасшедшей скачки. Ноги почти не держали, в башке стоял подозрительный гул. Однако полбутылки массандровского портвейна меня освежили. И у Изауры Петровны на бледных щеках проступили розовые пятна.

– Неужто, Витя, с этой молоденькой стервой тебе будет лучше, чем со мной?

Мой дремавший разум мигом включился.

– Постыдись, Иза. Знаю, теперь это модно, но я не педофил.

– Не придуривайся. – Она устроилась поудобнее, поднесла Массандру к губам, кровь к крови. – Объясни мне лучше, старой бляди, чем она мужиков приманивает. Клюют наповал, а с виду ни кожи ни рожи. Сю–сю–сю, одна амбиция. Инженю вшивая. Только не рискуй, Витя, погоришь. Хозяин ее для себя пасет. Или тоже не понял?

Злоба вспыхнула в ней, как сухой хворост, она враз подурнела.

– Тебе не пора? – спросил я. – День на дворе.

Спохватилась, улыбнулась вымученно. Но было видно, что припасла еще какую–то гадость. Я хребтом почуял.

– Витенька, херувимчик мой, а ведь я тебе важное забыла сказать. Отвлек своими домогательствами, ненасытный мой.

– Что такое?

– Ты когда вчера Гарика видел?

– Верещагина?

– Один у нас Гарик, вечная ему память.

– Что значит – вечная память? Шуточки у тебя не смешные, Иза.

– Какие уж тут шуточки. Суровая проза жизни. Был Гарик и нет Гарика. Кто–то петельку на шейку накинул и придавил прямо в ванной. На тебя, Витя, грешат.

– Что-о?! – У меня под сердцем похолодело. – Не верю.

Допила вино, потянулась по–кошачьи.

– Ой ты, шалунишка маленький… Я тоже сперва не поверила. Не может быть. Писатель, творческая, тонкая натура – и такое изощренное убийство ни в чем не повинного человека. Чем он тебе так досадил?

– Иза, прекрати комедию!

– Доказательства неопровержимые, жестокий мой. Часики у него оставил на ночном столике. И еще Гарик записку написал перед смертью, назвал маньяка. Ее Оболдую вчера доставили… Хочешь совета, родной мой?

– А-а?

– Ни в чем не признавайся. Скажи, к случке принуждал, а ты отбивался… Ну и нечаянно… Все знают, Гарик по этой части был неукротимый…

Она еще что–то нашептывала, издевательски гладя меня по голове и как–то подозрительно сопя, но я уже плохо слушал. Все это было нелепо, чудовищно, но я не сомневался, что это правда. Кто–то искусно меня топил. Но зачем, с какой целью?

– Давай, миленький, соберись, не отвлекайся, – горячечно бормотала Изаура. – Полакомься напоследок. Утренний стоячок самый клевый…

ГЛАВА 17
ГОД 2024. ПОЛКОВНИК УЛИТА

Изба не изба, дом не дом, шатер не шатер, а что–то вроде берестяной кубышки на бетонных ножках и с одним окном. Митя Климов и «матрешка» Даша медленно приходили в себя после психотропного шока. Сидели каждый на своем стуле и еще рядом с ними была кровать, застеленная лоскутным одеялом. На ней они оба проснулись. Одежда на них была прежняя, драная, но сознание замутненное. Час или два сидели молча, потом Даша сказала:

– Как хорошо, когда солнышко.

– Летом тепло, – согласился Митя. – Но зимой тоже неплохо, если печку растопить. Спинкой прислонишься, глаза закроешь – кайф!

– А я знаешь, о чем мечтаю?.. В баньке попариться. У нас, где я… Ой!

– Что «ой»? Комарик укусил?

– Не могу вспомнить. Про баню помню, а где это было, не помню. Не помнишь, Митя, где я раньше была?

– Откуда? – Митя пятерней почесал затылок, как когда–то делал его дед. – Меня другое беспокоит. Никак не пойму, где мы сейчас.

На самом деле они с Дашей особенно не тревожились, оба были в приподнятом настроении, в ожидании чего–то приятного, что должно вот–вот случиться с ними. Они не испытывали ни жажды, ни голода, ни каких–либо других сильных желаний. Казалось, могли просидеть на этих стульях хоть целую вечность. В берестяной капсуле они чувствовали себя как в материнской утробе. Митя зачем–то полез в карман брезентухи и с удивлением обнаружил там початую пачку сигарет «Голуаз».

