355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анатолий Гладилин » Улица генералов. Попытка мемуаров » Текст книги (страница 7)
Улица генералов. Попытка мемуаров
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 23:00

Текст книги "Улица генералов. Попытка мемуаров"


Автор книги: Анатолий Гладилин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

СОВСЕМ ЗАБЫТЫЙ СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ

Студенческий контингент Литературного института можно было разделить на две категории. Приблизительно, конечно. Это гении, признанные и непризнанные, которые вели себя соответственно гениям, всячески старались обратить на себя внимание, – и бездарности, которые очень быстро поняли, что они бездарности, и заняли воинственную позицию на идеологическом фронте. Они разоблачали, выискивали идеологических врагов, они вели правильную линию, то есть тоже делали карьеру, как говорится, набирали очки на будущее. Между этими двумя категориями особняком стоял Юра Казаков. Он мало говорил, только все чувствовали его внимательный, такой пронизывающий взгляд, и около него все время было какое-то силовое поле. Особое место было подтверждено на семинарах его рассказами, и Казакова не трогали ни гении, ни бездарности.

Кроме этих двух категорий были еще и нормальные люди. На моем курсе я могу перечислить нормальных людей, которые вели себя как нормальные люди: Галка Арбузова, Толя Приставкин, Толя Кузнецов, Герман Флоров, Леня Завальнюк. На один курс пять нормальных людей – это совсем не плохо. Извините, может, еще кто-нибудь был, но я забыл.

И так получилось, что в сентябре 1956 года вышла моя «Хроника времен Виктора Подгурского», а в 57-м году, опять же в центральных журналах, опубликовались двое студентов Литинститута. Юра Казаков, который был на курс старше меня, напечатал два рассказа в журнале «Молодая гвардия», а повесть Толи Кузнецова «Продолжение легенды» печатали в «Юности». У меня ощущение, что рассказы Казакова были сразу замечены маститыми литераторами. А в прессе появилась одна даже не рецензия, а такая наглая, кислая, свысока, заметка. Помню формулировку: «Журнал „Молодая гвардия“ поторопился опубликовать рассказы Юрия Казакова, который…», и там еще буквально несколько фраз. И всё. Хотя, повторяю, литературный мир заметил эти рассказы. А вот «Продолжение легенды» получило очень широкий общественный резонанс. Понимаете, я не хочу сказать, что у Кузнецова не было читательского успеха. Был читательский успех. Но главное – был большой общественный резонанс. «Продолжение легенды» собрало необыкновенное количество положительных рецензий. Потому что наконец советская власть получила то, что она хотела получить от писателей нашего поколения. Она получила рассказ о стройках коммунизма, о том, как молодой человек приехал на эти стройки и как ему сначала было трудно, а потом он добился трудовых успехов. Это было то, что надо. Причем, повторяю, написал это не какой-то старпер, который с трудом нашел бы на карте, где эта Братская ГЭС, или Ангарская ГЭС, или еще… Толя Кузнецов писал от лица участника событий, он знал материал, сам работал на стройке.

Летом 56-го года студентам Литинститута рекомендовали поехать куда-то в Сибирь, на «великие стройки коммунизма», причем за казенный счет – оплачивали плацкартный билет, давали какие-то командировочные, в общем, какие-то денежки. И многие этим воспользовались, в том числе ваш покорный слуга, который выбрал не великую, а рядовую алтайскую стройку, после чего была написана «Бригантина поднимает паруса». Правда, мне удалось в «Бригантине» избежать того, чего не смог избежать Толя Кузнецов. Я там про трудовые подвиги не писал, никакого положительного конца в «Бригантине» нет.

Но Кузнецов копнул глубже. Он работал все лето, он испытал все прелести великих строек на собственной шкуре. А я в Бийске не работал, жил сначала в рабочем общежитии, потом проехал на попутных грузовиках весь Чуйский тракт до монгольской границы – была про Чуйский тракт популярная песня, вернулся на стройку как корреспондент местной комсомольской газеты. То есть в глазах работяг вел себя подозрительно. Какое же ко мне доверие? Опыт Толи Кузнецова меня научил, что нельзя смешивать жанры. Или ты живешь, как все, и ничем не выделяешься, или ты журналист, тогда веди себя соответственно. Между прочим, во всех своих командировках я был корреспондентом от какой-нибудь газеты или журнала, никогда не называл себя писателем. А на золотых приисках учел ошибки своей алтайской командировки.

