Текст книги "Ермак"

Автор книги: Анатолий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Максим Строганов поднялся, захлопнул створки окон.

– Спалят же казаки город!

Ермак будто и не слышал, спросил у Семена:

– Много ль войска у Кучума?

– Войска не много, но в данниках у него черных людей тысяч тридцать, не менее, – ответил Строганов.

Подошел пьяный Никита Строганов, расплескивая вино из бокала.

– А почти все это наши данники были!

Старший Строганов костылем вышив у Никиты заморский стеклянный бокал.

– Нажрался? Царевы эти данники были… Пшел!

Когда Никита убрался, Семен, как лисица, усмехнулся:

– Хе-хе, да ты не бойсь. Что у Кучума за войско? У них даже конской сбруи путной нету.

Максим Строганов чуть махнул рукой, тотчас подскочил слуга с подносом. На подносе два кубка золоченого стекла.

– В покорность надо Сибирь привесть, Ермак Тимофеич. Сделаешь – озолочу… После нас, хозяев, первым будешь и в Пермском крае, и в Сибири. И власти у тебя будет, хе-хе… поболе, чем у царя в его царстве. Схошь – так и гарем заведешь поболе, чем у турецкого султана. Ну, Ермак Тимофеич!

Золоченые кубки ударились с глухим звоном.

…Раздался звон и грохот за дверью, вбежал слуга с кровоподтеком под глазом:

– Разбойники! И поднос с вином отобрали!

Максим Строганов опять подошел к окну На улице пьяный казак, еле переставляя ноги, несет поднос с бутылками к куче пирующих. Запнулся, упал, бутылки раскатились по траве.

– Усмири ты казаков своих, Ермак Тимофеич! – взмолился он.

– Счас – невозможно, – спокойно ответил Ермак.

Богато уставленный вчера винами и закусками стол теперь был чист, трое Строгановых сидели в пустой зале, слушали, как казаки песни горланили за окнами.

– Дал бог защитников, – сказал Никита. – Вчера буянили, ныне с утра вломились в погреба, на опохмелку еще полдюжины бочек высадили.

– Зато драться здоровы, – усмехнулся Семен. – Вот Кузьме вчерась припечатали, аж слег.

Максим вытащил из кармана кусок пергамента.

– Что вино? Вы глядите, чего атаман этих разбойников требует! Ужас, сколько пороху, свинцу, разных съестных припасов тут расписал. Разор! Да еще, говорит, пушки надобны.

– От Кучумовых людишек нам бед все прибавляется, так уж потерпим кой-какой убыток и от защитников, – сказал Семен.

– Убыток-то ладно, – усмехнулся Никита. – Приказчики вон доносят, что мужички наши заволновались, в казацкую ватагу просятся. Не быть беде бы, дядюшка.

– Не мешкая в Сибирь, спровадить их! – воскликнул Максим.

– А не поздно? – спросил Никита. – Вот-вот мухи белые полетят.

– Не поздно, – сказал Семен. – Кучумку-царя успеют потрясти. А коли от морозов потом околеют, так не с нас спрос, а с бога. – Семен перекрестился. – А следом за ними других ратником нам сподручнее посылать станет.

Кучум – высокий, подслеповатый старик, утопая в подушках, окруженный свитой, сидел в своем шатре и смотрел на извивающихся перед ним в танце полуголых невольниц.

Восточные сладости и крепкие яблоки горой лежали на золотых подносах. Рядом с Кучумом сидел молодой красивый татарин лет двадцати пяти, сын Кучума Алей. Небольшой кинжал в серебряных ножнах поблескивал на его поясе. Не отрывая глаз от танцовщиц, он время от времени брал сладости и клал в рот. По другую сторону стоял главный советник хана – карача.

Распахнулся полог, появился, сверкая украшениями на одежде, на рукоятке кинжала, татарин лет под тридцать, шагнул сквозь строй танцорок.

– Великий хан! В город Кергедан прибыл какой-то атаман Ермак с большой дружиной казаков!

– Племянник Маметкул! Свет все больше гаснет в моих глазах. И скоро я совсем не буду видеть такую красоту Не отнимай у меня последних удовольствий…

– Строгановы снаряжают казаков для похода на тебя, хан!

– Этих невольниц прислал мне правитель Бухары, – спокойно сообщил Кучум, не реагируя на слова Маметкула.

Закончив танец, невольницы склонились ниц.

– Вон та башкирка, отец.

