Текст книги "Алмазы Шаха"

Автор книги: Анатолий Ромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

10

Кондиционер не спасал, в крохотном кабинете окружной прокуратуры все равно было душно. Следователь прокуратуры Юрий Железняков распахнул окно. Из проема пахнуло раскаленным июльским воздухом, но он подумал: пусть. Зато есть хоть какое-то подобие ветра.

Постояв у выходящего в пустынный московский двор окна, сел за стол. С раздражением перелистал одну из многих лежащих на его столе папок с одинаковой пометкой: «Дело Ларионовых». Мелькнули досконально изученные бумажки, набившие оскомину.

Среди деталей, осложнявших следствие, было и то, что в показаниях свидетелей все время как бы маячил в отдалении человек, скорее всего молодой и «современного вида», вошедший в подъезд двадцать пятого июля около половины первого дня и вышедший около трех дня. Вообще-то, во всяком случае по времени, с этим молодым человеком все совпадало. Но в остальном никакой определенности не было. Так, некоторые из свидетелей считали, что этот молодой человек был одет в светлую куртку и светлые брюки и ничего в руках не держал. Другие, наоборот, утверждали: молодой человек был совершенно точно одет в джинсовый костюм и держал в руке спортивную сумку, и у него были темные усы. Расплывчаты были и показания, касающиеся направления движения после выхода из подъезда. Одни настаивали, что этот молодой человек с темными усами направился налево, к Киевскому вокзалу, другие – что он пошел направо, к Мосфильму.

Решив в конце концов, что этот молодой человек вполне может быть создан не только воображением свидетелей, но и его собственным, Железняков снял телефонную трубку. Все решено. Он еще раз позвонит ей. Оперной певице, как он ее про себя называл. Самой пострадавшей, Любови Алексеевне Ларионовой. Позвонит и попробует добиться встречи. Хотя он уже два раза встречался с ней – у нее дома. Оба эти допроса ему ничего не дали. Он готов поклясться: он проявил при этом максимум деликатности. Но оба его приезда к Ларионовой, как первый, так и второй, кончились истерикой. Представляю, подумал Железняков, если бы я не ездил к ней в квартиру. А вызвал, как и положено в таких случаях, к себе. В прокуратуру, в свой кабинет. Грех так думать, но она бы, наверное, просто умерла бы здесь – от разрыва сердца.

Набрав номер, довольно долго ждал. Наконец услышал знакомый голос. При наличии старческих придыханий и прочих возрастных признаков голос Любови Алексеевны Ларионовой был тем не менее твердым, ясным, с хорошо поставленной дикцией:

– Алло?

– Добрый день, Любовь Алексеевна. Это следователь прокуратуры Железняков. Если вы помните.

Наступившая после этих слов пауза показалась ему зловещей. Подумал: все. Сейчас пошлет куда подальше. Главное, он ничего не может с ней сделать – как прокурор. О применении к Любови Алексеевне обычных прокурорских санкций не может быть и речи. Уважаемая дама. Персональный пенсионер.

Не говоря о том, что пострадавшая. И это – при том, что дело стоит на контроле Генерального прокурора.

– Почему же не помню. – Вопреки ожиданиям, голос звучал в высшей степени доброжелательно. Разве что чуть устало. – Как я могу вас не помнить, Юрий…

– Юрий Денисович.

– Юрий Денисович. Вы… звоните по делу?

– Да. Любовь Алексеевна, я прекрасно понимаю, насколько неприятен вам мой звонок. И все же… Уж извините… – Нет, подумал Железняков. Нужные слова не подбираются. Никак не подбираются.

– Перестаньте, Юрий Денисович. Я ведь прекрасно понимаю: это ваша работа. Вам нужно узнать… что-то новое?

Что-то новое… Не нужно ему никакого нового. Ему нужно, чтобы она просто нормально с ним поговорила. Без истерик.

– Ну… если честно… я просто хотел бы с вами встретиться еще раз. Чтобы кое-что уточнить. Если вы не против.

– Встретиться? – Наступила тишина. Точно, сейчас пошлет, подумал Железняков. – Отчего же. Когда бы вы хотели встретиться?

– Если это возможно, я не хотел бы откладывать. Сейчас. Если, еще раз повторяю, вас это не затруднит.

– И… где мы должны встретиться?

– Все равно. Можно здесь, у меня, в прокуратуре. Можно, как и в прошлые мои приезды к вам, у вас. Все зависит от того, где вам удобней.

– Тогда – может быть, вы прямо сейчас подъедете ко мне? Я одна. Внучка с дочкой на даче. А я… часто выезжать туда уже не могу. Приезжайте.

Неужели повезло, подумал Железняков. Так любезно старая дама еще никогда с ним не говорила.

– Спасибо, Любовь Алексеевна. Я сейчас буду.

