Текст книги "Ермак"

Автор книги: Анатолий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Слуги оттаскивают захмелевших татар.

– Если атаман позволит, я каждому дам по наложнице, – сказал карача, сидящий рядом с Кольцом.

– Не-е, мы не баловаться прибыли.

– Дык что же не погреться об бабу, атаман?

– Цыть, – оборвал казака Иван.

К караче наклонился подошедший слуга-татарин:

– Этих шайтанов, видимо, невозможно споить, наши воины заждались.

Карача собственноручно налил Кольцу и встал:

– Я хочу говорить. Татарам встать, а гости пусть сидят.

Отстегнутая сабля Кольца тоже лежала на ковре.

Когда татары поднялись, карача воскликнул:

– За главного атамана Ермака-а!

Тотчас распахнулась дверь, в проеме с обнаженной саблей возник Заворихин, заорал:

– Попались, голубчики-и!

Кольцо мгновенно отрезвел, уклонился от обрушенного сзади на него удара, схватил саблю, вскочил. Карачи возле него уже не было – загороженный телохранителями, он уже ступал за порог потайной двери.

Мимо Заворихина с диким визгом бежали татары, топтали подносы с яствами, яростно рубили пьяных казаков.

Кольцо и несколько казаков, встав в круг, отбивались.

– Давай к выходу, атаман! Может, прорвемся…

– Не-ет! Пока этого гада не приколю, никуда я отсель не пойду! – хрипит Кольцо, прорываясь к стоявшему за татарами Заворихину. – Куда? Предатель!

Кольцу удалось свалить закрывавших Заворихина татар. Заворихин взмахнул было саблей, но Кольцо ловко вышиб ее, сквозь лязг сабель за спиной прокричал:

– Твори молитву, гад!

– Пощади! Христом Богом молю…

– Бога вспомнил, гадюка! – и яростно взмахнул саблей. Заворихин опрокинулся кверху лицом, дернулся, затих.

А у всех дверей уже стояли татары с луками. Когда Кольцо и еще с полдюжины уцелевших товарищей уложили последних рубившихся с ними татар, в казаков полетели стрелы. Первая же пробила горло Ивану Кольцу, он, постояв, рухнул. Попадали и остальные, прошитые стрелами.

– Атама-ан! – вскричал Черкас Александров, вбегая в бывший ханский покой. В руках у него был заснеженный мешок, в котором угадывалось что-то тяжкое и круглое.

Из смежной комнаты вышел Ермак.

– Чего орешь?

– Михайлов Яков в подсмотр пошел Кольцо проведывать…

– Ну?

– Застрелили его.

– Что?

– И еще. Вот… Ночью татары через частокол перекинули.

Черкас уронил мешок на пол, прислонился к стене и зарыдал.

Ермак опустился на колено, открыл мешок. На него глядят остекленевшие глаза Ивана Кольцо.

Застонал Ермак словно последним стоном. Через силу поднялся и, шатаясь как пьяный, шагнул к окну, распахнул его, оперся рукой об оконный косяк, долго смотрел на заснеженный пустынный двор.

– Не уберег я тебя, Колечушко! Как ответ перед Аленой держать буду?

Снег до боли резал глаза, выжимая из них слезы. Белый иней оседал на бороде и волосах. Рядом, по-детски всхлипывая, стоял Черкас Александров.

Поземка заметает десятки черных могильных холмов.

На крестах видны надписи: «Воевода князь Болховский», «Атаман Яков Михайлов», «Пушкарь Кузьмич»… Много могил без крестов и без надписей. Дальше лежат полузасыпанные снегом трупы стрельцов и казаков, которых не успели похоронить, торчат из-под снега ноги, руки…

Ночь Волки стаями приближались к крепостному тыну, усаживались полукругом и начинали выть, выматывая душу.

В избах светились красные глазки – горели и чадили лучины.

Умирающие казаки и стрельцы бредили зелеными лугами и едой. Наперебой рассказывали – один ел жареных лебедей, другой – поросенка, третий – блины.