– Это не башкирка, а казашка. Возьми ее себе для утехи, сынок.

Молодой татарин встал, грубо дернул за косы молоденькую невольницу, повел из шатра.

Кучум сделал знак, остальных невольниц как ветром сдуло.

– Мне уже донесли про казаков, – сказал Кучум. – Только ныне я воевать с ними не буду.

– Но, великий хан… – воскликнул было Маметкул.

– Нынче мы нападем на город русского царя Чердынь, – повысил голос Кучум. – Воевода Чердыни князь Перепелицын обязательно прибывших казаков в помощь себе попросит. Строгановы отказать не посмеют. А там зима наступит – к нам не добраться. Войска на Чердынь поведет мой сын Алей. А ты, Маметкул, хорошенько готовь воинов для сражений с казаками в будущем году. Так ли я решил, карача?

– Ты, как всегда, мудр, хан, – угрюмый карача низко склонился в поклоне.

– Война потребует больших расходов, – проговорил Кучум. – Повелеваю – дань со всех сибирских улусов брать двойную!

– Великий… – промолвил робко один из приближенных. – Люди и без того стонут, трудно их держать в повиновении.

Взрыв ярости вдруг потряс Кучума.

– Сечь до смерти! Жечь огнем! Рвать лошадьми всех, кто ропщет, кто не повинуется! Пусть реки заполнятся кровью, а солнце навсегда потонет в дыму, но Сибирь будет покорна мне!

Около двух десятков малых, средних и больших стругов с поднятыми веслами и убранными парусами покачивались на воде.

А на берегу строгановские попы служили молебен. Перед ними было выстроено все казачье войско, 500 с лишним человек. Одеты они были по-разному, кто в казацких кафтанах, в мужицких зипунах и поддевках, в войлочных и бараньих лохматых шапках, простоволосые, но все здоровые, могутные, хорошо вооруженные – при саблях, здоровые, могутные, хорошо вооруженные – при саблях, пищалях, за кушаками – ножи, сбоку – пороховницы.

В разных местах покачивались на древках иконы и казацкие знамена, под которыми стояли бывшие холопы челядь бояр, обнищавшие крестьяне. Вся эта деклассированная вольница уже хмелела в предчувствии богатой добычи. Ермак, Иван Кольцо, другие атаманы и есаулы стояли впереди под иконой-знаменем дружины, на которой архангел Михаил, одетый в доспехи русского воина и восседавший на крылатом огненном коне, поражал копьем дракона.

Все трое Строгановых и Ермак прошлись перед казачьим войском, остановились.

Из-за лабаза вышло человек 50 стрельцов во главе с Анфимом заворихиным. Встали с краю.

– Эт что? Ваши приглядыши за мной будут? – спросил Ермак.

– Ты что, Ермак Тимофеич! – Семен Строганов обидчиво покачал головой. – Проводники и помощники тебе. Пушницу, всякий ясак с ними отправлять нам будешь… Ну, с Богом. Снарядили мы дружину твою вроде справно, а коней, сколь потребуется, тама брать будешь.

– До зимы с Кучумкой, глядишь и разделаешься, – сказал Никита.

– Грузитесь, – буднично сказал старший Строганов, опираясь на костыль.

Один за другим переполненные людьми и снаряжением струги выгребают от пристани на стремнину, там распускают паруса и убирают весла. Ветер ходко гонит лодки вниз по течению.

На последний струг садятся Ермак с Иваном Кольцом. Ермак оглянулся, снял шапку.

Трое на берегу стояли недвижно Лишь старый Семен чуть качнул бородой.

Подбегает стрелец, подает свернутую в трубку грамоту.

– От чердынского воеводы князя Василия Перепелицына.

Максим берет грамоту, разворачивает.

– Чего там? – спросил Семен.

– Кучумов царевич Алей к Чердыни подступил. Воевода помощи просит… Ермака-де пришлите с казаками.

– Ишь, прознал уже, царская лиса… Да иначе, отобьется как-нибудь Васька, – сказал Семен.

Струги меж тем уплывают все дальше. Вот уже передние стали уходить за излучину.

– А этот Ермак-то… Узнал я его, – усмехнулся вдруг Семен. – Ермошка эт Тимофеев, беглый холоп наш.

Никита вскинул изумленно брови. Максим произнес:

– Разбойничек разбойничками и верховодит!

– Надо ж бы тогда… в цепи его! – воскликнул еще раз Никита.

