Текст книги "Меня убил скотина Пелл"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

И что вы думаете, спрашивал Говоров, швейцарцы, которые готовы удавиться за каждый свой твердый франк, рассорились с В. П., отказали ему от дома? Куда там! Остались лучшими друзьями, зовут к себе, ждут не дождутся, когда В. П. снова осчастливит их своим посещением!

Гости (когда-то у Говоровых было много гостей) обычно сползали под стол, а Вика, участник подобных сборищ, жмурился и невозмутимо повторял:

– Про лак для ногтей – перебор, это, Андрюха, твоя чистая писательская фантазия.

Может, фантазия, хотя Сима Маркиш, преподававший в Женевском университете, клялся, что так оно и было, и подозревал, что В. П. употреблял лак не в состоянии беспамятства, запойной горячки, нет, это был акт протеста или злостного хулиганства, дескать, раз вы так со мной – то я так, и не смейте мне запрещать, меня спасать, беречь мое здоровье – сам разберусь, давно вышел из пеленок.

Вика всегда удивлял Говорова полной свободой своего поведения. Казалось, в характере Вики вообще отсутствует понятие «должен», которое давило на Говорова и определяло его поступки. Вика делал то, что хотел (тогда, когда это ему было удобно), писал то, что хотел (и писал много, легко, не мучась), встречался с теми, с кем хотел встречаться (для него не существовало обязаловки: мол, иначе люди обидятся. Обидятся – черт с ними!). Весь ритуал ответных визитов, ответных звонков, необходимых присутствий Вика откровенно презирал. И ему не только прощали то, что никогда бы не простили другим, его все, за исключением активных подонков с больным самолюбием, любили. Видимо, люди чувствовали, что в тот момент, когда Вика с ними, это не вежливость, не отбывание номера, нет, они ему действительно интересны. Вика не суетился, не налаживал связи, не устраивал жизнь, но у него была квартира в Женеве (тех самых швейцарцев), куда он мог приезжать, запереться и работать, вилла на Лазурном берегу (принадлежавшая бывшему французскому послу, но всегда в распоряжении Вики); за Вику хлопотали доброхоты, устраивали ему выступления в Америке, поездки за моря и океаны; когда Вика болел или путешествовал «в Гонолулу» (в последнее время все реже и реже), вокруг него сама собой сплачивалась команда спасателей, у Вики был свой госпиталь (около Нанси), свой личный русский врач…

Вот этот врач и позвонил Говорову через пару недель после того, как Вика лег к нему в больницу на обследование.

Мы сделали все, сказал врач, все возможное и невозможное, мы будем его лечить, проведем курс интенсивного облучения, но будьте готовы к тому, что это может случиться в любой день, лично я даю ему срок не больше трех месяцев.

– Он паникер, – ответил Савельев. – Он и мне звонил, всему Парижу раззвонил. Ты был еще в Москве, когда здесь врачи приговорили Вику к смерти. А он выкарабкался. Я верю в Платоныча. Он выберется и на этот раз.

– На что он будет жить? – спросил Говоров. – Я не уверен, что он в скором времени сможет работать.

– А вот теперь мы запустим твой вариант, который ты давно предлагал. Сделаем Вику консультантом с постоянной зарплатой. Солдат спит, служба идет.

– Ты думаешь, в Гамбурге поймут? – усомнился Говоров.

– Я думаю, что только такие вещи американцы и понимают.

