Текст книги "Радуйся, пока живой"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

В машину «скорой» ее загрузили еще живую, и держалась она стойко. Глазами сделала знак санитару, и когда тот нагнулся, еле слышно прошептала:

– Передайте Паше, я не виновата.

– Обязательно передам, – успокоил санитар.

4. Операция «Двойник»

Вживаться заново в образ Зенковича, племянника, без пяти минут министра МВД, и делать это уже с просветленным умом и ясной памятью было трудновато, но Лева справился. Помог трехгодичный актерский опыт бомжа, а пуще того желание выпутаться живым из этой сумасшедшей истории. Никто не заметил обратного перевоплощения, двойной подмены, ни Галочка, ни вампир Пен, ни свита – все эти тупоголовые, амбициозные клерки, секретари и прислуга. Больше всего Лева опасался встречи с Догматом Юрьевичем, все-таки классный специалист, но прошла она удивительно гладко.

На другой день психиатр навестил его в городской квартире. Обычная профилактическая процедура заняла около часа. Психиатр прошел с ним несколько типовых тестов, потом подключил к детектору «Медиум-3» и с успокоительным: «Ничего, потерпи, больно не будет», пару раз шибанул током, отчего Лева, тоже как всегда, заверещал по-поросячьи. Он боялся этого прибора не меньше, чем Пена. Догмат Юрьевич остался доволен:

– Что ж, здоровье в порядке, спасибо зарядке… Жалобы есть?

Жалобы у Левы были старые: неуемная Галочка не дает высыпаться, Пен Анисимович сосет кровь по ночам – и прочая бредятина. Психиатр выслушал со вниманием, пообещал, как и прежде, принять экстренные меры, но в какой-то момент Леве почудилось, что доктор валяет дурака, на самом деле видит его насквозь, в темных психиатрских глазах сверкнула ледяная смешинка и прыгнула Леве прямо в сердце. Скрывая испуг, он промямлил:

– Вы все обещаете, обещаете, а ничего не делаете.

– Не торопи, Игнат Семенович, сделаем, раз обещали. У тебя сегодня, кажется, ответственная встреча?

Смешинка исчезла (была ли?), и Лева успокоился.

– Отчего же ответственная? Обыкновенная. С Егоровым ролик запишем, вечером прием в Белом доме.

– Удачи тебе, племянник. Скоро на такую высоту поднимешься, рукой не достанешь. А все хнычешь.

– Не надо мне ничего этого, – плаксиво протянул Лева. – Выспаться бы ночку и чтобы вампира убрали.

Честно говоря, сомневался он и в Галочке. Освободившись от психотропного дурмана, он словно впервые увидел, как она прекрасна, умна, лукава, ласкова и предупредительна. Все его прежние женщины, включая и Марютку, меркли перед ней. Ее купили с потрохами, но душа ее осталась полной. Ее прихотливые эротические затеи, ее дурашливая нимфомания были всего лишь способом спастись от удушливой мерзости окружавшей действительности, точно таким же, как бутылка сивухи для Таракана-бомжа. Она вела борьбу с миром в одиночку, ниоткуда не ждала подмоги, но сдаваться не собиралась. Каждая ее оргастическая конвульсия была отчаянным вызовом судьбе, все время пытающейся поставить ее на колени. С восторженным блеском глаз она прихлебывала ледяное шампанское и на каждый пинок отвечала уморительной гримасой, только мало кто ее понимал, а Лева понял. Поэтому и сомневался, что она не догадалась о его очередном перевоплощении.

В сущности, они были два сапога пара, в разведку с ней он, разумеется, не пошел бы, а жить – за милую душу.

Но его положение было намного серьезнее, чем у нее. Не по своей воле, но он был самозванцем и прекрасно знал, как кончают самозванцы на Руси. Если повезет, задавят шнурком, а при более серьезном раскладе – выстрелят прахом из пушки. Но до этого повыдергают ногти, выколют глаза и посадят на кол, заставляя признаться в том, о чем он не был даже осведомлен.

Галочка шепнула ему ночью в ухо:

– Выспись, дружок, теперь можно.

– А разве ты не хочешь?..