– О-о, погляди, Дашка. Можем курнуть. У тебя есть огонек?

– Какой огонек, Митя?

– Ну, такой… чирк, чирк! Зажигалка или спички?

Даша обшарила себя, залезла глубоко в полотняные штаны, лоскутами висевшие ниже колен, и достала черную пластиковую штуковину с кнопкой и экраном, размером как раз со спичечный коробок.

– Что это, Митя?

Митя обследовал приборчик, даже понюхал.

– Да что угодно это может быть. Внимание. Нажимаю кнопку.

– Ой, – испугалась Даша. – Не надо, Митя. Вдруг взорвется.

Митя беззаботно рассмеялся: наивные девичьи страхи. Вдавил зеленый пупырышек, экран засветился и раздраженный голос произнес:

– Чего вам, ребята? Выспались, что ли?

– Видишь, типа рации, – авторитетно сообщил Митя, радуясь, что соображает. – А ты боялась.

– Спроси у него, спроси, – заспешила Даша.

– Что спросить?

– Да что–нибудь, какая разница.

Митя поднес коробочку к губам и строго потребовал:

– Кто ты? Жду ответа!

После шороха и потрескивания мини–рация, по–прежнему раздраженно, отозвалась:

– Включаю настройку. Проверка на вшивость. Не рыпаться, господа.

– Какая про… – заблажил Митя, но прикусил язык. Кубышка на курьих ножках завибрировала, через пол, через пятки потекло дурманное тепло, в помещении посветлело. Даша, постанывая, вцепилась в Митино плечо. Неприятные ощущения кончились так же быстро, как и начались: капсула замерла, свет потух, но результат был поразительный. У обоих сознание словно промыли ключевой водой.

– Дозу, что ли, впендюрили? – хмуро предположил Митя. – Ты как?

Даша смущенно улыбалась.

1S»

– Кажется, кончила, Митя.

– Паршивой куме одно на уме, – начал Митя, но его перебил голос из коробочки:

– Готовность установлена. Реакции в норме. Выходи по одному, молодежь.

Что имелось в виду, стало понятно, когда узкая дверь в стене отворилась и в проем хлынул чистый лесной воздух, наполненный множеством знакомых звуков. Митя спрыгнул на землю – ступенек и крыльца у капсулы не было – и протянул снизу руку «матрешке». Неожиданный, учтивый жест из какого–то далекого прошлого. Даша с улыбкой оперлась на руку мужчины, хотя и раскраснелась.

Двух шагов не отошли, как из–за деревьев появилась загадочная фигура. Кривоногий, подбористый мужичок с обветренным, иссеченным шрамиками лицом, одетый не по–летнему и не по–русски – в короткой кольчужке, сверкающей начищенными латунными звеньями, в кожаных штанишках до колен, в меховых унтах. Кудлатая голова не покрыта, на поясе клинок с наборной рукоятью в расписных ножнах. Даша спряталась за Митину спину.

– Не боись, – успокоил мужичок простуженным голосом. – Я свой. Егоркой кличут. Велено проводить.

– Куда проводить? – спросил Митя.

– К батюшке–полковнику на правеж.

– А где мы, Егорка?

– Того знать не положено.

Пока пробирались едва зримой лесной тропой, Мите чудилось, что их отовсюду сопровождают чьи–то зоркие глаза. Он еще сделал несколько попыток разговорить проводника, но безуспешно. Мужичок был настроен дружелюбно, контактно, но на большинстве вопросов его словно заклинивало. При этом он не производил впечатления измененного. Может быть, был даже нормальнее всех тех редких нормальных, нетронутых, кого Мите изредка доводилось встречать в прежней скитальческой жизни. Прежде всего это выражалось в открытой и простодушной улыбке, измененные так не умели смотреть. Они лыбились, кривились, ухмылялись, но всегда с опаской, с настороженностью, без знака дружбы. Егорка улыбался по–человечески, беззаботно, с любопытством и приветом. Но все же его кли– нило, а это верный знак поврежденной психики. Присмиревшая Даша тоже попробовала выведать у него хоть какую–то информацию. Льстиво поинтересовалась:

– Егор–джан, куда вы все–таки нас ведете с Митей?

– К полковнику, девица, куда еще.