* * *

Раньше Говоров плутал в лабиринтах Ванв, теперь маршрут был освоен наизусть. И ритуал тоже. В девять вечера Говоров подъезжал к многоэтажному корпусу, где жил В. П. От дальней, освещенной высокими уличными фонарями двери отделялась фигура, и Кира спешила навстречу, чтобы взять Вику под руку. Мелкими шажками, то нагоняя свои тени, то обгоняемые ими, Кира с Викой приближались к машине. Тем временем Говоров как бы надевал маску: деловая озабоченность? Да! дружелюбие? естественно! внимательность? конечно! – но никакого болезненного сочувствия Вика не должен был заметить на его лице. Говоров не должен был подниматься за Викой в его квартиру («Сцены у постели не будет», – раз и навсегда отрезал В. П.), не должен был помогать Вике пересечь двор («Я до Парижа сам добираюсь, не инвалид»), однако от Кириной поддержки Вика не отказывался. Кира сразу находила какие-то ничего не значащие, но ласковые слова, и на заднее сиденье они забирались, как два воркующих голубка. «На порт Версаль, шеф», – говорил Вика, как давал приказ таксисту, и они колесили по темным парижским пригородам, пока не врывались в огни Версальских ворот, и тут, у кафе с прыгающими разноцветными лампочками, Говоров тормозил, Кира осторожно выводила Вику из машины, а Говоров рулил дальше в поисках стоянки.

Припарковавшись, Говоров не торопился в кафе, делал круг по ближайшим переулкам, якобы, как он объяснял Вике, проветрить голову – на самом деле проверял, прочно ли прикипела маска. Ведь недавно Говоров чуть не сморозил глупость, с его языка чуть не сорвалась фраза: «Скоро на этом кафе вывесят мемориальную доску», – в последний миг он спохватился, проглотил слова, даже покраснел. Впрочем, Говорова особенно и не ждали. Вика явно предпочитал общество Киры, она была для него идеальной собеседницей, все старые байки про Корнейчука и Соколова-Микитова выслушивались с неподдельным вниманием, они ее искренне развлекали. Говорову казалось, что Кира разговаривает с В. П. как с Денисом – о чем бы ни болтал Денис, для Киры это было всегда важным.

При появлении Говорова Вика заказывал еще пива. Официанта В. П. вызывал несколько по-барски (в Париже официанты отвыкли от такого обращения), но молодой испанец (или бразилец), нисколько не обижаясь, отвечал колкими шуточками, взамен получал такие же – и с официантом у Вики был свой, особый контакт, официант как должное принимал манеру поведения В. П.

Говоров извлекал из чемоданчика свежую советскую прессу. Разговор переходил на профессиональные рельсы. Теперь Говоров чувствовал себя в своей тарелке: будто, как раньше, они сидят в редакции и совместно намечают для Вики темы дальнейших выступлений по Радио. «Это я никому не отдам, оставляю за тобой, как сможешь – сделаешь два скрипта». И тут не было игры или притворства ни с чьей стороны. В. П. был уверен, что, как соберется с силами, напишет, а Говоров – что рано или поздно получит этот материал. Кончалась публикация «Детей Арбата», В. П. с нетерпением ждал последних номеров «Дружбы народов». Как только журнал приходил в редакцию, Говоров прочитывал его за вечер и на следующий день сам доставлял Вике или передавал через Савельева или Шафранова, тоже встречавшихся с В. П. в том же кафе. О романе Рыбакова спорили в редакции, и отголоски этой дискуссии вспыхивали за столиком у Версальских ворот. В который раз мнения Говорова и В. П. совпадали: роман написан так себе, но образ Сталина очень интересный, особенно для советского читателя, в этом и основная ценность «Детей Арбата». Ну Савельев и Шафранов – максималисты, требуют от советского писателя невозможного, мы-то с тобой были советскими писателями, помним всю обстановочку. А никто из «Вселенной» не прорезался, сам Лева Самсонов голос не возвысил? Прорезались. Но я сказал, что «Дети Арбата» за тобой. Товарищ Самсонов, разумеется, свой руководящий голос возвысил. Четко выразился в том духе, что Рыбаков написал роман по заказу КГБ, дескать, у них теперь такая установка. Даже ко всему привыкший Боря принес мне его скрипт несколько потрясенный. Я выбросил его в корзинку. За что люблю Леву, так это за постоянство. С ним никаких неожиданностей. Я о Рыбакове сделал беседу с Мишей. Он против романа, но он профессор-историк; у него серьезные аргументы. Побил он тебя? Не думаю, в конце концов, у нас свободная трибуна. Вот приступлю к работе, и мы вернемся к этой теме.