– Спи, милый. Я потерплю.

Догадалась, конечно, догадалась, но не подала виду. Надолго ли ее хватит?

Первые два-три дня он напряженно ждал хоть какого-нибудь сигнала от тех, кто подослал к нему мальчика-мутанта и вывел из мутной умственной спячки, дав «узреть свет Божий», но новые хозяева не спешили предъявить свои полномочия и права на него, то есть не на Леву Таракана, естественно, а на «племянника» монарха. Сам Лева, как и прежде, был нужен только одному себе, но как раз это его меньше всего огорчало.

С Егоровым из «Аэлиты» разговор получился дурацкий и настораживающий. Сперва на киностудии, принадлежащей Егорову, записали рекламный ролик, вернее, не весь ролик, а ту часть, где фигурировал сам Зенкович. От него ничего особенного не требовалось, только пройти с умным видом по липовой аллее, потом посидеть у фонтана с сигаретой и потушить ее зачем-то о срамное место каменной бабы, и наконец произнести короткую загадочную фразу: «Когда же кончится этот бардак?!» Со своей ролью Лева справился отлично, и на съемках ему понравилось, хотя он немного испугался, когда здоровенный небритый детина, похожий на пьяного кавказца (оказалось, режиссер), вдруг ни с того ни с сего гаркнул на него, как на прислугу: «Выше голову, выше, кретин! В камеру не лезешь!»

Зато Галочка сделала ему приятный комплимент: «Ну, Генечка, куда там до тебя Микки Рурку и Дугласу».

– Был когда-то талант, – смущенно признался Лева. – Да ведь все пропито.

На съемке случился забавный инцидент: Пен-Муму неожиданно заявил, что тоже хочет сниматься. При этом чудно затрясся, и Лева впервые увидел, как живым блеском зажглись его мертвые глаза.

– Вам-то зачем, господин Пен? – удивился Зенкович. – Мне, допустим, это необходимо для политической раскрутки, а если вы появитесь в кадре, избирателя, пожалуй, кондрашка хватит.

– Шути да не зашучивайся, – оборвал его вампир и заискивающе обратился к черномазому режиссеру: – Так что, браток, сфотографируешь или как?

Режиссер сгоряча чуть не послал его на три буквы, но пригляделся внимательнее – и тоже слегка затрясся. Придя в себя, пообещал многозначительно:

– Мы с вами, дорогуша, сварганим отдельную хохмочку. Ломанем что-нибудь на тему отравления биоксином. Это сейчас пойдет на «ура». Или, того лучше, замученного сербами албанца изобразишь.

– Когда? – спросил Пен.

– Сперва сценарий закажем хорошему человеку. На той неделе, думаю, созвонимся.

– Гляди, без обмана чтоб! – предупредил Пен, тяжело сопя. После этого режиссер, плескаясь черными кудрями, куда-то умчался с площадки. В тот день его больше нигде не видели.

Со съемки Егоров увел Леву в свой личный пластиковый вагончик-теремок, слепленный из самых известных кадров-реклам «Аэлиты», включая голую девицу со «Стиморолом» в зубах, с надписью: «Ах, это намного лучше, чем то, к чему я привыкла», и незабвенный плакат «Голосуй или проиграешь!» За ними увязалась Галочка, Пен-Муму уселся снаружи в плетеное кресло. Он был бледнее обычного, напоминал древний пожелтевший пергамент, и видно было, что тяжело переживает, что его не взяли сниматься. Поодаль бродили двое охранников с «базуками».

В вагончике было прохладно, уютно, обстановка почти спартанская: диван, пара красных стульев, бар-холодильник в углу, непременный компьютер на специальной подставке, тоже почему-то ярко-красного цвета. На компьютер Егоров поставил стаканы, хрустальную вазочку со льдом, собственноручно начал смешивать коктейли. Левин вкус был ему известен: лимонный сок, маслина – и много водки-натурель.

– Геня, расслабься, – сказал Егоров. – Здесь нас никто не услышит. У твоего мертвяка в ухе сплошная помеха.

Лева не сообразил, как ответить. Уж больно неожиданное, красноречивое замечание. Ему теперь во всем чудился подвох.