Опять о себе, любимом. А ведь рассказываю о Кузнецове. Так вот, первая часть «Продолжения легенды» по тем временам была написана превосходно. Достоверен кошмарный рабочий быт. Помню, герой Кузнецова мечтает съесть яблоко. Он с Украины (как и сам автор), он привык к фруктам, а тогда в Сибири фруктов не было, в рабочей столовой кормили кашами. Но постепенно на великой стройке все как-то сглаживается и начинаются трудовые подвиги. Я не очень уверен, что в рукописи у Кузнецова все было именно так. Может, редакция «Юности» заставила его переписать вторую часть и выйти на оптимистический финал. Похоже, что в редакции постарались, надо было сделать то, чего от них ждали, им тоже хотелось отличиться, чтоб родной ЦК партии их похвалил. (Да, нельзя забывать и контекст: 57-й год! Громят альманах «Литературная Москва», громят московскую писательскую организацию. Волна холодов после венгерских событий.)

Короче. Анатолий Кузнецов, нормальный парень, всего на шесть лет старше меня, привыкший жить на нищенскую стипендию и считать каждую копейку, вдруг оказался в центре пропагандистского водоворота. Каждый день в какой-нибудь газете он фигурирует как пример для подражания. («Меня газетчик прославлял». – Пушкин.) А самое главное, на него свалились большие деньги. «Продолжение легенды» напечатала «Роман-газета», а там были головокружительные гонорары. Аванс от киностудии, аванс от «Юности» под новую, еще не написанную вещь, договор с издательством по высшей ставке…

Ранний Кузнецов жил в студенческом общежитии, а когда стал богатым, снял комнату на улице Горького, тогда это делалось довольно просто. Я бывал в этой комнате, и как-то раз он мне признался: в книгах он прочел про черную икру и мечтал когда-нибудь ее отведать. И вдруг на него свалились деньги! Толя пошел в «Елисеевский» и купил двухкилограммовую банку. Я помню, как они выглядели – большие такие жестяные банки, с синей круглой наклейкой. Их можно было спокойно купить, потому что стоила черная икра, конечно, не так, как сейчас, но все равно какая-то фантастическая сумма. И если маленькие баночки разбирали, то большие все-таки редко кому были по карману. А Толя ее купил. Пришел домой, в эту комнату на Горького, запер дверь изнутри, достал большую ложку и – сбылась его мечта – начал есть черную икру ложкой. Я не помню и боюсь фантазировать, что он сделал с остатками икры, но дальше вопрос с мечтой был для него закрыт. Больше он никогда в жизни к черной икре не притрагивался.

Еще я почему-то хорошо запомнил такой эпизод. Сидим мы на квартире моего школьного товарища Лёни, смотрим уныло на люстру, которая висит у него в комнате (а это коммунальная квартира, люстра осталась от дореволюционных хозяев), и думаем: хорошо бы ее загнать, этих денег, наверно, хватит, чтобы пойти в кафе, выпить по стакану розового портвейна. Лёня – студент технического вуза, у нас в карманах звенят пятаки. Мои гонорары за «Хронику» давно забыты, наверно, они мне просто приснились. Сидим, значит, с Лёней, скучаем, гадаем: сколько же может стоить эта люстра? А оказалось, между прочим, что она из настоящего хрусталя. И когда он спустя много лет ее продал, то получил довольно солидные деньги…

В коридоре звонит телефон, соседи зовут Лёню, он возвращается в комнату и говорит: «Это тебя». Очень странно, кто бы мог знать, что я у Лёни? Только моя жена Маша. Но звонит не Маша, а – явно с ее подачи – звонит Толя Кузнецов, который приехал из Киева: «Ребята, пойдем в кабак. Пойдем в „Метрополь“. Есть деньги, давайте гулять». Мы мечтали о стакане розового портвейна, а тут нас в «Метрополь» приглашают! Мы там очень хорошо погуляли. Вышли, и Толя говорит: «Ребята, достаньте мне блядь какую-нибудь». – «Толь, ты знаешь, я не по этой части, тут я ничего не знаю».