И, обсуждая так редакционные дела, Говоров все больше убеждал себя, что, конечно, врач – паникер, вышел же Вика из больницы, вон как у него прекрасно работает голова, ну да, слабость, но это от облучения, курс скоро кончится. Вика выкарабкается, иначе быть не может, иначе это нелепость, глупость, бред собачий!

Иногда вдруг голос Вики срывался, на глазах выступали слезы. Вика вытирал лицо платком, закуривал, круто матерился.

– Извините, ребята. Мучают меня врачи. Говорят, осталось месяц терпеть. Потом заживу как человек.

И тогда Говоров думал, что если советские товарищи увидят В. П. в таком состоянии, то кто-нибудь непременно напишет: мол, плакал В. П. от тоски по родине, затюканный нищетой и эмиграцией. Неужели не поймут, что слезы – от боли, от физической немощи, что тело твое перестает тебе подчиняться? Но мысль, что Вика мог плакать в предчувствии смерти, Говоров начисто отметал; не знал В. П. диагноза своей болезни и был уверен, что проживет до ста лет.

А если знал, да только вида никому не показывал?

Упрямо, вопреки всем медицинским рекомендациям, просиживал В. П. почти каждый вечер в кафе у Версальских ворот. Потом это место ему надоело, устроил себе вечернюю резиденцию в кафе на Монпарнасской площади. Чаще всего на свиданку к В. П. приезжали молодые ребята, Сережа и Женя. В. П. нравилось, что ребята общаются с ним запросто, без подобострастия и сюсюканья, принимают за своего. Не забывали В. П. Савельев и Шафранов. Бывали там и его старые друзья из Москвы. А вот из «Вселенной» никто ни разу не появился.

Плотно опекал В. П. его приемный сын Витя. Привозил в кафе и отвозил домой. Возникал в середине вечера и, как бы проверяя, шутил:

– Ну что, старый Мазай разболтался в сарае?

Исчезал куда-то, возвращался к одиннадцати, заказывал себе пива, смотрел на часы:

– Напозволяли себе, Платоныч, ох напозволяли. Ладно, погуляли, и хватит.

В. П. соглашался, не капризничал. Он и впрямь уставал к этому времени. Витя вел его к машине, слегка поддерживая плечом.

Это то, чему свидетель был Говоров. Наверно, так происходило и в другие вечера. Во всяком случае, Говорову хотелось, чтоб когда-нибудь Денис так же заботился о своем отце.

* * *

Две новости выпали в один день. Гамбург, после письма Бориса Савельева и бесчисленных переговоров с Парижем, утвердил для В. П. должность консультанта. Говоров присутствовал при последнем разговоре, когда все уж было подписано и Борис благодарил какого-то высокопоставленного американца за чуткость и внимание к больному русскому писателю. Как бы между прочим Борис сказал:

– Вы же понимаете, в сущности это формальность, на несколько месяцев…

Говорова неприятно кольнули эти слова, но потом он решил, что Борис прав, с американцами так и надо, пусть думают, что дешево отделались. Теперь В. П. получит зарплату за все месяцы болезни, а дальше будет потихоньку, не напрягаясь, что-нибудь пописывать или комментировать. Раз ставку выбили – ее не отберут. Вика прошел Сталинград, тяжелое ранение в Польше, две серьезнейшие операции, где ему пророчили смертельный исход. Вика везунок, у него железный организм. Он подмигнет и покажет фигу врачам, а гамбургская бухгалтерия может повеситься от тоски и перерасхода фондов.

Такую добрую весть надо было соответственно привезти, а не отделаться будничным телефонным звонком. Кто поедет на встречу к В. П.? Говоров вызвался, однако почувствовал, что Борис, несмотря на домашний детский сад (у него тогда было трое, четвертый намечался), очень хочет отметиться сам. Что ж, Говоров не настаивал, Савельев заслужил, он же больше всех хлопотал.

