Текст книги "Меня убил скотина Пелл"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Лизка неугомонная: «Ту-ту, поезд Москва – Париж, давай, деда, давай, папа, еще один круг!»

Смеркается. Слышны лишь шарканье роликов об асфальт да обрывки телевизора из распахнутых освещенных окон. Говоров переходит на шаг, у него дрожат губы. Он чувствует в своих ладонях тепло Лизкиных рук и понимает, что это счастливейший момент его жизни. Но уже другая картина неотвратимо вырисовывается в его воображении. Поезд, только другой поезд, Париж – Москва. Говоров едва успевает распихать в купе чемоданы, соскакивает на ходу из вагона, за стеклом последний раз мелькает Аленино лицо… Потом он приходит в квартиру девочек, которую надо отдавать хозяину и освобождать от мебели. Он помнит, как они с Аленой все покупали, а теперь все это надо распродать за гроши, да кто купит? Беспорядок, тарарам, дверцы шкафов распахнуты, на полу старые Лизкины рисунки. Но покинутая квартира еще наполнена воспоминаниями, еще звучит чуть картавый Лизкин голосок, кажется, откроется дверь, и прибежит Лизка с улицы, включит телевизор, чтоб смотреть свою любимую Доротею… И упадет Говоров на кровать, и уткнется в подушку. И с этого дня останутся ему считанные месяцы, ибо не выдержать ему потерю девочек, вторую разлуку с Аленой, невозможность ощущать в своих ладонях горячие Лизкины руки. Бог смилуется над Говоровым, подведет черту и перевернет страницу.

* * *

За двойной дверью, охраняемой двумя секретаршами, сидел бог Радио по имени мистер Пелл. Как и все служивые, он был надежно изолирован от всего земного, даже птицы телефонных звонков, то и дело врывающиеся в приемную, застревали в ушах секретарши и замертво, вместе с трубкой, падали на рычаг. К Пеллу могли прорваться лишь архангелы из конгресса (но они кружили слишком высоко, чтобы снизойти до Пелла) да ангелы смерти из подземелья отдела кадров. Пелл был велик тем, что никого не принимал. К нему приходили только по вызову, коим он удостаивал лишь избранных в адских кущах Радио. Свистящим шепотом в коридорах рассказывали историю бывшего директора русской службы Джина Горохова. Год тому назад Джин Горохов (естественно, давно уже заслуживший кличку «Шут гороховый») получил от Пелла записку – он уволен с должности. Джин, бледный, разом похудевший и приобретший даже какие-то черты интеллигентности, два дня изображал в приемной Пелла роденовского мыслителя, на обед не отлучался, однако в райские чертоги допущен не был и лик святейшего так и не смог улицезреть. Отправили беднягу на длительное поселение в Брюссель, в чистилище отдела статистики, где до сих пор Джин аккуратно подсчитывает месяцы, оставшиеся ему до пенсии.

В этот день, как обычно, Пелл утомленно парил над кучевыми облаками бумаг, плотно обложившими его стол. В некотором отдалении от стола, как два нашкодивших школьника, напряженно торчали на стульях Уин и Лот. Пелл рокотал, Уин и Лот опасливо втягивали головы в плечи. Тем смельчакам, что заглядывали в приемную, секретарши объясняли, что мистер Пелл занят – идет совещание по вопросам экономии бюджета.

– Почему вы мне подсовываете дело Говорова? – ронял с небес Пелл. – Что это за коллективное письмо? На то вы директора, чтоб регулировать подобные проблемы. Надеюсь, никто в знак протеста не уходит с Радио? Впрочем, жалко, нам бы не мешало сократить еще несколько штатных единиц. На звонок из Вашингтона не обращайте внимания. Говорите, что мы ищем решение. В Вашингтоне жара, подходит время летних отпусков. Через месяц они забудут про этого парня.

– Есть письмо Аксенова, – подал голос Уин.

– Кто такой Аксенов? – громыхнул Пелл.

– Известный писатель, живет в Вашингтоне.

– Вы заметили, – рассердился Пелл, – что все русские – писатели. Хоть бы один был говновозом.

Уин хихикнул, но Лот вдруг заартачился:

– У Аксенова связи.