Действительно, я был не по этой части. Романы с девушками у меня, конечно, были, потом их стало даже многовато, но то всегда было или увлечение, или любовь. Модный сейчас секс за деньги? Думаю, что, если бы хоть раз мне пришлось это делать, я запрезирал бы себя на всю жизнь. А Лёнька, как человек более информированный, показал в сторону метро «Площадь Революции»: «Иди на Плешку, они там кучкуются. Учти, они все страшные. Для очень подвыпивших командировочных». Кузнецов туда потопал, а чем там у него закончилось, он мне не рассказывал.

К чему такие подробности? К тому, что за исключением двух этих эскапад, к литературе отношения не имеющих, Кузнецов остался нормальным, хорошим парнем, не потерял головы, не надулся, а главное, понял механизм своего успеха и повторять «Продолжение легенды» не захотел. И когда в 60-м году «Юность» напечатала «Коллег», получивших схожий с кузнецовским большой читательский и общественный резонанс – сплошь положительные рецензии! – мы с Кузнецовым затащили Аксенова в какой-то пустой редакционный кабинет, заперли дверь и прочли Васе лекцию: мол, дорогой друг, мы, конечно, рады за тебя, но если тебя так сильно хвалят, значит, ты что-то не то написал.

Между тем шальные деньги за «Продолжение легенды» у Кузнецова давно иссякли, он опять переселился в общежитие Литинститута, и остро вставал вопрос, как и где жить дальше. Аксенов и я, худо-бедно, имели какой-то свой кусок жилплощади в коммунальных квартиpax, а Кузнецов был иногородним, и в любой момент его могли вытурить из общежития. Кузнецов знал провинцию лучше нас с Васей и потому не желал покидать Москву, но московской писательской организации было не до него, и она не торопилась принимать Толю в Союз писателей (чистая формальность: нет второй книги!). Конечно, Кузнецов мог устроиться куда-нибудь в газету или журнал (литсотрудником его бы взяли), однако после громкой славы, связанной с «Продолжением легенды», он считал этот вариант явно ниже своего достоинства.

И тут подвалили к нему солидные представители из Тулы и сказали: «Анатолий Васильевич, давайте приезжайте в Тулу. Во-первых, нам нужна сильная тульская писательская организация. Во-вторых, мы вам сразу дадим квартиру. Примем в Союз писателей. Мы сделаем так, чтобы у вас было все хорошо с работой, материально мы вас обеспечим». Причем подвалили к нему не из органов, органы на него вышли потом. Это было по партийной линии. И Кузнецов не устоял. А честно говоря, кто бы в его положении не соблазнился? В Москве все вилами по воде писано. Я был у него в Туле. Он получил хорошую трехкомнатную квартиру в новом доме, построенном для местной номенклатуры, и нашли ему приработок, не помню какой, но деньги какие-то у него появились. Если захотят писателя подкармливать, то всегда найдут как. Однако сама атмосфера провинциальной организации (не хочу обидеть никого, но, по-моему, тульская организация не блистала писательскими талантами), сама эта атмосфера серости, провинциализма, она, конечно, на Толю очень давила. Он, когда вырывался в Москву, старался не жаловаться, но это чувствовалось. Причем в Туле он был первым парнем на деревне, мог бы сделать административную карьеру, а он забился в уголок и тихо-тихо писал роман «Бабий Яр». Подозреваю, что, если бы тульские коллеги узнали, над чем он работает, они бы устроили партийную разборку, но Толя свой роман не афишировал, и тульская общественность прочла «Бабий Яр», когда его опубликовала «Юность». Им оставалось лишь поздравлять дорогого Анатолия Васильевича с успехом, а успех был феерический. Я считаю «Бабий Яр» первой настоящей книгой Кузнецова, хотя он плакался, что роман в журнале здорово порезали. (Так всех нас резали в «Юности»!) Тем не менее жизнь в Туле Кузнецова деформировала, и какие-то странности у него появились.

