Текст книги "Меня убил скотина Пелл"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Не об этом речь. Ждали ли вас в пабе агенты советской и английской секретной службы?

– Насколько я понял, их там не было.

– Почему?

– Они мне не докладывали. Наверно, у них был обеденный перерыв.

– А в Сохо вы находитесь в окружении разведчиков? Сохо – подходящий район для разных чрезвычайных происшествий. На вас никто не собирается нападать?

– Не похоже. Ресторан почти пустой.

– Это нечестно. Мы настроились на детективный сюжет. Где же все шпионы и котрразведчики?

– Думаю, у них уже кончился рабочий день. Небось сидят дома и смотрят по телевизору полицейский фильм.

– Тогда какого хрена вы нам рассказываете разные нелепые истории, да еще с явно антисоветским душком?

– Я полагал, что публике будут интересны отдельные подробности.

– Плевали мы на подробности! Нам подавай похищения и убийства!

– Ай эм сорри. Пардон. Чего нет, того нет. Может, желаете послушать отрывки из интервью со Скворцовым?

В ответ публика свистит и топает ногами.

Говоров пожимает плечами:

– Как хотите. Я сделал со Скворцовым четыре передачи. Из них в эфир пущу три. В последнем интервью Скворцов слишком резко нападает на Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Черненко. А у Скворцова в Москве остались жена и сын. У них могут быть неприятности. Кстати, впоследствии эти магнитофонные записи таинственным образом исчезнут из гамбургского архива…

Раздосадованная публика улюлюкает. Публика ничего не хочет знать.

– А мне еще виски, – попросил Скворцов.

– Ну и здоровье у человека! – восхитился Фридман. – Ладно, заказывай, и пора расплачиваться. Андрей, тебе наш ужин Радио не финансирует? Так и думал, узнаю́ своих бывших коллег. Старые жмоты! Тогда в складчину.

Леня выложил десять фунтов. Говоров выложил десять фунтов. Алексей Скворцов помедлил и нехотя вытащил пятифунтовую бумажку.

Фридман и Говоров переглянулись. Несколько часов тому назад Говоров отсчитал Скворцову триста фунтов. С такого гонорара…

Без комментариев.

Срочно! Срочно! – требовал Гамбург. Шафранова освободили от всей остальной работы и передали в полное распоряжение Говорова. Вдвоем за утро они подготовили и послали по телефону два первых блока. Теперь монтировали третий. Ну и конечно, приехал В. П., который никогда не упускал возможности познакомиться с сенсационным материалом из первых рук. Слушали и дымили, как три крейсера. Говоров давал указания. Толя резал и клеил пленку. Вика пил чай и комментировал. Комментарии стоило бы записать.

– Это он герой! – вставлял Вика в паузах. – Это он пай-мальчик. Это интересно. Как пел Саша Галич: «А из зала мне кричат: давай подробности». Вот мы и просим от товарища Скворцова подробностей. Значит, он видел в Андропове реформатора, а Черненко его разочаровал? И мы должны это кушать? Тут он в кусты, не хочет, не хочет, Андрей, тебе отвечать, чувствуешь? А сейчас я ему верю, и не спорь со мной. Толя, это мы, приехав в Париж, стали такими умными, мать вашу… А в Москве они до сих пор так думают. А нам нечего надуваться, просто в Париже есть книжки, которых в Москве не достать.

В общем, вполне доброжелательно. И вдруг…

«Алексей Григорьевич, – спросил на пленке Говоров, – может, вы объясните одну загадку. Ваша газета упорно отстаивала тезис о вашем похищении. Пока вас прятали, это было понятно. Но когда вы уже выплыли на поверхность, когда появились в английской прессе и на телевидении, почему газета выступила четвертый раз? Сказки про пытки и наркотики – это для Ваньки. О главном редакторе вашей газеты можно говорить все что угодно, и человек он малопорядочный, однако совсем не дурак. Отнюдь. Мы ведь с вами его знаем. Он очень быстро и ловко ориентируется. И он, наверно, еще раньше получил подтверждение из компетентных источников, простите за советский термин, что вы действительно добровольно остались на Западе. Тогда почему, выставляя себя и газету на посмешище, он продолжал эту кампанию?»