На месте снега лишь лужицы, в которых отражается весеннее солнце. К десяткам одиночных могил добавилась одна братская.

На фоне черного бревенчатого частокола, в тени которого лежали остатки мокрого снега, Ермак выстроил уцелевшее войско – сотню с небольшим угрюмых, исхудавших за голодную зиму казаков да два десятка стрельцов.

Вдоль строя медленно шли втроем – сам Ермак, в его волосах и бороде словно бы не растаял иней, с ним Матвей Мещеряк и Черкас Александров.

А в это время неподалеку от Кашлыка, прямо на дороге, ведущей к главным крепостным воротам, стоящие заставой татары жарили на вертеле огромные куски мяса. Дым от костра чуть поднимался вверх, и тут же ветром его заламывало в сторону виднеющегося городского частокола.

Карача, окруженный телохранителями, сидел в богато украшенном седле, глядел на частокол.

– Ну-ка еще один вертел поставьте.

…Голодные люди стояли в угрюмом молчании. Потом вдруг все враз задвигались, завертели головами, застонали:

– Опять мясо жарят!

– Хуже пытки это.

– Доколь изгаляться татарва будет?!

– Ударим на них, атаман!

– А как ударить? – спросил Ермак. – Пешим строем? Они нас конями потопчут.

Один из стрельцов покачнулся и упал. Четверо других засуетились над ним. Потом разогнулись, потянули с голов шапки.

– От мясного духа задохнулся, – донесся голос.

Когда умершего унесли, атаман проговорил:

– Не-ет, опрокинуть их ударом в лоб силенок у нас не хватит. И прикинул я… Лазутчики донесли: карача на Сусканском мысу юрты свои вчера поставил. С ним вроде даже два его сына. Обнаглел – тут три версты всего, а он со всей семьей. Ежели стороной полвойском подобраться да изрубить людей карачи, остальные татарские заставы тоже снимут осаду с Кашлыка, побегут со всех сторон на выручку к караче.

Над строем стал вспухать говор.

– Верно, атаман!

– Побегут!

– И тут вторым полвойском ударить им с тыла.

– Дадим им шороху.

– Отомстим за атамана Кольца.

– И осаду прорвем.

– Тихо! – проговорил Ермак. – Гул быстро утих.

– Верно, и за Ивана Кольцо пришла пора расплату сделать… И помните, братушки, биться свирепо и никого не жалеть – другого случая сбросить смертельную удавку у нас не будет!

– Не жале-еть! – взметнулось над строем. Казаки и стрельцы затрясли над головами пищалями, топорами, саблями…

Под покровом ночи Игичей вел людей Мещеряка по таежной тропе. Вогул шел впереди, за ним Мещеряк, далее цепочкой казаки. Похрустывал под ногами смерзшийся снег.

Неожиданно Игичей остановился, ткнул рукой вперед:

– Вот!

Впереди виднелись с полдюжины юрт, меж которых стояли повозки, горело несколько костров, маячили у огня охранники.

– Так, – удовлетворенно произнес Мещеряк.

– Сам карача – в той большой юрте, – сказал Игичей и усмехнулся. – Карача холода боится, его всегда голые наложницы в постели греют.

– Счас мы его погреем, – сказал Мещеряк. – А ты ступай назад, этой же дорогой подмогу нам приведешь!

…Задрав кверху бороду, карача сладко похрапывал, справа и слева от него лежали с закрытыми глазами наложницы; все были укрыты одним шелковым бухарским одеялом.

От затрещавших враз выстрелов обнаженные наложницы с визгом сорвались с постели, подхватился и сам карача.

– Что? Кто?! Стража-а! – заорал он.

Вбежало двое телохранителей.

– Казаки, великий хан!

– Я – карача! – взвизгнул он. – Откуда взялись казаки?

– Из лесу, великий!

Пули начали пробивать кошму юрт. Вбежавшие слуги торопливо одевали карачу. Наложницы, подвывая, тоже натягивали на себя одежды. А выстрелы все трещали, приближаясь.