Я приезжал к нему несколько раз и как-то завернул, возвращаясь из Крыма, на «Запорожце» первого выпуска. (Уже во Франции я написал рассказ «„Запорожец“ на мокром шоссе», вот про эти «Запорожцы», которые переворачивались, пройдя первую тысячу километров, а после второй тысячи рассылались на части.) Так вот, на этом «Запорожце» я чесал из Крыма и дочесал до Тулы за один день! Поверьте, тогда это был автомобильный подвиг. Я приехал совершенно измочаленный, еле-еле добрался до Кузнецова, а он под это дело – Гладилин приехал – собрал писателей, те пришли с женами, и начался загул. И Толя, не так уж много выпив, мне говорит: «Между прочим, у нас принято и женами меняться. Смотри, кто тебе понравится, можно и мою Ирку, не церемонься…» Мне показалось это пьяной ахинеей, и я ответил: «Толь, ты знаешь, я ехал четырнадцать часов за рулем „Запорожца“, я сейчас в трупном состоянии, поэтому закрой меня где-нибудь в комнате, чтобы никто ко мне не входил, я просто валюсь от усталости». Но на следующий день я вспомнил эти разговоры и несколько озадачился. Интересные у них развлечения в тульской писательской организации…

Прошло много-много времени. Когда Кузнецов появлялся в Москве, мы всегда встречались. Да, он съездил во Францию, и Франция произвела на него колоссальное впечатление, тем более что он тайком сбегал на стриптиз. И еще он опубликовал в «Новом мире» рассказ «Артист миманса». Замечательный рассказ, от первого до последнего слова.

Весной 69-го года Толя Кузнецов приезжает в Москву с новой женой, попроще, чем была его первая интеллигентная жена Ирина, но вполне милой девочкой, моложе и со всеми формами. Мы где-то сидим, и он расспрашивает меня про жизнь. Дескать, тебя же закрыли, ты совсем без денег? Я говорю: «Да, с одной стороны, меня закрыли, но, с другой стороны, как раз сейчас в материальном положении все в порядке, потому что Сергей Михалков взял меня старшим редактором в киножурнал „Фитиль“». Михалков сказал: «С тобой просто не умели работать, а вот я тебя научу, как вообще надо жить». И я говорю Кузнецову: «А мне эта работа нравится, потому что, понимаешь, я живу в советском государстве, выбираю сатирические сюжеты, которые высмеивают это государство, и еще за это получаю деньги». Я был главным по игровым сюжетам. То есть общался со всей сатирой и юмором Советского Союза. «Фитиль» платил хороший гонорар, поэтому к моему столу выстраивалась очередь из наших ведущих сатириков. Кузнецов внимательно слушает и потом сообщает: «Я придумал новый роман. Новый роман „Ленин в Лондоне“. Там же у них был съезд партийный, и под это дело „Юность“ выбила мне командировку в Лондон». Я говорю: «Ну, Толя, ты молодец, вот это сообразил». Он не скрывал, что после Парижа ему опять хочется за границу. Вроде бы его и не закрывали, где-то там в Болгарии он побывал, а вот на «проклятый капзапад» его не пускают… На этом мы расстаемся. Он должен лететь в Лондон, а я – в Тикси. В Тикси меня интересуют полярные станции. Толя уехал в Лондон, я оформляю себе командировку, причем командировку мне делают от Союза писателей и подписывает ее Михалков как главный в московском правлении ССП…

Тут как раз место вставить о «Фитиле» и Михалкове. Михалков был хорош тем, что не мешал работать. Он редко в редакции появлялся, по особым случаям. Делали «Фитиль» другие люди, и делали неплохо. А Михалков возникал тогда, когда нужно было или пробить какой-то очень острый сюжет, или защитить его. Тут он со всей своей орденоносной мощью вставал и если считал, что этот сюжет надо защитить, то и защищал. Ну вот, оформляю я командировку, а главный режиссер киножурнала «Фитиль» Столбов мне говорит: «Толь, ты не можешь ехать в Тикси, мы тебя не пустим».

