Текст книги "Радуйся, пока живой"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– Товарищ, вам кого? – спросил Лева. Но это была его последняя осмысленная фраза. В кофе, похоже, подмешали какой-то гадости, по комнате поплыло голубоватое мерцание, и он, едва поставив чашку на стол, с облегчением выпал в осадок.

3. Блондинка Галя

Пробуждение было удивительным: ни похмелья, ни страха. Он лежал на диване в светлой комнате, укрытый пледом. Кто-то его раздел сонного, причем снял и добротные, хотя с дырками на пятках, шерстяные носки. Из одежды на нем остались свитер и кальсоны офицерского фасона, с завязками у щиколоток.

В комнате он был не один: у окна сидела белокурая девушка и читала книжку. Лева смущенно покашлял, и девушка обернулась к нему. Первое, что он отметил: она слишком хороша для этой комнаты. Такие девушки лучше всего смотрятся в журналах с глянцевыми страницами, а если увидишь наяву, делается как-то тревожно.

Лева до последней детали помнил все, что с ним произошло, кроме того, как попал на этот диван.

– Доброе утро, – произнесла девушка таким голосом, каким, вероятно, кто-нибудь когда-нибудь сообщит ему, что он отмучился. – Меня зовут Галя. А вас – Лева, я знаю. Ничего, если без отчества?

– Ничего… Скажите, Галя, где моя одежда?

– Не волнуйтесь, – оставив книгу на подоконнике, она порхнула к платяному шкафу и подала ему махровый халат ядовитого зеленого цвета. Он успел по достоинству оценить ее фигуру, вполне соответствующую ангельскому личику, чуть полноватую в бедрах, с узкой талией, с пышной, распирающей шелковую блузку грудью. – Наденьте пока это.

– Зачем?

Девушка лукаво улыбалась.

– Ну, наверное, вам хочется принять душ, побриться. Я провожу вас в ванную комнату.

– Но как же?..

– Сейчас только семь утра. В офисе никого нет.

– Вообще никого?

– Только охрана внизу.

– А где же товарищ Су?

Девушка положила халат у него в ногах.

– Товарищ Су поручил мне позаботиться о вас. Вы не против?

– В каком смысле позаботиться?

– Я отвезу вас в одно место, где вы по-настоящему отдохнете.

– Уж не на кладбище ли?

Девушка готовно хихикнула, хотя ничего смешного он вроде не сказал.

– Пока вы приведете себя в порядок, я приготовлю кофе.

Лева подумал, что когда тебе улыбается судьба, вряд ли стоит корчить из себя идиота, но все же поинтересовался:

– Галя, вы можете объяснить, что все это значит?

Девушка казалась озадаченной.

– Про что вы?

– Зачем я им понадобился?

– A-а, ну это же…

– Вам нельзя говорить?

– Понимаете, Лева, это не мои полномочия. Мне велено вас сопровождать и выполнять все ваши прихоти.

– Все без исключения?

Она не смутилась, в устремленных на него бездонных очах вспыхнули золотистые звездочки.

– Да, Лева, все. Вы довольны?

– И можно прямо сейчас?

– Сначала все-таки вам лучше принять душ. Но если правда хотите…

Пока они разговаривали, девушка так и стояла возле дивана, свесив руки вдоль бедер, но вдруг сделала движение, будто расстегивает пуговички на блузке.

– Что вы, Галя… Я же пошутил. Куда торопиться?

Желтые огни тут же потухли, на лицо вернулось невозмутимое выражение добросовестной хозяйки-хлопотуньи.

– Как угодно. Повторяю, я полностью в вашем распоряжении. Это подарок фирмы.

– Подарок фирмы?

– Разумеется. Разве я вам не нравлюсь?

– Отвернитесь, пожалуйста.

Девушка отошла к окну, повернулась спиной. Лева выбрался из-под пледа, накинул халат. Ноги сунул в пушистые домашние шлепанцы. Его собственные ботинки тоже куда-то подевались. Неплохая, кстати, обувка: третий год из них не вылезал и никакой течи.

По длинному коридору, застланному темно-синим казенным ковром, он проплыл точно так же, как плывет по течению щепка, брошенная в воду. Немного стеснялся торчащих из-под халата кальсон с завязками, но Девушка его подбодрила:

– Ничего, Левушка, вам идет.