Под это дело Борис смылся рано из бюро, а Говоров сидел до шести вечера, потом, чтоб не застревать в пробках, оставил машину в гараже и пошел гулять в район Елисейских Полей. Прогулка затянулась. Говорову порядочно надоел его двенадцатый арондисман, по которому он маршировал ежедневно, а тут новые улицы, совсем другой Париж, праздничный, туристский. Вернувшись в гараж, Говоров подумал, что можно бы подъехать к кафе на Монпарнасе, Савельев туда уже прибыл, в конце концов, Говоров никому не помешает, и Вика обрадуется, но, вздохнув, отмел такой вариант: Боря решит, что он хочет примазаться к чужим лаврам, возникнет напряженка в отношениях, не надо. Когда в лавке два хозяина, требовалось быть чутким и деликатным, чтобы не переступать границы. Бюрократические тонкости, которым Говоров научился.

Кира встретила его странным, долгим взглядом. Говоров всполошился. Что случилось? Он не любил, когда Кира задавала ему загадки.

– Ты победил, Говоров, – со значением в голосе сказала Кира, – звонила Москва. Алена и Лизка получили разрешение.

Говоров плюхнулся на диван. Теперь ему стала понятна Кирина торжественность. Круто менялась их жизнь. Алена и Лизка приедут во Францию. Итог четырехлетней борьбы. А ведь он почти потерял надежду вытащить девочек. Что же сыграло решающую роль? Визит Ширака в Москву, когда он пригласил Алену на прием в посольство, беседовал с ней и это, конечно, засекли советские товарищи? Или письмо генерала Гамбьеза Горбачеву? На личную просьбу генерала, одного из председателей Общества франко-советской дружбы, помощники Генерального секретаря должны были как-то прореагировать. А может, как в сказке о репке, внучка за бабку. Жучка за внучку, кошка за Жучку – плод совместных усилий, накопилось, достаточно было последнего демарша, присоединилась мышка и выдернули репку?

Говоров заказал Москву и, ожидая разговора, выспрашивал у Киры подробности. Сегодня позвонили Наташе, Алены не было дома, сказали: вашей дочери и внучке дано разрешение на выезд во Францию на постоянное жительство. Кто звонил? Не назвались. Наташа поблагодарила и повесила трубку. Почему не спросила подробностей? Не хотела, пойми, для нее это потрясение, она готовила себя к отъезду девочек, но инстинктивно надеялась, что этого не будет.

Москву не давали. Линия перегружена. В два часа ночи Говоров отменил разговор. Дозвонился в семь утра. Подошла Наташа. Говорила с ним, как всегда, подчеркнуто сухо, без малейших эмоций, а у него при звуках ее голоса сердце разрывалось, и он, как всегда, виновато твердил: ты не будешь жить одна, вот устрою девочек и вызову тебя, Алена вызовет, и мы будем рядом, в одном городе, десять лет между нами была пропасть, глухая стена, хватит! «Не слишком много ты на себя взваливаешь?» – спросила Наташа. «Нет, я все выдержу, я смогу прокормить вас, обеспечить нормальную жизнь, а дальше Алена найдет работу, ты найдешь работу, не найдешь – не страшно, у меня большая зарплата», – и та-та-та, и та-та-та – их слова гулко резонировали в трубке, разговор явно прослушивался и записывался на магнитофон.

Теперь он звонил в Москву каждый день. Там происходила какая-то чертовщина. Алена была в районном ОВИРе, Алена была в городском ОВИРе, Алена говорила с начальником ОВИРа – все ей ласково улыбались, даже поздравляли, но утверждали, что им пока ничего не известно, советовали ждать, тот звонок был не от них. От кого же? Может, это чей-то розыгрыш или шутка ГБ? Не похоже. Там, конечно, веселые ребята, но не до такой степени. Впрочем, кто знает…

Говоров связался с французским министерством иностранных дел. И там полная неопределенность. Вроде что-то сдвинулось, но конкретно… Знакомая дама обещала дать телекс в посольство.

Прошло две недели. Алене ни ответа ни привета. Все это смахивало на кошмарный сон. Говоров бегал по потолку.

Однажды вечером Кира предложила:

– Давай подъедем на Монпарнас.