Я отвечаю: «О чем разговор? Мне командировку от Союза писателей подписал Михалков». Столбов повторяет: «Поедешь – мы вынуждены будем тебя уволить». Я гадаю: или это вопрос принципа, или он просто сошел с ума. А я уже настроился ехать, это все-таки не Крым, это Тикси, довольно серьезная поездка, и когда я еще соберусь на Север? Я говорю: «Знаете, идите вы все на… Я еду». – «Ну смотри, – говорит Столбов, – я тебя предупредил». Я лечу в Тикси, провожу там время на полярной станции и собираю то, что профессионалы называют «фактурой». Без этой фактуры я бы не смог написать «Прогноз на завтра». Возвращаюсь, приезжаю в «Фитиль», мне говорят: «Толя, ты уволен. Тебе полагается последняя зарплата и еще потиражные за сюжет, который запустили в производство. И это всё».

Я пытаюсь найти Михалкова, Михалкова нет – на работе не появляется, домашние телефоны не отвечают… Я понимаю, что поезд ушел, и у меня интерес скорее теоретический. Какое-то странное несоответствие. Один и тот же человек подписал мне командировку, причем опять же, повторяю, не на курорт, а на север Сибири – такие поездки Союз писателей всегда поощрял, – и тот же человек за то, что я поехал в эту командировку, подписывает приказ о моем увольнении. Но Михалков как сквозь землю провалился. Ну, хрен с ним! В конце концов, мне не привыкать к жизни вольного художника (волка ноги кормят). Я плюнул на все и с юной девушкой Ирой уехал в Пярну.

Вынужден плутать огородами. Рассказывая о Марине Влади, я упомянул, что у меня тогда возникли семейные проблемы и я уже жил на два дома. Так вот, девушка Ира – это и есть мой второй дом. И пока я контролирую ситуацию, но чувствую, что скоро она выйдет из-под контроля. Все подробности – в «Прогнозе на завтра». Можно подумать, что я свою жизнь специально так строил, чтоб собирать материал для новых книг. И вправду, не попади я в эту лично-семейную ситуацию – на разрыв, мне бы в голову не пришло писать «Прогноз на завтра». Но если так называемую производственную фактуру я собирал в Тикси с удовольствием, то свою лично-семейную ситуацию я даже врагу не пожелаю. Однако все это меня ждало в будущем.

А пока мы с Ирой в Пярну, загораем на пляже, купаемся в море, счастливы и развлекаемся. Развлекаемся в основном тем, что слушаем по «Спидоле» Би-би-си. В Пярну вообще зарубежные «голоса» легко ловятся, а мы предпочитаем Би-би-си, ибо англичане по нескольку раз в день прокручивают интервью с Анатолием Кузнецовым, который попросил политубежища в Лондоне. Сенсация! Кузнецов – первый действительно широко известный советский писатель, который остался на Западе. И он объясняет, почему выбрал свободу. Советский Союз – полицейское государство, в советской литературе торжествуют бездарности и т. д. Мне это малоинтересно, ибо по сути это повторение наших с ним разговоров. Но когда он признается, что зарывал рукописи в лесу, ибо боялся, что их арестуют, и мечтал сконструировать подводную лодку на одного человека, чтоб переплыть в Швецию, – тут я понимаю, что не все знал о моем старом товарище. А вот и момент, когда я просто прилипаю к «Спидоле».

Анатолий Максимович Гольдберг, самый популярный в СССР журналист Би-би-си, спрашивает Кузнецова: «Вы говорите, что советскому писателю невозможно выехать в капстраны, если он хоть в какой-то степени не сотрудничает с КГБ. А как же вы получили свою командировку в Лондон?» Кузнецов: «А мне пришлось сотрудничать. Я могу рассказать всю правду. Конечно, это был очень хороший повод – книга о Ленине, и поэтому меня пустили в Лондон. Но меня бы не пустили, если бы не было ходатайства органов. А ко мне пришли и сказали: „Хочешь ездить – давай с нами сотрудничать*. И у меня не было выхода. Со мной говорили вежливо, но я понимал, что если я откажусь, то мне и в Туле житья не будет. А товарищи из органов говорят: „Ты согласился с нами сотрудничать, тогда дай нам какую-то информацию. Мы знаем, что ты бываешь в Москве, там у тебя есть дружки, такой-то, такой-то, нам интересны их настроения и чем они занимаются“. Потому что чем заняты тульские коллеги, местные органы и так прекрасно знали. И тогда, – говорит Кузнецов, – я придумал совершенно фантастическую вещь. Я сказал, что вот затевается тайный журнал, который будут делать Олег Ефремов, Аркадий Райкин, Евгений Евтушенко, Василий Аксенов и Анатолий Гладилин. Вот такой тайный литературный антисоветский журнал, который они хотят сделать рукописно и подпольно распространять. Я перечислил имена, что называется, от фонаря. И если литераторов еще как-то можно было объединить, то при чем тут Райкин, при чем