– Скорее, скорее! – орал карача. – Где мои сыновья?

– Они уже бьются с врагами, повелитель, – сказал один из слуг и повалился на ковер с залитым кровью лицом – пуля угодила ему в голову. Карача закричал:

– Послать гонцов на все заставы! Пусть идут на помощь!

На посту, устроенном с внутренней стороны частокола, стояли Ермак и Черкас Александров. Небо на востоке уже желтело, наступал рассвет.

– Ну? – спросил Ермак. – У тебя слух острый.

– Ничего не слышно, – ответил Александров. – Пищальный бой в лесу глохнет. Да и ветерок от нас тянет.

Еще постояли в молчании.

– Может, они счас уже не саблях сошлись, – сказал Черкас.

– Может… Гляди-ка, что там?!

На ближней заставе, где татары вчера жарили на вертеле мясо, в отсветах костров замелькали тени.

– Они вроде снимаются…

– Значит, Мещеряк дает им жару. Поднимаем людей. Черкас!

Мещеряк с обнаженной саблей перепрыгнул через какую-то канаву, и тут же на него кинулись двое татар. Зазвенела сталь. Со всех сторон к юртам бежали с криком казаки, тоже с ходу врезались в битву. Было уже совсем светло.

…Мещеряк с окровавленной саблей, перепрыгивая через трупы татар, бежал к коновязи, где стояло около дюжины татарских лошадей под седлами, вскочил на коня.

– Братцы! Лупи и-их! Карачу живым взять!

И бросил коня в гущу битвы. На остальных лошадей тоже повскакивали казаки, ринулись за Мещеряком.

Карача бешено мчался впереди двух телохранителей. На пригорке остановил танцующего коня, вскричал:

– Где мои сыновья?!

– Они погибли, повелитель…

– О-о! – взвыл карача, свалился с коня. Один из телохранителей бросил на землю, из которой уже ощетинилась молодая травка, коврик, карача упал на него коленями и стал молиться, протягивая руки на восток, где всходило веселое солнце.

У ворот Кашлыка толпилось десятков семь-восемь казаков и стрельцов, вооруженных пищалями, саблями, топорами, пиками.

Ермак дал знак открыть ворота, повернулся к Александрову.

– Коли что – два десятка казаков тебе хватит, чтоб удержать Кашлык али погибнуть тут. – Ермак снял шлем. – Ну, сынок, на всякий случай. – Они обнялись.

– Не сомневайся, Ермак Тимофеич. С победой вас всех жду.

Ермак надел шлем, вскричал:

– С Богом, ребятушки-и!

И пошел из города. За ним двинулись остальные.

Карача еще молился, когда из леса вылетел отряд татарских конников. Телохранители знаком остановили их.

…И вот уже несколько сотен конных татар стоят вокруг холма, а карача все молится.

Наконец он поднялся с коврика, оглядел пустыми глазами воинов. И вдруг, тыча перед собой руками, закричал в истерике:

– Там погибли мои сыновья! Всех казаков порубить! Всех до одного! Всех до одного!

Всадники ринулись по указанному направлению.

Матвей Мещеряк, потный и разгоряченный, без шлема, стоял возле юрты карачи, пил кумыс. А наложницы карами держали наготове еще две полные чаши.

– Хорош кумыс, да весь не выпьешь, – проговорил он, вытирая мокрые усы. – Ну-к, казачков теперь угощайте.

– Атаман, вот те новый шлем! – Савка Керкун протянул Мещерякову позолоченный татарский шлем. – Кажись, впору будет.

– Ох ты! – воскликнул Мещеряк. – Чей же это?

– Да я вон сына карачиного подрубил. Ну-к, дайте кобыльего молока глотнуть.

Не успела одна из наложниц подать Керкуну чашу, а Мещеряк примерить шлем, как затрещали поблизости казачьи пищали. Оба бросились на выстрелы.

Миновав последнюю юрту, Мещеряк увидел метрах в трехстах татарских конников.