– Кто такой полковник? Большой человек, да?

– Полковник – он и есть полковник. Улита Терентьич. Кого хошь спроси.

– Он, раз полковник, командует кем–то?

– А как же. Дружина у него. Я тоже в ней состою. Гонец по особым поручениям.

– Это мы с Митей – особое поручение?

– Не наше дело, – засбоило мужичка. – С вами без нас разберутся.

– Убьют, да?

Егорка сбавил шаг, поглядел с удивлением.

– Почему убьют? Необязательно. Смотря какая вина. Может, помилуют. Бывает, и наградят.

– Выходит, судить будут?

– Скажешь тоже, девушка. Не такая ты величина, чтобы судить. Определят по анализу.

– Полковник определит, да?

Очередной сбой с синей вспышкой в глазах и все тот же неопределенно–глуповатый ответ:

– Нам неведомо, кто определит. Сказано – на правеж, значит, на правеж… Ух ты, мать честна!

Возглас относился к крупному пушистому зверьку, похожему на рысенка, выкатившемуся Егорке под ноги. На Митю и Дашу зверек угрожающе рыкнул, потом заскакал вокруг мужичка, как припадочный.

– Ну хватит, хватит, Петюня. – Мужичок беззлобно отбивался от назойливых прыжков, зверек норовил то ли лизнуть, то ли укусить в губы. – Поозоровал – и баста. Отрыщь, тебе говорят!

– Кто это? – спросил Митя. – Мутант?

– Сам ты мутант, – неожиданно обиделся Егорка. – Поостерегись в другой раз, пришелец, Петюня не всегда ласковый.

Зверьку тоже не понравилось, как его обозвали, он задержал на Мите продолжительный, изучающий взгляд.

– Да я без намека, – смутился Митя. – Для меня все животные братья родные.

– Сам ты животное, – еще больше построжал Егорка – и надолго замкнулся, не отвечая ни на какие вопросы, будто оглох.

Шли часа три буреломом, потом тропа перетекла в узкий, хорошо утрамбованный тракт с отпечатками гусениц– волокуш. Рысенок Петюня, трусивший рядом с проводником, забежал вперед, плюхнулся на задницу и коротко, жалобно взвыл. Егорка потрепал его по холке, и они любовно потерлись лбами.

– Дальше ему нельзя, – пояснил Егорка попутчикам. – Ничего, Петюня, не навек расстаемся.

Петюня остался на дороге и с укоризной глядел им вслед, пока тропа не свернула.

– Какой хорошенький, – пожалела Даша. – Господин Егор, почему ему нельзя с нами?

– Петюня стиховой, а там соблазнов много. – Мужик сам явно был огорчен, что пришлось оставить зверя. – Никакой я тебе не господин, девушка. У нас господ нету, все равнозначные.

Вскоре лес кончился и прямо перед ними, в излучине реки открылось поселение. Отсюда, с бугорка, оно было видно как на ладони. Десятка четыре неровно разбросанных изб, огороженных общим высоким забором да еще окольцованных рвом, похожим издали на черную свернувшуюся змею. Среди изб выделялось двухэтажное здание из кирпича, вдруг напомнившее Мите родной многоквартирный барак в Раздольске.

Их впустили в городище через узкую, обитую железными пластинами дверь сбоку от деревянных ворот, в которые упирался дощатый настил. Двое стражников, одетые так же причудливо, как Егорка, да еще вооруженные музейными арбалетами, поочередно с ним обнялись, хлопая по спине, как после долгой разлуки. На Митю с Дашей лишь повели раскосыми очами, а один вдобавок сплюнул в их сторону. И позже, когда шли по улице, на них подчеркнуто не обращали внимания, хотя людей в палисадниках, на грядках копошилось изрядно: преимущественно пожилые бабы да малые ребятишки, мужчин не было видно. Бабы выпрямлялись от земли, весело окликали Егорку, поздравляли с благополучным возвращением, будто он прибыл с того света, а на попутчиков взглядывали, как на пустое место. Все это было немного странно. Весь поселок затронул в Мите какое–то давнее воспоминание, будто выплывшее из ночного сновидения. По Дашиному лицу он видел – она тоже испытывает что–то подобное. Можно было предположить, что они очутились в голографическом мире, если бы не вполне осязаемые запахи и звуки. Митя сорвал яблоко с дерева, перекинувшего ветки через штакетник, надкусил, дал попробовать Даше. Яблоко было настоящее, незрелое, кислый сок обжег гортань, усилив стократно ощущение, что все это уже было с ним когда–то: низкие, закопченные избы, похилившиеся оградки, картофельные и овощные плантации… и, главное, свежие голоса и обветренные лица женщин… Где было, когда было, да и было ли вообще…

– …Что ты сказала? – переспросил он Дашу.