Олег Ефремов? Дескать, хотите информацию – вот вам информация! Но я не думал, что у них нет чувства юмора. А у них нет чувства юмора, они приняли эту информацию всерьез. И я знаю, мне сказали, что у людей, про которых я написал, у них какие-то неприятности. Во всяком случае, я знаю, что Гладилина уволили из „Фитиля“, а Аксенова и Евтушенко вывели из редколлегии „Юности““.

Тут-то я и понял, что со мной произошло. И потом мне в „Фитиле“ рассказали, у меня остались там, как говорится, свои информаторы, что, когда пришла команда уволить Гладилина, они искали повод. А как уволить на ровном месте? К моей работе никаких претензий, наоборот, очень расширил круг авторов. А тут я сам нарываюсь. И вроде бы честно меня предупреждали, дали намек, мол, не езжай в командировку, ты себя подставляешь, а я сказал: „А ну вас на фиг, мне подписали, я еду“. Ну и всё.

* * *

Сейчас может кому-то показаться, что Анатолий Кузнецов был истерическим типом или несколько сошел с ума. Но тогда никто не мог предположить, что откроется выезд по еврейской линии. Более того: что советское правительство будет торговать евреями, как нефтью, получая от этой торговли, правда, не финансовую, но весомую дипломатическую выгоду. Мне известны факты, когда на важных переговорах с американцами советские товарищи откровенно и цинично намекали: подпишите это соглашение, и мы тут же выпустим большую партию евреев. Советский Союз был закрыт на замок надежней, чем самая лучшая тюрьма. А узники тюрем мечтают о побеге, выискивая фантастические варианты. Вариант, выбранный Кузнецовым, был в то время единственным реальным. Так что, честное слово, я на него не обиделся, тем более когда услышал по Би-би-си, как на него насели тульские гэбэшники.

Я не говорил об этом с Евтушенко, а с Васей говорил. Конечно, ему было чуть-чуть обидно, что его вывели из редколлегии, ведь „Юность“ мы еще по привычке считали своим журналом, но главное, его поразил сам донос. Я пытался объяснить поведение Кузнецова: „Он нарочно им подсунул развесистую клюкву, а эти приняли всерьез“. Вася жестко отметал мои доводы: „Пойми, если такой человек, как Анатолий Кузнецов, наш товарищ, начинает сотрудничать с органами, начинает стучать на нас, то что же ты хочешь от других?“

Аксенов был очень расстроен.

Через семь лет, когда я уезжал в эмиграцию (по еврейской линии, дамы и господа; не понял только, существо какого пола прислало вызов из Израиля), пришла к нам Надя, вторая жена Кузнецова, с которой он последний раз приезжал в Москву. И она мне буквально исповедовалась, как ГБ заставила ее давать компрометирующие Толю показания, писать возмущенные письма в газеты. Между прочим, она родила от Кузнецова сына, но и это ее не спасло: выгнали из тульской кузнецовской квартиры, переселили на Украину. В общем, хлебнула она лиха. И все повторяла: „Ты, наверное, увидишь Толю, расскажи ему про нас“.

В Вене мне предложили исследовательский отдел „Свободы“ в Мюнхене. Я отказался. А парижское бюро мне понравилось, и я стал активно выступать по радио. Кузнецов работал в лондонском бюро „Свободы“ и, естественно, читал мои тексты (все, что шло в эфир, распечатывалось в Мюнхене и рассылалось по филиалам).