Пелл возвел руки к потолку:

– Как мне надоели эти русские! Когда мы наконец от них избавимся? Ладно, ответьте Аксенову. Сошлитесь на французский закон. Дескать, мы бы и рады найти компромисс, но французский закон нам этого не позволяет. И если у Аксенова связи, пусть подыщет Говорову работу в Америке. С Говоровым все? О’кей, подвели черту, закрыли дело. И чтоб больше я этой фамилии не слышал. А теперь вернемся к бюджету. В вашем фонде для командировок осталось около ста тысяч долларов. Если вы не израсходуете эти деньги до октября, конгресс их срежет.

– Но ведь был приказ об экономии, – заикнулся Уин, а Лот пошел дальше:

– Нельзя одной рукой увольнять, а второй посылать журналистов в командировки. Или нет на Радио денег, или они есть. – Потом, словно испугавшись собственной отваги, поспешно добавил: – Я-то понимаю, что это другие деньги, но в редакциях не поймут.

– Понимать должны вы, а не редакции, – оборвал Пелл. – Если конгресс срежет, в будущем году вы останетесь без командировочного фонда. Значит, так: подождем, пока увольнение вступит в силу, а потом объявим, что каждый может ехать куда хочет. – Пелл усмехнулся. – Кстати, это подбодрит русских. Вы же сами говорили, что после увольнений в Париже они в панике. Надо уметь работать с аппаратом. Кто у нас остался в парижском бюро? Савельев? Отправьте этого типа на три недели в Австралию. Зачем так далеко? А как иначе вы истратите деньги? Он журналист и пусть найдет там темы для корреспонденций.

Тем временем в приемной случилось ЧП. Позвонил Говоров из Парижа, сказал, что ищет Лота. Конечно, секретарша, взявшая трубку, была в курсе событий. Она знала, что Пелла нельзя беспокоить. Но Говоров требовал не Пелла, а Лота. Секретарша давно служила на Радио и привыкла к тому, что у всех прежних директоров к Говорову было особое отношение. Этот человек из Парижа почему-то имел право говорить с любым начальником. Ну как тут угадаешь: соединять или нет?

Секретарша робко приоткрыла дверь кабинета и доложила. Мертвая пауза. Лицо Лота наливалось краской. Но всемогущий Пелл вдруг театральным жестом показал Лоту на телефон: дескать, валяйте, а мы посмотрим.

Очень вежливо, вкрадчивым голосом Лот осведомился о здоровье Говорова. Да, мы рады, что вы чувствуете себя лучше. Да, мы очень озабочены вашей судьбой. Дочка приехала из Москвы? Да, мы в курсе. Понимаем, вам будет тяжело. Мы бы всей душой, но французский закон, он жесток. Восстановить вас на работе через год? Пока маловероятно, но мы подумаем об этой возможности. Мы бессильны, на Радио нет денег. Да, разумеется, если увеличат бюджет, мы вспомним о вас в первую очередь. Увы, конкретно я ничего не могу обещать. А почему вам не попробовать на «Голосе»? Есть прекрасные курсы английского языка. Нам самим обидно терять опытного журналиста. Конечно, мы еще раз все обсудим. Ваша жена в госпитале? Передайте ей. Мы надеемся. Держитесь. Не падайте духом. Наилучшие пожелания. Звоните мне когда угодно. Это вам спасибо. Всегда к вашим услугам.

Лот положил трубку. Уф! Уин сделал ему сочувственную гримасу, а Пелл снисходительно поаплодировал с небес.

* * *

Пожалуй, именно с этого времени Говоров стал выделять в парижской толпе – в магазинах, в метро, на улице – людей, которых он раньше не замечал. Не по одежде – одеты они были, как все, прилично или небрежно – а по некоторой замедленности в движениях и затаенному страху, растерянности в глазах Говорову казалось, что они его тоже узнавали, как по особым приметам узнают друг друга члены тайного ордена или больные неизлечимой болезнью.

