Текст книги "Ермак"

Автор книги: Анатолий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Они подошли к люку, капитан, едва не касаясь Алены, нагнулся, подергал замок.

И оба пошли дальше.

– Что-то уж больно ночь тихая. Боюсь я таких ночей…

Когда голоса стихли, Алена снова нагнулась над люком. Чуть звякнув ключами, отомкнула замок, с трудом приподняла крышку люка. Скрылась, тихонько опустив за собой люк.

Трюм освещался единственным маленьким светильником. Гребцы спали тяжелым сном, скрючившись на скамьях и возле них.

Алена выглядела Ивана Кольцо, подошла к нему, тронула за плечо. Тот открыл глаза, непонимающе поглядел на Алену, потер глаза кулаками.

– Дьявольщина! Снится мне, что ли?!

– Не снится. Вот… – И она протянула ему связку ключей и кинжал.

– Что это? – в первую секунду не понял Кольцо, потом глухо вскрикнул, схватил одной рукой ключи, другой – кинжал.

– Команда и стража спят… Только один стражник наверху бродит, да капитан проснулся… Да еще два стражника хозяйскую каюту стерегут… Чего ждешь, сбрасывай свои цепи.

Иван Кольцо нагнулся, быстро освободился от железа.

– Слушай… да кто же ты такая?

– Подстилка я турецкая… Живо отмыкай других!

Крышка люка чуть приподнялась, во тьме сверкнули белки глаз.

Иван Кольцо с кинжалом в руке выполз кошкой на палубу, за ним бесшумно стали выбираться наверх другие. Кольцо делал какие-то знаки, и люди бросались в разные стороны, исчезали во мраке…

…Капитан открыл дверь своей каюты, обернулся к стражнику.

– Рассвет скоро. Не забывайте, что мы уже в Босфорском проливе. Смотреть в четыре глаза.

– Все будет в порядке, капитан…

Стражник в поклоне ждал, когда капитан закроет за собой дверь. Но, едва захлопнулась дверь, откуда-то сверху прыгнул на стражника Иван Кольцо. Оба покатились по палубе. Взметнулась рука с кинжалом. Стражник закричал предсмертным криком…

…Тотчас распахнулась дверь капитанской каюты. Но едва турок показался, кто-то из гребцов ударил его по голове то ли деревянной, то ли железной палкой – тело упало в одну сторону, чалма покатилась в другую.

…Иван Кольцо выдернул из-за пояса мертвого стражника пистолет, рванул из его ножен кривую саблю.

…Услышав шум и крик, два сонных стражника у дверей каюты Алены встрепенулись, один выхватил саблю, другой – кремневый пистолет из-за пояса. И тотчас выстрелил в мелькнувшую тень.

…Сорвался со своей постели голый Агаджа, первым делом бросился к поясу. И застонал, не обнаружив своих ключей.

…В двух стражников кто-то бросил пустую бочку, сбил их с ног. И тотчас навалились на них бывшие гребцы.

…Мария подскочила к Ивану Кольцу:

– Агаджа там… – показала она рукой.

…Иван вломился в каюту, когда Агаджа натягивал шаровары. Обнаженный по пояс, он сорвал со стены саблю, со свистом выдернул из ножен, отбросил их, с ревом кинулся на Ивана.

…Алена заскочила в свою каюту, захлопнула дверь, закрыла на ключ, привалилась к ней спиной, переведя дух…

…За распахнутым окном, в которое лился уже рассвет, мелькали турки и гребцы в своих лохмотьях, слышался лязг железа, крики, время от времени раздавались выстрелы.

…Иван Кольцо и Агаджа перевернули в каюте все вверх дном, но оба были невредимы.

…Султанский ювелир ворочался на постели, глухо и бессильно визжал… Алена, стоя по-прежнему спиной к двери, молча смотрела на своего владыку.

…С треском упала дверь, вышибленная телом Агаджи, трюмный начальник с разрубленным плечом покатился по палубе, не выпуская, однако, сабли. Вскочил навстречу Ивану Кольцу, сабли их снова скрестились. Кольцо опять со страшной силой отшвырнул от себя турка, тот перелетел через борт в воду…

…За окном каюты Алены все та же суматоха. Какой-то турок с саблей бросил взгляд в окно, пробегая мимо, но тут же вернулся, закричал:

– Сюда! Хозяин здесь! Он связан…

И, не теряя времени, полез в окно. Просунул уже голову, плечи, вот-вот свалится на пол каюты… Алена смотрела на него в оцепенении… Наконец сорвалась с места, схватила тяжелый подсвечник, сильно размахнулась и ударила турка в затылок…

Турок обвис в оконном проеме, тяжелая кривая сабля с грохотом выпала из его рук.