«Левушка»!

В ванной провел около часа: мылся, скребся, брился, с изумлением разглядывал себя в двух зеркалах. Он это или не он? И если он, то что означает сей дивный сон?

На стуле лежала заботливо приготовленная смена одежды: шерстяное нижнее белье голландского производства, модные брюки с кожаным ремнем, рубашка с эмблемой «Версаче», несколько галстуков на выбор. Полный джентльменский набор. На полу новенькие кожаные сапоги «Саламандра» на натуральном меху. Такие же стоят не меньше 500 баксов! Все пришлось впору, по размеру, как и домашние шлепанцы. В довершение Лева обрызгал себя диковинным спреем из витой темной посудины. Подумал: не выпить ли глоток для бодрости, но воздержался.

В комнате – очередной сюрприз: она превратилась в минивыставку модельной одежды. На плечиках были развешаны дорогие костюмы строгих тонов, яркие клубные пиджаки; на диване свалены дубленки, бежевая и темно-бордовая; на полу – раскрытый кожаный чемодан, набитый под завязку: рубашки, джемпера, белье, туалетные принадлежности и прочая мелочь, необходимая богатому мужчине для путешествия. Галя сидела на краешке дивана, скромно сложив руки на коленях, ждала его реакции. Он отреагировал нормально.

– А моя, значит, собственная одежонка тю-тю? С концами?

– Лева, вы же должны прилично выглядеть.

– Зачем?

Немного замешалась с ответом, смотрела на него с какой-то детской обидой. Ее ангельское и одновременно порочное лицо притягивало, как магнитом. Лева не думал, что когда-нибудь еще раз испытает такое тягучее, тяжкое вожделение, полагал, что хоть с этим, слава Богу, покончено.

– Товарищ Су распорядился приодеть?

– Но ведь вы зачислены в штат!

– В какой штат?

И опять она точно язык проглотила. Чуть позже, когда допивали кофе, Лева сказал:

– Знаешь, Галчонок, ты красивая деваха и все такое, но складывается такое впечатление, будто ты киборг.

– Почему киборг? Я нормальная.

– Ну да, нормальная… У тебя же дискета в мозгу. До определенного места ты нормальная, а дальше – щелк! Компьютер сработал – и ты в отключке. Даже не смешно.

– Я же на службе, Лева.

– Но я-то не на службе. Случайный гость. Чего меня бояться? Говори все как есть.

– О чем?

– К примеру, чем фирма занимается?

– Ой, Лева, вам другие лучше расскажут. Вот приедем…

– Куда приедем?

Опять – щелк в компьютере – и только глазами невинно, обиженно лупает.

– Хорошо… А вдруг я не захочу никуда с тобой ехать? Тогда что? Откажусь, допустим?

Улыбнулась недоверчиво.

– Как откажетесь, Лева? Никто еще не отказывался. И потом, это же не в ваших интересах.

– Но в принципе я могу уйти? Ведь я ничего этого не просил, – Лева показал рукой на разложенное по комнате богатство.

– Конечно можете. Только меня накажут.

– Как накажут? Витамина не дадут?

– У нас строгие наказания. Мы же все подписку давали.

– Какую подписку?

Щелк – компьютер. В глазах речная глубина и легкий, озорной вызов. О, эта простушка понимала, что от нее мужик по своей воле не уйдет. Но она не знала Левы Таракана. Ей и во сне не могло присниться, сколько сил он потратил на то, чтобы стать таким, каков есть. Практически недосягаемым для суетного мира.

Он решил, что пора выбираться на воздух, там видно будет.

Миновав хмурого охранника, которому Галя показала какую-то блестящую карточку, они вышли на улицу. Мороз со вчерашнего дня немного сдал, но не сказать, чтобы пахло весной. Лева жадно вдохнул полной грудью морозную свежесть. В элегантном костюме, в супердубленке, о какой не мог мечтать и в лучшие годы, обутый в меховые полусапожки, он почувствовал себя иностранцем или, не приведи Господь, даже новым русским. Голубовато-серая норковая шапка довершала его наряд. Наверное, со стороны, для прохожих, они так и смотрелись – рослый мужчина с кожаным чемоданом и хорошенькая, беззаботная девушка в собольей шубке, держащая его под руку, – как парочка таинственных хозяев покоренной столицы. Сколько раз сам Лева Таракан подглядывал за такими из своего бомжового небытия, недоумевая: кто такие, откуда взялись на нашу голову? Ответа на этот вопрос так ни разу и не нашел.