В конце концов он мне позвонил домой, на парижскую квартиру, и мы с ним долго-долго, очень спокойно говорили, и я передал ему все, о чем просила Надя. И добавил от себя: уж тебе точно не надо на нее обижаться, статьи в советской прессе ей продиктовала ГБ, и что ей сейчас очень плохо и у нее на руках твой ребенок. Потом мы побеседовали на редакционные темы, и, когда вроде бы все обсудили, он так помолчал и вдруг выдал: „Толька, ты знаешь, а я думал, что ты не будешь со мной разговаривать“. То есть все эти годы у него было чувство вины. Я сказал: „Ну перестань, о чем ты говоришь…“ И мы перезванивались. Наш общий друг, который тогда был заведующим лондонским бюро „Свободы“, Лёня Владимиров (потом его назначили главным редактором в Мюнхен), много рассказывал про Кузнецова и хвалил его работу. А я Кузнецова спросил: „Ты что-нибудь пишешь?“ – „Да нет, ты сам знаешь, работа такая, что времени нет писать совершенно. Как на писателе я на себе поставил крест. Вечером дома смотрю телевизор. Телевидение здесь интересное“.

Пока Толя Кузнецов был жив, я дважды приезжал в Лондон, но так получилось, что я ни разу к нему не пришел. Не то что к нему – я ни разу не заходил в лондонское бюро, были какие-то личные дела. Кузнецов ворчал по телефону, а я обещал, что в следующий раз зайду обязательно. Но так мы и не увиделись. Потом, естественно, мне подробно рассказали, как он умер. В Лондоне убили болгарина Маркова (знаменитый укол зонтиком!), а у нас укололи зонтиком болгарина Костова, который сидел через кабинет от меня. Но Костов был уже к этому готов, и, когда на улице почувствовал укол в спину, он сразу сказал жене: „Немедленно вызывай такси – и в госпиталь!“ И таким образом спасся. А Толя Кузнецов лежал в это время в госпитале, у него были проблемы с сердцем. Лёня Владимиров меня давно просил: „Поговори с Кузнецовым, скажи, чтоб он меньше курил. Он много работает, курит как паровоз, так невозможно. И он как-то отяжелел…“ В госпитале Кузнецов узнал про убийство Маркова и про покушение на Костова. Он, видимо, решил, что идет охота на всех журналистов „Свободы“, жутко испугался, сбежал из госпиталя и стал прятаться. В общем, это было явно ненормальное поведение, вызванное паникой. Его подобрали в беспамятстве где-то на улице, привезли в госпиталь, подлечили, и кажется, все вошло в норму. Он опять работал, купил дом, молодая жена родила ему дочку. Полный порядок. Однако, думаю, этот стресс, паника и побег из госпиталя не прошли бесследно. Через несколько недель после рождения ребенка он вернулся с работы с пачкой советских газет, которые в бюро не успевал прочесть и всегда читал дома. И когда жена заглянула в его комнату, он лежал на диване мертвый, с газетой в руках. Сердечный удар. Мгновенная смерть…

Что еще? В парижском бюро мы сделали специальную передачу, посвященную Кузнецову. И нам прислали из его архива два новых рассказа. Оказывается, Толя Кузнецов все-таки писал прозу. Наш звукорежиссер, актер из Ленинграда Анатолий Шагинян, прочел их по радио. Это были хорошие рассказы, так что Кузнецов просто прибеднялся. Не знаю, изданы ли эти рассказы в России. Не знаю, есть ли вообще книги Анатолия Кузнецова в российских магазинах – я не видел ни одной. А в рассказах, которые мы передали по радио, я запомнил такую деталь. Рассказывает бывший спортсмен. Он сидит в лагере за попытку побега из Советского Союза. Он прекрасный пловец и думал, что ночью где-то в районе Батуми сможет доплыть до Турции. Он, конечно, доплыл бы, но его засекли и выслали пограничный катер, который, естественно, его догнал. И вот катер с ним равняется, сбавляет ход, и тут, по идее, должны раздаться вопли всех этих гэбэшников, пограничников – мол, сволочь, враг народа, стой, стрелять будем! Что-нибудь в таком роде. Но вместо этого он слышит борта чуть ли не сочувственные слова: „Хорошо плывешь, красивый стиль“.

Отличная литературная находка для тех, кто понимает.»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю