Текст книги "Меня убил скотина Пелл"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

…Русский Париж маленький. Невозможно за многие годы не столкнуться или в редакции, или на эмигрантском собрании, на демонстрации протеста. Но Говоров и Самсонов как-то изловчились ни разу не взглянуть друг на друга, словом не перекинуться.

Жан Пьер был бойкий крепыш, очень довольный тем, что имеет работу (а в стране два миллиона безработных!) и зарплату на тысячу франков больше смига [2]2
  Смиг – официально установленная минимальная зарплата во Франции


[Закрыть] , что получил трехкомнатную квартиру в «ашелеме» (для семьи из четырех человек совсем не плохо, и хоть дом старой постройки, да другие ждут по пятнадцать лет!), что у него «Рено-5» (купил подержанную, но в хорошем состоянии, на счетчике 80 тысяч км, а заводится с полоборота – что еще надо?). Прошлым летом Жан Пьер провел отпуск в кемпинге в Сальбри около пруда: дешево, милые соседи, дети загорели, ловил рыбу. А совсем недавно Жан Пьер выиграл в лотерею «Тик-о-так» сто франков! Выигрыш прогулял с друзьями в кафе, да не в деньгах счастье, главное – добрый знак, лиха беда начало.

Жан Поль был заторможенный зануда, очень недовольный тем, что всю жизнь горбится за месячную зарплату (всего на тысячу франков больше смига, тогда как другие гребут миллионы!), что живет не в собственном доме или квартире, а в «ашелеме», с неграми и арабами (здание пятидесятых годов, планировка отвратная, три комнаты на семью из четырех человек – ужас! Гостей негде принять!). Жан Поль стыдился своего маленького «Рено-5» (80 тысяч км уже набегал, вот-вот развалится, а сосед, торгаш, сучий потрох, рулит на новенькой «лансии»). Люди ездят отдыхать к морю. Увы, Жан Поль с детьми вынужден загорать в Солони, у грязного пруда, в палатке, взятой напрокат в кемпинге. Шум, гам, суета, никакого спокойствия. И тут недавно, как в издевку, выиграл по билетику «Тик-о-так» сто франков. Другие шесть номеров в лото угадывают, а ему – вонючая сотня! Знак судьбы: большего ему никогда не выиграть…

Говоров часто повторял эту байку в назидание Кире, дескать, вот она – вечная проблема характеров оптимиста и пессимиста, дескать, все зависит от взгляда на жизнь, и, мол, Кристина Онасис, миллиардерша и красавица, чувствует себя несчастной, а уж ей-то, кажется, все должны завидовать. Однако со временем Говоров стал подозревать, что дело не только в характерах, вернее, не столько в характерах, сколько в возрасте. Раньше Говоров был Жан Пьером. Но сумеет ли он и дальше сохранить свою природную жизнерадостность? Уже случались какие-то сбои, резкие перемены, и Говорова пугало, что он может когда-нибудь превратиться в типичного Жан Поля.

У Галины Вишневской был прощальный спектакль в Парижской опере. Ростропович прислал Говорову билет и приглашение на банкет в Кафе де ля Пэ. Говоров решил, что банкет он, естественно, не пропустит, а билет на «Евгения Онегина» кому-нибудь подарит. Корреспонденцию для Радио он готов написать заранее, с закрытыми глазами: «Выдающееся событие в культурной жизни Франции… Галина Вишневская последний раз пела Татьяну на оперной сцене… Восторженная публика…» И обязательно надо напомнить, что указом за подписью Брежнева Ростропович и Вишневская лишены советского гражданства, всех званий и орденов. Вот, собственно, и все. Не сообщать же советским радиослушателям, кто убил Ленского.

Утром в день спектакля Савельев и Говоров сидели в кабинете Владимира Владимировича. Рабочая пятиминутка, обычно заканчивающаяся за час: распределение тем, обсуждение новостей, какие-то сплетни из Гамбурга, просто треп. Тенью проскользнула Беатрис, положила на директорский стол телекс, испарилась. Владимир Владимирович прочел вслух: «Мистер Трак предлагает мистеру Говорову сделать получасовой репортаж из Оперы». Говоров устроил детский крик на лужайке: «Они озверели? С ума спятили? Нам через глушилку передавать запись «Евгения Онегина», которого советское радио транслирует ежедневно из всех оперных театров страны? Или товарищ Трак меломан? Я ему куплю полный набор пластинок Чайковского в праздничной упаковке в советском магазине «Глоб».