Семен Строганов усмехнулся:

– А вот погромит Сибирь – тогда и в цепи. Да и вернется ли еще он из Сибири-то поздорову? Одно дело – зима лютая, а к тому же силенок-то у Кучума поболе, чем я ему сказывал.

Последний струг, на котором плыл Ермак, скрылся за поворотом реки.

…И вот уже икона-знамя Ермака – одетый в доспехи архангел Михаил, поражающий с коня извивающегося дракона, медленно плывет вдоль диких и пустынных таежных берегов…

Часть вторая
НЕИЗВЕДАННАЯ СИБИРЬ

Плывет медленно на фоне таежных зарослей икона-знамя Ермака – архангел Михаил, поражающий копьем дракона, дикие берега оглашает казачья песня:

 
Бережочек зыблется,
Да песочек сыплется,
А ледочек ломится,
Добры кони тонут.
Молодцы томятся…
 

Падают и падают в воду десять пар черных весел. Медленно движется против течения тяжелый речной струг. За ним второй, третий – всего двадцать судов. Половина за них легких, 6—12 загребных весел, остальные тяжелые, двадцати-весельные. В легких – по двадцати человек, в тяжелых – до сорока и более. Да в каждом всякое боевое снаряжение и продовольственный припас – суда низко осели. На стругах поставлены паруса, но они еле полощутся, потому спины гребцов взмокли.

Еще весело палит солнце, но кое-где на берегу светятся желтые верхушки берез, несильный ветерок срывает отжившие листы и сорит ими в воду…

 
…Сотвори ты, боже,
Весновую службу!
Не давай ты, боже,
Зимовые службы!
Зимовая служба —
Молодцу кручинно
Да сердцу надсадно…
 

– Меняйсь! – звучит команда пятидесятника, и гребцы садятся к котлу с кашей, уступив весла другим казакам.

…Один желтый листок упал в чашку с кашей, стоящую перед Ермаком. Он взял листов, повертел в пальцах.

– Хлебнем нынче, однако, мы зимовой-то службы.

– Не опасайся, Ермак Тимофеевич, до зимы ишо далеко, а Кучумово царство уж рядом! – взмахнул ложкой Заворихин. – Маленько вверх подняться по Чусовой, да по Серебрянке-реке верст с полтораста ишо…

– Маленько! – подал голос Мещеряк.

– За недельку доскребемся, – уверил Заворихин. – Там большие струги придется бросить, а малые на руках перенести в речку Баранчу… Десять верст всего. А та Баранча уже вниз, течет, в Сибирь, в Тагил-реку вливается. А Тагил – в Туру, а Тура в Тобол, а Тобол в Иртыш… И тут тебе и Кучум!

– Тагил – в Туру, Тура – в Тобол… Тьфу ты, язык сломаешь, – бросил ложку Мещеряк. – А сколько всего вниз-то пути?

– Да там-то всего ничего, верст тыщу, с крюком.

– А крюк-то велик ли?

– Да не-е, верст двести, с крючочком.

– Што это все пути в Сибири с крючочком?

– Для точности.

Ермак поправил накинутый на плечи охабень красного сукна, прошел на нос струга, поставил ногу на борт, вглядывается в даль.

Туман, моросит дождь.

Струг тряхнуло. Люди привскочили, и сошедшиеся с обоих берегов кедровые ветки скинули с них шапки.

Казаки попрыгали в стылую воду.

Под днища подсовывали ослопья.

– Сама пойдет, сама пойдет.

– Плотину готовь! – распорядился Ермак…

…И вот парусину, которой с двух сторон перехватили речку за кормой застрявшего струга, едва сдерживают казаки.

Еще мгновение, вода вздулась еще выше, и казаки отпустили парусину. Струг как по маслу прошел мелководье.

Взмокшие казаки махали топорами, рубили просеку в плотной чаще, растаскивали бурелом.

В темной стене зарослей показался просвет. Савка Керкун продрался на опушку, глядя на открывшиеся дали, заорал:

– Просто-ор!

Пропустив под днища малых стругов ременные лямки, казаки тащат их на себе по проделанной просеке, уже спускаясь вниз. Восемьдесят человек слева, столько же справа. Лямки обламывают плечи, ветви деревьев рвут одежду и тело.

– Эт ни Соболев сибирских, ни девок татарских не захочешь, – ворчит Федька Замора.

– Каки те соболя? Отсель хоть бы ноги свои вынести.

– Не-ет, без соболев-зверей я отсель не пойду.