Галя подвела его к припаркованной неподалеку у тротуара серебристой «Ауди», поиграла пультом, пикнула, сверкнув фарами, сигнализация – и вот они уже в уютном, хотя и промороженном за ночь салоне.

– Покурить бы, – сказал Лева. – У меня полпачки «Явы» оставалось – и где она теперь? Кто вернет?

Галя открыла бардачок, протянула пачку «Мальборо»:

– Прикури и мне пожалуйста… Хорошо, что не сбежал.

– Погоди, еще не вечер.

– Вечером так заворожу, про все забудешь.

От ее обещания у Левы сердце забилось неровно.

Машина завелась с пол-оборота, как и положено элитной модели. Через десять минут выскочили на Минское шоссе. Галя вела машину профессионально. Лева Таракан, бывший когда-то неплохим водилой, на своем старом «москвичонке» испахавший половину России, сумел оценить ее небрежно-уверенную, цепкую манеру, чисто мужскую, между прочим.

– Давно за баранкой?

– Пять лет… Я люблю водить. У меня от езды щекотка такая, как от…

На спидометре в этот момент стояла цифра 170.

– А вот я на таких тачках никогда не ездил.

– Теперь поездишь.

– Как это?

– Тебе дадут любую машину, какую захочешь.

– Почему?

Компьютер – щелк, умолкла, заневестилась. Наивно-простодушный профиль, нежная линия щеки. Лева прикурил вторую сигарету и почувствовал сосущую пустоту в груди. В крови засаднило запоздалое похмелье.

– Выпить у тебя, конечно, нету?

– Почему нету? – Одной рукой удерживая руль, перегнулась назад, пошарила вслепую – и выдала ему зеленую баночку джина с тоником. Пока совершала этот отчаянный маневр, Лева обмер, подумал – точка, хана, сейчас кувырнемся! – нет, не кувырнулись, обошли трехтонку, груженную песком, как по ниточке.

– Ну ты даешь! – только и вымолвил Лева. Девушка взглянула с победной гримаской. Нарочно, что ли, пугала?

– Какой русский не любит быстрой езды, да, Лева?

– Ты разве русская?

– А кто же по-твоему?

– Я думал, китаянка.

– Иногда твой юмор, – сказала задумчиво, – недоступен моему пониманию.

Лева поддел жестяную крышечку, сделал два крупных глотка. Крепости в иноземном напитке было не больше, чем в кефире. Но с утра – то, что надо. Пустота рассосалась. Вообще, как ни чудно, Лева чувствовал себя неплохо, даже просто замечательно. О чем горевать? Морозный, ясный день, светлая дорога, классная тачка, красавица за рулем, готовая, сама сказала, выполнять любые его прихоти. О чем еще мечтать бездомному скитальцу? Тем более, что сегодня его вряд ли убьют. Непохоже на то. Многовато лишней возни. Вероятно, он понадобился китаезам для какого-то дела, и пока не разберутся в его непригодности, он в безопасности. Главное, точно выбрать минуту, чтобы слинять.

На сороковом километре свернули на боковую дорогу и, миновав поселок «Веденеево», очутились в дачном массиве, застроенном, как под копирку, помпезными краснокирпичными трехэтажными домами, огороженными высокими, большей частью тоже кирпичными заборами. Таких дачных поселений нынче развелось по Подмосковью, как прыщей на лице сексуально озабоченного подростка. Перед одними из железных ворот Галя притормозила, погудела. Из окошка сторожевой будки высунулось бородатое лицо, убедилось, что свои, и автоматические створы ворот гостеприимно распахнулись. Лева подумал, что слинять отсюда будет не так просто, как он надеялся.

Галя приткнула машину возле каменного гаража, взяла Леву под руку и по расчищенной, с сугробами по бокам тропе повела к дому.