Пожалуй, именно с этого времени им овладело беспокойство, но без свойственной герою Пушкина охоте к перемене мест. Когда-то Говоров любил путешествовать, он объездил на машине пол-Европы – теперь призывы туристских агентств провести отпуск на Канарских островах или уик-энд в Пицце воспринимались как издевательство. Говоров еще приходил в бюро и, лишь сидя за своим столом, занимаясь привычным делом, обретал некоторую уверенность. Но это тоже было как транквилизаторы, как снотворное, на несколько часов. Его кабинет, его работа – это уже не принадлежало ему, вот-вот будет отобрано. Затянувшееся прощание, как с Аленой и Лизой, которые пока присутствовали в его жизни и, может, не догадывались, что должны будут уехать, но Северный вокзал и вагон Париж – Москва маячили невдалеке. Верный признак конца: телефон на его рабочем столе – обычно он подпрыгивал, как чайник на огне, выплевывая трели звонков, – нынче он нехотя чирикал пару раз в день. Изменились интонации голосов его собеседников. В течение десяти лет русский Париж отвечал ему с радостной готовностью – звонок от Говорова означал предложение заработка. Сейчас с ним разговаривали, как со служащим похоронной конторы – скучные фразы, вздохи, соболезнования.

…Странный был сосед в доме Говорова. Деловитый, решительный господин что-то постоянно перетаскивал из багажника в багажник своего автомобиля, часами мыл, драил, чистил кузов, садился за руль, прогревал мотор – и никуда не уезжал. Говоров считал его тихим сумасшедшим, и вот недавно, здороваясь, встретился с ним взглядом… Нет, какой же он псих! Это будущее Говорова.

Кира выписалась из госпиталя, но была очень слаба. Ее приходилось возить туда на консультации и анализы. Девочки перебрались в свою квартиру, и Говоров метался между двумя домами – покупал продукты, переносил книги, вещи, кастрюльки с едой (что-то вкусное Кира и Алена соответственно пересылали Лизке и Денису), укладывал спать, целовал носы, рассказывал сказки взрослым и детям. В бюро он почти не заглядывал, все свободное время отнимали домашние заботы. Иногда Говоров себя спрашивал: как же он раньше умудрялся еще и работать?

Поздно вечером, когда все утихомиривались, он садился к столу, отодвигал непрочитанные журналы и раскладывал на картах пасьянс. Нервничал и сердился, когда пасьянс не сходился. На что он загадывал? Вот если сойдется, значит, в самый последний момент вынырнет какой-нибудь спасительный вариант…

Борис Савельев держал его в курсе дел. Борис теребил Гамбург, напоминая: через три недели, через две, через десять дней увольнение Говорова вступит в силу – придумайте что-нибудь! Однажды он позвонил Говорову. Только что был разговор с Уином, по программным делам, и Уин сказал: «Мы знаем, что Андрей Говоров в беде.» Сам Уин сказал, никто его за язык не тянул!

В тот же вечер Говоров разложил три пасьянса. Два не сошлись, но третий сошелся!

Именно с этого времени Говоров стал ежедневно подходить к церкви. Никогда не заходил. Он же числился по православной епархии. Его Бог из другого ведомства. Впрочем, полагают, Бог один. И вообще, Говоров некрещеный, не имеет права соваться в чужие владения. Незаметно для других Говоров замирал, по-воровски вымаливал внимание свыше. Обращался по-французски. Бог, помогите нам, сделайте что-нибудь. Нет, кажется, с Богом положено на «ты». Хорошо, Бог, прошу не за себя, за своих детей, за Лизку. Понимаю, наверно, все так говорят, спекулируют детьми, бьют на сострадание. И как это Богу надоело слушать. Но ведь я не требую чудес! Такая естественная просьба: оставь меня на работе.

Случайный прохожий кашлял за спиной, и Говоров ускорял шаг.

И пришел тот роковой день (а куда ему было деться? потеряться по дороге?), когда увольнение Говорова вступило в силу. Говоров явился в бюро, собрал бумаги из ящиков своего стола. Лицемерная Крыса, возведя глаза к потолку, вручила Говорову чек на весьма приличную сумму (но не на такую, о которой шли разговоры, значительно меньше) и поинтересовалась, что будет с книгами и журналами, оставшимися в его кабинете.

– Они принадлежат редакции, – ответил Говоров.

– Но теперь русской редакции практически нет, – ослепительно улыбнулась Беатрис, – вы можете кое-что взять себе. А если Савельев откажется перетащить журналы в свою комнату, я все выброшу. Мне надо очищать помещение.

Говоров заглянул к Савельеву:

– Боря, посмотри по моим полкам. Я отбирал советские журналы в течение многих лет. Помнишь, за ними выстраивалась очередь. Это же ценный архив!

– Кому он сейчас нужен? – вздохнул Савельев. – Садись и слушай. У меня четкое ощущение, что они там в Гамбурге совсем спятили. Знаешь, что они мне сегодня предложили? Командировку в Австралию! Я спросил: почему Австралия? Уж лучше Новая Каледония, все-таки французская территория. Они, не раздумывая, согласились.