– Не знаю, – испугалась она. – Горе–горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело.

– Какое горе? – разозлился он. – Не каркай, накличешь еще.

– Митенька, мне страшно. Как будто, как будто…

На кирпичном доме над дверью полыхал чудной плакат: суровая женщина с взволнованным лицом, в распахнутом платке на темных волосах, грозила пальцем прохожему. На плакате грозная надпись: «Ты записался, сволочь, в военно–морской флот?»

На каменном крылечке восседал здоровенный детина в тельняшке, с непримиримым лицом. Подождав, пока они приблизились, детина ловким движением выдернул из–за спины звуковой ускоритель. Митя от удивления аж глазами заморгал. Он знал, как действует эта продолговатая черная штука, похожая на полицейский жезл. Если детина чокнутый, от них с Дашей останется только голубоватый дымок.

– Стой, кто идет! – рявкнул детина.

– Не дури, Тимоха, – засмеялся гонец–порученец Егорка. – Оставь свои хохмы для клуба. Полковник на месте?

– Ничего не знаю, – не сдавался страж. – Говори пароль. Стреляю без предупреждения.

– Счас так стрельну, – окрысился Егорка, – язык проглотишь.

После этого детина смягчился, убрал ускоритель за спину, заискивающе прогудел:

– Куревом не богат, Егорий?

– И было бы, не дал. Ишь, шутник. Мало вас песочат, все бы лемеха крутить. А у нас дело срочное.

– Проходи, коли так. – Детина отстранился, толкнул дверь ногой, но, когда протискивались мимо, успел прихватить Дашу за бочок.

Полковник Улита принял их в обыкновенной комнате с одним окном и почти без мебели – тесаный стол с компьютером, три табуретки да деревенские полати поперек стены, – и если Митя ожидал увидеть одного из тех головорезов, чьи портреты красовались на расклеенных по Москве листовках с надписью: «Враг свободной России. За укрывательство – смертная казнь», то здорово ошибся. На полатях сидел человек преклонного возраста, предельно изможденного вида и с таким выражением в запавших глазах, что сидеть ему трудно и он сейчас ляжет, за что заранее просит прощения. Но вокруг реденьких кудрей Митя различил характерное свечение, знак высшей принадлежности; из всех встреченных Митей прежде людей таким знаком обладал лишь Истопник, но у того аура не имела такой упругой насыщенности. У Мити сердце оттаяло: больше не надо хитрить и изворачиваться. Дошел.

– Именно так, Климов, – подтвердил его мысли полковник Улита. – Дошел, и, полагаю, это было не так–то легко… Что ж, располагайтесь, детишки, разговор будет долгий. А ты ступай себе с Богом, Егорка.

Гонец–порученец склонился в почтительном поклоне и приложился губами к желтоватой, точно древесный слиток, руке старика. Митя воспринял увиденное как должное, как что–то вполне естественное, но Даша испуганно ойкнула. Полковник с улыбкой обернул к ней страдальческий лик.

– Ишь как изломали тебя окаянные. Ничего, дай срок, вернется покой в твою душу.

Даша, не выпуская Митиной руки, опустилась на табуретку.

Егорка, пятясь, покинул комнату, и полковник снова заговорил. Его голос звучал как течение глубоководной реки; серебристое сияние над головой покачивалось и меняло очертания, словно поддуваемое ветерком. Он поздравил их с тем, что они находятся в зоне отчуждения, где не действует власть супостата. Если они не таят в сердце зла, то бояться им больше нечего, у них будет время, чтобы заново понять смысл земного бытования и самим решить свою дальнейшую судьбу.

К Даше он обратился отдельно и сказал нечто такое, от чего «матрешка» зарделась, как маков цвет.

– Беду твою вижу, девушка, но шибко не кручинься. Любовь все превозмогает.

Даша метнула быстрый взгляд на Митю.

– Любовь тут ни при чем, господин Улита. Это физиология. С ней не поспоришь.