Директор парижского бюро, вальяжный и всегда спокойный, весело смотрел на Говорова. Когда Говоров иссяк, Боря Савельев иронически заметил:

– Создается впечатление, что Андрей не стремится повышать свой культурный уровень.

– Или хочет поругаться с Ростроповичем, – в тон ему добавил Владимир Владимирович.

– Да нет, ребята, я люблю Славу и Галю, но…

– Тогда почему «но»? – притворно удивился Владимир Владимирович. – Тем более, сдается мне, что эта инициатива исходит – я употребляю вашу терминологию – не от товарища Трака, а от товарища Трипелла.

– Андрей вас научил своему языку, но не совсем, – перебил Савельев. – Андрей сказал бы так: «Это товарищ Трипелл кинул мне подлянку».

Директор вздохнул:

– До таких высот мне пока далеко. В общем, товарищ Трипелл очень чтит Ростроповича и, насколько я знаю, мечтает с ним подружиться. В этом случае Трипелл совершенно прав: Радио должно не просто сделать реверанс, а подчеркнуть значительность события.

– Значит, мне в тридцать третий раз слушать «Евгения Онегина»? – в панике пролепетал Говоров.

– Ах вот в чем дело? – рассмеялся Владимир Владимирович. – Но наше ремесло требует жертв. И путей отступления я для вас не вижу. Разве что бежать в советское посольство и просить политического убежища.

В мрачнейшем настроении Говоров явился домой – переодеться в костюм, нацепить чертов галстук. И вдруг Кира предложила: «Давай я пойду в Оперу. Объясни мне только, какие кнопки нажимать на магнитофоне и что надо записывать».

Молодец, Кирюха, выручила! Говоров прокайфовал последние известия по телику, уложил Дениса, неспешно пролистал «Юность», «Коммунист», «Экспресс», а к полдвенадцатому ночи, отдохнувший и бодрый, подъехал к Опере. Из дверей вниз по лестнице валила разнаряженная публика. Вместе с французской звучала английская речь. Подруливали большие лимузины с дипломатическими номерами. Говоров увидел в толпе раскрасневшееся, оживленное лицо Киры. «Ей-богу, она интересная баба, – как бы со стороны отметил Говоров, – не уступает парижанкам».

– Записала, как ты просил: последние Галины «а-а-а!» и много аплодисментов. Наберется минут на десять. Между прочим, зря ты не пошел. Галя мне понравилась, у нее сильный голос. И музыка клевая.

Говоров на секунду потерял нижнюю челюсть.

– Ты хочешь сказать, что никогда раньше не слышала «Евгения Онегина»???

– Однажды маменька купила мне билет в Большой театр, но я предпочла свиданку, – честно призналась Кира.

Да, граждане, Кирюха на одиннадцать лет его младше. Другое поколение!

Говоров повесил магнитофон себе на плечо, поцеловал Киру, проводил ее к метро и чинно отправился на банкет.

Банкет был скромненький. Человек на сто. Пять министров. Семь послов. Три королевы. Еще какие-то черно-фрачно-галстучные господа, явно не подметальщики улиц. Но приглашен был и русский церковный хор в полном составе. Увидел Говоров и Самсонова с Катей. Табличку со своим именем Говоров нашел за столиком, где сидели старый знакомый из Би-би-си, главный с «Немецкой волны» и европейский корреспондент «Голоса Америки» – радиофицированный уголок. Бойцы идеологического фронта дружно вдарили по закуске. Немец хвалил вино (в котором Говоров ни хрена не понимал), американец рассуждал на профессиональные темы (мол, овес нынче дорог), а англичанин смиренно обронил, что успел послать свою корреспонденцию в Лондон. Класс! Би-би-си, как водится, всех обскакало. Надо было что-то придумывать. «Коллеги! Просветите темного деревенского мужика, из каких стран коронованные особы?» Коллеги охотно просветили: значит, так, рядом с Вишневской две красотки – королева Дании и королева Голландии, напротив – две старухи-гренадерки, нет, это вдова Помпиду, а вот другая – королева Италии. «Это не считается, – сказал Говоров, – ее давно свергли рабочие и крестьяне». Встал, вытер салфеткой рот, вытащил магнитофон из-под стула и нагло поперся к столику, где. «Андрей, не приставай, не могу, – не оборачиваясь, бросила Вишневская, – видишь, три королевы!» «Клал я на них с прибором, – зло прошипел Говоров. – Галя, я хочу, чтоб твои милые подружки из Большого театра уже завтра знали, что ты не будешь сидеть дома и мыть посуду, а продолжишь свою концертную деятельность». Вишневская вскинулась, обожгла его взглядом. «Жди в коридоре, приду через две минуты».