– На меня нет денег, а тебя посылают за тридевять земель? Это мне пощечина, плевок.

– Все проще. У них горит командировочный фонд. Вот как они хозяйничают. Позор.

Говоров отметил, что на этот раз Борис не боялся молчащих телефонов, и Борис, как бы предупреждая обязательный вопрос, поспешно добавил:

– Андрей, я, конечно, спросил Уина, что будет с тобой. И Уин сказал всего два слова: «Такова жизнь».

Потом все оказалось совсем не страшным. Вежливые, разговорчивые дамы на бирже труда, короткое собеседование с чиновником, который просмотрел анкету Говорова и недрогнувшей рукой в графе «квалификация» поставил ноль; и никаких очередей с неграми и арабами, как боялся Говоров, раз в месяц надо было подписывать получаемую из биржи карточку и отправлять ее обратно по почте – вот и все формальности; затем было посещение АССЕДИКа (непонятно, как назвать эту контору по-русски, в Союзе таких организаций не существует), красивая бабенка с вострым взглядом оформила соответствующие бумаги, улыбнулась, и скоро пришло извещение, что Говорову будут платить пособие по безработице, равное половине его зарплаты, в течение полутора лет, дальше полгода какой-то смехотворный минимум, потом все кончится – но до этого дальше, до этого потомнадо было еще дожить. В богатой Франции на социальное дно спускали мягко, на тормозах. Почти три миллиона французских безработных имели шанс найти что-нибудь, зацепиться за какие-то курсы, за какое-то временное ремесло, тем более что специалисты предсказывали благополучную экономическую конъюнктуру. Но не было этого шанса у русского писателя Говорова, чей возраст переступил предел, до которого берут на работу, и чья квалификация по французским меркам равнялась нулю. Однако можно было утешиться тем, что случаются ситуации гораздо хуже, например когда человек заболел раком и ему остается жить считанные месяцы – а тут два года, да сравнительно в добром здравии. Словом, на месте Говорова любой бы оптимист возликовал: «Счастье привалило!»

– Тут у публики возникли вопросы. Можно?

– Пожалуйста, задавайте. – Говоров не гордый, он на все (и за все) ответит.

– Русский потерял работу в пятьдесят три года, а застрелился в пятьдесят пять. Но ведь это самый лучший возраст для мужчины, как работника, разумеется.

– Совершенно верно. Если бы Говоров в свое время согласился уехать в Гамбург на место главного редактора, он бы спокойно руководил редакцией до пенсии. Не было бы претензий к его работе и в Париже, останься он на прежней должности, особенно если бы ему позволили переформировать отдел. А вот овладеть новой профессией, да в чужой стране… Если и овладеешь, предпочтут молодых, и, наверное, будут правы. Вот попытался Говоров стать почтальоном, и мизерная зарплата его не смущала, и разносил бы письма не хуже других. Однако на открывшуюся вакансию набежало столько желающих! Взяли двадцатипятилетнего парня.

– Эмигрируют люди и в более преклонном возрасте. И как-то не пропадают…

– Хотелось бы посмотреть статистику, ежели такая существует. В принципе когда приезжает человек с именем, его на первых порах поддерживают – и пресса им интересуется, и вообще пахнет политикой. Найдет он сразу что-то – все будет в порядке. Но года через два о нем никто не вспомнит, он уже автоматически перешел в рядовые эмигранты, которые тут вам так надоели. Читайте советские газеты, в данном случае они пишут все точно.

– Может быть, русскому писателю повезло бы больше, если бы он прямо поехал в Америку?

– Русская пословица гласит: там хорошо, где нас нет. И потом, это разговор о прошлогоднем снеге.

– Неужели русскому журналисту нельзя найти работу на Западе?

– Смотря какому. В Лондоне над кандидатурой Говорова долго чесали затылок. У него была репутация сильного работника. Но взбунтовался русский отдел культуры, куда Говорова прочили. Так они все там числились в гениях, а приди Говоров, пришлось бы под него подлаживаться. Как сказал его друг в Лондоне, знающий тамошнюю кухню: «Не захотели мыши кота». А формальный повод для отказа? У Говорова нет английского.

– Были бы у Говорова такие же трудности в Советском Союзе?