– Про умные слова забудь, они для того придуманы, чтобы правду темнить. Пятерых детишков родишь, помяни мое слово. Нам солдатиков много понадобится.

После этого Даша затуманилась и умолкла, а Митя остро ощутил, что наступил час откровения и, если он им не воспользуется, другого раза может не быть.

– С детишками понятно, господин полковник, – сказал он с вызовом. – И с любовью тоже. А со мной что будет, хотелось бы удостовериться.

– Наскучило вслепую жить, отрок? – усмехнулся Улита.

– Давно наскучило, – согласился Митя.

– Спешить не надо. Сперва доложи, что в клюве принес? Что велел передать Истопник?

– Зачем спрашиваете? И так ведь знаете. Вы же всю информацию слили.

– Нет, Митя, не всю. Твой Димыч не дурак. Он предусмотрел, что можещь в нехорошие руки попасть. Кое–что заблокировал намертво.

– Разве такое возможно?

– Почему нет? Чужая душа потемки. Наука вершки соскребла и почила на лаврах. Но много в человеке такого, что ей неподвластно. И никогда подвластно не будет. Ты, Митя, лучше ответь на мой вопрос, не тяни.

Сияние над головой полковника потускнело, почти исчезло, но что это означает, Митя не знал.

– Не гневайтесь, господин Улита, – ответил он в тон допросчику, – но если вы впрямь о чем–то не дознались, значит, Димыч не зря подстраховался. Мне велено до Мар– фы–кудесницы добраться, ей лично передать весточку. Кем буду, если нарушу указ?

– Будешь кем и есть, отрок. Странником всесветным.

Митя затаил дыхание.

– Что за странник такой? По этапу погонят?

– Странник – это не путь, а судьба. Она дается не по достигнутой цели, по неизбежному промыслу. Не по уму и заслугам, по вере сердечной.

– Путано. Не понимаю.

– Значит, не созрел, чтоб понять… Теперь о Марфе Ильиничне. Ее увидишь, но вряд ли узнаешь. У ней много обличий, и открывается ее суть не всем. Говори, чего принес, не сомневайся. Дойдет по назначению.

– Митька, – вмешалась очнувшаяся Даша. – Хватит дурачиться. Спрашивают, отвечай.

Он видел, что «матрешка» полностью подпала под чары полковника. Лицо отрешенное, как у бредящей. В глубоких очах ледяной восторг. Там детишки нерожденные скачут. Это его разозлило.

– Не знаю, кто вы, господин Улита, но уж больно ловко управляетесь с нами. Нет, мое слово твердое. Или Марфе, или никому.

– А коли скажу, что я и есть та самая Марфа?

– Не поверю, – ответил Митя.

– И правильно сделаешь, – одобрил полковник.

Он стал слезать с полатей, да зацепился ногой за половик и чуть не грохнулся на пол. Митя успел подхватить. Тельце легкое, как у девушки, но в ладонях ощутил ожог.

– Вам плохо, полковник?

– Погоди, не суетись. – Старик высвободился из его рук, доковылял до стола. Там, кроме компьютера, стоял какой–то прибор наподобие электрического чайника, с прозрачным сосудом, наполненным чем–то голубоватым – жидкостью или паром. Полковник подобрал витой проводок от прибора, свободный конец сунул в ухо, как штепсель в розетку. Щелкнул тумблером, прибор заурчал, жидкость в сосуде вспенилась и помутнела, зато сияние над белыми прядками старика, уже еле заметное, озолотилось и обрело ровные очертания. Лицо посвежело, глаза заблестели. Даша привычно ойкнула, Митя отвесил ей легкий подзатыльник, на него самого нахлынуло подозрение: человек ли Улита, не биоробот ли? По прежнему опыту знал, как их трудно различить. Первую партию биороботов (пилотную) миротворцы запустили в народ с десяток лет назад, но те были несовершенной конструкции, и хотя внешне походили на обыкновенных руссиян, у них имелись отличительные признаки, по которым мужики раскалывали их элементарно. К примеру, если биоробот забредал в пивную, а они там большей частью и околачивались, то стоило ему лихо осушить кружку суррогата, как в башке щелкал неотрегулированный клапан и сразу становилось ясно, кто это такой. Чтобы убедиться, что нет ошибки, следовало подойти сзади и хорошенько хрястнуть по позвоночнику, от чего у биоробота происходило короткое замыкание, он дрыгал всеми конечностями и вопил одно и то же: «Сдавайся, русс, ты покойник!» Впоследствии их усовершенствовали, скрестили с клонами, так что нынешние биороботы и по эмоциональному настрою, и по утробным проявлениям ничем не отличались от аборигенов. В городах они занимались сбором информации (списывали с подкорки), и, в принципе, даже длительный контакт с биороботом был неопасен, но, естественно, до определенного предела. Фирмы–производители этих тварей, дабы избежать лишних потерь (штука–то дорогая), снабдили их мини–аннигиляторами, которые включались автоматически при малейшей угрозе разрушения микросхем. В этом смысле особенно нежелателен был половой контакт с биороботом–самкой, от коего самый смышленый туземец не был застрахован. Изготовители для куража придавали своим изделиям облик самых неотразимых супергерлз…