Последовала длительная пауза, и голос Алексея Скворцова значительно произнес:

«Я думаю, это все потому, что меня в газете любили!»

– Стоп! – сказал Говоров.

– Уберем паузу, – сказал Шафранов.

– Андрей, да он мудила! – сказал В. П.

– Решайте, убираем или оставляем этот пассаж? – предложил Говоров. – Полагаюсь на ваше мнение.

– Вика прав, Скворцов не Спиноза, – сказал Толя. – Но я бы оставил. Тут проявляется его характер. Ведь для советских Скворцов изменник, враг народа, за ним в Лондоне охотятся, если найдут – пришьют. Статья в газете – пропагандистский опус о коварстве западных спецслужб. Цель – запугать читателя: не ходите, дети, в Африку гулять. Но Скворцов все принимает за чистую монету, для него газета – его родной дом, друзья-сослуживцы, чаи гоняли, как мы с вами… Он верит, что его там помнят, ценят, поэтому пытаются как-то выгородить, заступиться. Наивно, но по-человечески трогательно.

– Толя у нас великий гуманист, – сказал Вика. – Меня твой Алексей Скворцов не впечатляет. Я, правда, его никогда не видел и не пил с ним водку, как ты. Кстати, что вы там пили в ресторане? Это важно – выпить с человеком сто грамм и заглянуть ему в глаза. А пока я вижу одно: его брат великий музыкант, а он всегда был нулем без палочки, но теперь не о Юре Скворцове, а о нем, Алексее, говорит весь мир, пишут газеты, у него берут интервью. И он возомнил, он надулся, он старается вещать, это же слышно, он поучает, он очень собой доволен.

– Вернее, он хочет быть таким, – уточнил Говоров.

– У тебя преимущество в ста граммах, поэтому поправку принимаю. Как бы там ни было, он надувается, надувается, и последняя фраза – апогей! Мыльный пузырь лопнул, и мы видим мудилу бедного или, как считает Толя, наивного. Другой вопрос: надо ли тебе это? Вольно или невольно ты ему поставил ловушку, и он попался. – Вика помолчал. – Андрюха, это одно из лучших мест в интервью, но получается такая картина: умный Говоров и идиот его собеседник.

Говоров поднял руки:

– Ребята, вы меня убедили. Толя, крути пленку назад и вырезай все наши художества. С вами мне лавров на Радио не сыскать.

Все три блока со Скворцовым несколько недель подряд повторяли на Радио. Исследовательский отдел Радио напечатал полный текст в своем бюллетене. Очень редко материалы из текучкиудостаивались такой чести. Ведь исследовательские бюллетени переводились на английский и отправлялись в конгресс, в редакции газет, на «Голос Америки» и Би-би-си, в университеты.

И как-то между прочим Джордж Вейли предложил командировку в Штаты. «Посмотрите наши бюро, и желательно, если бы вы там привлекли новых внештатников, особенно в Нью-Йорке». Говоров сказал, что поедет в будущем году, но сначала предпочел бы поучить английский. О’кей, согласился Вейли, мы вам дадим отпуск, подыщите в Париже месячные интенсивные курсы, Радио их оплатит.

И еще был звонок от Матуса:

– Андрей, ходят слухи, что Скворцов просится на Радио. Уж не на мое ли место в Лондон?

– Нет, он хотел бы в Гамбург, – успокоил его Говоров. – И потом, это лишь через год. Пока ему нужно время, чтоб написать книгу.

– А почему ты не заглянул ко мне в бюро? Некогда было или зазнался?

– Конечно, зазнался, Володя. Прямо с аэродрома поехал в кабак зазнаваться. А со Скворцовым работал серый волк.

– Знаю. Читал твои интервью в бюллетене. Но я также внимательно читал все, что Скворцов писал в «Санди таймс». И вот мое мнение: Алексей Скворцов не перебежчик, он подосланный советский агент. Он слишком темнит. Это явная интрига КГБ.

Что и следовало ожидать. Если Матус не смог выйти на Скворцова, то, естественно, Скворцов советский агент. Даже не смешно.