– Вот там все было бы наоборот. Там возраст здорово помогает. После пятидесяти, когда человек начинает беспокоиться о семье, о детях, дорожить заработком, когда уже не те силы и нет прежней уверенности в себе, – вот тогда писателя толкают в гору. В пятьдесят пять лет, если бы Говоров не высовывал носа на собраниях, его бы избрали членом правления. А к шестидесяти, когда бы перо притупилось да болезни подступили, дали бы Говорову журнал. Дотяни же он до семидесяти, потеряй способности ориентироваться в событиях и людях (еще лучше вообще перестать узнавать окружающих) – быть бы Говорову неприменно секретарем Союза писателей. Не знаем, как в России пошло после перестройки – до этого Говоров не дожил, – но раньше именно так все и происходило.

– В последние годы были ли у Говорова заветные желания, естественно кроме как найти работу?

(Голоса из публики подсказывают: «Выиграть в лото! Угадать «картэ» в порядке!»)

– Были. Первое – выжить. Не получилось. Второе – встретить на улице мистера Пелла и плюнуть ему в морду. Не довелось.

– Известно, что все русские, особенно писатели, пьют. Но согласитесь, во Франции для Говорова был кайф. Ну да, водка, она и французу не по карману, зато столовые вина отпускаются по бросовым ценам!

– В этом отношении во Франции действительно лафа. Говоров пил самый дешевый в мире алкогольный напиток. В аптеках он покупал пузырьки с чистым спиртом. Единственная сложность – нельзя было покупать в одной и той же, начинали смотреть подозрительно. Говоров составил график обхода ближайших аптек. В каждой появлялся не чаще чем раз в две недели. Все равно заприметили, но лишних вопросов не задавали. А дальше технология проста: спирт разбавляется водой (в пропорции пять к шести), настаивается на сухих мандариновых корочках, и получается фирменная водка, которая еще в Москве называлась по имени ее изобретателя «говорухой». В Москве чистый спирт как валюта, попробуй достань! За пузырь спирта самый неприступный человек в Союзе, слесарь-сантехник, вам в три минуты кран починит, только намекни. Ваше шампанское, бургундское, коньяк и арманьяк – для России звонкие, но пустые слова. В России спирт король! До сих пор пол-Москвы завидует Говорову: хоть не очень у него сложилось во Франции, зато пил по-королевски!

РОНДО-КАПРИЧЧИОЗО
В последние месяцы жизни каждую ночь

Говоров выступал в конгрессе:

– Половина бюджета более пятидесяти миллионов на содержание бюрократии например когда меня в командировку в Нью-Йорк я с удивлением что там в нашем бюро четыре директора у каждого свой офис своя секретарша что они мне никто не смог в Гамбурге на каждого журналиста в общей сложности по одному начальнику мало того еще специальный штат чтоб эту свору для чего Радио чтоб передачи кто передачи журналисты но видимо а у меня давно впечатление что Радио только для удобства американских наша контора в Гамбурге это их теплое насиженное каждый из них там огромную зарплату на деньги которые на оплату жилья бюрократии можно три парижских бюро по капризу начальства им дома и квартиры и в то же время куцый бюджет для внештатников кто и как программы это никого не. Пелл где его самоуверенность где его пузо он перед конгрессом когда с должности с мокрыми штанами что он в советской жизни что он о России? Вот попросите его показать на карте где находится Владивосток?!

– Позор мистеру Пеллу! – гневно прогудел конгрессмен из Айовы. – Все знают, что Владивосток в штате Индиана!

…И по московскому телевидению:

– Заслуга «голосов» огромна и эта тема еще своего исследователя без «голосов» нет и гласности но не надо их ведь все «голоса» в руках чиновников и бюрократия не только в Советском Союзе всюду хотя бы Радио на котором я десять лет постепенно под разными предлогами все самостоятельно мыслящие чиновник в принципе иметь дело с «чего изволите» так ему удобнее в Америке по традиции наиболее способные кадры в бизнес средние слои государственного аппарата это болото прекрасные слависты в университетах знающие понимающие журналисты в газетах но на Радио постоянный конкурс на по всем помойкам когда чиновник абсолютно всюду его как на пенсию к нам исключения конечно и у нас хорошие администраторы которые за дело но ведь они не их еще резче и быстрее в конце концов до гопкомпании Пелла Уина и Лота.

– Несколько лет назад вы бы говорили так по советскому телевидению? – вкрадчиво спросил ведущий.