Леву вдруг замутило от первозданной тишины и ослепительного, голубовато искрящегося снега. Метаморфозы, происходящие с ним со вчерашнего дня, не выбили его из колеи: жизнь истинного российского бомжа внешне однообразна, но полна неожиданностей, он всей своей сущностью подготовлен к передрягам, но почему-то только сейчас, очутившись в волшебном царстве зимней природы, Лева нутром почуял: что-то в его судьбе смещается необратимо.

В гостиной, обставленной со всем возможным западным шиком, с двумя каминами, баром и тяжеловесной, чопорной мебелью, их встретил высокий, интеллигентного облика господин, с черными усиками, с пышной седеющей шевелюрой, одетый в строгий вечерний костюм безукоризненного покроя. На вид ему было около пятидесяти. Он представился Юрием Николаевичем, управляющим поместья. Галю он свойски приобнял за плечи.

– Покажешь гостю его покои, девочка моя, – сказал, улыбаясь Леве с каким-то странным выражением, словно они оба знали что-то такое, о чем говорить не следовало, во всяком случае, сейчас, – Отдохните с дороги. Если что-то понадобится, Галочка, я у себя… Обед, как обычно, в два… К вам просьба, Игнат Семенович, если соберетесь на прогулку, дайте знать.

– Но я никакой не Игнат Семенович.

Управляющий, казалось, растерялся.

– Ах да, извините… Но это неважно. Скоро все так или иначе уладится.

«Покои» выглядели превосходно: гостиная в багряных тонах, с кожаными креслами и диваном, с рабочим столом, на котором бросалась в глаза настольная лампа в виде серебристой кобры, изготовившейся к броску, с книжным шкафом и непременным камином и спаленка, где кроме высокой кровати умещалось много дорогих и красивых вещей: пуфики, зеркала, старинное трюмо, шкаф с резьбой, замысловатый стол на трех витых ножках – видимо, неведомого дизайнера одолевали грезы о Серебряном веке. На полу роскошный оранжевый ковер, стены задрапированы шелковой тканью тех же тонов. Все это, конечно, впечатляло, особенно такого человека, как Лева Таракан, многие месяцы ночевавшего, в основном, возле труб парового отопления в разных подвалах. Или на чердаках, где из всех щелей сквозили арктические ветры.

В гостиной он присел в кресло и задумался, свесив на грудь бедовую голову. Галя примостилась на ковре, обвила его худые коленки руками.

– Что-то не так, дорогой?

Ласково спросила, совсем по-домашнему. Лева небрежно погладил ее мягкие, чуть подвитые волосы.

– Тебе что же, девушка, велено меня соблазнить?

– Ты не хочешь?

– Почему не хочу… Тут другое. Чего-то дорого меня покупают, я того не стою. Ненатурально как-то все. Ума не приложу, с кем меня спутали. Может, все же просветишь?

Галя потерлась подбородком об его колено, только что не мурлыкала.

– Не волнуйся, Левушка. Скоро пойдем обедать, там тебе все разъяснят.

– Кто разъяснит?

– Наверное, кто-нибудь из начальства.

– У вас начальство одни китайцы? Или есть соотечественники?

Компьютер – щелк, замкнулась. Улыбка, как у обиженного ребенка.

– Принеси сигареты, – разозлился Лева – С тобой говорить, все равно что о стенку лбом биться. Ты раньше кем хоть была-то?

Подала сигареты, поставила пепельницу. Сама тоже закурила, устроившись опять возле его колен. Шаловливой ручкой поглаживала его бедро. Нельзя сказать, чтобы он остался равнодушен к незамысловатой ласке.

– Когда раньше, Левушка?

– В прежней жизни. До оккупации. Училась где-нибудь?

– Я, Левушка, филфак закончила.

– Круто… А дальше что?

– Как обычно, Левушка. Искала работу, да не нашла. Везде одно и то же, сам знаешь. Покрутилась, повертелась, пошла на Тверскую. Там помыкалась месяца два. Но это не для меня занятие. У меня претензии, амбиции, а там все так грубо. Клиент в основном маргинальный, приблудный. Иностранцы еще хуже. Нет, конечно, если поставить себе целью… Но я, Левушка, патриотка. Не ухмыляйся, чего ты? Действительно не хочу никуда уезжать. У меня мамочка старенькая, болеет часто. Как ее бросить… Потом вот подвернулась лафа…

– На фирме кем числишься?