– Мне скрывать нечего, я весь на виду.

– Да это я так, к слову, не бери в голову, – неискренне засмеялся Егоров. Опять не понятно, к какому такому слову? Еще и Галочка ни к селу ни к городу просюсюкала:

– У Генечки от переутомления мнительность повышенная.

Ей Лева вообще не ответил, схватился за стакан, как за соломинку. Но только выпили, Егоров еще пуще огорошил:

– Слушай, Семеныч, президентом хочешь быть?

– Ты чего, Глеб, шутишь, что ли? Плохие шутки.

– У некоторых товарищей, как говорили в старину, – смеясь, тряся львиным чубом, светясь бесшабашными глазами продолжал Егоров, – есть мнение, шапка министра тебе маловата, а вот папаха президента в самый раз. Ты как считаешь, Галина Батьковна?

– Для меня Генечка давно президент, – смиренно отозвалась девица.

– Вы вот что, ребята, – со всей возможной строгостью произнес Лева, – только зарываться не надо. Повторяю, если это шутка, то неприличная.

– Почему шутка, Геня? Твой дедок не вечен, скоро выборы. Имеешь полное право баллотироваться, как и всякий свободный россиянин. А уж насчет шансов…

Лева почувствовал ту самую слабость в коленках, которая накатывает в минуты смертельной опасности, и для укрепления духа залпом допил стакан.

– Мы с тобой друзья, Глеб, и я дорожу твоей дружбой, но еще раз заявляю: всему есть мера. Ты не допускаешь, что я об этом разговоре могу начальству доложить?

– Доложить начальству?

– А то!

Егоров посмотрел на Галочку, та посмотрела на Леву, и вдруг эти двое, нимфоманка и бизнесмен, начали ржать, как умалишенные. Егоров от смеха согнулся, достав до пола белым чубом, а Галочка мелко дрожала, как на последней стадии совокупления. Они смеялись так долго, что Лева успел приготовить себе вторую порцию пойла, причем без лимонного сока, маслины и льда. Он печально качал головой, глядя на хохотунов.

– Над кем смеетесь, господа?.. А ты не думал, Глеб, что мне просто хочется жить? Как тебе, как ей… Всякой мошке хочется жить. А мне осталось… короче обгорелой спички… Тебя купили, Глеб? Тебе мало денежек? Попросил бы у меня.

Егоров мгновенно стал серьезным, от бурного смехового припадка лишь слезинка повисла на щеке.

– Ну что ты, Геня… Я думал, ты знаешь.

– О чем?

– Ничего он не знает, – сказала Галочка. – Его с самого начала играют вслепую.

– Что я должен знать, Глеб? – повторил Лева.

– Когда ты разговаривал с Су Линем последний раз?

– Неделю назад… Он куда-то пропал.

– Никуда он не пропал… И не пропадет. А вот мы с тобой можем крупно подзалететь.

– Я давно подзалетел. Одни уши из-под земли торчат.

– Китаец поможет выкарабкаться.

– С какой стати? Он меня и пихнул в эту яму.

Галочка прильнула к нему, пощекотала за ухом:

– Не тушуйся, киска, я же с тобой.

На этом дурацкий разговор, в сущности, закончился, пора было ехать на правительственный прием. Лева так и не понял, чего хотел от него Егоров и разглядел ли под маской идиота-племянника прозревшего Леву Таракана. К дикой затее с президентством больше не возвращались, но Лева, даже будучи под наркозом, достаточно изучил удавью хватку Егорова и понимал, что тот не стал бы заводить такие речи случайно. Не иначе, готовил новую аферу вместе с премудрым китайчонком. Леву не интересовали подробности: в любом случае ему уготована роль проходной пешки, которой никогда не стать ферзем. Да он и не стремился в ферзи. Выжить, уйти в захорон, раствориться в непроходимых лесных чащобах – вот какая заполошная мысль его окрыляла. Не он первый на это надеялся. Испокон веку затурканный россиянин, которого смолоду пинали, учили жить то так, то эдак, но всегда не по своему хотению, загоняли в угол и ломали хребет, внушая ему, что он не человек, а скот, – испокон веку русский мужик мечтал о вольной обители, где он станет, наконец, самим собой и заведет порядок жизни, который ему по душе. Казалось, пространства огромные, страна необозримая, беги на все стороны, прячься, живи, – но мало кому это удавалось. А теперь, в конце двадцатого века, дело, кажется, продвинулось к полному искоренению.