– Володя, я провел с ним целый день. Смею думать, что я немного разбираюсь в людях. Догадываюсь, он не все мне рассказал. Там что-то произошло в Риме, это его дела с англичанами. На агента он не похож. Туповат.

– А как бы мне с ним поговорить с глазу на глаз?

– Володя, я его не прячу. У меня нет его координат. Его прячет твоя любимая Интеллидженс сервис.

– Ты едешь в Нью-Йорк?

– Вот кто настоящий разведчик. В курсе всего.

– Перетряси, пожалуйста, нью-йоркское бюро. Давно у меня руки чешутся до него добраться. Клуб пенсионеров устроили.

– А в Нью-Йорке полно способных ребят, нашего брата гуманитария, – подхватил Говоров, – я предлагал Фрэнку Стаффу, ну да, помню, ты с ним не сработался, и он тебя перевел в Лондон, но Фрэнк был человек понимающий. Так вот, я предлагал ему, что могу не только обновить Нью-Йорк, но привезти оттуда в Гамбург целую команду, чтобы…

…Можно было как угодно относиться к Володе Матусу, Говоров знал, что это, пожалуй, единственный человек на Радио, который читает все скрипты, слушает все передачи и искренне болеет за качество программ.

Тогда, в разговоре с Фрэнком Стаффом, в присутствии Лени Фридмана, в то время главного редактора, Говоров представил список русских журналистов и писателей, живущих в Нью-Йорке. Он их знал по публикациям в «Новом русском слове». Они организовали свою газету, но прогорели: таланта у них хватало, не хватало финансовой выучки. Они мыли полы в аэропорту, рекламировали пылесосы и перебивались случайными лекциями в университетах. В Гамбурге работают за жирную зарплату, сказал Говоров, а эти ребята работали бы за идею, хотя постоянный заработок им бы не помешал. Согласен, ответил Фрэнк Стафф, но у меня все места заняты, немецкие профсоюзы не дают никого уволить, вот если вы перестреляете половину, я с радостью возьму ваших парней из Нью-Йорка. У Фрэнка черный юмор, сказал Леня, однако другого выхода не вижу, переезжай в Гамбург, будешь моим заместителем, попробуем постепенно перетасовать кадры…

Потом несколько раз в Гамбурге сменилось начальство, но журналистский состав остался нетронутым. Когда пришел Джордж Вейли и пригласил Говорова на неделю в Гамбург, Говоров выступил на летучке.

– Наше счастье, – сказал Говоров, – что нас глушат. Нас слушают отрывочно, кусками, на том и держимся. Если бы в Союзе догадались заткнуть глушилки, советская власть удержалась – рухнула бы репутация Радио. Вроде бы каждая отдельная передача совсем неплоха, но, когда слушаешь все подряд, удручает унылый, поучающий тон, звериная серьезность, потерян интерес к живому, меткому слову, о юморе и говорить не приходится. У нас шутить не позволительно и не модно. Если вы мне не верите, проведем эксперимент. Возьмем человека со стороны, пообещаем большое вознаграждение, запрем на сутки в студии и заставим его прослушать нашу двадцатичетырехчасовую программу…

– Это слишком жестоко, – крикнули из зала, – окочурится, бедняга!

Говорову аплодиривали, но после летучки в коридоре намекнули, что будущему главному редактору так выступать негоже. Сразу заимел много врагов.

– Да я не лезу в начальство! – возмутился Говоров.

Вот почему, когда после новой перетряски в Гамбурге Говорову предложили стать главным редактором, он ответил: «Об административной работе не мечтаю. Мне хорошо и в Париже. Думаю, самое время вернуть в Гамбург Володю Матуса».

Дружный гамбургский коллективчик так навострился съедать главных, что они там больше двух лет не менялись. Съев очередного, коллективчик даже добрел на пару недель. Но Матуса в Гамбурге считали своим, то есть меньшим злом, и у него были шансы удержаться.

Алексей Скворцов появился в Париже через полгода, пообещал зайти в редакцию, дать интервью, потом перезвонил, сказал, что ни зайти, ни выступить по Радио он не может, ибо во Франции он неофициально (игра в прятки продолжалась), но вот пообедать вместе – с удовольствием!