– Ты уверена, что он в кафе? Может, позвонить домой, проверить?

– Не надо. Если не застанем, будет у тебя повод для прогулки.

Говоров подумал, что за все это время он ни разу не вспомнил про Вику.

…Все столики внизу были заняты, к стойкам прилипла публика. Они поднялись по лестнице в верхний зал. Пустыня, освещенная блеклым светом ламп с красными пластмассовыми абажурами. И лишь в углу, спиной к ним, сидел человек в старой, выцветшей ковбойке, знакомый, коротко остриженный затылок. Человек читал «Литературную газету». На их шаги человек обернулся. У него было совершенно мертвое лицо.

– Ребята, – сказал Вика. – Вы приехали? Вы приехали! Отвернитесь, я сейчас вставлю зубной протез, приведу себя в порядок.

Они позвали официанта, что-то заказали, начались тары-бары-растабары. Потом, сославшись на головную боль, Говоров отлучился минут на двадцать сделать круг по улицам. На самом деле ему нужно было время – осознать очевидную истину: это не только возможно, это неотвратимо. И еще он понял, что не хочет видеть Вику таким, пусть навечно в его памяти В. П. останется прежним. Говоров понимал, что этой мыслью ни с кем не поделишься, выглядит не очень красиво, и постарался загнать ее куда-то под ворох первейших дел и обязанностей, что крутились в его голове.

Вернувшись, он увидел, что у Вики оживленные глаза и вообще, кажется, все нормально. Говоров малодушно поспешил отогнать мрачные предчувствия. Мало ли что померещилось? Вечер катился по привычному кругу. К одиннадцати возник улыбающийся Витя. Расставались с шутками. Договорились почаще встречаться.

Алене пришло разрешение, датированное тем днем, когда был первый звонок. Все завертелось. Надо было срочно искать квартиру для девочек. Алена взяла билет на самолет на шестое сентября. Кира заказала две студии в роскошной резиденции на набережной в Ментоне. Решили, что поедут все вместе, черт с ней, со школой, Денис нагонит пропущенный месяц – после всего пережитого и он имеет право на заслуженный отдых.

Все налаживалось в этом лучшем из миров, и то, что Вику опять положили в больницу на обследование, показалось всем разумным и естественным: поближе к врачам – так спокойнее.

Первого сентября, листая советские газеты, Говоров обнаружил в «Московских новостях» статью писателя Вячеслава Кондратьева. Кондратьев писал, что книги В. П. входят в золотой фонд советской военной литературы, и надеялся на их скорейшее переиздание в Союзе.

В кабинете Говорова собралась вся русская редакция. Газета переходила из рук в руки. Праздник! Впервые с момента эмиграции В. П. о нем хорошо отозвалась советская пресса. Говоров сделал одобрительный комментарий к статье Кондратьева и послал корреспонденцию по телефону в Гамбург – пойдет в сегодняшней программе. Кто отвезет «Московские новости» в больницу к Вике? Толя Шафранов вызвался поехать сразу после работы.

Говоров чувствовал, что надо бы ему самому, ведь он не был у Вики с того вечера…

– Поздравь Вику, – сказал Говоров Шафранову, – и передай от меня, что я замотался, но обязательно навещу его на днях.

Утром Шафранов рассказывал, как радовался Вика, даже заплакал. Просил его не забывать, привозить побольше советских журналов и какого-нибудь легкого чтива. Желательно Сименона.

На следующий день, третьего сентября, Вика умер. Последние слова он успел сказать сыну:

– У меня ощущение, что я ударился мордой об пол.