– Держись, Геня, – посочувствовал Егоров, видя, что племянник совсем загрустил, – даже водка его не берет. – Может, как нибудь обойдется.

– Обойдется, – согласился Лева, – но уже не для нас.

В машине, по дороге в Белый дом Пен-Муму завел унылую шарманку. Сидел на переднем сиденье, рядом с водителем и обиженно гнусил себе под нос:

– Один раз попросил по-хорошему, почему не уважить? Подумаешь, кино. Может, я тоже хочу. Или одним можно, другим нельзя? И по какому, интересно, праву? Да я этому чернявому фраеру ноги вырву, коли обманет.

– Вы что же, в актеры собрались, уважаемый Пен? – поинтересовался Лева.

– Какое кому дело! – огрызнулся вампир, не оборачиваясь. – Прошу снять, значит, сыми. Тебе чего, пленки жалко? Я тебе достану пленки, не токо на кино, на саван хватит.

Галочка захихикала, подмигнула Леве, но он впервые испытал что-то вроде сострадания к несчастному кровопийце. Что-то было по-детски трогательное, наивное в желании угрюмого вурдалака увидеть себя запечатленным в кадре. Честно говоря, он давно не боялся Пена так, как вначале. У чудовища обнаружилось много чисто человеческих слабостей, и одна из них – страсть к деньгам, которые, кажется, были ему вовсе ни к чему. Денег Лева передавал ему ужас сколько, и теперь еще неизвестно, кто из них от кого зависел. Вряд ли их общие хозяева одобрили бы неуемную склонность к вымогательству.

Галочка лукаво спросила:

– Дядюшка Пен, а вы могли бы сыграть Гамлета?

– Заткнись, сикуха! – ответил вампир раздраженно, – Тебе тоже давно пора язычок обкорнать.

В Белом доме Леву приняли по высшему разряду, без проволочек провели в кабинет к первому вице-премьеру. Бывший фарцовщик и мелкий прохиндей, волею безумного правителя поднявшийся до ранга распорядителя всех финансов страны, долго тряс ему руку, заглядывал в глаза, словно искал там ответа на сокровенные вопросы бытия, и задорно приговаривал:

– Наконец-то, наконец-то, Игнат Семенович, изволили навестить… Давно пора, батенька, давно пора… Но теперь, слава Богу, и повод замечательный.

– Какой повод? – хмуро спросил Лева. Галочка осталась в приемной, без ее поддержки ему было слегка не по себе.

– Как же, как же… – заторопился вице-премьер, утягивая его в угол кабинета к накрытому столу, – Шеф, как вы знаете, улетел в Сочи навестить вашего дедушку… мне первому поручено сообщить. Это большая честь для меня…

– О чем сообщить? – Лева чуть не утонул в теплых волнах лживой нагловатой приязни, так и плещущих по кабинету. За время, проведенное в шкуре Зенковича, он много перевидал новых демократических властителей, калифов на час, все они были сбиты на одну колодку умелой дьявольской рукой, но так и не привык к общению с ними. И сейчас ему казалось, что вице-премьер с лицом, испещренным какими-то светло-розовыми лишаями, перестанет мельтешить и врать, достанет из-под полы сапожный нож и воткнет ему в брюхо. Главное, угадать этот момент заранее и успеть отскочить к двери.

– Указ подписан, – торжественно изрек высокопоставленный ворюга. – Отныне вы – наш новый силовик. Поздравляю, Игнат Семенович, от всей души поздравляю. Хоть мы мало пока знакомы, разрешите вас обнять.