– Несколько лет назад меня бы не пустили в Москву.

– Почему? Как раз в то время…

– Знаю. Выступали перебежчики и шпарили по бумажке, составленной в КГБ, мол, на Радио все шпионы, диверсанты, военные преступники, убивавшие в газовых камерах еврейских младенцев. Моя беда, что я не совпадаю со временем. Я работал на Радио, когда оно считалось бякой, и критикую его теперь, когда оно вроде стало хорошим и его прекратили глушить. Но Радио не менялось, просто у него были другие проблемы, и весьма болезненные, И я всегда говорил одно и то же, правда, не в микрофон, что верно, то верно. Давайте я вам прочту один из моих фельетонов про Брежнева. Понимаю, что сейчас этой темой никого не удивишь, но ведь он датирован 1978 годом и, думаю, не устарел. Кстати, его напечатали в газетах, но по Радио не передавали. Тогда наши мудрые начальники спустили указание, дескать, нельзя иронизировать над Брежневым, это оскорбляет патриотические чувства слушателей.

– Так это же была типичная цензура! И как вы отреагировали?

– Я им сказал, что они идиоты.

– Странно, что вас не уволили раньше.

– Иногда мне тоже так кажется.

…На приеме в честь три премьер-министра для мебели два короля под закусон Галя в брильянтах и лисице Слава в манишке пиликает на скрипочке привет Слава привет Андрей и вдруг как его сюда пустили Матус извивается с протянутой рукой сияет как подфарник.

– Андрей, как я рад за тебя!

Говоров убрал руку за спину:

– С подонками и засранцами не разговариваю.

Говоров не любил таких сцен и был бы рад, если бы Матус провалился сквозь землю, однако паркет в зале, сделанный в прошлом веке… Публика заинтересовалась. Матус погас.

– Андрей, это глупо. Ты зол на меня, но это не я, это все Пелл.

– Не мог Пелл не спросить мнения у главного редактора. Я бы на твоем месте…

– Но ты не захотел быть на моем месте!

– Ты должен был объяснить мою семейную ситуацию. У тебя самого сын в возрасте Лизки. Ты способен ему сказать: возвращайся в Москву, твой папа не может тебя прокормить? А мне пришлось расстаться с Лизкой, мне пришлось сказать эти слова Алене. Разве в человеческих силах пережить такое?

К Матусу вернулась улыбка. Сцена уже не выглядела ужасной. Стоят двое русских, мирно беседуют на непонятном для окружающих языке.

– Ну, даешь, Андрей. Ты слишком много требуешь от американцев. Да Пеллу плевать на твою семейную ситуацию, он не обязан в нее вникать, у него была своя головная боль с бюджетом!

…Верно. Не обязан. Но Пелл должен был знать – на то есть статистика, – что увольнение на Западе человека после пятидесяти лет морально равносильно смертному приговору, обрекает на безработицу и нищету. За что?

Нет, Пелл знал. Поэтому и готовил увольнение втайне, как убийство из-за угла. И убежден, паскуда, что останется безнаказанным.

Поехать в Гамбург. Застрелить эту жирную скотину. Подождать около дома. У проходной на Радио. Или. Ну тут много вариантов. Хелло, мистер Пелл, как поживаете? Не припоминаете? Я Андрей Говоров. И четыре пули в живот. За Лизку. За Алену. За Дениса. За Киру. За всех, кого когда-то где-то на земном шаре выбросили на улицу. А потом Уину и Лоту: «Хватит мокнуть в луже! Вставайте, я больше не стреляю. Вызывайте полицию».

Говоров часто обдумывал эту поездку в Гамбург. В деталях. С подробным диалогом. Тешился сладкой мечтой. Не купит он билет и не снимет в Гамбурге гостиницу. И не потому, что боялся, – чего бояться? Европейской тюрьмы с газетами, книгами, цветным телевизором? Там его еще какой-нибудь профессии обучат, например шить перчатки, и как раз до пенсии он дотянет – тоже, между прочим, решение проблемы. Нет, тут срабатывал инстинкт волка, которого гонят на красные флажки: лучше под пули, но за флажки не положено! Традиция, впитанная с молоком матери. Кодекс чести российской культуры. Русского писателя можно убить, и это, увы, случалось не однажды. Но русский писатель никогда не может быть убийцей. Говорову предстояло уйти без сатисфакции.