Часть груза со стругов казаки несли на плечах: мешки, ящики, небольшие бочонки.

Нескончаемой вереницей люди выходили из чащи, сгибаясь под грузом, опускались в поросшую травами луговину.

Ноги с трудом раздвигали травяные стебли, сабли колотили по коленкам, струги словно плыли по травяному морю.

И вот уже малые струги покачиваются на воде. Другие большие – пятнадцать стругов в разной степени готовности стоят на берегу речки. Вокруг каждого копошатся люди, стучат топоры.

Рядом на холме построены несколько изб. Вокруг них тоже копошатся люди.

Берег усыпан палатками, шалашами, стоящими меж желтых почти берез и зеленых елей. В разных местах сложены военная амуниция, копья, бердыши, пищали, знамена, хоругви, трубы, барабаны. Во многих местах дымят сложенные из камней печурки или костерки под таганами.

Струг, большой, 20-весельный, был уже почти готов.

Ермак, Михайлов и Пан обходят его, осматривая.

Ермак, поглядел на небо, на желтые деревья.

– Хоть кровь с носу, а через три дня надо отплыть.

– Не успеть, атаман, – проговорил Никита Пан. – Или давай людей с городка. К чему он нам, если поплывем дале?

– В битве силен ты, Никита, а в походе дите. Не на гульбу идем, и враг неведом. При неудаче и удаче городок сгодится. А струи ладить и ночью! – распорядился Ермак. – Костры жечь – и ладить.

Снова вереницей плывут струги, теперь вниз по течению. Все дальше и дальше остается Камень позади. И вот за одним поворотом исчез вовсе.

Ермак, Иван Кольцо, Заворихин и почти все казаки проводили его прощальным взглядом.

Струги плывут среди новых пейзажей.

– Ну, жарит сибирское солнышко, – проговорил Кольцо.

Вместе с Ермаком и Заворихиным они стоят под тентом на струге.

– Не радуйся, – откликнулся Ермак. – Скоро белые мухи полетят, а про татар еще и слыхом не слыхать.

– А может, – Заворихин многозначительно усмехнулся на эти слова, – давно уж сотни глаз следят за нами? А?

– Да что-то не похоже, – сказал Иван.

И тут стоявший на рулевом весле спиной к берегу казак медленно повернулся: в спине у него торчала стрела.

Все как-то оцепенели от неожиданности.

– Ну вот, а вы печалились, – отчетливо прозвучал голос Заворихина.

Другая стрела ударила в одну из деревянных стоек, на которые был натянут тент, третья прошила насквозь борт струга.

– Тата-ары-ы! Тата-ары-ы!!! – разнеслось над рекой.

– Дать сигнал: всем к берегу! – прокричал Ермак.

Сигнальщик схватил трубу, заиграл. Мерно забил барабан.

Вереница стругов подтянулась кучнее и, подчиняясь команде, повернула к берегу.

Барабан ускорял дробь. Весла гребцов сверкали все чаще.

Прячась в прибрежных кустарниках и за деревьями, плосколицые люди в халатах и меховых куртках, громко визжа, осыпали стрелами приближающихся к берегу струги. Меж деревьев мелькал какой-то человек в ярко-зеленом халате, подпушенном дорогим мехом, в руке у него был не лук, а сабля, он махал ею и что-то кричал, подбодряя своих.

Неожиданно со струга, на котором виднелось знамя Ермака, ударил залп из пищалей. Бежавший человек с саблей споткнулся, по лицу его потекла кровь. Телохранители подхватили, своего начальника, упавшего уже на колени, побежали. Неподалеку стояли их низкорослые лошадки. Раненый оттолкнул телохранителей, сам вскочил на коня, что-то прокричал, и все поскакали прочь.

А меж деревьев замелькали уже казаки. Вслед отряду раздалось несколько выстрелов, один из лучников упал с коня, остальные ускакали.

Раненный в плечо лучник одет был бедно, малахай на нем старый, облезлый, обувь рваная. Тяжко дыша, он сидел с закрытыми глазами, уперевшись спиной в еловый ствол. К нему подошел Ермак.

– Пощади, господин. Не сам шел, а гнали сюда.

– Кто тебя, татарин, гнал?

– Я не татарин, я вогул, человек из Князева Юмшанова двора.

– Что ж ты, Князев человек, так по-сиротски одетый? Али князь твой обнищал?

Стоявшие вокруг казаки захохотали.

– Мой князь Юмшан служит великому татар-хану Кучуму. Все князья хантов и вогулов служат великому хану Кучуму. Он сказал всем ходить надо русских бить. А великого Кучума победить нельзя. И всех вас ждет жестокая смерть.

– Пугает, – хохотнул Савка Керкун.

– Посадите его на коня! – распорядился Ермак.

Один казак схватил за уздцы и подвел к самому дереву коня, другие подхватили пленника, усадили в седло.

– Ты, атаман, даришь мне жизнь?!

– Поезжай к своему князю. И передай ему и другим вашим князьям: мы пришли воевать не с остяками и вогулами, а только с ханом Кучумом.

– Только с Кучумом? – переспросил непонимающе пленник.

– Только с Кучумом, – подтвердил Ермак.

Пленник сполз с коня, двинулся к Ермаку.

– Эй, атаман! – вскричал Александров, рванулся к Ермаку. – А не кинжал ли у него потайной?

Но пленник встал вдруг на колени.

– Тогда здравствуй, мой друг Ермашка.

– Ты… кто?! – оторопел Ермак.

– Я – Игичей. Помнишь, строгановские люди стойбище наше грабили? А ты на помощь нам пришел. Давно было. Я тебя узна-ал!

Приморщил лоб Ермак, вспоминая:

– Стойбище?! Ну как же, вспомнил! Здравствуй, Игичей!

И он обнял вставшего Игичея. Тот заговорил:

– Хан Кучум – чужой в нашей стране. Весь сибирский народ от него кровью плачет.

Все, кроме Кольца, смотрели на эту сцену с недоумением.

Хан Кучум, теперь уже седой и тощий, подслеповато щурясь, восседал на подушках перед горой дымящегося на серебряном блюде мяса, не ел, а посасывал из кальяна. Рядом с ним сидели, отхлебывая кумыс из пиал, еще двое – главный его карача и племянник Маметкул, командующий всеми войсками ханства. Все хмуры и молчаливы.

Перед ними на перевернутом котле лежал человек с задранным на голову остяцким халатом, с окровавленными уже ягодицами, а два ханских палача все равно безжалостно хлестали по ним короткими татарскими плетьми.

Кучум приподнял руку, палачи прекратили истязание, сбросили несчастного с котла. Тот подтянул кое-как кожаные, расшитые бисером штаты, подполз к Кучуму, начал целовать его ноги, обутые в красные бухарские сапоги.

Кучум разжал тонкие губы:

– Последнее слово тебе, князь Бояр. К полнолунию не дашь ясак наш полностью – засеку насмерть. Всем твоим родичам коленные жилы обрежу и в тайге оставлю на корм зверям! Всех детей остяцкого рода брошу на круг, а по кругу коней пущу.

– Великий хан! По моему улусу мор пошел, селения обезлюдели. Дай свою милость, отодвинь маленько ясашный срок…

– К полнолунию! – рыкнул Кучум и махнул рукой. Несчастного остяка схватили за шиворот и поволокли.

Не успел Кучум взять и положить в рот кусок мяса, как дверь снова распахнулась, в ханские покои вошел, почти вбежал человек в ярко-зеленом халате, подпушенном дорогим мехом, безоружный, с перевязанной головой.

– Горе нам, великий хан! – вскричал пришедший, ударяясь лбом об ковер. – Смерть идет! Смерть!

– Не пугай нас! – вскричал Кучум. – Слышали… – Потом более спокойно проговорил: – Дайте ему кумыса.

Тотчас появился откуда-то шустрый слуга с пиалой в руке, подал Юмшану. Тот обеими руками принял пиалу.

– Щедрость твоя, великий хан, не знает предела…

Юмшан выпил кумыс до капли.

– Теперь говори спокойно, славный князь Юмшан. Сколько врагов идет?

– Их – тьма. Они плывут на больших лодках… Бьют огненным боем. Гром слышу, а стрел не вижу… Вот… – Юмшан ткнул пальцем в свою окровавленную повязку.

– Ладно, ступай. Глупца и на верблюде собака укусит, – проговорил Кучум, когда они остались втроем с Маметкулом и карачей. Некоторое время молчал. Лишь громко булькала вода в его кальяне. – Что скажет славный воин Маметкул? – спросил наконец Кучум.

– Если Ермак-атаман возьмет Кашлык, великий хан, все будут считать, что он завоевал и ханство. Путь Ермаку в твою столицу надо преградить.

– Как?

– Кашлык можно взять только со стороны урочища Подчеваш. Но если там устроим засеку, казаки не пройдут.

– У них огненные пищали, Маметкул, – сказал Кучум.

– Но казаков немного, великий хан. Страх застлал глаза князю Юмшану. Мои лазутчики донесли – их всего пять или шесть раз по сто. Мы, укрываясь от их боя за деревьями, многих перебьем стрелами, остальных изрубим саблями…

– У нас воинов пока тоже мало. Лучшие войска воюют с русским царем под Чердынью. А чтобы нас было больше, прикажи, хан, всем твоим улусникам прибыть к тебе с воинами немедля. И принять у них перед битвой шерть на крови.

– А что скажет мой карача?

– Я скажу, великий хан, что подпускать врагов к Кашлыку опасно. Надо встретить их далеко… еще на реке Туре.

– Тура вливается в Тобол. А на Тоболе-реке стоит городок уважаемого Карачи, – усмехнулся Маметкул. – И карача боится, что Ермак-атаман по пути к Кашлыку разграбит его городок.

Карача медленно поднялся, молча постоял в гневе – только белая борода его подрагивала.

– Я боюсь, уважаемый Маметкул, не потери своих владений. Я боюсь, великий хан, гибели всего твоего ханства.

И так же медленно, с достоинством сел.

Булькает вода в кальяне Кучума. Наконец он произнес:

– Будет по слову Карачи. Встретить врагов на Туре-реке! Гонцов со стрелой войны посылай ко всем улусникам!

…Бьют черные весла по воде.

…Дымят костры за деревьями, лают собаки.

– Жареным мясом пахнет! – проговорил Черкас Александров.

– Правь за мыс! Пищали готовь! – приказал Ермак.

Но когда струг, в котором были Ермак, Кольцо, Александров и Никита Пан, миновал мыс, казаки увидели берег, усыпанный людьми, которые размахивали руками, что-то кричали.

– Да они приветствуют нас! – вскричал Никита Пан.

В бедной лачуге сидели на шкурах, пировали с хозяином жилья Игичеем руководитель похода – Ермак, Кольцо, Болдыря, Михайлов, Брязга, Мещеряк, Пан, Александров. Тут же находился и Заворихин. Он с ножом в руке мрачно обгладывал кость.

– Эх, кабы нас везде так встречали! – воскликнул Кольцо. – Спасибо тебе, Игичей.

– Везде так не будет, – сказал Игичей. – Дальше по реке вас стрелками и саблями встретят.

– Одолеем, поди, как-нибудь! – воскликнул Михайлов.

– А меня князь Юмшан теперь лошадьми разорвет, – снова проговорил Игичей.

– Не бойсь, в обиду не дадим, – сказал Ермак, наливая вино из кувшина. – Вот что, атаманы и есаулы… Надо бы чем-то одарить нашего хозяина, посуды там какой дать, из одежды что…

– Да, да, дарить… – Игичей закивал головой и вышел из лачуги.

Заворихин со звоном бросил кость в медный таз, вскочил:

– Мы лобызаться, что ли, с сибирскими людишками приехали?! Или ясак с них брать? Отвечай, атаман! – И шагнул к Ермаку.

Ермаковцы вскочили было.

– Сидеть! – рявкнул Ермак. Поднялся, пошатываясь. Взял Заворихина одной рукой за грудки, сильно тряхнул. – Ты, пес паршивый! С кого ты тут ясак брать собрался? С Игичея? Аль мало у него сожрал-выпил? Иль тебе Строгановы наказ такой дали – злобить люд сибирский, чтоб нас сгубить? – Ермак отбросил Заворихина, тот плюхнулся на свое место. – С кого надо – ясак брать будем. Только измываться над черным людом я не дам! Запомните все это!

В это время Игичей ввел в юрту совсем юную свадебно разодетую узкоглазую девушку с опущенной головой.

– Моя дочь это… Славному Ермаку подарок… На всю ночь.

Установилось всеобщее молчание.

Ермак медленно опустился на свое место. Отец подтолкнул дочь, она покорно распласталась перед Ермаком, уткнула лицо в ковер у его ног.

– Бери, бери, – прошептал Игичей. – Иначе кровно обидишь.

Ермак протянул руку, погладил девушку. Она вскинула лицо – глаза были заполнены обиженными детскими слезами, взгляд умолял о пощаде.

– Как звать тебя?