Пока обнимались, у бедного Левы возникло новое опасение: сейчас этот здоровенный малый, явно вошедший в раж, повалит его на ковер и отдерет за милую душу. Но нет, обошлось. Выпили за высокое назначение, пока где-то неподалеку в конференц-зале собирались остальные вице-премьеры и министры, особо приближенные ко двору. Первый вице-премьер собирался познакомить их с Зенковичем в тесном кругу, без всякого официоза. Официальное представление было назначено на семнадцать ноль-ноль. Объяснил Леве обстановку.

– В правительстве много интриганов, от прежнего состава остались лазутчики. Так что нам, дорогой Игнат Семенович, лучше держаться потеснее. Сами понимаете, я не от своего имени говорю, передаю пожелания шефа.

– Еще бы не понять, – веско заметил Лева.

– Он надеется, с вашей помощью мы быстро избавимся от балласта.

– Что вы имеете в виду?

– Наш государь – великий человек, слов нет, но у него чересчур доверчивое сердце. Он слушает шептунов из противоположного лагеря, всех этих партийных перевертышей, и мы не всегда имеем возможность донести до него необходимую информацию. На подступах к государю ее блокируют или нещадно перевирают.

– Просветим, – авторитетно пообещал Лева.

Вице-премьер доверительно к нему склонился, светясь розовыми лишаями, как фонариками.

– Положение в правительстве, дорогой Игнат, на самое деле зеркально отражает ситуацию в этой дикой, завшивевшей стране. Прогрессивно мыслящие люди, вроде нас с вами, изо всех сил пытаются дать ей новое направление, вывести из состояния тысячелетнего рабства, повернуть лицом к Западу, а старые, извините, пердуны с запрятанными в чуланах партийными билетами тянут назад, в пещеры, в коммунячий рай. Увы, борьба далеко еще не окончена. И без крови не обойтись, как это ни прискорбно. И тут вам, как говорится, карты в руки. Только успевай сажать. Конечно, хотелось бы действовать в рамках закона, но какой может быть закон с этим, извините, отребьем, если они человеческого языка не понимают?

– Ничего, – буркнул Лева. – Угомоним пердунов. Оглянуться не успеют.

Глаза премьера вспыхнули радостным колдовским светом.

– Вы же понимаете, я не от своего имени… Государя надо спасать. Для этих людей нет ничего святого. Только дай волю, ради своих бредовых идей навалят горы трупов.

– Еще бы, – кивнул Лева. – Я на них нагляделся в Чечне.

Ему нестерпимо захотелось на свежий воздух, в суть разговора он не вдумывался, сознавая, что все это бред. Так двое сумасшедших в тихой больничной палате обсуждают планы покорения мира. «Ах, мамочка родная, – подумал с лютой печалью, – и зачем ты родила меня на свет?»

5. Операция «Двойник» (продолжение)

Санин решил, что кончать двойника надо грубо, прямолинейно, без выкрутасов. Самуилов по своим каналам собрал достаточно информации и установил, кто ведет Зенковича. Новая китайская группировка, притаившаяся под официальной «крышей» корпорации «Витамин». Чем занимается этот самый «Витамин», еще предстояло разобраться, тут было много темных пятен, но по первым прикидкам, обычным рыночным промыслом – наркота, живой товар, финансовые аферы. В крутой московский бизнес группировка вписалась недавно, от силы год-два, но уверенно набирала темп, успев потеснить многих менее разворотливых конкурентов, среди них и мощные, прекрасно организованные кавказские кланы, уже несколько лет лидировавшие в наркобизнесе и, казалось, надежно захватившие этот перспективный рыночный плацдарм. Действовали китайские товарищи с необыкновенной изобретательностью, избегая лобовых столкновений, используя в своих операциях, в основном, славянские кадры, и сумели за короткий срок стравить несколько крупных московских авторитетов, доселе мирно сотрудничавших на паритетных началах, и устроить между ними кровавую мясорубку. По большей части их действия были на руку государству, получалось, что китайцы работали в том же направлении, что и сугубо законспирированная группа «Варан». Сам «Витамин» пока не понес ощутимого урона, если не считать загадочного убийства монаршего фаворита Серегина, завербованного ими с полгода назад. Вбухали они в Серегина большие деньжищи, но попользовались им недолго: недрогнувшая рука наемного убийцы неожиданно вырвала его из стройных рядов преуспевающих рыночников. Группа «Варан» не имела к этому никакого отношения, хотя в черном списке Самуилова он занимал одну из первых строчек, уж больно был говнистый. Просто руки не дошли, и вот кто-то помог, опередил, но это не обрадовало генерала. Бандиты редко взрывают видных правительственных чиновников, это бессмысленно, поставят нового, только и всего, и придется его заново перекупать, – значит, кто это сделал? Неужто в смежных ведомствах или в армейских кругах завелась отчаянная голова, вздумавшая, как и Самуилов, творить суд и расправу на собственный страх и риск? Опасный сдвиг, грозящий перерасти в эпидемию, которую трудно будет остановить. Ему вовсе не хотелось, переступив закон, удостовериться в наличии обезумевших попутчиков, однако ничего удивительного в этом не было. Формы сопротивления режиму, обрекшему народ на вымирание, могли быть разные, это всего лишь одна из них, возможно, не самая уродливая.