– Референт по связям, – гордо ответила девушка и щекой прижалась к его бедру. Лева, покуривая, потихоньку закипал. Глупее ничего не придумаешь.

– На игле сидишь?

– Нет, слава Богу. Одно время чуть не села, вовремя соскользнула.

Подняла голову, рот приоткрылся, пухлые губы манили. В очах вспыхнули золотистые утренние звездочки. Лева понимал, если поддастся соблазну, прикоснется к ней, то дальше он за себя не ответчик. Эту свою слабость, когда погружался в женские чары с головой и не умел вынырнуть, тоже помнил по прежним дням, когда он был еще не Левой Тараканом, а Львом Ивановичем Бирюковым, перспективным научным сотрудником НИИ «Титан», имел старенький «Москвич», двухкомнатную квартиру на Таганке и прелестную жену Марютку, маленькую, хрупкую, смешливую и с шилом в ягодицах.

– Скажи, почему я вдруг стал Игнатом Семеновичем?

Думал услышать компьютерный щелчок, но Галя охотно ответила:

– Так ты же по документам Игнат Семенович Зенкович.

– По каким документам?

– По паспорту. По водительскому удостоверению. Я сама видела.

Лева затосковал, затушил окурок. Не то худо, что влип, к тому не привыкать, а то, что дна не видно. Невзначай, машинально опустил руку на гибкую, податливую спину и ощутил словно головокружение перед обмороком. Слаб человек, ох, слаб!

– Ладно, – сказал, тяжко вздохнув. – Пойдем в постель, раз не терпится.

4. Взгляни на прошлое, дружок

Строго говоря, двухкомнатные хоромы на Таганке принадлежали Марютке, точнее, ее родителям: после сложного обмена, в котором была задействована и однокомнатная Левина халупа в Беляево, ее родители съехали на жительство тоже в двухкомнатную квартиру, в Битцу, где им очень понравилось: озеро, парк, лесополоса, и в то же время цивилизация: нормальные магазины, рынок, – что еще надо двум интеллигентным пенсионерам для тихой, счастливой старости? Лева с Марюткой остались шиковать в высотке, на площади в шестьдесят четыре квадратных метра.

Впрочем, Леву мало трогали житейские хлопоты – на что жить, где жить? – все его помыслы были заняты наукой, карьерой, прорывом в сияющие дали успеха. Вдобавок он был сиротой, ему ли артачиться. Отца вообще не знал, то есть так и не смог допытаться у матушки, кто был его отцом, а сама Пелагея Демьяновна умерла на пятидесятом году жизни, скоропостижно скончалась от какой-то так и не установленной желудочной инфекции. Левино горе было непомерным: без преувеличения мать была для него всем тем, что дороже собственной утробы, и если этого у человека нет, его существование теряет всякий смысл. Неизвестно, как бы он пережил беду, если бы не Марютка, которая всегда была рядом, поддерживала его морально. С ней он прожил душа в душу ровно пять лет. Много это или мало зависит от того, с какой стороны смотреть.