Говоров назначил встречу в маленьком ресторане недалеко от работы, и так как Боря Савельев ему разъяснил, что в таких случаях положены представительские, Радио платит, то Говоров пригласил и Киру – пусть погуляет за казенный счет. Кира, как обычно, опоздала, но быстро наверстала упущенное. Скворцова приход Киры вдохновил (во-первых, нашелся компаньон для выпивки, во-вторых, свежий слушатель), и на Говорова полился поток откровений.

– Представляешь себе я в Шарль де Голль прохожу паспортный контроль а французский полицейский отворачивается в упор меня не видит нигде не отмечено что я пересек границу вот как работают разведки конечно меня сопровождают двое англичан но сейчас меня прикрывают французы привезли сюда на машине естественно знают с кем я обедаю ты меня не провожай машина ждет за углом тут я беседую с разными людьми кто они догадываюсь гостиница очень хорошая но не такая как в Нью-Йорке там я жил на Пятой авеню правда американцы скучные и надоедливые толкут воду в ступе я даже в Вашингтон не поехал хоть планировалось у французов чувствуется интеллект и профессионализм они почти как англичане англичане тоньше однако и у них бывают проколы мы полетели с Чарли отдыхать в Марокко не в сезон приморский отель бассейн и однажды я просыпаюсь вечером как и почему заснул не помню в номере все перевернуто бегу в соседний к Чарли он встречает меня пошатываясь что происходит спрашиваю тот ругается марокканская служба нас заподозрила приняла за крупных торговцев наркотиками чего-то нам в обед подмешали и пока мы дрыхли устроили обыск я знаю бесплатных завтраков не бывает я тебе должен интервью я его дам в следующий раз ни для кого меня нет в Париже французские полицейские на паспортном контроле в упор меня не видели отвернулись как по команде цирк и вдруг мое интервью из Парижа нельзя еще Остап Бендер учил не нарушать конвенцию вот если бы ты приехал в Лондон не может быть собираешься с Кирой и Денисом очень здорово в конце августа прекрасно предупреди меня через Леню я тебя встречу в Дувре я буду вашим гидом в Лондоне хорошо изучил город а можно коньячку на десерт Кира «за» Кира прелесть смотри отобью у тебя жену Джорджу Вейли передай пойду на штатную работу но сначала книгу и еще кой-какие дела надо закончить почему в Гамбург почему не в Лондон конкуренция в Лондоне у меня хорошие связи я купил «тойоту» красную когда бывает не по себе сажусь в машину и мчусь по городу как-то меня оштрафовали позвонил Чарли объяснил тот сказал пришли мне квитанцию уладим американцы формалисты на детекторе лжи меня проверяли чиновники а в Лондоне я как дома у Юрки где-то лежат 75 фунтов за одну сонату да получить не может у меня 45 тысяч нетронутых но я понял на Западе без постоянного заработка неуютно потому не забудь передай Джорджу Вейли у меня видеокассетник «сони» когда не сплю смотрю фильмы дома штук сто кассет бесплатных завтраков не бывает приедешь в Лондон сделаем интервью хоть два английские документы мне готовят нет не беженские обещают сразу паспорт да я не спешу зачем зачем французский полицейский в упор…

У дверей ресторана они распрощались и разошлись в разные стороны. Алексей Скворцов – в таинственный «за угол», а Говоров к метро – проводить Киру и скорее в бюро писать корреспонденцию.

– Он, конечно, болтун, но милый, живой парень, – сказала Кира.

Говоров вздохнул:

– Помнишь у Солженицына коронную фразу Ивана Денисовича? «У шпионов жизнь веселая!»

– Мне почему-то жалко твоего Скворцова.

– Тогда у него есть шанс стать твоим любовником, – засмеялся Говоров. – У тебя же бывало… Из жалости и сочувствия ложилась в постель к мужику.