В два часа ночи в радиофицированный уголок подсел Ростропович. Улыбка до ушей, но выглядит плохо – лицо зеленое, скулы обтянуты. «Устал, наверно, – подумал Говоров. – Еще бы, дирижировал целый вечер, а сейчас, когда все гуляют, обходит столики, чтобы никого из гостей не обидеть. В этом весь его характер». Несколько захмелевшие и изрядно поужинавшие «голоса» радостно закурлыкали, загудели: «Мстислав Леопольдович, позвольте выпить с вами за здоровье Галины Павловны!» Ростропович воровато оглянулся: «Друзья, помилуйте, только вам, по секрету. Я пятый день не жру и не пью. У меня двухнедельный курс голодной диеты. Нельзя музыканту жить с таким брюхом».

И Говорову:

– Изнасиловал мою жену?

– Слава, трудящиеся Советской страны жаждут услышать твой горячий привет Министерству культуры и лично товарищу Демичеву.

– Подлец и кровопивец, – сказал Ростропович, непонятно кого имея в виду, Демичева или Говорова.

Утром Говоров принес в монтажную пленку, на которой кроме «И я другому отдана и буду век ему верна» (бурные аплодисменты) были десять минут интервью с Ростроповичем и восемь с Вишневской.

– Какой букет! – ахнул Шафранов. – Да мы такую конфетку соорудим!

Когда готовая передача посылалась по телефону в Гамбург, в студию пришли даже венгры и поляки. Беатрис соответствовала торжественности момента. Владимир Владимирович слушал и бормотал: «Андрей – злодей и карьерист. Умаслил начальство. Трипелл будет писать кипятком».

Мистер Трак не замедлил отбить в Париж благодарственный телекс.

– Про таких, как ты, – смеялся Савельев, – песни поют и былины слагают.

Но это удачи. А случались и проколы.

Конечно, конфликт с Партией «орлов» начал сам Говоров. «Ну чем они тебе мешают? – удивлялся В. П. – Они делают полезное дело, выпускают и распространяют книги». – «В основном свои бездарные партийные брошюры». – «Неверно. Они и тебя издавали. Меня издают. Хотят партию? Пускай! Они живут в свободном мире». – «Вика, но ведь они распределили между собой министерские посты! Как будто в СССР ждут не дождутся, чтоб их пригласить в правительство!» – «У каждого свои забавы. Наши партийные пенсионеры при ЖЭКах играют в домино, а они – в министерства». – «Вот видишь, они старые идиоты!» – «Зато ты у нас очень умный! Смотри, я ни с кем не ссорюсь, и они мне организовали поездку в Австралию».

В общем, Говоров их не трогал, пока не прочел в «Русской газете» резолюцию партийного съезда «орлов», в которой между прочим было сказано: «С диссидентским движением в России мы установили оперативно-техническую связь».

Говоров взбеленился. Провокаторы чистой воды! Однако ответить по Радио не разрешили (мол, опять эмигрантские распри!), и Говоров опубликовал статью в «Новом русском слове».

«Старички-боровички из Партии «орлов», – писал Говоров, – играют в опасные игры. КГБ шьет нашим диссидентам обвинения, будто их деятельность инспирирована «орлами». За это дают тюрьму и лагеря. Наши диссиденты заявляют, что они независимы, и вдруг – какой подарок КГБ! Что такое «оперативно-техническая связь», на Лубянке прекрасно понимают. Резолюция съезда, да еще опубликованная в печати, послужит основанием для новых судебных процессов в России. Если бы Партия «орлов» не существовала, КГБ был бы просто обязан ее выдумать».

И вот накануне прилета Лит Литыча во Франкфурт позвонил Копелев из Кельна:

– Андрей, по моим сведениям, Лит Литыч попадет прямо на аэродроме в объятия «орлов». Боюсь, что они его охмурят, как ксендзы Козлевича. Объясните ему обстановку. Я могу пристроить его в свой университет.

– Лев Зиновьевич, я еду не с пустыми руками, – заверил Говоров. – У меня в кармане несколько предложений, на выбор, для работы на Радио.

Говоров понимал, что «орлы» не забыли его статью и могут устроить мелкие пакости. Поделился своими опасениями с начальством. Из Гамбурга прислали подкрепление – журналиста и техника с магнитофоном.