– Сузге! – тихо проговорила девушка.

– Ступай домой, Сузге.

Ермак помолчал и поднял хмурый взгляд на Игичея.

– Такой древний обычай, – оправдываясь, пробормотал отец.

– Я знаю, казачки с местными девками без зазору балуются, – проговорил атаман. – Отныне строго указать: кто такой подарок примет или баб здешних будет силой брать – покараю донским законом.

Вереница стругов вытянулась по реке.

Вдруг с ертуального (передового) стружка ударил тревожный сигнал трубы.

По закону Ермака сигнал повторяется на атаманском струге. Казаки спешно изготавливаются к бою – зажигают фитили, надевают шлемы, затягивают ремни доспехов.

С берега послышался нарастающий гул, земля загудела от топота множества лошадиных копыт. С воем, визгом, свистом, гиканьем несется по отлогому пустынному левому берегу лавина татарских всадников. Солнце сверкает на шлемах и кольчугах воинов.

– Озверели! Неужели вплавь на струги кинутся?! – воскликнул, крестясь, Заворихин.

Однако татары, приблизившись к двум передним стругам, осыпали их тучами стрел и повернули назад. Стрелы льются дождем. Они поразили двух казаков на атаманском струге, впились в борта, в мачты, в нескольких местах пробили навес из парусины.

Запела труба. Борта передних стругов окутываются дымками выстрелов. Пули достают удаляющихся татар, несколько всадников и коней падают. Но с берега накатывается новая лавина конников. Казаки торопливо заряжают пищали, раздается несколько выстрелов, но тучи стрел вновь осыпают атаманский струг, падает за борт со стрелой в шее еще один казак. Вторая лавина всадников скачет прочь, а навстречу ей несется третья…

– Труби – прижаться к правому берегу! – кричит Ермак, стоя под походным знаменем во весь рост.

– Поберегся бы, атаман, – сказал Черкас Александров, забивая пыж.

Струги приближаются к правому берегу, крутому и заросшему деревьями, но оттуда тоже полетели тучи стрел.

– А, черт, лупи их!

Ударил залп пищалей, несколько татарских лучников падают с наклонившихся над рекой деревьев в воду.

Ермак отбросил впившуюся в кольчугу стрелу.

– Здесь нам не высадиться… Давай к левому.

Опять заиграла труба. Мерно ударил барабан. Цепочка казацких стругов, изрыгая дым выстрелов, приближается к пологому левому берегу, казаки с обнаженными саблями, с пищалями, бердышами и копьями спрыгивают в мелководье и на песчаный берег навстречу заходящей для новой атаки огромной лаве татарских всадников…

…Перед Кучумом распластался на ковре мурза Баянда в окровавленной одежде.

– О, великий! Неверные разбили наше войско на реке Туре…

Кучум вскочил, вскричал в бешенстве:

– Шайтан, видно, помогает им! Передать Маметкулу – пусть быстрее укрепляет Подчеваш!

– Не волнуйся, великий хан, – склонился карача. – Пока жив карача, русские не пройдут к Иртышу.

Ночь. Заякоренные струги покачиваются на реке. На некоторых горят факелы, роняя в черную воду желтые куски огня.

Из темноты ночи к одному из стругов на легкой лодке подгреб какой-то человек. Его подняли в струг. Ермак и атаманы окружили приехавшего, который начал взволнованно говорить. Это был Игичей.

– Мой далеко плавал. Везде татары кричат: «Русский идет». А сами как звери по кустам прячутся, чтоб оттуда стрелу пускать.

Даже раненые приподнялись, чтоб услышать рассказ вогула.

– А Алышай, поручник Карачи, перегородил реку цепями, караулит русских, что в Иртыш не выплыли.

– Вот это и неведомо бы нам было… – проговорил Ермак.

– И в Азове цепи на Дону татары ставили, да казак, что налим, и через цепи плывет… – сказал как отрубил Брязга.

– Ну что ж, будем думать, как перехитрить их, – нарушил молчание Ермак.

В предутренней тишине, когда над лесом нежно зарумянился край неба, из-за меловых утесов показались распущенные паруса стругов. Паруса растут, розовеют на солнце. Уже отчетливо видны фигуры казаков на стругах…

…Замерло на берегу татарское войско.

…Лишь небольшие водяные буруны указывают те места, где натянуты кованые цепи.

Все ближе струги.

Рулевые направляют их в проход, где приготовлена татарская ловушка.

Вот и цепи. Подле них струги дрогнули и потеряли строй.

И сейчас же берег усыпался татарами. Жадно встретили татары желанную добычу, которая сама давалась им в руки.

Стрелы с зазубренными наконечниками разрывали паруса; стрелы гигантских, в рост человека, луков пронизывали борта.

Алышай первый бросился в воду. За ним вся орда. И вот они уже у стругов.

Алышай схватился за борт струга и взмахнул саблей на зазевавшегося казака, но вместо головы казака в воду посыпался хворост, на который были надеты зипун и шапка. Вместо казаков в стругах стояли и сидели хворостяные чучела.

– Шайтан! – закричал Алышай. – Где неверные?..

Вся орда, находящаяся в воде и на стругах, вмиг остановилась.

И в этот момент в спину орде загремели выстрелы. Сначала появилась хоругвь, а за ней вся дружина Ермака выбежала на топкий берег.

Алышай заторопился к берегу.

Поп Мелентий появился из-за укрытия на струге и рулевым веслом долбанул его по голове. Тот пошел на дно.

– Упокой, господи, его душу окаянную! – Мелентий перекрестил разбежавшиеся по воде круги. – Ишь ты, дьявол, вынырнул, супостат…

Мелентий выхватил меч и бросился за Алышаем. На берегу они скрестили мечи.

Иван Кольцо метался по берегу и рубил наотмашь, не давая выйти на берег ордынцам.

– Грабежники! На Русь бегать, селян зорить, – приговаривал он.

– Господи, благослови ухайдакать лешего! – приговаривал Никита Пан, орудуя топором. И после сильного удара, как дровосек, разворачивал череп противнику.

Мещеряк бил тяжелой палицей, окованной железом. Сдвинув брови, закусив губы, он клал всех встречных.

– Во имя отца и сына, – приговаривали казаки, сталкиваясь грудь с грудью.

Черкас, где-то завладев конем, с двух рук – мечом и топором рубил наседавших на него татар.

Чуть в стороне под хоругвью стоял Ермак с полусотней и наблюдал за ходом боя.

Мелентий все еще рубился с Алышаем. Оба устали.

– Святитель Микола, неужто терпеть мне этого лихозубого, – упрашивал Мелентий святого.

Алышай тоже что-то прокричал. К нему бросились ордынцы и заслонили его собой.

– Подмогните Мелентию, – указал Ермак Брязге. И десяток казаков, выхватив сабли, бросились попу на выручку.

Спрятавшиеся в стругах казаки из пищалей били в спину продиравшимся на берег ордынцам.

…В ворота Карачин-городка влетело несколько всадников. У мечети Алышай соскочил с коня и бросился вовнутрь. Там он упал на колени перед муллой:

– Аллах всемогущий, отведи гнев! Что скажу я сильнейшему и мудрому Кучуму в свое оправдание? Неверные нас перехитрили.

Мулла, не переставая молиться, проговорил:

– Ничего не скажешь, твою голову он наденет на острый кол, а тело бросит псам. Ты пропустил врага.

Алышай злобно поглядел на муллу и выбежал из минарета.

В ворота городка бегут ордынцы…

Напрасно Алышай хлестал их тяжелой плетью. Он ничего не мог поделать с этим хлынувшим потоком людей, объятых ужасом смерти.

А за ними сомкнутым строем, с развевающимися хоругвями шли казаки.

И Алышай один устремился навстречу казакам. Когда казаки приблизились, он вытащил нож и всадил себе в сердце.

Ермак подошел к нему, встретился с тускнеющим взглядом. Еле шевеля губами, Алышай проговорил:

– Не поведешь меня за своим конем на Русь!

Ермак дал ему попить воды.

– Отходишь? Жалко. Такого воина и на Руси чтут.

Алышай не ответил.

– Сего воина похоронить с воинскими почестями. – Ермак снял шлем и поклонился телу врага.

…С хрустом ломая подросток, валится огромная ель…

…Падает еще одно гигантское дерево. Еще одно…

Татары обрубают мягкие ветви, но оставляют голые метровые сучья, к тому же заостряя их.

По всему лесу – яростный стук топоров.

Урочища Подчеваш – залесенная круча метров в шестьдесят высотой, под которой изгибался подковой Иртыш. Берег метров с полсотни шириной, одним концом песчаная дуга упиралась в неприступные кручи, а другой – в пологий спуск к реке, заросший стеной леса. Тут-то и устраивалась длинная засека…