11

Отодвинув фарфоровую чашку с остатками чая, Железняков подумал: я ведь сижу на том самом месте, где сидел один из грабителей. Точно. Высокий, с черными усами. Возможно, накладными. Тот самый, который, выйдя из-за стола, вскоре вернулся – чтобы ударить хозяйку квартиры сзади. Затем, после того как она потеряла сознание, ее усыпили эфиром. И оттащили в ванную. Там ее и нашла милиция – приехавшая ровно через пятнадцать минут после ухода грабителей. Дверь захлопнулась, но поскольку предупреждения о выходе хозяев не последовало – сработала сигнализация в ближайшем отделении милиции. Которое тут же выслало наряд. Так как возле дома и у дверей квартиры все было тихо и спокойно, к взлому квартиры наряд приступил не сразу. Ясно, преступники давным-давно успели уйти.

Встретив его взгляд, Любовь Алексеевна, только поднесшая свою чашку к губам, улыбнулась. Улыбка эта была особой: мягкой, еле заметной и как-то по-хорошему чопорной. По роду работы Железнякову приходилось встречаться с самыми разными способами выражения эмоций, и, ответив на ее улыбку, он подумал: наверное, так, как умеет улыбаться эта старая дама, сегодня не умеет улыбаться уже никто. Причем нельзя сказать, что ее улыбка лучше сегодняшних улыбок. Просто сегодняшние люди, и он в том числе, при всем старании так улыбнуться не смогут. Вот и все.

– Еще чашечку? – спросила Любовь Алексеевна.

– Спасибо, Любовь Алексеевна. Премного благодарен. Чай отличный.

– Да? Если не льстите, я рада. Обожаю хорошо заваривать чай. Еще больше обожаю, когда среди гостей оказывается ценитель.

Огромный прогресс, подумал Железняков. Во-первых, его впервые перед началом разговора угостили чаем. Во-вторых, хозяйка квартиры выглядит намного лучше, чем в первые две встречи. В лице нет прежней опустошенности. Временами даже поблескивают глаза.

– Не рискну назвать себя ценителем. Но я прокурорский работник. Значит, часто приходится работать допоздна. Иногда просто до утра. Тогда спасает только чай.

– Прокурорский работник… – Любовь Алексеевна со вздохом поставила чашку на блюдце. – Для меня вы просто молодой человек. Довольно приятный. И, как я сейчас начинаю выяснять, интересный собеседник.

– Представляю. Собеседник, который приходит лишь для того, чтобы напомнить об… об… – Он опять никак не мог подобрать слово. – Об этом ужасе.

Любовь Алексеевна пожала плечами. Она была одета в старый, но находившийся в идеальном состоянии и к тому же удивительно красивый серый атласный халат – расшитый райскими птицами и цветами. Халат был запахнут под самое горло и перепоясан таким же серым атласным поясом.

– Ужасе… Да, пожалуй. Но ведь жизнь продолжается, Юрий Денисович. Сейчас, вспоминая о… обо всем этом, я благодарю Бога. Я осталась жива. Это очень много. Поверьте.

– Верю, Любовь Алексеевна. И… прекрасно это понимаю.

– Нет, вы не понимаете. Вы еще слишком молоды. Конечно, мне жаль, что они теперь не у меня. Жаль. Они были памятью. Такой… такой… совершенно особой памятью.

Подождав немного, Железняков спросил:

– Они?

– Да, они. Алмазы. Вообще-то, строго говоря, это не алмазы. Это бриллианты. Но ограненные совершенно по-особому. Из-за этой огранки они и называются во всех каталогах «алмазами шаха». Да и мы… в нашей семье… всегда их так называли.

О том, что алмазы шаха были самым ценным, что было похищено из квартиры Ларионовых, Железняков, конечно, знал. Успел он и почерпнуть некоторые сведения из истории алмазов. В основном все эти сведения были взяты из каталогов и объяснений экспертов. Сейчас же ему представлялся случай узнать о пропавших алмазах из первых рук. Не воспользоваться этим случаем было бы глупо.

Призвав на помощь все, что ему удалось узнать об алмазах, спросил:

– Насколько я знаю, эти алмазы перешли к вам в наследство от вашей тети? По материнской линии?

– Нет. У меня не было тети, Юрий Денисович.

Выругав себя и эксперта, который сообщил ему это, Железняков сказал:

– Извините.

Любовь Алексеевна улыбнулась своей особой улыбкой:

– Ну… это можно понять. Вы далеки от этого. Встретились с этим случайно. Алмазы перешли ко мне в наследство не от тети, а от бабушки. Сестра которой, моя внучатая тетя Алисия Александровна, была женой Каджар-шаха. Правителя Ирана. Путаница, наверное, из-за этого.

– Простите, ради Бога.