…Команда Говорова металась по лабиринтам огромного франкфуртского аэропорта. Самолет из Москвы приземлился час тому назад. Пассажиры получили багаж. Но где Лит Литыч? Исчез! Растворился в природе!

Может, Лит Литыч не прилетел, в Москве в последний момент его сняли с самолета? КГБ любит откалывать такие номера!

Говоров попросил Володю, своего гамбургского коллегу, проверить в авиакомпании список пассажиров, а сам с техником крупной рысью прочесывал залы и коридоры. Совершенно случайно они вломились в одну дверь, и там…

При виде Говорова прошел глухой ропот. Партия встретила его «нерушимой стеной, обороной стальной». «Орлы» стояли насмерть, как двадцать восемь героев-панфиловцев, не подпуская Говорова к Лит Литычу. Женщины плотно окружили Владу, кудахтали, сюсюкали, гладили ее, чуть ли не руки целовали. М-да, граждане, такой прием оказывают только ее императорскому величеству. Дальше последовала смесь рукопашной с позиционно-окопной войной. Протискиваясь между спинами и животами, получая толчки, тычки и ненавидящие взгляды, Говоров выигрывал по сантиметру пространства, пока Влада торжественно не объявила на публику:

– Лит Литыч, смотри, кто появи-и-и-ился! Андрей Говоров собственной персоной!

Раз матушка государыня изволили обратить свое высокое внимание, то тиски ослабли и Говоров был допущен до Лит Литыча.

Обнялись, поцеловались. Говоров заметил в глазах Лит Литыча растерянность и успел спросить: «Ответишь на несколько вопросов для Радио?» Тут же между ними вырос моложавый тип с чисто гэбэшной физиономией, который категорически заявил: «Никаких интервью Лит Литыч не дает. Позвоните мне завтра, я сообщу место и время пресс-конференции». – «Кому позвонить?» – «Моя фамилия Жданов». Хорошая фамилия, партийная, звонкая. «У меня заказан для вас номер в гостинице», – бросил через плечо Жданова Говоров. Лит Литыч виновато улыбнулся: «Нас везут в загородный дом». «Андрей, не трогай Лит Литыча! – властным голосом вмешалась государыня императрица. – Мы очень устали. Дай нам отдохнуть!» Женский хор негодующе взвыл: «Действительно, ни стыда ни совести! Люди вырвались из лап КГБ, не спали сутки, а окаянным репортерам главное – свою зарплату отработать!» И опять к Владе: «У-тю-тю, наше солнышко, у-тю-тю, наша маленькая». Партийные ряды снова сомкнулись, завертелся хоровод, который оттеснял Говорова все дальше и дальше к стенке. В какой-то момент Говоров почувствовал, что Лит Литыча уже увели, но «орлы» еще колыхались, отступали организованно, взвод за взводом, согласно предначертанной диспозиции.

Наконец зал опустел. Остались лишь Говоров да техник, который стоял вытаращив глаза.

И потом, когда нашли Володю, и потом, когда сидели в гостинице, пили в номере и закусывали бутербродами, техник продолжал бормотать:

– Никогда ничего подобного не видел!

Володя стонал:

– Сорвали программу.

Говоров успокаивал команду:

– Пресс-конференцию они не посмеют от нас скрыть. Запишем ее, отвезете пленку в Гамбург. Расскажете Герду, какая тут обстановочка.

– Но почему так?

– Ребята, вы тут сбоку припека. Это не против вас. Это сведение счетов со мной.

– Неужели Лит Литыч и Влада не слышали тебя по Радио, – возмутился Володя. – Ведь ты…

Ведь он. Наверно, штук восемь корреспонденций сделал, посвященных Лит Литычу. Как и всех известных писателей, Лит Литыча выталкивали из России по стандартному гэбэшному сценарию: сначала обыски, слежка, угрозы. Лит Литыч упирался. Тогда поставили перед выбором: или на Запад, или на Восток, в лагеря. Но как только Лит Литыч согласился на эмиграцию, выяснилось, что визу ему не дают. Писатель в панике к мировой общественности: мол, братцы, помогите, не выпускают! А ГБ ждет этого крика, им нужно зафиксировать для архивов: дескать, сам напросился, а теперь катись колбаской по Малой Спасской в свою заграницу.

Говоров прослеживал все эти этапы и, когда пришла пора, тоже заорал по Радио: «Вот-вот Лит Литыча арестуют!» И перечислял, кто из великих на Западе написал протест. А если бы Радио молчало, кто знает, как бы порешили в ГБ? Ведь в их сценариях всегда припасен другой финал.