Рядом была небольшая роща, густо поросшая молодым березняком и кустарником. Мещеряк сориентировался моментально:

– В кусты, ребята-а! Тут они нас порубят! За мной! Телеги в круг.

Под нарастающий визг татарских конников, скачущих за своим предводителем в золоченой кольчуге, казаки бежали к спасительной роще. Двое так и не добежали, остались лежать на земле со стрелами в спинах. Остальные под самыми саблями успели укрыться за татарскими телегами и в зарослях. Оттуда, едва татарские всадники подскакали к опушке, ударил дружный залп. С добрый десяток всадников попадали на землю да с полдесятка лошадей забились на траве. А выстрелы, хотя и вразнобой, но продолжали трещать густо. На лесной опушке образовалось столпотворение: передние всадники поворачивали обратно, а задние напирали, меткие выстрелы из леса валили все новых всадников, лошади спотыкались о трупы, падали, всадники летели через головы коней. А Матвей Мещеряк, широко раскрывая рот, орал, перекрывая визг татар, храп лошадей и звуки выстрелов:

– Пали-и, братва! Пали-и!

Татарские всадники скакали прочь от лесной опушки, земля перед которой была густо усеяна трупами людей и лошадей. Из-за холмов показались спешащие на помощь татарские воины. Воинственный клик взметнулся в небо. Предводитель всадников что-то прокричал, размахивая саблей. Все конники вновь ринулись к лесной опушке.

Достигнув ее, татары, частью спешившись, опрокидывая телеги, врезались в заросли. Пищали теперь казакам были ни к чему, они взялись за сабли и топоры. Татары вытесняли их из зарослей, рубка шла уже на открытом поле.

Падали казаки, обливаясь кровью. Падали татары… Казаки быстро изнемогали. Видя это, стоявший неподалеку татарский предводитель выхватил саблю, тронул коня.

Яростно рубился Мещеряк, снова простоволосый, с залитыми кровью волосами. Схватился за плечо Савка Керкун – какой-то татарин порубил его кольчугу. Но Савка не упал, лишь покачнулся. И вдруг заорал:

– Атаман! Подмога-а!

Ударил залп.

Из-за бывших карачиных юрт с обнаженными саблями бежали к месту побоища казаки Ермака. Некоторые ловили оставленных татарами лошадей, вскакивали на них.

Одну из лошадей подвели Ермаку, он вскочил в седло.

– Братушки-и! За Ивана Кольца-а! За Богдана Брязгу, за Никиту Пана-а! За всех погибших казаков!

И с поднятой саблей ринулся вперед, увлекая остальных.

Предводитель татарских воинов, так и не доскакав до гущи дерущихся, осадил коня, закрутил его на месте…

Остальные татарские всадники, помедлив, повернули коней вспять.

…Скачет предводитель в одиночестве к холму, на котором находится карача. Подскакав, свалился с лошади, подполз к сапогам карачи.

– Великий хан! Они побили многих наших воинов, остальные отказываются идти в бой.

– Паршивая собака! – вскочил карача. – Как ты смеешь так называть меня?! Наш хан – великий Кучум! Привязать его ногами к седлу!

Телохранители кинулись на незадачливого военачальника, сорвали с него оружие, золоченую кольчугу, почти все одежды, повалили на землю, длинным арканом захлестнули ноги, конец аркана привязали к седлу. Карача хмуро наблюдал за происходящим, визг и стоны обреченного вызывали у него лишь зловещую усмешку Потом тронул коня. За ним устремились телохранители, голова несчастного застучала об землю, по которой вскоре потянулся кровавый след.

– A-а, явился, блудливый пес! – Кучум пнул распростертого перед ним карачу. – Захотел без меня одолеть Ермака и ханом стать!

– Повелитель Сибири! Видит Аллах, я же для хитрости от тебя ушел! – карача встал на колени. – И эта хитрость много врагов твоих погубила.

– А ханом позволял себя называть – тоже для хитрости? – взревел Кучум.