– Нет, нет, – успокоил полковник Улита, – это совсем не то, что ты подумал, отрок. Обыкновенная подзарядка.

– Люди так не подзаряжаются.

– Нужда заставит… последствия операции, – смущенно признался полковник. – Трансплантация жидких кристаллов в мозг.

– И где вам ее сделали? В соседней избе? Егорка оперировал?

Старик, покряхтывая, взобрался обратно на полати, обратил на него незамутненный, как у младенца, взор.

– Ты вправе усомниться, отрок, но ты еще ничего не знаешь.

– Что я должен знать? По–моему, господин Улита, вы водите нас за нос. Зачем? Мы и так в вашей власти.

– Как не стыдно, Митька?! – вспыхнула Даша.

Старик успокоительно поднял палец.

– Вспомни изотопную ловушку, Митя. По–твоему, ее тоже сделали в соседней избе? Хорошо ли, худо ли, но мы не дикари, хотя стараемся, когда можно, жить по старинке, в единении с природой и по заветам предков. Давай вернемся к этому разговору через несколько дней. Сейчас грустное сообщение, дети мои. На какой–то срок вам предстоит расстаться.

Молодые люди переглянулись.

– Как это расстаться? – пролепетала Даша. – Я не могу без Мити, – и в подтверждение повисла у него на руке.

– Ничего страшного, – уверил полковник. – Поживешь с женщинами, переймешь наши обычаи, даст Бог, покрестим тебя… Аты, отрок…

– Нет! – завопила «матрешка» и внезапно бросилась на старика, выставив руки с растопыренными пальцами. Немного не добежала, что–то словно ударило ее сзади под коленки: она перегнулась и рухнула лбом в половик.

Митя как сумел объяснил поведение подруги.

– Она в «Харизме» работала, у нее стойкий эмоциональный крен. Пощадите, господин Улита. Это не бунт.

– Не беспокойся, ничего худого не случится. – Старик щелкнул пальцами, в комнату вошли две пожилые бабки крупного телосложения в серых, под брови, одинаковых платках и, кажется, с одинаковыми лицами, как у близняшек. Ни слова не говоря, одна взвалила обеспамятовав– шую «матрешку» на плечо, вторая облобызала руку Улиты.

– На Белое подворье, – напутствовал полковник. – Кликните Устину–печальницу. Пусть побеседует с ней подольше. После к работе приставьте.

– Будет сделано, батюшка, – отозвались хором бабки, и первая ухитрилась поклониться даже с ношей на плече.

– С тобой, Митя, проще, – обратился к Мите старик, потряхивая серебряной аурой, как длинным козырьком. – Не хочешь открыться, твое дело. Но прежде чем стать на довольствие, придется искус пройти.

– Какой искус? – взмолился Митя. – О печку башкой? Отдохнуть бы да пожрать с дороги.

– И пожрешь, и отдохнешь, но не сразу. Искус легкий, необременительный. Испытание огнем. Для дружинника – детская забава. Кровь у тебя плохая, Митя, микроб в ней импортный. Повечеру запалим святой огонь и на виду у честного люда шагнешь в костер. Хватит духу?

– Лишь бы у вас ума хватило, – дерзко отозвался Митя. У него на душе стояла черная муть. Заполошный голос «матрешки», ее отчаянное «Неет!» звенело в ушах. Он стыдился показать свою слабость Улите. Чувствовал себя так, будто могучие бабки вырвали у него печень и унесли с собой.