В ужасе Алена отступила, прошептала:

– Вот и я… убила человека… Человека убила!

И осела на золоченое кресло.

Иван Кольцо, уже аккуратно подстриженный, в чалме и шароварах, Алена и Мария наблюдали, как бывшие гребцы, тоже переодетые в турецкую одежду, пристегивали к рукам мертвых турок кандальные цепи и сбрасывали трупы в воду. Алена сидела в белом кресле, Мария и Кольцо стояли по бокам.

– По двое кандалов цепляйте, – сказал Кольцо.

– Да и одна цепь с надежностью на дно утянет…

– А вы не жалейте… Тут кандалов много…

Судно шло под парусами по широкому Босфору, но оба берега были теперь видны, на берегах различались шпили минаретов густо расположенных сел, форты, замки, башни, даже апельсиновые рощи.

Иван Кольцо внимательно поглядел на Алену, опустив голову, помолчал, снова взглянул на нее.

– Нет, все-таки где-то я тебя, Алима, раньше видел. Блазнится вот – и все.

– В постели у какого-нибудь турка, – усмехнулась она. – Где ж еще?

– По-русски-то как тебя зовут?

– Забыла я…

– Господи, да Аленой ее зовут, – сказала Мария… И всплыло в памяти Ивана Кольца давнее-давнее – как сквозь густой туман увидел себя и Ермолая, связанных по рукам и ногам, валяющихся на земле, услышал, как сквозь вату, слова Аники Строганова: «Оковать! Чтоб другим неповадно было!» Их с Ермолаем поволокли куда-то, а в это время выскочила из-за лабаза длинноногая, лет 16, девчушка, повисла на Ермолае: «Родимый!» – «Алена! Аленушка!» – прохрипел Ермолай и, гремя ручными кандалами, погладил девушку по волосам.

…Застонал Иван Кольцо и проговорил, задыхаясь от волнения:

– Вспомнил! Ты была невестой Ермолая!

Застонала Алена, поднялась торопливо, отбежала к борту, стала тоскливо смотреть в воду.

Кольцо тоже подошел к борту, постоял, поглядел на вздымающееся из-за морского горизонта солнце.

– Что ж, Алена… И в кипятке ты варена, и на углях жарена… Чую я – доберемся мы теперь до родимых краев! А где-то там, на Дону али на Волге, и атаманствует Ермолай.

– И он… атаманом стал?! – воскликнула она.

– Давно-о…

– А нужна я ему теперь-то… такая?

Кольцо поглядел Алене в глаза, но ничего не сказал.

Ветер крепчал. На горизонте едва-едва виднелась теперь полоска земли. Судно неслось в бескрайние воды…

Прошло еще десять лет…

Солнце било в маленькие окна Грановитой палаты, бояре парились в своих тяжелых одеждах.

Сам государь Иван Васильевич, постаревший на двадцать лет, хмуро восседал на троне.

– Ну что ты, дьяче, еще хорошего нам скажешь? – угрюмо сказал царь стоявшему возле дьяку.

– В Ливонии, государь, шибко худо. Король польский Баторий собрал для взятия Полоцка сорок тыщ войска, шведы кинули на Нарву десять тыщ. Во Пскове осаждено боле двенадцати тыщ наших ратников. Помочь им нечем. Под Полоцком городом стоят три тыщи стрельцов и казаков, но им давно не давали жалованья, и воевать потому они не хотят. А платить, государь, нечем…

Грозный молча и зловеще смотрел на своих бояр.

– А на востоке, государь, тоже худо, – продолжал старый дьяк. – Сибирский хан Кучум начинает, видно, с Русью большую войну, собирает войско в поход на крепость твою Чердынь…

Дьяк замолчал, поглядел на царя. И продолжал:

– А на юге, государь, совсем худо. Нечестивый князь ногайский Урус начал против тебя войну, государь.

– Князь Урус? – вскричал Грозный, поднялся с трона. – Он клялся мне в вечной покорности!

– А сейчас грабит русские поселения на Волге, толпами уводит в полон русских людей.

– Может, ногайцы разбойничают без ведома своего князя Уруса? – спросил Грозный.

Придворные молчат.

– Кто из казацких атаманов на Волге счас гуляет?

– Атаман Ванька Кольцо, государь, – ответил дьяк.

– Указать Кольцу-атаману… чтоб над теми ногайцами, которые пойдут с полоном от Руси, казаки бы его промышляли и полоны отбивали бы назад… А на княжие улусы не ходить…

Атаман Иван Кольцо держит развернутую царскую грамоту с восковой печатью:

– На улусы не ходить… Что, есаулы, скажете?

В черной крестьянской избе, перегороженной занавесской из немыслимо дорогой парчи, находились еще трое – царский гонец да два обвешанных оружием человека – высоченный, с запорожскими усами Никита Пан и коренастый, широкоскулый есаул Савва Болдыря. Это были ближайшие помощники атамана.

– Ты, Савва Болдыря, говори.

– Русские села ногайцы зорят, а ихние не тронь… – зло бросил Болдыря, загремел кривой турецкой саблей.

– Ты, Никита Пан, говори.

– Жалостливый наш царь-государь, – бабьим голосом проскрипел Никита Пан.

– Мое слово – пустить кровь князю Урусу! Чтоб отрезвел, – сказал Болдыря.

Никита Пан проскрипел:

– К тому же, атаман, мошна у казачков шибко похудела.

Из-за занавески вышла Алена – высокая, гибкая. Время ее почти не состарило, прибавило лишь красоты взрослой женщины.

– Кончайте разговоры. Обедать, чай, пора.

Иван Кольцо подошел к окну, глядя в него, помолчал. Алена собирала на стол. Посуда была чудная – и глиняные тарелки, и деревянные некрашеные ложки, и золотые восточные блюда, серебряные кубки с драгоценными камнями.

– Хорошо быть женатым человеком… – улыбнулся Никита Пан.

– Хорошо, – как-то невесело усмехнулся Кольцо, глядя на Алену. – Вот что, есаулы, я думаю… Пощупаем-ка их стольный городишко Сарайчик. А? – И бросил свернутую грамоту гонцу.

Тревожно обернулась от печи с заслонкой в руках Алена.

– Царевы ослушники! – испуганно воскликнул царский гонец.

– Эк! – подпрыгнул от радости Никита Пан, вожделенно потерев руки. – И довольны казачки будут!

…Летят на землю, в общую кучу, узорчатые ханские халаты, дорогие седла, золотая и серебряная посуда, украшенные драгоценными камнями щиты и сабли.

Иван Кольцо, держа в поводу взмыленного коня, наблюдает, как сваливают казаки в общую кучу награбленное.

А вокруг горят остовы юрт и невзрачных деревянных построек, вкручиваются в небо жирные столбы дыма.

Меж пожарищ валяются трупы ногайцев и казаков. Со стрелами в груди и спинах, обезглавленные, разрубленные. Мимо этих трупов летит на коне тощий казачишко, по бокам коня – туго набитые турсуки. Подскакав к Кольцу, метнулся с коня, явно привлекая внимание атамана, вытряхнул из мешка всякое тряпье, потом вынул из-за пазухи тяжкую связку драгоценных ожерелий, ниток жемчуга, покидал туда же. Наконец откуда-то из самой глубины казачьих шаровар достал две длинные женские косы с золотыми и серебряными монистами, потряс перед Иваном и тоже швырнул в кучу.

– Ну-к, Федор Замора, подай! – крикнул вдруг Кольцо.

– Чего?

– Косы эти.

Казак с готовностью выполнил приказ.

– У кого срезал?

– Так… разве я знаю.

Кольцо с какой-то брезгливостью бросил добычу Заморы в общую кучу, приказал раздраженно:

– Кажи саблю! Вынь!

Замора вынул саблю из ножен, протянул Кольцу.

– Чистая… Ты с ногайцами не бился, а только грабил!

– Так ведь…

– Пшел прочь! – рявкнул Кольцо.

Из огня выскакивает разгоряченный битвой Никита Пан, осаживает коня перед Кольцом.

– Князь Урус сумел улизнуть, атаман!

– Дьявольщина!

Подскакал взмокший Савва Болдыря, кинул саблю в ножны.

– Все, атаман. Пленных сотни две будет. Да княжеский гарем целиком взяли. Вон…

Казаки гонят мимо большую толпу женщин. Впереди идет широкоплечий казак, держит на пике, как знамя, женские шелковые шаровары, чуть надуваемые ветерком.

Никита Пан захохотал:

– Гля, придумал Савка Керкун, зараза!

– Распорядись: русских девок из гарема отпустить на волю. Остальных в Азов продадим, – сказал Кольцо.

Иван Грозный сидел на троне в малой приемной, а 28-летний красавец Борис Годунов ему докладывал:

– Государю ведомо, что в Ливонии стало совсем тяжко. Шведы захватили Нарву, Ям, Копорье. Поляки взяли Полоцк. А казаки, государь, бунтуются, и многие атаманы уводят своих людей с войны, раз-де государь не выдает жалованье…

– С хорошими вестями ты ко мне давно не ходишь, – угрюмо сказал царь. – Атаманов тех сыскать и на суд наш предоставить! Ну а в Сибирской земле, там чего?

– Хан сибирский Кучум начал против тебя войну, государь, зорит украйные земли. Семен Строганов просит разрешения нанять еще тыщу волжских казаков для защиты своих городков.

– Еще тыщу! – Царь поднялся, в бешенстве заходил из угла в угол. – Мне нечем платить казакам, а ему есть чем! Набил мошну! Строгановым все камские изобильные места пожаловал! Да по реке Чусовой… Да по всем другим рекам! Из опричнины было дано им разрешение нанять на службу казаков с пищалями. Потом благоволил им остроги да крепости ставить на Каме-реке… Аника Строганов жаден был, а дети его и того более.

Годунов ждал смиренно, пока утихнет гнев царя.

– Для защиты твоих же вотчин, государь, Строганов казаков просит.

– Не-ет! – взревел Грозный. – Пусть Семка почешется! Что там, присмирел аль нет князь Урус, правитель ногайский?

– Нет, государь… Там его посол с жалобой на казаков пришел.

– С жалобой? Ну, зови.

Грозный вернулся на трон.

Годунов распахнул большую золоченую дверь. Вошел посол, согнулся в поклоне.

– Мудрый повелитель ногайцев князь Урус шлет тебе, великому государю…

– Пошто князь Урус не уймется? – перебил посла Грозный. – Пошло он жжет мои селения, а русских людей в неволю продает?

– Светлый государь! Славный повелитель ногайцев жалуется тебе… Твои государевы казаки сего лета в Орду приходили, славный город наш Сарайчик повоевали и пожгли, княжий гарем взяли, много людей повязали и в полон увели. И то светлому князю Урусу за великую досаду стало.

– Как – сожгли Сарайчик? – гневно вскричал царь. – Я велел на ордынские улусы не ходить! Кто ослушался?

– Гулевой атаман Ивашка Кольцо, государь, – сказал Годунов. – Он же и на волжских перевозах ногайцев погромил.

Царь снова вскочил с трона.

– Что деется! Воры переняли Волгу меж двух держав! Царский указ им ни во что!

Грозный остановился перед Годуновым.

– Послать на Волгу стольника Мурашкина с полком стрельцов! Ивашку Кольцо и всех его воровских людей изловить и повесить!

Грозный повернулся к ногайскому послу:

– Слыхал? То и передай князю Урусу. И пусть князь Урус тоже казнит своих воров, кои зорят мои окраины! Чтоб ваши татары и наши казаки ссоры меж нами впредь не чинили бы!

Кланяясь, ногайский посол попятился. Когда скрылся за дверьми, Грозный вернулся на трон, посидел задумчиво.

– Ладно, отпиши Семке Строганову – пусть нанимают для береженья своих городов от Кучума десять сотен охочих людей… только не из казаков, а из тамошних жителей.

За столом, уставленным иноземной фарфоровой посудой, сидели Никита и Максим Строгановы, а теперешний глава всего строгановского дома Семен Аникеевич метался по богато убранной палате, как разъяренный зверь, попавший в петлю.

– Явил милость царь-государь! За все труды наши! За раденье об земле русской! Тыщу-де местных людишек позволяю нанять для обороны от злодея Кучума… – Семен подскочил к окну, распахнул его сильным ударом ладони. – Эй! Послать сюда Анфима Заворихина.

– Из местных и полтыщи не наскрести, – проговорил старший племянник Никита.

– Да и что это за стрельцы будут? – подал голос Максим, племянник младший.

Семен, не оборачиваясь, смотрел в окно. Когда-то пустынный причал на Каме за двадцать с лишним лет превратился в шумную пристань, у которого стояло сейчас больше дюжины больших и малых судов.

Открылась дверь, вошел могутный в плечах, бородатый, угрюмого вида человек в стрелецком кафтане, при сабле, молча снял шапку с красным верхом, чуть поклонился.

Семен обернулся от окна.

– Велим тебе, Анфим, иттить на Волгу да новых казаков гулевых к нам на службу звать!

Никита и Максим обеспокоенно смотрели на дядю.

– На обещания не скупиться! – Семен усмехнулся. – Поскольку обещать – еще не дать. Понял?

– Уразумел, Семен Аникеич.

– Ступай, собирайся. После я с тобой еще поговорю.

Заворихин вышел.

– А коли царь за ослушанье взыщет? – спросил осторожный Никита.

– Сыть! – Семен снова взъярился, подскочил к столу, ударил по нему кулаком. Дорогая чашка упала на пол и разбилась. Семен в ярости пнул осколки. И это его будто остудило, он без сил опустился в кресло, закрыл лицо ладонью, посидел так.

– Ну, а ежели Кучум сюда припожалует да снова все выжгет у нас дотла, да опять людишек наших повяжет и в рабы продаст? – жалобно спросил Семен, убирая ладонь с лица. – Вогулы снова вон осмелели, твои, Максимка, северные городки ныне разорили. Осталось, нет там чего после их набега?

– Осталась… зола одна, – сказал Максим.

– Во-от! – снова вскочил Семен. – Людей из вольных мы тоже наймем! А гулевых казаков из Камень пошлем с наказом – пограбить, потрясти, а буде можно – и придавить царя Кучумку в самом его логове! Тады и вогулы да остяки присмиреют. И коли так-то обернется, тогда что?

Младшие Строгановы молчат. Семен снова подошел к окну, оглядел свою флотилию на реке.

– А тогда, племяннички, Сибирь-то под нами, Строгановыми станет! Не сразу, может, но ста-анет! Тогда будет чем всякий царский гнев усмирить и любую царскую милость купить!

Иван Кольцо и Савва Болдыря осторожно раздвинули высокие стебли камыша. Открылась волжская ширь. Вдоль реки плыли одно за другим три больших струга, наполненных вооруженными людьми. На бортах золотились двуглавые орлы, на первом горел малиновым шелком небольшой шатер.

– Орленые струги-то, царские, – проговорил Савва Болдыря.

– Никак посол ногайский в Орду возвращается, – промолвил Кольцо.

– Должно, богатые дары князю Урусу посол везет, – сказал Болдыря. – Вишь, сколько царь стрельцов в охрану дал…

Сзади возник взволнованный Никита Пан.

– Атаман! С ливонской войны служивые казаки донские едут!

– Кто? Где?

– Так, за излучиной на отдых остановились. Атаманом у них… Ермак!

– Кто-о? – Кольцо так затряс есаула, аж усы у того замотались. – Ермак?

– Он…

Кольцо рванулся из камышей, уже не прячась, перемахнул через открытую поляну. За ним оба есаула. Кольцо и Пан вскочили на коней.

– Савва! Ногайцев всех перебить! Казну взять сполна! Стрельцов, кои в вольные казаки не захотят, отпустить на все четыре стороны!

И ударил коня плетью, поскакал. Никита Пан за ним.

Ударились дорогие серебряные чаши, расплескивая вино.

– За возвращение на родимую землю, Ермак!

– Эх, Иван, не чаял и свидеться.

Ермак почти не постарел, лишь отпустил небольшую бороду.

Большой казачий лагерь шумел. Дымили костры, ставились походные палатки, толпами ходили пьяненькие казачки, где-то пели песни, под деревьями, прямо на земле кучами были свалены военные доспехи, всякое казацкое снаряжение.

За столом, кроме Ермака и Кольца, сидело еще четверо.

– Думал я – погинул ты в рабской неволе! – сказал Ермак.

– Эх, Ермак… – Кольцо был уже пьяненький. – Будем живы – так никогда не помрем! Ты-то как? Много ль завоевал на царской службе?

– А вот… везу в кармане вошь на аркане. Да зато сподвижников заимел там своих верных… Огнем испытанных. Ну, Матвея Мещеряка ты еще по Дону должен помнить. А с другими познакомься вот. Это Богдан Брязга… Это Яков Михайлов… А это донец-молодец Черкас Александров… – указал на двадцатичетырехлетнего высокого парня. – Все хорошо, пить пока не научился.

– Научится…

…По лагерю скачет Савва Болдыря, держа в поводу коня, через седло которого перекинут ногайский посол.

Остановился, спешился, сдернул ногайца с лошади, бросил возле стола, за которым пировали Кольцо с Ермаком.

– Говори! – Болдыря пнул ногайца.

– Что такое? – спросил Кольцо.

– Подари мне жизнь, атаман. Я за то сообщу тебе важное известие…

– Ну?!

– По приказу царя сюда идет воевода Мурашкин с полком стрельцов. Чтоб тебя изловить и повесить… – И вдруг озверел, ощерился. – За то, что Сарайчик пожег, казацкий пес, людей наших бьешь, полонишь, в рабство продаешь!

– И паршивого посла этого продать в Азов! – распорядился Иван Кольцо.

Лежа в постели, Иван, заложив руки за голову, уныло смотрел в потолок. Алена, сидя на кровати, прибирала на ночь волосы.

– Что-то ты, Иванушка, такой невеселый ныне у меня?

– Да нечего веселиться-то, Аленушка. Царь-то-государь, наш батюшка, полк стрельцов сюда послал, меня словить да повесить.

– Ванюшка! – Она упала на него, обняла, будто пытаясь защитить от опасности. – Да за что?!

– Да это бы ничего, Алена. Я б на Дон ушел… На Яик – ищи-свищи меня. Да вот… – И Кольцо умолк, не договорив.

– Ну что, что еще? – взмолилась Алена.

– Ермак… Ермолай твой объявился.

Алена оцепенела. В глазах ее полыхнул смертельный испуг.

– Ка-ак?!

– Лазутчики донесли – царев воевода Мурашкин уж Рязань миновал, скоро припожалует со своими стрельцами в гости к нам, – проговорил Никита Пан и угрюмо усмехнулся: – Сказывают, острых топоров да крепких веревок много коробов везет… Решайте, атаманы, что делать нам!

В походном шатре Ермака собрались его сподвижники – Матвей Мещеряк, Богдан Брязга, Яков Михайлов, Черкас Александров. Тут же Иван Кольцо, Савва Болдыря, Никита Пан.

Посередине шатра – голый стол, некоторые сидят за столом, остальные примостились кто где – на подушках, на седлах. Кольцо сидит на какой-то скамеечке у самого полога, угрюмо смотрит под ноги. Тяжело поднял голову, поглядел на Ермака.

– Что же делать? Кому казнь не грозит – пусть тут остаются. А мне со своими казачками уходить надо.

– А может, Иван, – усмехнулся Ермак, – мне-то с моими казачками царский воевода веревки покрепче, чем для вас, выберет. Казаков-то с войны я самовольно увел.

– Двинем, братцы, в верховье Дона! – воскликнул Брязга.

– Там Мурашкин не достанет нас! – поддержал Мещеряк.

– А может, на Яик? – сказал Болдыря.

– Царская рука достанет нас, братья, и на Дону, и на Яике-реке, – проговорил Ермак. – Скоро ли, долго ли, а, боюсь, достанет.

– А в петле дергаться что-то неохота, – с усмешкой проговорил Черкас Александров. – Я еще молодой.

– Так что ж делать-то? Под топорами да на висюлях гибнуть? – воскликнул Яков Михайлов. – А, Ермак Тимофеич?

Установилось молчание. Все ждут слов атамана. В этом ожидании ясно чувствуется безмолвное признание старшинства Ермака Тимофеевича, надежда, что он найдет и укажет выход из смертельного положения.

Помедлил еще Ермак. Поднялся.

– Есть на свете земля, откуда царю нас не достать. Да не знаю, согласитесь ли вы туда. Земля дальняя, неизведанная…

– Что ж за земля?

– Где ж она лежит?

Ермак подошел к пологу, крикнул наружу:

– Покличьте приезжего человека!

– Как тая земля называется-то? – спросил Никита Пан.

– Сибирь.

Иван Кольцо поднял вопросительно-удивленно голову.

– Как? – переспросил Мещеряк.

– Сибирь-земля, – повторил Ермак.

В это время шагнул в шатер могутный в плечах, заросший волосом мужик в крестьянской одежде.

– Анфим Заворихин его звать, – сказал Ермак. – Приехал он к нам с призывным словом…

Солнце стояло высоко над Волгой, качались, сверкали на воде солнечные блюдца.

Недвижимо сидела где-то на берегу Алена, опустив голову на руки. Потом шевельнулась, выпрямилась, тоскливыми глазами стала смотреть на солнечную игру с водой…

Подошла Мария, присела рядом.

– Сердешная… Как же теперь?

Алена припала к плечу подруги, зарыдала…

– Да что вам на Дону? – крутнулся Заворихин к Ивану Кольцу. – Али в нем вместо воды молоко течет, а берега кисельные? Да и слыхал я, – усмехнулся Заворихин, – воевода Мурашкин давненько с Москвы выступил…

Кольцо сверкнул глазами, опустил их, начал постукивать саблей между ног.

– Недавно приехал, а уже много знаешь!

– А Строгановы жалованье вам положат щедрое.

– Вот так же сулил нам однажды царский посланец, – усмехнулся Ермак. – Как на войну зазывал.

– Царь-государь… – усмехнулся и Заворихин. – Коль со Строгановыми-то поставить, так это же голь перекатная.

– А не шибко ли ты, Анфим, дерзок?! – спросил Брязга.

– Погодь, Богдан… – Самый старший из Ермаковых сподвижников Яков Михайлов встал меж Брязгой и Заворихиным. – А где же она, эта твоя Кама-река?

– В несколько недель дойдем! А оттуда начнем поход за Камень, в страну Сибирь, на хана Кучума. Эк, разгуляетесь. У Кучумовых конников одни стрелы да сабли. Ни одной пищали дажеть во всем войске нету. А Строгановы снарядят вас в достатке и пищалями, и свинцом. И пушек с ядрами дадут. Ну, решайтесь, казаки! Богатства в Сибири несчитанные, зверье там непуганое… Богачами вернетесь! А девки-татарки, а вогулки, а остячки, хе-хе… немятые, только немытые.

– Да помыть-то можно, – вставил Александров.

Раздался смех.

– Послушать тебя – рай в той Сибири, – проскрипел Никита Пан, перекрывая смех.

Встал Ермак. Смех утих.

– Рая на земле нигде нету, – проговорил Ермак. – А Сибирь-страну я давно хочу изведать. Как вы, атаманы да есаулы, решитесь? Со мной али нет?

– Эх, да что там! – вскочил вдруг на середину ковра Черкас Александров, сорвал шапку свою с зеленым верхом, шлепнул ее на красный ковер. – Веди, Ермак Тимофеич!

– В огонь и воду – за тобой! – рявкнул Брязга и тоже бросил шапку оземь.

– Поглядим, что за страна! – И шапка Матвея Мещеряка оказалась на ковре.

– Ну, если Строгановы богаче царя… – и Михайлов Яков бросил свою шапку.

– Мы-то как… атаман? – спросил у Кольца Никита Пан, держа свою шапку в руках.

– Чего спрашиваешь, коль шапку уже снял?

– Эх, в Сибири холодно, а в могиле темно! – И Никита шмякнул шапку об пол.

– И я – в Сибирь, – полетела шапка и Брязги в общую кучу. – В Сиби-ирь!

Лишь Кольцо Иван сидел в шапке, все так же молча и угрюмо.

– В Сибирь!

– В Сибирь!!!

– В Сибирь!!! – орут сотни казачьих глоток. Казаки, толпясь вокруг целой горы шапок, потрясают голыми саблями, пищалями. А в общую кучу летят все новые шапки.

Шум, галдеж, смех, крики…

Ермак, сидя на барабане, с улыбкой наблюдает за происходящим. И Заворихин довольно посмеивается. Рядом с ними стоит в шапке Кольцо, все такой же угрюмый.

Сквозь толпу пробирается юркий казачок Федька Замора, мнет перед Заворихиным шапку.

– А скажи вот, зазывальщик, много ли золотишка в Сибири?

– А вот ты сам подумай, коли, говорю, слух живет, будто сидит там где-то в лесах баба, вся из золота слитая.

– Н-но? Это уж брех. Давно б нашли, – промолвил Замора.

– Не нашли покуда. Может, тебе повезет.

– А что? А если? А-эх! – И Замора швырнул в общую кучу свою шапку.

– А от, сказывают, комары там с воробьев наших, а? – спросил Савка Керкун, намереваясь бросить свою шапку.

– Эт верно, – серьезно сказал Заворихин, и казаки чуть уняли шум, прислушиваясь. – А мухи там поболе ваших куриц.

Снова грохнул хохот. Но Кольцо и тут не улыбнулся.

– Слушай, казаки! – поднялся Ермак. – Брех али правда про сибирскую золотую бабу – не знаю. Знаю лишь, что поход в Сибирь – дело тяжкое, опасное, а потому – добровольное. Но кто пойдет со мной, тем сразу говорю – даже за малое ослушание буду без жалости карать донской казнью – камней за пазуху, да в воду Согласны ли?

Снова затрясли казаки саблями и пищалями:

– Согласны!

– В Сиби-ирь!

– А как загинем там?

– Лучше там, чем в царской петле?

– Вина казакам с полдюжины бочек! – прорезался голос Заморы.

– Вина-а!! – дружно поддержали его десятки глоток. Заворихин помрачнел.

– Придется казачков-то перед дорогой уважить, – усмехнулся Ермак ему в лицо. И обернулся к стоящему рядом попу-расстриге Мелентию:

– Ты, поп, пойдешь с нами в Сибирь?

– А кто же детей казаков твоих крестить будет? Надо идтить…

Солнце клонилось к горизонту. Меж палаток и шатров дымились костры, готовился ужин, толпами ходили пьяненькие казачки, кое-где пели песни.

В шатре Ермака теперь только двое – сам хозяин да Иван Кольцо. Он по-прежнему мрачен, сидит боком к столу. Ермак достал из походного шкафчика корчажку с вином, два заморских серебряных кубка.

– Поговорить хочу с тобой, Ваня… Что это ты вроде чужим мне стал? Коли в Сибирь со мной не хочешь, так это, говорю, дело добровольное.

Кольцо медленно и тяжело встал.

– Счас я. – И вышел.

Ермак удивленно поглядел ему вслед, стал доставать из шкафчика хлеб, глиняную тарелку с огурцами.

Он расставлял на столе посуду, когда распахнулся полог, в шатер вступила Алена, за ней Кольцо.

– Вот… – выдохнул Кольцо.

Ермак, повернувшись на голос, застыл с ножом и буханкою в руках Глаза его раскрывались все шире и шире… Потом нож и буханка упали на скамейку, оттуда на пол. Ермак тряхнул головой, чтоб сбросить наваждение, закрыл глаза ладонью…

Когда ладонь медленно сползла с лица, перед ним стояла все та же Алена…

– Ермола-ай! – Она шагнула и распростерлась у его ног, зарыдала.

– Алена! Алена! – Ермак упал на одно колено, взял ее за плечи, намереваясь поднять.

– Это моя жена, Ермак! – прорезался беспощадный голос Ивана Кольцо.

Ермак замер. Медленно стал разгибаться, вставать. Шагнул назад, упал в кресло, закрыл глаза.

В грустную мелодию вплетается печальный женский голос:

 
Во турецкой то было
Злой туретчине.
Там качалась на воде
Тюрьма плавучая.
Там прикован к веслу
Был донской казак,
Он рабом-гребцом
Был не год, не два…
 

…Рассказывает в песне Алена, как идет она по грязному трюму, останавливается возле Ивана Кольца, сует ему связку ключей и кинжал…

…Иван Кольцо с кинжалом в руке выполз кошкой на палубу…

…Рубятся Иван Кольцо и полуголый Агаджа в каюте…

…Переодетый в турка Иван Кольцо, Алена и Мария наблюдают, как бывшие гребцы бросают трупы турок в воду…

Медленно открыл глаза Ермак… Он и Кольцо сидели за столом, перед ними корчажка с вином, огурцы на тарелке да хлеб.

– Во-он как было? – хрипло сказал Ермак.

Помолчал невесело. Перед ними стояли нетронутые кубки.

– Спасибо, что из неволи ее вызволил.

– Это она меня от верной смерти спасла…

Еще помолчали.

– Что же, живите счастливо… – Ермак встал. – А я – в поход…

– Стой, Ермак. Негоже нам с тобой так… Иду я с тобой в Сибирь! А с Аленой… Пусть свершится божий суд. Кого с похода дождется она – с тем ей и жить. А коли оба вернемся живыми-здоровыми – ее воля и ее выбор. Так порешим?

– Давай так, – сказал Ермак, помедлив.

Они встали и обнялись.

Анфим Заворихин, стоя на носу восьмивесельного речного струга, произнес:

– Вот оно, царство Строгановых! Это город Кергедан.

Ермак поглядел вдаль. Из-за крутояра, поросшего соснами, заблестел купол церкви, показались крыши домов и домишек.

За первым стругом плыло под парусами еще дюжины полторы больших и малых стругов, наполненных людьми. Радостно-торжественно звучит церковный колокол. Народ высыпает на берег…

В роскошно отделанной деревянной зале Строгановы щедро угощали Ермака и его ближайших помощников Вымуштрованные холопы носили и носили разносолы, заморские вина в причудливых бутылках и кувшинах.

В раскрытые окна плыл пьяный говор и шум – вокруг бочек с вином пировали казаки, жарили на кострах, разложенных прямо под окнами хоромов, куски мяса.

Семен Строганов тычком сидел в просторном кресле, обеими руками опираясь на костыль, говорил Ермаку:

– Волей царя-батюшки обживаем мы сей дикий край, сторожим окраину Руси. Тяжкая наша служба. И ратные люди есть, да мало… Все время местные племена – поганые вогуличи да остяки вкупе с татарами городки наши жгут, людей побивают… Особо пелымские князьки разбойничают… А с тех пор, как царь Кучум объявился в Сибири, вовсе житья не стало…