Кажется, именно в то время, в один из дней, позвонила Альбина, жена Клода: Клод пытался покончить жизнь самоубийством, принял огромную дозу снотворного, случайно она зашла в квартиру, успела вызвать врачей, его спасли, но он лежит в госпитале в тяжелом состоянии, хочет тебя видеть.

После работы Говоров поехал в госпиталь. Двухместная палата, слабый свет настольной лампы, запах лекарств, казенного учреждения. Сосед Клода, худой старик, вытянулся на спине, уставившись в потолок, не прореагировал на Говорова, ни разу не повернул голову. Клод встретил Говорова слабой улыбкой, отодвинул поднос с остатками ужина:

– Ну вот, дружище, никто не думал, что…

Клод словно извинялся.

Еще по дороге Говоров наметил для себя линию поведения. Спрашивать «почему?» нельзя. Если Клод захочет, сам расскажет. Громко охать и причитать глупо. Молчать и смотреть на Клода с жалостью – Клод обидится. И Говоров понес какую-то ерунду про французскую политику, тему своей сегодняшней корреспонденции. Говоров знал, что вряд ли Клод его слушает, но для Клода это был необходимый звуковой фон, дававший ему возможность привыкнуть к присутствию Говорова и решиться сказать что-то важное.

Они познакомились с Клодом лет двадцать тому назад, в Марселе, в первую и единственную поездку Говорова во Францию в составе советской делегации. Тогда Клод был членом Французской компартии и активистом Общества франко-советской дружбы. Потом Клод приехал в Москву, работал переводчиком в издательстве, женился на молоденькой русской красотке, вернулся с ней в Париж. Потом началось у них взаимное разочарование, увы, типичная ситуация! Из блистательного иностранца, которому в Москве на валюту было все позволено, Клод, к удивлению Альбины, превратился в обыкновенного служащего, считавшего каждый франк. И жизнь в северном парижском пригороде очень мало походила на кадры из французских фильмов, которыми Альбина так увлекалась. А Клод вместо восторженной возлюбленной увидел рядом с собой эгоистичную бабу с непомерными амбициями, не способную терпеть скромный трудовой быт. И еще Альбина срывалась – по-московски запивала и бросалась в загулы, что вызывало оторопь у друзей Клода. Но Альбина объясняла свое поведение совсем по-другому, в ее глазах во всем был виноват Клод со своими мелочными придирками. А Клод не понимал, как при его неприхотливом характере, при том, что он вкалывает как вол… Словом, их претензии друг к другу можно было выслушивать до бесконечности, что Говорову и приходилось делать, когда семейные визиты прекратились и Клод и Альбина предпочли встречаться с Говоровым каждый в отдельности, как с исповедником, однако Говоров старался не забивать себе голову их проблемами, у него в одно ухо влетало, из другого вылетало. Говорову были симпатичны и Клод и Альбина, вместе и порознь, и он думал, что раз их отношения держатся, значит, не так плохо в этой семье.

Никто не ждал такой развязки!

А ждал он другого, вопроса Клода: спал ли ты с Альбиной?

Говоров подозревал, что именно этот вопрос больше всего мучает Клода, поэтому Клод и вызвал его в госпиталь.

«Нет, – ответил бы Говоров, – этого не было!»

И ведь чистая правда, граждане, хоть Альбина была готова, Альбина предлагала. И тут интуиция Клода не обманывала. Но как объяснить Клоду, что Говоров не пошел на эту связь, ибо у русских не принято спать с женами товарищей? И если объяснить так, то Клод, скорее всего, бы поверил, но это означало выдать тайны Альбины. И потом, неизвестна реакция Клода на такие откровения – успокоится ли он или еще пуще обидится?

Впрочем, Говоров догадывался, что Клод ни о чем таком никогда не спросит. Будет терзать себя сомнениями, но промолчит.

– В общем, глупо, – сказал наконец Клод.

– Глупо! – согласился Говоров.

– Тут все навалилось вместе: долго не было работы, депрессия, скандалы с Альбиной…

– Конечно, – согласился Говоров.