* * *

В русскую церковь на улицу Дарю Говоров приходил только на панихиды и похороны. Ему были неведомы торжественные обряды свадеб, Пасхи или Рождества, когда храм сиял, кругом улыбающиеся лица, радостный хор голосов упруго бил в высокие своды, изображающие голубые с золотом небеса, откуда, наверно, кто-то же благосклонно помахивал ручкой. Нет, Говоров привык, что в церкви его встречали легкие, скрывающиеся в полумраке огоньки свечей, скорбные фигуры стариков и строгие лики с икон, провожающие очередных. Обычно Говоров находил Вику, и они с ним старались держаться в задних рядах, чтоб не маячить, когда остальные, при определенных словах заупокойной молитвы, опускались на колени. Вот тут особенно проявлялась их какая-то внутренняя связь: сочувствуя горю, разделяя его, они не подчинялись форме, не отвешивали притворные поклоны – может, это был их внутренний протест против тех, кто, едва успев пересечь государственную границу, с афишируемым рвением приняли крещение, бросились в религию, как вступали в партию. Или демонстративная верность тому нелепому и нехитрому ритуалу в Союзе писателей, в котором они столько раз участвовали, провожая в последний путь своих друзей? А может, В. П. вообще предпочитал простой обряд своих военных лет – маленький холмик земли, куда воткнут фанерный щиток с красной звездой, и винтовочный залп в воздух? Может быть, может быть. Они никогда не обсуждали этих проблем, однако Говоров помнил, как на панихиде по Галичу – не на похоронах, а через год – когда привалило много народу, словно на престижный светский раут, и в центре, в почтительном полукруге публики, Ангелина Галич, вся в черном, на коленях, неистово крестилась и била поклоны, Вика мрачно буркнул в ухо Говорову: «Ну зачем этот театр?»

И вот теперь панихида по Вике!

Как всегда, проникновенно и грустно пел церковный хор. («Какой хор? – подправил бы Вика. – Несколько божьих одуванчиков и этот, как он называется, дьячок?») Были: вся Викина семья, русский отдел Радио, несколько человек из русской парижской газеты, актер Лева Круглый с женой, художники Задорнов и Целков, Синявские, супруги Ниссены, на квартире которых когда-то, на заре своей парижской жизни, останавливались Галич, В. П., Марамзин, Говоров… Негусто. («Предварительная пристрелка, разведка боем, – иронически хмыкнул бы Вика, – полный парад-алле будет на похоронах».) Грузный Лева Самсонов с крупной седой головой – за последние годы совсем стал седой! – не выпячивался. «Нас мало, и нас все меньше, и, самое главное, все мы врозь» – вспомнилась строчка из рок-оперы Вознесенского. Кстати, В. П. совсем не был в восторге от этого спектакля: «Слишком много шума и звона, а я поклонник Станиславского». Говорову, напротив, рок-опера нравилась… Когда-нибудь придет и его черед. Здесь? С церковным отпеванием? А куда денешься? («Или ты закажешь духовой оркестр, – ехидно заметил бы Вика, – и грузовик с черно-красным полотнищем на бортах?»)

Нет, это невозможно, подумал Говоров, никакого отношения к В. П. это не имеет. Вика сейчас сидит где-нибудь в кафе, потягивает пиво, потешается над нами, дураками, – вон как ловко он всех разыграл… А вообще, есть над чем посмеяться. Самсонов собирается толкать на похоронах речугу! Где совесть у человека? Выгнал В. П. из «Вселенной», пытался испортить ему жизнь на Радио, а теперь рвется в лучшие друзья! А что мне делать, не устраивать же свару на паперти? Понимаю, у семьи, у Гали и Вити, сложные отношения с Самсоновым. И они хотят русское кладбище. Престиж! Но ведь это обязательное подселение в «чужую могилу»! Вика говорил, что в случае чего предпочел бы около дома, на Ванв… Конечно, решает семья. Ты в этом не участвуешь. Тогда все публичные представления без меня. Ты не придешь на похороны, и таким образом для тебя Вика не умер. Сидит в кафе у Версальских ворот, уехал в Женеву, в Австралию, скоро вернется. Будем ждать.

Надо лишь предупредить Витю, объяснив тем, что завтра приезжают девочки и заказана квартира в Ментоне. Витя поймет. Разумеется, в русском Париже пойдут разговоры, особенно возмутятся во «Вселенной»: вон, дескать, каков лучший друг… Но Говоров полагал, что если для чего-то и нужны колокольни, то именно для того, чтоб с них плевать на общественное мнение.