…Санин принял к сведению информацию, полученную от генерала, но она не имела для него практического значения. Китайцы – так китайцы, пусть хоть черти с рогами, но Зенковича он уберет. Его не надо было убеждать в необходимости этой акции. Зачуханный бомж, получивший в свои руки непомерную власть, способен, как та знаменитая кухарка Ильича, натворить таких бед, перед которыми гайдаровско-чубайсовские реформы покажутся сущей безделицей. Изучая Зенковича на фотографиях, сделанных ребятами из «Варана», он испытывал к нему холодную, ровную ненависть, но не как к своему кровному врагу, а скорее как к какой-то экзотической ядовитой гадине, заползшей в человеческое помещение и готовой ужалить любого, кто подвернется на пути. Сытое красивое лицо, наглая улыбка, небрежная, располагающая к себе манера одеваться, – ах ты сука, Геня Попрыгунчик, считай, что уже допрыгался, дотрахался, дожрался… Ночью Санин получил печальное известие о том, что его безалаберная подружка попала в аварию и теперь лежит в реанимации в 1-й Градской больнице при последнем издыхании. Он позвонил и переговорил с дежурным врачом, который заверил, что они делают все возможное, но отчаянную девицу так перекособочило, что если даже она очухается (а это вряд ли), ближайшие года полтора ей предстоит передвигаться в инвалидной коляске, а уж дальше – как Бог даст. На всякий случай Санин пригрозил врачу, сказал, что к вечеру заглянет и лично проверит, чем они там занимаются, на что тот, по-видимому давно привыкший к подобным смутным угрозам (о времена! о нравы!), лишь устало возразил:

– Если нам не доверяете, можете забрать ее хоть сейчас.

Настроение у Санина было ужасное, и с самого утра он стал делать ошибку за ошибкой, любая из которых была непростительна для специалиста его уровня. Во-первых, заторопясь, прибыл на трассу за целый час до операции. Второе, поддался эмоциям и взял напарником Гришу Тополя, своего любимчика, который последнее время хандрил и нуждался, скорее, в обследовании у психодиагностов, а не в оперативной встряске. Третье, и, пожалуй, самое главное, на утренний инструктаж «мамочка» Дарья Тимофеевна зачем-то притащила эту девицу, Лизу Королькову, помощницу прикомандированного Лихоманова, и Санин ее не выгнал, будто морок на него нашел. Против самой девицы у него не было возражений, Санин давно заочно приглядывался к ней и намеревался в ближайшем будущем предложить ей перейти под его начало: но в этот раз он нарушил собственное незыблемое правило: на последней «указивке» имели право присутствовать только непосредственные участники акции. Никаких лишних ушей и глаз, даже самых проверенных. И когда капитан Королькова осмелилась задать нелепый вопрос, он насторожился, но опять же не принял мер к ее временной изоляции, что, кажется, должно было произойти автоматически. Вопрос прозвучал такой:

– Павел Арнольдович, простите пожалуйста, но я хотела бы знать, проводилась ли с объектом идентификационная экспертиза?

Полковник удивился:

– Вы хотите знать?

– Если можно.

Лизе он не ответил, обернулся к «мамочке».

– Дарья Тимофеевна, за этот детский сад получите строжайшее взыскание.