– Но когда Альбина потребовала развод и продать квартиру… Раздел имущества, по закону она имеет право. А я привык к своему дому, к своим вещам… Квартира еще не выкуплена, но это единственное, что я имею, что заработал за всю жизнь. И я подумал: опять снимать, опять скитаться, деньги разойдутся, и мне уж никогда не иметь своей крыши над головой… Вот что было последней каплей.

– Понимаю, очень тебя понимаю, – согласился Говоров, и так как Клод замолчал, скользкую тему про Альбину они проехали, а может, у Клода и в мыслях не было ее затрагивать, то Говоров почувствовал одновременно облегчение и некий призыв к действиям. Теперь он знал, зачем он здесь.

– Тебя я понимаю. Но когда я читаю в газетах, скажем, историю про директора банка, которого уволили и который в состоянии депрессии убил свою жену, двух своих маленьких детей, а потом и себе пустил пулю в лоб, то я бы этого гада оживил, чтоб потом всенародно повесить!

Он бы что, работу себе не нашел? Простым банковским служащим? Ан нет, у него гордыня, самолюбие, дескать, тем самым он перейдет в низший класс, какой-нибудь Жан Пьер с ним перестанет здороваться и придется продать яхту, к которой привык и которая еще не выкуплена. Но кто ему дал право лишать жизни своих близких, решать жизнь за своих детей? У этого несчастного директора банка небось квартира, о которой мы с тобой и мечтать не смеем, да еще домик в деревне, да куча акций. Мог бы жить припеваючи, если бы не эта боязнь оказаться на одной ступеньке ниже в обществе. Нет, извини, Клод, французы зажрались, французы с жиру бесятся! Тебе я искренне сочувствую, ты трудяга, тяжело в наши годы отказаться от своего угла, мне, кстати говоря, на свою квартиру не заработать, но ты жил в Советском Союзе, ездил по стране, знаешь наш быт. Для какого-нибудь Вани из Ярославля, который двадцать лет вкалывает за гроши на химическом заводе, живет в общежитии, где в комнате пять коек, и ждет, когда ему дадут свой угол, действительно угол, шестиметровую клетушку, но свою! Так вот, для Вани из Ярославля, который после работы два часа стоит в очереди за вонючими костями, так называемым мясом, – мы здесь с тобой от такого отвыкли, собакам эти кости постыдимся дать, – для Вани из Ярославля, которому вечером еще надо дождаться автобуса, втиснуться в него, чтоб трястись до общаги, где опять же все пьют, дерутся и блюют на пол, так вот, повторяю, для Вани из Ярославля твоя неудачная жизнь, Клод, – немыслимый сверкающий праздник! Понимаю, Клод, ужасно жалко расставаться с квартирой, но ты что, не сможешь снять другую? Ты лезешь на стенку, когда долго нет заказов, понимаю, противное состояние, но вот заказы приходят, и ты зарабатываешь деньги, которые Ване из Ярославля и не снились! Ты что, себе другую бабу не найдешь, нормальную француженку? Ты же завидный жених! А Ваня из Ярославля занимается онанизмом, бабу ему некуда привести, разве что в парадном. Или у него давно не стоит от всей этой химии в цеху. В общем, Клод, если ты расскажешь Ване из Ярославля, как тебе плохо во Франции, боюсь, сочувствия не дождешься, накинется он на тебя в дикой ярости и будет избивать ногами…

Говоров заметил, что Клод слушает его как-то затылком, хоть вроде лишь чуть-чуть отвернулся…

Потом Альбина ему сказала:

– Ты своей «лекцией» оскорбил Клода. Не думаю, чтоб он тебе это простил.

Альбина совсем исчезла с горизонта, а Клод очень долго не появлялся у Говоровых.

Конечно, Говорову хотелось совершить путешествие в Лондон, в основном из-за Дениса (для семилетнего мальчишки переплыть на настоящем морском корабле пролив Па-де-Кале – событие, которое он запомнит на всю жизнь), однако меркантильные подсчеты показывали, что дешевле и проще, а главное, по карману снять что-то на август в Бретани. Так он и намеревался сделать. Кира поняла, повздыхала, созвонилась с агентством, там нашли двухкомнатную квартиру с палисадником, в полукилометре от пляжа. Оставалось послать чек. Вдруг все поломалось. Савельева вызвали на август в Гамбург, и Говорову предстояло сидеть одному в лавке.