– Конечно, Лиг Литыч и Влада слышали, – сказал Говоров. Но «орлы» могли их настроить против меня. Что-то им наплели. Недаром их прятали.

– Однако баба у Лит Литыча! – не унимался техник.

– Влада – это его политбюро, – объяснил Володя, – я же с ними был знаком в Москве.

А Говоров вспомнил, что давным-давно, когда лишь начались разговоры о возможной эмиграции Лит Литыча, Лева Самсонов саркастически заметил: «Если Влада приедет в Париж, сразу бегу в Аэрофлот покупать себе обратный билет».

Пресс-конференцию Лит Литыча «орлы» устроили в своем издательстве. И присутствовали на ней всего шесть журналистов, включая команду Говорова. Никто не пришел из немецких газет. (Казалось бы, Лит Литыч, с его именем и заслугами в диссидентском движении, должен собрать полный зал, радио и телевидение! Но немцы с партией «орлов» связываться не желали.) И Лит Литыч не понимал, что «орлы» его попросту гробят, что, взяв под свое крылышко, они заранее обрывают ему все возможные контакты. Как объяснить это Литычу?

Литыч между тем выступал интересно. В частности, сказал:

– Я убежден, после кремлевских старцев к власти в Союзе придут люди нашего поколения, пятидесятилетние. Промежуточный слой, кому сейчас шестьдесят, пропустили свое время.

Когда пресс-конференция окончилась, воспользовавшись общей суматохой и некоторой потерей партийной бдительности, Говоров шепнул Лит Литычу:

– Давай немножко пройдемся по городу.

– С удовольствием! – встрепенулся Лит Литыч. – Глотну хоть свежего воздуха.

Они потихоньку смылись, и минут двадцать Лит Литыч глазел на витрины (первый раз на Западе!), а тут еще на углу секс-шоп выставил свои производственные причиндалы, и Литыч прилип к стеклу. «Как здоровье?» – «Вроде бы поправилось. Вчера утром Москву-реку переплыл», – «Разве в Москве можно купаться?» – «Очистили реку, порядок».

«Господи, о чем мы болтаем?» – спохватился Говоров и застрочил как из пулемета:

– Для тебя есть место в Гамбурге, хочешь начальником отдела культуры, хочешь в исследовательское бюро – работа не бей лежачего. Но решать надо сейчас, через год ты будешь одним из эмигрантов и в лучшем случае предложат внештатную, то есть без всяких прав. Партия в тебя вцепилась, потому что ты им очень нужен, до сих пор они не смогли заарканить ни одного писателя. Будь осторожен с «орлами» они втирают очки американцам, дескать, вся Россия охвачена их агентурной сетью, на самом деле занимаются мелким жульничеством.

Было впечатление, что пулеметные очереди Говорова не задевают Лит Литыча, со свистом проносятся мимо ушей, а сам Лит Литыч углубился в созерцание цветной фотографии, на которой красотка с задранной юбкой становилась в аппетитную позу. Но вот Лит Литыч оторвался от стекла, и по его лицу Говоров понял, что Лит Литыч слушал все очень внимательно.

– Андрей, мы плохо ориентируемся в этой жизни. Я каждую минуту думаю о нашем будущем. Знаю, надо срочно выбирать. Мы в магазин без посторонней помощи не можем войти. «Орлы» о нас заботятся, они меня издавали, у них мои деньги, обещают мне дать журнал и полную свободу…

Взвизгнули тормоза. Распахнулась дверца, и с истерическим воплем выскочила Влада:

– Андрей, ты ведешь себя как мальчишка! Лит Литыч перенес инфаркт. Ему нельзя двигаться. Как ты смел его куда-то потащить?

Лит Литыч покорно юркнул в машину. Восседавший за рулем партийный товарищ Жданов даже не повернул головы.

РОНДО-КАПРИЧЧИОЗО
За полгода до ЭТОГО

Когда в Союзе отменили глушение всех зарубежных «голосов», приснился Говорову сон, что президенту Радио мистеру Пеллу вручают переходящее Красное знамя за ударную работу, перевыполнение плана и важный вклад в дело перестройки. Знамя вручает председатель комитета Гостелерадио СССР. Неясно, то ли Говорова пригласили, то ли просто так, из чистого любопытства он отправился на это мероприятие, но уже во дворе, у окон консьержки, начинается очередь. Слышится русская речь. Говоров садится в лифт и, пока подымается на пятый этаж, видит, что очередь на лестнице густеет: вон на Ступеньках несколько знакомых из московского Дома литераторов, вон кто-то в генеральских погонах, а на четвертом этаже – два полковника в форме ГБ. У входа в бюро французские полицейские сдерживают напор толпы. Пользуясь тем, что на него никто не обращает внимания (почему?), Говоров быстро открывает дверь ключом (откуда у него ключ?) и влетает в бюро. В прихожей, где раньше все смотрели дневные новости по телевизору, теперь сидит Беатрис и пересчитывает на столе пачки денег.