– Это льстивые люди передо мной юлили. Я таких казнил без жалости. К лошадиным хвостам привязывал Сомневаешься в моей верности – руби мне голову.

И карача снова ткнул голову в ковер.

Кучум опустился в свое золоченое кресло, рядом с которым сидел его сын Алей, зловеще глядел на обнаженную шею Карачи.

– Голову отрубить просто. А где взять верных людей отец?

– Ты думаешь, этот верный?

– А иначе он бы явился к тебе?

– Верни мне, великий хан, свое доверие, и я перехитрю Ермака! – снова вскинул голову карача.

– Как?

– Пока не знаю. Думать буду… – Карача, видя, что гнев хана притих, осторожно встал с колен. – Один из сибирских знакомцев Ермака – мой верный человек, вели кий хан.

– Кто?

– Вогульский князь Юмшан.

Вогульский князек Юмшан во главе кучки всадников въехал в ворота Кашлыка. За ним тянулось с полдюжины повозок.

– Здравствуй, славный князь Юмшан.

– Здравствуй, великий атаман Ермак. Вот, ясак с моего улуса привез. Сам приехал славного Ермака повидать, вино привез в подарок…

Стукнулись четыре глиняные кружки. Ермак, Александров Черкас, Мещеряк Матвей и князек Юмшан выпили, стали закусывать жареными гусями, яблоками, виноградом.

– Откуда ж все это у тебя? – спросил Мещеряк.

– Бухарские купцы были. Они с Кучумом торгуют, со всеми татарскими князьями торгуют. Мно-ого товаров всяких за шкурки дают.

– А что же они с нами не торгуют? – спросил Ермак.

– Вокруг Кашлыка люди Кумача стояли, купцов не пропускали.

– Сейчас-то осады нету, – сказал Александров.

– Сейчас купцов из Бухары нету. Позже приедут, как фрукты-яблоки поспеют.

– Как появятся, скажи-ка им путь на Кашлык, – попросил Ермак. – Нам без торговли никак нельзя.

– Скажу, скажу, – закивал вогульский князек Юмшан.

На берегу Иртыша строились новые струги. Четыре были уже готовы, пятый достраивался. Тут же валялись остовы обгоревших судов, сожженных татарами во время зимней осады Кашлыка.

Казаки в исподних рубахах обтесывали доски. Другие поодаль варили смолу в котле.

Ермак с Мещеряком шли по берегу, оглядывая работу.

– Ежели к сентябрю помощи, за коей мы к новому царю гонцов послали, не окажется, из Сибири надо уходить, – тихо говорил на ходу Ермак Мещеряку. – Еще одну зиму не одолеть – что нас осталось-то, сотня человек…

Возле махавшего топором Савки Керкуна атаманы остановились.

– Видал я ноне твою остяцкую женку, третьего сына, что ли, ждешь? – спросил Ермак.

– Да засадили вроде с Анной, – ответил Керкун.

– Умельцы!

– Остячки на любовь горячие, атаман, – улыбнулся Керкун.

– Атаман! Где атаман? – послышался голос Александрова.

– Здесь я.

Из-за струга, стоявшего на песке, появился Черкас.

– Атаман! Там гонец от князя Юмшана.

– Ну?

– Князь вогульский сообщает, что он караван бухарских купцов к тебе послал, а люди Кучума их не пускают в устье Вагая заперли.

– Так… – Ермак опустился на бревно, пригласил присесть Матвея с Черкасом. Помолчали. – Пожалуй, схожу-ка я на Вагай с полусотней.

– Стоит ли, атаман? – сказал осторожный Мещеряк.

– Стоит! Пусть купцы знают, что мы пришли в Сибирь навсегда! А торговля нам во как нужна. – Ермак встал. – Через две-три недели вернусь! А покуда вы тут с Александровым оберегайтесь.

– Сам поосторожнее там, – сказал Мещеряк.

– Да на воде какая нам опасность!

Бьют по воде весла, один за другим плывут струги вверх по Иртышу.

Князь Юмшан, чуть раздвигая кустарник, плетью показывает караче и Алею на струги Сзади стоят их лошади.

– Там сам Ермак… Во время ночлега на берегу их легко перебить.

– Великий хан Кучум оценит твою верность, князь, сказал Алей.

Ночь. Но струги, освещая тьму факелами, движутся посередине реки.

– Проклятье! – прохрипел Алей. – Они третий день не пристают к берегу.

– Пристанут, храбрый Алей, – ответил карача.

– Мои воины валятся с ног, – сказал Алей.

– Люди Ермака тоже не железные.

При ярком солнце струги Ермака свернули в устье неширокой реки. Ермак вглядывается в таежные берега.

Как лисы крадутся по берегу воины Алея.

Вечер. Небо распарывают молнии, хлещет дождь.

– Похоже, никакими бухарскими купцами здесь и не пахнет, – мрачно сказал Керкун, обтирая мокрое лицо.

– Атаман, посушиться бы, – проговорил казак на рулевом весле.

– А коли татары на берегу?

– Мой друг Ермак правильно говорит, – поддержал Игичей.

– Вон пустой остров посреди реки Какие там та тары?

Ермак глянул на заросший кустарником крошечный островок с небольшой песчаной косой, поглядел на сырое небо.

– Ладно. Правь на остров.

– Ох, атаман, – проговорил Игичей. – Шибко глядеть кругом надо.

Пустые струги покачиваются у обрывистого, в метр всего высотой, берега.

Горят костры у наскоро поставленных палаток. Дождь перестал, полуголые казаки варят на кострах пищу, сушат одежду.

У одного из таких костров сидят Керкун с Игичеем Из мрака вышел Ермак.

– Дозоры со всех сторон поставил. Да тревожусь не сморились бы. Уж измотались больно.

– Не тревожь, мы с Игичем посторожимся. А ты ступай поспи. Замертво ж падешь, – проговорил Керкун.

С берега реки на горящие костры смотрят карача, Алей и вогульский князь Юмшан, за их спинами маячит конный отряд.

– Попался Ермак, – усмехнулся Юмшан. – Он не знает, что тут на остров брод есть.

– Нападем на рассвете, когда самый сладкий сон, – сказал карача. – Великая слава ждет храброго Алея, ты возьмешь Ермака живым или привезешь его голову.

Керкун дремлет с пищалью на коленях, прикрытый от дождя курткой. Рядом лежит на траве его сабля. Игичей, сидя неподалеку, оглядывает пустынную реку.

Зашипели угли догоравшего костра – это снова сыпанул дождь. Керкун прохватился, вслушался в темень. Свист ветра, шум дождя да плеск речной волны…

Дважды Алей посылает татарина узнать, что делают казаки. И только тогда, когда татарин приносит казацкую саблю, Алей понимает, что казаки спят.

Багровый рассвет занимается под ненастной землей Сеет мелкий дождь.

Две сотни всадников осторожно спускаются с берега в воду.

Вода коням по брюхо, вогульский князек Юмшан и царевич Алей ведут всадников к острову.

– Дождь, – хорошо, – сказал Юмшан. – Пищали их стрелять не будут.

…Похрапывает дозорный казак. Опершись на пищаль, спит другой. Клонит в сон и Керкуна. Лишь промокший Игичей не спит, медленно поворачивает голову, вглядываясь во мрак.

Вдруг он стремительно вскочил. И тут стрела до половины вошла в его грудь. Захрипев, столбом упал в воду. От сильного всплеска Керкун вскинул голову, вскочил.

– Та-тары-ы! – разрезал темноту его крик. Он выдернул из-под куртки сухую пищаль и выстрелил.

…Ермак спал в кольчуге, в сапогах, лишь саблю отстегнул. От выстрела прохватился, схватил саблю, выскочил из палатки, простоволосый, забыв надеть шлем.

…Полусонные, полураздетые, казаки выскакивали из палаток, шалашей, хватали пики, топоры, пищали, некоторые пытались высечь и зажечь фитили, становясь первыми жертвами татар.

– Ермак Тимофеич! Они идут с той стороны! – вскрикнул появившийся из-за кустов Керкун.

Ермак метнулся в ту сторону, куда показал Керкун За ним ринулись другие казаки. Керкун схватил чей-то шлем, лежащий у шалаша, закричал:

– Атаман, надень!

…Ермак продрался сквозь кустарник и остановился, пораженный: прямо на него во главе вражеских всадников летел князь Юмшан с обнаженной саблей.

– Надень, говорю! – прокричал появившийся рядом Керкун, протянув Ермаку шлем.

– Предатель! – не обращая внимания на Савку, вскричал Ермак, выхватил у кого-то пику, могучим взмахом метнул ее в приближающегося Юмшана.

Пика пронзила вогульского князя насквозь. Он еще не упал, а Ермак был уже возле его коня. Атаман выдернул ногу Юмшана из стремени, опрокинул мертвое тело наземь, сам вскочил на коня. И вместе с Савкой Керкуном и другими принялся отбивать наседавших татар.

Вот уже с полдюжины казаков оказались на татарских лошадях. В том числе и Савка Керкун. Он бьется яростно бок о бок с Ермаком, свалил одного татарина с коня, другого.

Земля все гуще устилалась мертвыми и ранеными. Казаки начали теснить татар, но в это время из-за кустарника вылетела новая группа всадников во главе с Алеем.

– Арра! Арра-а! – раздался пронзительный вой.

Пал конь Савки Керкуна, придавив его ногу.

– Отступать к стругам! – вскричал Ермак, крутясь на коне. – Керкун! Живо в струг – и отплывайте!

Но Керкун продолжает биться.

– Я кому сказал? – взревел Ермак, поворачивая лошадь к Керкуну. – Зарублю неслуха!

И стоптал бы конем Керкуна, если бы тот не попятился к берегу.

– Да ты-то как же, атаман?! – растерянно прокричал он.

– А я говорю – в струг! – Ермак в окровавленной кольчуге яростно отбивался от наседавших врагов, прикрывая отступающих.

Сильный ветер с дождем хлестал в лица, мокрые казаки толпами бежали к берегу, лезли в струги. Отплыло на несколько метров одно судно, другое. Их яростно болтало, веслам они почти не подчинялись. Третье еще как-то держалось у берега, дожидаясь Ермака и горстку казаков, пятившихся к реке, весла его трещали и ломались. Татары били по стругу из луков, пораженные казаки падали в воду, висели мертвые на борту.

– Атаман! Скорее! – вскричал из струга Савка Керкун.

– Захватить лодку! Ермака взять живым! – заорал Алей, показывая на струг у берега. Он в окружении телохранителей стоял верхом на коне на пригорке, не вмешиваясь в битву.

Вокруг бьющегося Ермака все меньше оставалось казаков. Пешие и конные татары обтекали их, устремлялись к берегу, прыгали в воду, лезли на струг. На судне остались лишь Савка Керкун с двумя казаками. Они рубили врагов саблями, топорами, кололи пиками, а татары все лезли и лезли. Во взбаламученной ветром и людьми кровавой воде вокруг струга густо плавали трупы и казаков и татар.

Неожиданно конь под Ермаком рухнул. Увидев это Алей, издав радостный возглас, ринулся с пригорка Ер мак рванулся к стругу, но в этот момент налетевший порыв ветра отогнал струг от берега, трое казаков не в силах были его остановить.

– Уплывайте!

Увидев, что он отрезан от струга, Ермак вскричал:

– Мещеряку с Александровым накажите в Москву немедля ехать.

Стоя в кипящей воде, Ермак яростно отбивался от наседавших татар. Шлем его был сильно помят ударами сабель, кольчуга залита кровью.

– Сдавайся! Жить будешь! – крикнул Алей, подъехавший к берегу.

– Я сдамся! – Ермак снес голову одному татарину. – Я сейчас сдамся! – выдохнул, разрубая другого. – Я вам сдамся!