Меченок глубокомысленно кивнула, на том дело и кончилось.

Были и другие мелкие погрешности, и они, в скором времени сойдясь в одно, привели к серьезному проколу.

В захвате участвовали девять человек из «Варана», счастливое число. Трое снайперов под началом Васи Коняхина заняли свои позиции еще с ночи. Майор Степа Чубукин с двумя помощниками отвечал за «аварию» и обеспечивал отход. Точку в акции предстояло поставить самому полковнику вместе, естественно, с Дарьей Тимофеевной, а Гриша Тополь на подхвате. Ничего сверхсложного, план прямолинейный, как кукурузный початок.

Недоразумения начались с того момента, как явились на место с часовым запасом времени. Санин не придумал ничего лучшего, как усесться за столик в открытом кафе и угостить мороженым молодого Гришу Тополя. Дарья Тимофеевна бесследно растворилась в сутолоке начинающегося рабочего дня. Час – это, разумеется, приблизительно, туда-сюда десять минут. В одиннадцать тридцать у Зенковича был назначен прямой эфир в телепрограмме «Россия в двадцать первом веке».

Вот тут Санин и заметил, что молодой напарник то ли не выспался, то ли опять блажит. Среди бойцов «Варана» двадцатисемилетний Гриша Тополь выделялся замкнутым характером и необъяснимой тягой к абстрактным знаниям. В часы отдыха его трудно было представить без книги в руках. Причем читал он не модную макулатуру в ярких обложках с изображением супертёлок и железных парней с автоматами, а серьезные философские трактаты либо толстенные труды по истории, чуть ли даже не Карамзина с Соловьевым. Боевые друзья относились к его странному увлечению уважительно, сочувствовали, советовали, как сохранить зрение, и наделили кличкой «Библиотекарь». Возможно, избыточное умственное напряжение и привело к тому, что Гриша стал сомневаться в вещах, о которых обыкновенному воину и задумываться грех. Родители у него в Ульяновске, близких друзей не было, побратимы по «Варану» не в счет, это родня, поэтому с заковыристыми вопросами Гриша, как правило, обращался непосредственно к командиру, чувствуя его расположенность и не опасаясь глупых шуточек. Тем более, что полковник сам был достаточно подкован в теоретических умственных проблемах. К примеру, совсем недавно Гриша поинтересовался его мнением о Божьем промысле. Допустим, сказал Гриша, если Бог существует, а это бесспорно, тому есть множество очевидных доказательств от обратного и собственное Гришино внутреннее нравственное чувство подсказывает, что это так; то тогда как объяснить противоестественные преступления, которые Господь попускает? Гриша сказал, что не имеет в виду мелкие случаи, обычные убийства, извращения и святотатства, совершаемые отдельными людьми из-за недостаточного гуманитарного развития, а глобальные события, вроде избиения, распыления целых народов, что бывало прежде и сейчас происходит в России. Какой может быть смысл в том, что Творец, подобно пьяному мужику, в неистовом слепом порыве уничтожает собственные прекрасные творения?

– Очищение, искупление грехов, – сказал Гриша хмуро, – это все понятно. Я также согласен, что человек должен отвечать за грехи предков и за то, что произойдет с его детьми, но когда могучая цивилизация стирается с лица земли, будто чернильное пятно, это выше моего разумения. Я не ропщу, но душа не принимает… В чем тут смысл, Павел Арнольдович?

Санин не замедлил с ответом.

– Сам же говоришь, выше твоего разумения… Значит, нечего и голову ломать. Помнишь, как у классика: «Есть многое на свете, друг Горацио, что непонятно нашим мудрецам».

Гришины глаза сияли нестерпимой синью, будто два небесных луча.

– Хорошо, Павел Арнольдович, – произнес он с запинкой, словно готовясь нарушить какое-то табу. – Допустим, есть вещи в принципе непостижимые… до поры до времени. Не будем их трогать… Но ведь то, что мы делаем, и вы, и я, и вся группа, тоже не поддается разумному объяснению. По какому праву мы судим то, чего не понимаем? И вдобавок приводим в исполнение собственные приговоры?