– Наконец-то французы решили охранять бюро? – на юморе спрашивает Говоров. – А на лестнице возмущенные советские трудящиеся протестуют против наших передач?

Беатрис хмуро смотрит как бы сквозь него:

– Наоборот, все советские командировочные и туристы нынче рвутся на Радио. Все хотят дать интервью, чтоб получить валюту.

И, вроде бы узнав его, улыбнулась:

– Эх, Андрей, вы понятия не имеете, сколько у меня сейчас работы!

Говоров идет дальше, к первой студии. Что творится? Все изменилось! Коридор расширился, на стенках висят портреты Ленина, Горбачева, Николая Второго, иконы. В студии, правда, все на месте, и Толя Шафранов привычно крутит ручки, ведет запись (так занят, что не отвечает на приветствие Говорова?), но за стеклом, господи, не крошечная комнатка, в которой Говоров с трудом размещал трех человек, когда организовывал круглый стол, – за стеклом огромный зал, масса народу, суетятся операторы и осветители: советское телевидение транслирует напрямую! И перед Толей телевизор, на экране даже лучше видно, чем через стекло. Вот крупный план президиума: руководящие товарищи из Гостелерадио (их ни с кем не спутаешь!), Матус, мистер Пук, Уин, Лот, главный редактор «Советской культуры» Альберт Беляев, рядом – Лева Самсонов, Беатрис (когда она успела проскочить в зал?) и еще какая-то публика из Гамбурга. Камера перескакивает на мистера Пелла. Он под красным знаменем, командир полка. Толкает речугу (по-русски!): «Наш дружный коллектив пробил брешь в «железном занавесе» мы вместе с Горбачевым дали народам гласность и свободу честь нам и хвала не расстанусь с комсомолом буду вечно молодым!»

Последние слова мистера Пелла (припев известной песни застойного времени) радостно подхватывает весь зал.

Как будто занавес дали или еще какой-то фокус проделали, только за столом в старой студии очутились трое: Ира Хренкина (почему она в Париже?), в середине – Пелл и сбоку – Боря Савельев. Вот они, их отделяет от Говорова стеклянное окно, но не видят они Говорова – бестелесный он, что ли, или юпитеры телевидения их слепят?

На голубом экране симпатичная девушка звонким голосом объявляет:

– Дорогие телезрители, мы находимся в парижском бюро Радио, которое для нас, советских людей, годы считалось враждебным.

– Мы герои, мы герои, – хором перебивает ее троица за стеклом, – мы Россию перестроим! Мы герои, мы герои, мы Россию перестроим!

У Говорова впечатление, что усердствуют Хренкина и Пелл, а Савельев лишь губами шевелит.

– В этой студии, – продолжает девушка, – вели свои беседы Александр Галич и Виктор Платонович.

Троица застыла (или звук вырубили в телевизоре?), потом Хренкина изобразила на своем лице недоумение. Но Боря Савельев энергично зашептал в ухо Пеллу (Говоров уловил: «Их сейчас широко печатают в Советском Союзе»), Пелл значительно кивнул, Хренкина сразу заверещала:

– Конечно, как же, они – наша слава боевая, нашей юности полет, с песнями борясь и побеждая, они тоже герои, вместе Россию перестроим!

– В парижском бюро, – продолжает девушка, – работал и Андрей Говоров.

Мертвая пауза повисла в студии, Боря Савельев осторожно зашептал в ухо Пеллу. Пелл сидел как каменный. Боря опустил глаза.

– Так Говоров работал в парижском бюро? – переспросила дикторша на голубом экране, видимо не понимая, почему вдруг передача забуксовала.

– При чем тут Говоров! – взвилась Ира Хренкина. – По нашему Радио очень многие выступали! Даже такие знаменитости, как…

– Сука! – завопил Говоров. – Я только выступал? Я здесь не работал?

…И проснулся в сквернейшем настроении. И долго лежал, соображая, что сей сон означает.