– Ну что вы. Спутать внучатую тетю с тетей для современного человека вполне естественно. Вот люди и путают.

– Значит, алмазы перешли к вам от бабушки?

– Да. Если уж совсем точно – от дедушки. Эти алмазы в тысяча девятьсот восемнадцатом году были подарены дедушке иранским правительством.

– Иранским правительством?

– Да. Мой дедушка был крупным промышленником. Владевшим большинством нефтяных и рыбных промыслов на Каспийском море. В том числе в Иране. В восемнадцатом году они с бабушкой и моей мамой, тогда еще ребенком, эмигрировали в Париж. Через Иран. Там ему и… и подарили эти алмазы. В знак признания заслуг в развитии иранской промышленности. Наверное, рассказывать дальше не стоит. Вряд ли вас это интересует.

– Почему же. Очень даже интересует. – Не дай Бог, я допущу еще какую-нибудь ошибку, подумал Железняков. Вроде ошибки с «тетей». – Пожалуйста, Любовь Алексеевна. Что было дальше?

– Ну… – Рука хозяйки квартиры непроизвольно тронула чашку. – Наверное, дальше уже не было ничего интересного. Пробыв в Париже год, дедушка вернулся в Россию. По тогдашнему – в РСФСР. Вместе с мамой. Оставив в Париже бабушку.

– Вернулся – почему?

– Ну… тогда многие возвращались. Дедушка ведь был… как тогда было принято говорить, убежденным социалистом-утопистом. Верил в какие-то идеалы. Смешно. Для нас. Да, наверное, не только для нас. Дедушка написал дарственную, отказавшись от всех своих прав на нефтяные и рыбные концессии в пользу правительства РСФСР. За это ему разрешили вернуться, взяв с собой некоторые фамильные драгоценности. —Улыбнулась. – Вот, собственно, и все об алмазах. Может быть, перейдем в гостиную?

Сообразив, что темы алмазов в дальнейшем лучше не касаться, Железняков встал. Прошел вместе с хозяйкой в гостиную. Усевшись вслед за ней в кресло, сказал, решив сразу взять быка за рога:

– Любовь Алексеевна, ради Бога, простите. Но может быть, мы поговорим об этих… об этих… – Он на секунду замешкался.

– Об этих молодых людях? – помогла ему хозяйка.

– Да. О тех, кто проник к вам в квартиру и ограбил вас. Мы с вами уже не один раз говорили на эту тему. И все же единственный человек, который может реально помочь нам выйти на их след…

– Выйти на их след… Значит, вы еще на него не вышли?

– Нет. Увы, нет, Любовь Алексеевна.

– Понимаю. – Любовь Алексеевна непроизвольно пошевелила пальцами руки, лежащей на подлокотнике. Рука, украшенная крупными перстнями, была, несмотря на старческие пятна и синие прожилки, все еще красива. – Понимаю. И… что бы вы хотели о них узнать?

– Все. Но прежде всего ваши ощущения.

– Ощущения?

– Да. Вы ведь, по вашим словам, довольно долго сидели с ними за столом. Пили чай. Так ведь?

– Да… Мы пили чай… Ну… что об ощущениях… об ощущениях… – Любовь Алексеевна замолчала. – Сначала они показались мне довольно приятными молодыми людьми. Беседа шла довольно мило. Говорили они хорошо. Особенно высокий. Легкий акцент… Я ведь говорила об этом?

– Да. У них был легкий южный акцент. Я помню эти ваши слова.

– Ну вот. – Казалось, хозяйка целиком ушла в воспоминания.

– Может быть, вы попытаетесь вспомнить, какой именно это был акцент? Киевский? Одесский? Краснодарский? Вы ведь… – он чуть не сказал «бывшая», – …актриса? У вас должен быть идеальный слух.

– О нет… – Любовь Алексеевна покачала головой. – Я актриса. Но актриса оперная. Нам, оперным, действительно ставят произношение. Но только одно. Основное. А именно – петербургско-московское. Понять, чем отличается, скажем, одесский акцент от краснодарского, я бы не смогла. К тому же… за чаем мы с ними почти не говорили. В смысле, не говорили они. Старалась в основном я. Задавала вопросы, расспрашивала. Пыталась даже развлекать.

Ну да, подумал Железняков. По всем признакам, ребята были опытные. Знали: за чаем особо распространяться не стоит. «Да», «нет», «спасибо», «пожалуйста» и прочее в том же роде. И все же акцент, краснодарский ли, одесский или какой-то другой, они скрыть не сумели. И то, что они не биндюжники, а парни как минимум с высшим образованием – тоже ясно. Ларионова говорила об этом не раз.

– Понимаю, – сказал он. – Любовь Алексеевна, с вашего позволения – может быть, сосредоточимся на том, что вам, как актрисе, должно было броситься в глаза в первую очередь? На гриме? Насколько я понимаю, оба были в париках?