За все пять лет ни разу не поссорились. Марютка нигде не работала, хотя закончила, педагогический институт, целыми днями бегала по магазинам и еще Бог весть где, хлопотала по хозяйству, создавала гениальному мужу нормальные условия для отдыха и работы. Когда он по вечерам возвращался домой, встречала его в неизменно хорошем настроении, улыбающаяся, расторопная, с горячим ужином на плите. За пять лет ни одного упрека, что он где-то задержался или смотрит букой. Ни одной жалобы на то, что денег мало приносит. Вообще ничего похожего на обычную семейную слякоть, портящую людям жизнь. У Марютки был прекрасный, незлобивый характер, и она умела радоваться любому пустяку. Совместные застолья, шутки, смех, щедрые ночные ласки, долгие прогулки по выходным, походы изредка в театр или в гости, – вот что составляло их союз, и обоих это вполне устраивало. Он никогда не забывал поцеловать жену перед уходом на работу, а она редкий день не признавалась ему заново в любви, и слова находила особенные, книжные, поражавшие в самое сердце. За пять лет они мало того, что ни разу не поссорились, но Марютка не дала ему ни единого повода усомниться в ее преданности или хоть чуточку приревновать. На всех других мужчин, в том числе и на его друзей, смотрела как на пустое место, хотя вела дом и принимала гостей с некоторой даже претензией на салонную светскость. Потом, вспоминая, когда Марютки уже не было с ним, он пришел к печальному выводу, что все-таки был слеп и не дал себе труда понять, какая она была на самом деле, его любимая маленькая женушка: умным ли была человеком, поверхностным ли, воспринимала ли жизнь так же, как понимал ее он, или только притворялась, что разделяет все его мнения и взгляды. Получалось, что, как миллионы других мужчин и женщин, они ели за одним столом, спали в одной постели, чувствовали родственную, кровную связь, но при этом оставались чужими, а в чем-то даже враждебными друг другу людьми. Горько это понимать, тем более с опозданием, когда ничего не поправишь. Но куда денешься?

Единственным облаком на светлом небосклоне их совместного бытования были два подряд аборта, которые пришлось Марютке делать вскоре после свадьбы, но и эти роковые, неординарные для мужчины и женщины, объединившихся в браке, события не задели глубоко Левиного сознания. Он отнесся к этому достаточно легкомысленно. Был против хирургического вмешательства, говорил, почему бы не завести чадушек, раз уж поженились, но Марютка ответила: рано, лучше подождать, – и Лева успокоился. Его возражения и смутное желание иметь ребенка прошли как бы по внешней грани их супружеского союза. Он не озаботился вопросом, почему надо ждать, чего надо ждать – какая разница? Вся жизнь впереди, у него карьера, наука, ну не хочет сейчас – и не надо, в конце концов, она будущая мать, ей и карты в руки.

Карты оказались крапленые, а счастливая жизнь оборвалась так внезапно, как перегорает спиралька в электрической лампочке.

В один из апрельских вечеров к Бирюковым заглянул странный гость, представился работником какого-то социального комитета, но выглядел, как мелкий жулик: в каком-то затертом костюмчике неопределенного цвета, в очечках на проволочных петельках, с цепким взглядом, как у хомячка. Пробыл у них недолго, но успел сунуть нос во все углы. Выяснил, приватизирована ли квартира и не нуждаются ли они в материальной помощи со стороны демократического государства. Шел 96-й год, институт уже дышал на ладан, но Лева по инерции ходил на работу, еще не получил окончательного пинка под зад и поэтому сохранил остатки некой гордыни. Холодно спросил у комитетчика, чем вызван интерес к их скромным особам, ведь они никуда не обращались. Тут хомячок и приоткрыл истинную цель своего визита. Оказалось, есть люди, которые хотели бы поселиться в этом доме, причем очень богатые и влиятельные люди. При полюбовном соглашении они могут предложить заманчивые варианты: предоставить равноценную жилплощадь в другом месте или столковаться о сверхоплате. Марютка, помнится, поинтересовалась, что значит сверхоплата, и комитетчик-хомяк, лукаво на нее взглянув и даже, кажется, облизнувшись, ответил, что эти люди отстегнут бабки, которые решат материальные проблемы молодой семьи на много лет вперед. Глупо отказываться от такого выгодного предложения, сказал он, это ведь просто счастливый случай, как в телешоу. Дальше гость пустился в глубокомысленные рассуждения о том, что по нынешним временам двум молодым людям, из которых работает только один, а зарплаты не получает никто, вообще разорительно содержать такую жилплощадь, учитывая, что готовится новое повышение квартплаты. Он сам, сообщил гость, прежде жил в трехкомнатной квартире вместе с женой и детьми и еле сводил концы с концами, но надоумили добрые люди, развелся, разменялся – и теперь живет припеваючи в Бутово в коммуналке с прекрасными соседями, тоже разбогатевшими на жилищных сделках. Закончил он почти афоризмом. По его мнению, сегодня пользоваться такой квартирой в высотке, не имея надежных источников дохода, все равно что гулять по проезжей части улицы с завязанными глазами.