В начале августа парижские внештатники разъехались, политическая жизнь во Франции затихла.

– Я наскребаю темы для корреспонденции благодаря советским газетам, – сказал Говоров в очередном телефонном разговоре с Гердом. – Здесь ничего не происходит. Не может такого быть? Хорошо, пишу о побеге двух уголовников из лионской тюрьмы, репортаж об этом на первых страницах французской прессы. Что еще? А еще устрицы у них заражены каким-то микроорганизмом. Очень интересно для нашего слушателя? Итак, берешь мой комментарий к статье в «Комсомолке» о положении на железных дорогах? Прекрасно! Как я живу? Как в советском анекдоте. Начальник спрашивает подчиненного: «Теплую водку любишь? А потных баб? Нет? Молодец, пойдешь в отпуск в декабре!»

Герд посмеялся и сам предложил Говорову уехать куда-нибудь на неделю в конце месяца. Лондон стал реальностью.

Говоров связался с Леней Фридманом. Леня сказал, чтоб ехали прямо к нему, места в его доме на всех хватит. «И сообщи Скворцову, – как бы между прочим бросил Говоров, – он, кажется, вызывался нас встречать».

Скворцов прорезался в тот же вечер:

– Позвони мне прямо из Дувра. Я тогда точно рассчитаю время и буду ждать вас на первой большой бензоколонке перед въездом в Лондон. Помни, у меня красная «тойота».

И дал свой домашний телефон. Засекреченный.

Что может быть лучше, граждане, чем сесть в свою машину и поехать в Англию? Основной поток еще чешет с севера на юг, к теплым морям, а когда сворачиваешь на Дюнкерк, дорога вообще пустынна, держишь не меньше ста километров в час, без малейшего напряжения. Автострада ведет тебя по пологим холмам, разрезая, как черный нож, буколические зеленые пейзажи; мелькают по сторонам маленькие деревушки с обязательной островерхой церковью – знак забот, горестей и надежд других людей, но какое тебе дело до них? Мимо, прочь чужие судьбы! Твоя рука уверенно лежит на руле, и твоя жизнь, как машина, подчиняется твоей воле. А какое удовольствие пообедать в придорожном ресторане на открытой веранде, заказать Кире вино, Денису купить какой-то сувенир – все тебе позволено, отдыхающий путешественник. Но откуда такое спокойствие в нашем спокойном мире – с войнами, землетрясениями, наводнениями, свержением правительств, взятием заложников, автокатастрофами? Ерунда, все мимо! Потому что знаешь: вернешься в Париж, придешь в свою контору, откроешь свой кабинет, удобно устроишься в кресле, взглянешь на стопку телексов, писем и газет, скопившихся на столе, вздохнешь – отпуск кончился, надо работать. И действительно, куда же работа от тебя денется, кто ж ее у тебя отнимет?

Из первого уличного телефона-автомата в Дувре Говоров позвонил Скворцову. Уточнили время и место встречи. Не торопясь, рулил Говоров по левой стороне английской автострады. Машин заметно прибавилось, но никто не поджидал, не выскакивал перед носом – дисциплинированные британские водители, джентльмены! Дениска спал, растянувшись на заднем сиденье, Кира разложила карту Южной Англии и дремала, видимо, ее тоже укачало на пароходе. «А дальняя дорога дана тебе судьбой, как матушкины слезы, она всегда с тобой», – мурлыкал Говоров, и вместе с песней Окуджавы пришла печаль. Вспомнилась «другая жизнь и берег дальний», старая московская квартира на Арбате, маленькая Аля ползает по потертому ковру и тянет все в рот – кубики, шарики, куклы и, с особым удовольствием, свои ботиночки, за ней нужен глаз да глаз! Наташка подбирает на пианино мелодию Окуджавы. Вот кто был первый и самый верный поклонник Булата! Сможет ли когда-нибудь Говоров их вытащить из Союза? Страшно и больно жить с мыслью, что он навсегда разлучен со своими девочками. А ведь ему так мало надо для полного счастья, если бы сейчас они все вместе ехали на машине, распевали бы Окуджаву – все, остановись, мгновенье, ты прекрасно!