Ермак стоял уже по пояс в воде. Но подступить к себе не позволял.

– Арка-ан! – взвизгнул Алей.

Взвился волосяной аркан, упал, несмотря на ветер, точно на плечи Ермаку Он мгновенно разрубил его, взвился второй – мимо. Ермак отступал все глубже в реку. Взвился третий аркан. Ермак снова обрубил его саблей.

Татары, въехав на конях в реку, окружили Ермака Трудно было атаману, стоя по грудь в воде, отбиваться от них и бороться с течением…

И в этот момент Алей, издав воинственный клич, направил своего коня в реку, высоко подняв саблю.

Последним усилием воли Ермак устремился ему навстречу.

Сквозь пелену дождя еще виден был струг, оттуда донесся истошный вопль Савки Керкуна:

– Атама-а-ан!

– а-ан… – колотился голос под низким потолком избенки, в которой жили Алена с Марией. Алена прохватилась ото сна, села на кровати, тяжело дыша, прижав руку к сердцу.

Была еще глубокая ночь, лампадка под образами освещала комнату желтоватым светом.

– Что ты? – приподнялась на своей постели Мария.

– Я слышала смертельный… прощальный крик по Ермолаю.

– Ну сколь изводиться можно? Даст Бог – вернется Спи.

Помолчала Алена. Сказала:

– На Москву поеду. Буду там, пока не узнаю чего об Ермолае.

Колокольный перезвон плыл над бревенчатой Москвой, над каменным Кремлем…

В Грановитой палате полно бояр. Новый 28-летний царь Федор Иоаннович как-то безучастно сидел на троне. Неподалеку от трона стояли с непокрытыми головами Матвей Мещеряк да Черкас Александров.

Дьяк громогласно объявил:

– Божию милостью государь всея Руси Федор Иоаннович объявить повелел всем людям русским и иностранным, что отныне и во веки веков он берет под свою руку Сибирское царство. И на оное Сибирское царство государь ясаку в год положил по двести тысяч соболей, да по десять тысяч черных лисиц, да по пятьсот тысяч белок больших сибирских…

Молодой царь все так же безучастно глядел куда-то, но качал согласно головой.

Гул не то изумления, не то удовлетворения такой громадной данью прошел по палате.

– А чтобы с Сибирского царства имать дань на государя исправно, учредить государь повелел против безбожного царя Кучума новое войско под началом воевод Василия Сукина да Ивана Мясного. А с ними на Камень-горы идти атаманам казацким Черкасу Александрову да Матвею Мещеряку.

…И снова падают в воду десять пар черных весел.

Вереница из тридцати стругов медленно движется против течения.

На переднем струге стоят под Ермаковой иконой-знаменем Черкас Александров да Матвей Мещеряк, смотрят вдаль.

На одном из стругов мужики, бабы, кучей навалены сохи и бороны. Там же Савка Керкун и остячка Анна, занятая кормлением своего семейства.

На носу струга стоит, замотанная в темный платок, Алена, как и атаманы Мещеряк с Александровым, смотрит вдаль.

Жена Савки Керкуна сует в рот ложку с едой самому младшему, уже полуторагодовалому сынишке, поит из кружки. А старший, уже почти пятилетний, широкоскулый парнишка бросил кусок хлеба на скатерть, потянулся к отцовской сабле, прислоненной к борту струга.

– Не трожь пока, – оторвался Керкун от каши. – Обрежешься!

Мальчишка захныкал.

Завертел головой и младший, отказываясь от еды Заплакал.

– Ну-к, веселей, казачки-остячки! – проговорил отец. – В Сибирь родимую возвращаетесь! Домо-ой!

Позади Алены возникла Мария, проговорила тихонько:

– Ох, Алена… Гляди не гляди – Ермак не встретит.

– Встретит! – возразила Алена. – Мертвым его ни кто не видел. Он живой. – Мария присела рядом с Керкуном.

– Упрямая…

Керкун глянул на Алену, произнес:

– Правду говорит. Людская память об Ермаке никогда не помрет.