Лева выгнал хомяка, напутствовав довольно грубыми словами.

Через день у него изувечили машину. Утром вышел на улицу, стоит любимый «Москвич» без всех четырех колес, с разбитыми стеклами и с выломанной панелью управления.

Еще через день, когда Лева возвращался с работы, его остановил парень лет двадцати, в камуфляже, с простецким курносым лицом и попросил сигаретку. Лева угостил его «Примой» (бросить курить не хватало сил, пришлось перейти на дешевку) – и парень, поблагодарив, вдруг подмигнул ему по-приятельски:

– Ну что, Левчик, будем меняться, да?

– На что меняться? – опешил Бирюков.

– Не дури, Левчик. Хату сдай. Клиент серьезный. Долго ждать не станет.

Лева, не задумываясь о последствиях, размахнулся и неумело врезал парню в ухо. То есть хотел врезать, но не попал. Парень перехватил его руку, подсек и свалил на асфальт. Тут же к нему откуда-то подлетел помощник, и они вдвоем минут пять пинали Леву ногами. Без азарта, больше для внушения. Уходя, парень, плюнув на него сверху, сказал:

– Последнее предупреждение. Одумайся, Левчик. Себе только навредишь, кому от этого польза?

Вечером, когда Лева, с заклеенными пластырем ссадинами, обсуждал с Марюткой происшествие, позвонил хомяк-комитетчик. На этот раз он не философствовал, говорил коротко и по-деловому.

– Лев Иванович, вы, по всей видимости, не совсем улавливаете серьезность положения. Повторяю, к вам обратились за небольшой услугой очень влиятельные люди. У вас нет выбора. Или вы уступите квартиру по доброй воле, с выгодой для себя, или ее отберут силой. Говорю откровенно, потому что вы мне симпатичны. В конце концов, вы же интеллигентный, образованный человек, зачем строить из себя пенька?

– Приезжай, подонок, оторву тебе уши!!! – Лева так заорал, что напугал робкую Марютку. На том конце провода комитетчик печально вздохнул.

– И что дальше, Лев Иванович? Если вы оторвете мне уши, это ровным счетом ничего не изменит. Найдутся другие, которые не будут так долго уговаривать.

Лева бросил трубку, посмотрел на притихшую, неулыбающуюся Марютку.

– Я боюсь, – прошептала она. – Давай сделаем, что они требуют.

– Что сделаем? Отдадим квартиру?

– Ну и пусть. Зато останемся живы.

Затем наступила пора, когда ее жалкие слова не показались Леве преувеличением. Он позвонил некоему Хариусову, имевшему отношение к министерству юстиции, давнему матушкиному знакомцу. Одно время, еще мальчиком, Лева именно в этом солидном обаятельном человеке предполагал своего несостоявшегося отца, впоследствии разуверился, но никогда не сомневался, что его мать и чернобрового жизнелюба Хариусова связывали более нежные отношения, чем они старались показать. Лева был не против, чтобы Хариусов оказался его отцом: основательный, с негромким, рассудительным голосом, всегда готовый помочь и советом и делом. Но чего не случилось, того не случилось, у Хариусова своя семья – еще до появления Левы на свет тот женился на материной подружке, которая родила мужу аж троих детей. Если что-то и было между матерью и Хариусовым, то все тайны она унесла в могилу.

Лева поддерживал с бывшим другом семьи добрые отношения, вернее, сам Хариусов не забывал позванивать три-четыре раза в год и справляться о его делах, но последний раз, как сейчас вспомнил Лева, они разговаривали больше года назад, когда Хариусов, сделавший приличную карьеру при Советах, ушел из министерства в какую-то частную юридическую фирму, как он тогда пошутил: попытался вписаться в рынок. Вписался или нет, Лева не знал. Судя по спокойному, чуть насмешливому, прежнему голосу, все-таки скорее был на плаву, чем утонул.

Грустную Левину повесть он выслушал молча, задал два-три наводящих вопроса, но с какими-либо советами медлил, что было вовсе на него непохоже. Потом спросил:

– Сам что думаешь? Не маленький поди.

– Не знаю… Они действительно могут отобрать квартиру?