Вопрос удручающий, но Санин и тут не уклонился.

– По твоей же теории Божьего промысла, мы – всего лишь орудие в его руках. Чего же тут непонятного?

– Или в руках дьявола.

– Или так, – усмехнулся Санин.

Уже после одного этого разговора Санин не имел права брать Библиотекаря на операцию, а должен был поскорее отправить на Каширку в центр реабилитации, но он взял. Дал маху. Наверное, повлияло ночное происшествие со Светиком. Он сравнивал себя молодого с Гришей Тополем, к которому испытывал почти отцовские чувства, и понимал, насколько он сам был проще, одномернее, глупее, в конце концов. Он очень рано осознал свое предназначение воина, и больше, в сущности, не хотел ничего знать ни о себе, ни о мире. Потерять Гришу означало для него то же самое, что лишиться собственной головы, только что случайно найденной в кустах. Он надеялся спасти его, удерживая при себе, ибо знал, что опасно не там, где пули свистят, а там, где человека съедает, разрушает отчаяние душевного одиночества.

– Почему не кушаешь мороженое, Гриша? – мягко спросил у поникшего парня. – По жаре хорошо немного охладиться.

– Что-то не хочется, – боец неловко переложил на столе ладони, будто две пудовые колоды. В каждой руке у него спрятано по кузнечному молоту: чемпион внутренних войск в полутяже по боксу – вот как забавно распоряжается природа.

– Гриша, если тебе неможется, скажи сейчас. Потом поздно будет. Ты вроде поплыл, нет?

Гришины нежные щеки мгновенно подернулись румянцем, взгляд заледенел:

– Не сомневайтесь, Павел Арнольдович, не подведу.

В ту же секунду в ухе Санина пискнул сигнал.

– Едут, командир, – откуда-то с небес сообщил по рации Вася Коняхин, по совместительству дозорный. – На двух тачках. Дистанция – пять-шесть машин.

И завертелась адская карусель.

В точно рассчитанный момент на перекрестке, докуда от дома Зенковича шесть минут езды, появилась Дарья Тимофеевна, преобразившаяся на сей раз в горбатенькую, подслеповатую, прихрамывающую бабульку, и начала осторожно пересекать улицу, выщупывая путь суковатой клюкой. Мало того, перед собой полоумная старуха толкала высокую громоздкую детскую коляску с закрытым верхом. Редкие прохожие на нее поглядывали с любопытством, и одна сердобольная девица в джинсовой юбке (находятся же еще такие!) ринулась ей помочь, но лучше бы этого не делала. Старушка испугалась, когда чужая девица ухватила ее под руку, пискляво заверещала, покачнулась, споткнулась о собственную клюку – и грохнулась поперек улицы. В то же мгновение из-за поворота вылетел ядовито-зеленый «Линкольн», резко тормознул, пошел юзом, успел взять вбок, но зацепил бампером детскую коляску. Коляска перевернулась и, сверкая раскрученными нарядными колесами, покатилась вниз, пока не врезалась боком в фонарную тумбу. В узком проезде с односторонним движением мгновенно образовалась пробка. Из «Линкольна» никто не вышел, он даже попытался обогнуть лежащую старуху, но та так удачно растянулась, что для этого пришлось бы переехать ее голову левым колесом. Девушка, обхватив бабку за плечи, тянула ее к тротуару, но Дарья Тимофеевна ловко и сильно лягнула непрошеную помощницу ногой, изображая приступ безумия.

В зад «Линкольну» уперся джип сопровождения, и оттуда посыпалась охрана, вооруженная до зубов. Ребята, видно, были ушлые, тренированные, но на сей раз опростоволосились, всем скопом ринулись убирать препятствие с асфальта. Лишь один малый остался у машины и зорко оглядывался по сторонам. Из подкатившей «Волги» выскочил Чубукин с двумя бойцами, и они не мешкая открыли стрельбу. Первую пулю словил рослый боец, оставшийся у машины, но и трое его товарищей не успели добежать до злобно вопящей старухи, их скосило очередью по ногам. Чубукин ткнул дулом в бок водителю, вытащил его из машины и положил на асфальт.