Впрочем, для полного счастья Говорову всегда чего-то не хватало.

Ну как определить, какая бензозаправочная станция – последняя перед Лондоном? Где это написано? А если и было написано, то на их тарабарском языке! Дважды они сворачивали, высматривали красную «тойоту». Красных машин попадалось много, но не «тойоты», а если и были «тойоты», то без Скворцова. Уже появились указатели – к центру города, значит, они в Лондоне и надо самим как-то пробираться к дому Лени Фридмана.

Кира знала английский чуть лучше Говорова, но, услышав ее акцент, местные жители корчились от хохота и отвечали скороговоркой фраз, которых ни Кира, ни Говоров не понимали.

Стемнело. Кира купила карту Лондона. Они тормозили на перекрестках и при свете уличных фонарей читали названия площадей и стритов, сверяя маршрут. Что-то произошло с машиной. Включались только вторая и третья скорости. Ни третья, ни четвертая не цепляли, не тянули. Теперь сзади гудели. Не желая пугать Киру, Говоров не показывал вида, что машина сломалась, благо настало время знаменитых лондонских вечерних пробок, особо не погонишь. Но он ждал каждую минуту, что машина встанет как вкопанная, и тогда… Каким чудом они доползли – одному Богу известно. И когда они вошли в тихий сквер, окруженный трехэтажными однотипными домами и на освещенном крыльце Фридмана увидели Скворцова, вздымавшего руки к небу и что-то кричащего, то Говоров обрадовался ему, как самому близкому и родному человеку.

– Я понял, что мы разминулись, я поспешил обратно, я несся как сумасшедший на красные светофоры. Мы думали, что ты позвонишь, скажешь точное место, где находишься, и я бы поехал тебя встречать.

– Я буквально силой удерживал Алексея дома. Он считал, что знает твой маршрут, и хотел разыскать тебя в лондонских пробках. Я ему повторял: сиди и жди! Андрей, если заплутает, обязательно позвонит! В конце концов, ты не через джунгли пробираешься, а по цивилизованному городу, всюду телефонные будки.

– Верно, Леня, телефонные будки я видел, но еще надо знать, как в вашей цивилизации звонят из автомата, какую монету опускают. А у кого спросишь? Ни одна сволочь в твоем городе по-французски не лопочет. В вашей имперской столице привыкаешь к левостороннему движению, только на перекрестке не знаешь, кто кого должен пропускать. И потом, я решил: пока машина едет, пусть едет. Я боялся, что если остановлюсь, то уже не стронусь с места. В общем, в следующий раз передвигаюсь по Лондону только на общественном транспорте.

Вот так они говорили в течение часа, пока Кира кормила и укладывала Дениса. Концерт для трех голосов. Каждый упорно вел свою тему, добавляя вариации. Музыка модерн в стиле Шостаковича.

А потом сели за стол, выпили, закусили, еще раз выпили, и тогда Говоров почувствовал, что спало напряжение, полегчало. Незнакомый, сумасбродный Лондон растворился за стенами русского дома. Суета авеню, залитых светом реклам, и могильная темень переулков – все это прошло и сгинуло. Уютно горит торшер на кухне, и лишь запотевшая бутылка водки, только что вынутая из морозилки, напоминает о здешних туманах. «Мой дом – моя крепость», – говорят англичане. Правильно говорят. И дом моих русских друзей, которые меня ждали и за меня волновались, тоже моя крепость. Спасибо, ребята. Давайте выпьем!

Ну а дальше никакого разговора не было, сплошное соло Скворцова: «Я скоро куплю себе квартиру, три-та-та! Сорок пять тысяч фунтов, их надо во что-то вкладывать, ля-ля! Я люблю ходить по бабам, я встречаюсь там с женщинами, никого я не боюсь, я на Фурцевой женюсь, бум-ти-ри-ра-ра! У меня прекрасная коллекция видеокассет, все лучшие фильмы, если Кире интересно, я завтра позвоню, пусть приходит ко мне в гости, ба-бах!»