Вопрос наивный даже для советского технаря. Хариусов хмуро ответил:

– Квартира – это пустяки, Левушка. Они могут отобрать у тебя жизнь.

– Вы серьезно?

– Куда уж серьезнее.

– Но есть же законы, есть прокуратура. Есть же государство, в конце концов. Я могу просто обратиться в милицию…

– Лучше этого не делать.

– А что делать?

– Надо потянуть время. Потом что-нибудь придумаем.

– Они же наседают.

– Все понимаю, Лева, но ничего не попишешь. Их власть… Давай вот что… Можешь оформить отпуск?

– Наверное.

– Оформляй отпуск… на месяц, на два, как можно дольше… и уезжайте с Машей. В деревню. Лучше на все лето. Я дам адрес. Там вас никто не найдет.

Лева поблагодарил за совет и сухо распрощался с Хариусовым. Он был так поражен непонятным малодушием, отступничеством человека, которого привык считать неуязвимым, что некоторое время сидел погруженный в прострацию, словно под воздействием наркотического укола. Рассудок подавал бессмысленные сигналы. Лева не верил в реальность происходящего. Неужели такое могло быть на самом деле? Каким-то людям, бандитам, приглянулась его квартира, его собственность, и они не таясь, внаглую, ничуть не сомневаясь в успехе, потребовали, чтобы он очистил помещение. Не страшный ли сон все это? И главное, не к кому обратиться за помощью. Тут Хариусов прав. Милиция, суд, прокуратура, все прочие государственные укрепы – ничего этого больше нет. То есть, разумеется, все эти учреждения существуют, активно функционируют, но, преображенные рынком, служат лишь тому, у кого много зеленых. Чтобы в этом убедиться, не надо даже выходить из дома, достаточно посмотреть телевизор.

Подошла Марютка, подала жестянку пива.

– Откуда у тебя? – удивился Лева.

– Купила, – ответила с обычной безоблачной улыбкой, но впервые он заметил в ее глазах некую отчужденность, похожую на то, как по спокойной речной воде внезапно пробегает серебристая, слепящая рябь.

История с квартирой завершилась быстрее и проще, чем Лева предполагал или мог предположить. Через несколько дней Марютку изнасиловали в лифте. Среди бела дня. Двое коротко стриженых молодчиков сели с ней в лифт, закупорили его между этажами и осуществили акт принудительного соития. Проделали они свою необременительную работу слаженно, никуда не торопясь и с веселыми прибаутками. Лифт в высотке был вместительный, восьмиместный, тут хоть дрова руби, места хватало. Один из насильников для порядка пуганул ножом, но Марютка и не думала сопротивляться. За это парни ее похвалили и даже сделали комплимент в том смысле, что она ничего себе телочка, приемистая, но предупредили, что если ее придурок не перестанет артачиться, в следующий раз ее приколют.

Вечером Лева вернулся с работы и обнаружил жену в ванне, отмокающую в мыльной горячей воде, но не рыдающую, не испуганную, а какую-то потухшую. Об изнасиловании она рассказала Леве со всеми самыми живописными подробностями, но отстраненно, как если бы речь шла не о ней, а о соседке. Не жаловалась, не ныла, лишь попросила прощения за то, что опять нарушила его строгий запрет – не садиться в лифт с незнакомыми людьми. В тот вечер Лева почему-то ясно понял, что их счастливый брак исчерпал себя.

На другой день отвез ее к родителям в Битцу (на метро и троллейбусе, изуродованный «Москвич» так и стоял на дворе неприкаянный), старикам решили ничего пока не рассказывать, объяснили ее появление тем, что Леве якобы предстоит командировка на две-три недели. Но в командировку он тоже не попал.

Когда вернулся домой, в квартире его поджидали двое мужчин, солидных, не какая-нибудь шушера. Они по-хозяйски расположились в гостиной и попивали коньяк из Левиных хрустальных фужеров. Один бородатый, другой в пенсне (почти Чехов), оба словно сошли со страниц газеты «Коммерсантъ». Ничего угрожающего, настораживающего в их облике не было, если не брать во внимание, что непонятно было, как они проникли в квартиру, не ломая замка.