– Видите ли… – На секунду сцепив пальцы рук, Любовь Алексеевна тут же разъединила их. – Сейчас я уже очень сильно сомневаюсь, что на них были парики.

– Сомневаетесь?

– Да. Вернее, не сомневаюсь… Просто мне иногда кажется, что, пережив весь этот кошмар, я потом… потом, когда пришла в себя, выдумала все это. Вы понимаете меня?

– В общем, да. – Ну и ну, подумал Железняков. Не хватало, чтобы опять началась истерика. – Вы говорили также о накладных усах. И накладной бороде.

– Говорила.

– В том, что они были, вы не сомневаетесь?

– Н-нет… – Любовь Алексеевна сказала это после долгой паузы. – Усы и борода, пожалуй, были точно.

Подняв с пола свой кейс, Железняков взялся за задвижку.

– Любовь Алексеевна. Сейчас очень важный момент.

– Важный момент?

– Я покажу вам словесные портреты. И фотороботы, выполненные нашими специалистами. И портреты, и фотороботы выполнены на основе ваших показаний. Очень важно, чтобы вы их сейчас посмотрели. И сказали, что вас в них не устраивает.

– Ну… – Она явно колебалась. – Ну… что ж. Хорошо. Давайте, я посмотрю.

Около получаса они вместе изучали фотороботы и словесные портреты. Труд не пропал зря. Впрочем, может быть, наоборот: именно он пропал зря. Любовь Алексеевна дала массу поправок как к словесным портретам, так и к фотороботам. Поправок было так много, что Железняков в конце концов понял: если учитывать все ее поправки, все придется переделывать. При этом гарантий, что и к этим новым роботам и словесным портретам не найдется поправок, ему не даст никто.

Затем он чуть было снова все не испортил, дав хозяйке квартиры посмотреть два толстенных альбома с вклеенными в них фотографиями известных милиции домушников. Любовь Алексеевна дошла лишь до середины первого тома. После чего, отложив альбом, взялась руками за виски.

– Господи… Какие страшные лица… Юрий Денисович, можно меня уволить? Я не могу.

– Конечно, конечно. – Ругая себя последними словами, ведь один раз уже пробовал с этим, и кончилось тем же, спрятал альбомы. – Все. Ради Бога, извините милосердно, Любовь Алексеевна. Вы очень мне помогли. Очень. – На самом деле он не был уверен, так ли уж очень она ему помогла. Встал. – Пойду. Извините еще раз.

– Не стоит извинений. Я ведь все понимаю. – С улыбкой, точнее, с тенью улыбки проводила его до двери. И тут, напоследок, сделала ему неожиданный подарок: – Знаете, Юрий Денисович…

– Да? – Он стоял в открытом проеме.

– Что я помню абсолютно точно… до мельчайшей ноты – это их голоса. Вы не ошиблись, у меня в самом деле идеальный слух. Если бы я могла… Если бы я могла услышать снова хотя бы одно слово, которое произнес бы любой из них… Я бы узнала его безошибочно.

И то хлеб, подумал Железняков. Она сама предложила ему это. Это называется «фонографический эксперимент». Но в том-то и дело, что найти записи голосов преступников трудно, а практически – невозможно. Во всяком случае, намного трудней, чем найти их изображения.

12

Миша прибавил газ, и катер, задрав нос, полетел вдоль линии пляжа. Скорость была высокой, за кормой сразу вздыбился крутой белый бурун. Вместе с Мишей в катере сидел Фима Лернер, в прошлом Мишин школьный товарищ, а сейчас – известный одесский ювелир. На правах давнего приятеля Фима давал Мише советы во всем, что касалось алмазов, ибо был в этом деле великим докой. Он и подобрал ему клиента. Этого клиента Миша еще не видел. Но про себя прозвал «Фиминым клиентом».

Оглянувшись на сидящего сзади Фиму, Миша стянул с себя майку. Теперь он сидел на шкиперском сиденье лишь в плавках и бейсбольной шапочке. Посмотрел на часы и, несмотря на сильный встречный ветер, выжал из мощного мотора все, что мог. Солнце палило вовсю, море было теплым – в Одессе наступил самый пик сезона. Проплывающие мимо пляжи были забиты отдыхающими. Люди лежали на песке буквально один к одному.

Выйдя к линии элитных интуристовских пансионатов, Миша понял, что успевает к сроку, и резко сбавил ход. Пройдя на малой скорости мимо пляжей, которые после общегородских лежбищ казались пустыми, он наконец вывел катер на траверс выстроенного в современном стиле пансионата «Эллада». Обернувшись, посмотрел на Фиму.

– Здесь?

– Здесь, – подтвердил тот.

Фима Лернер был Мишиным другом. Фиме Миша верил как себе. Он вгляделся в берег с редкими разбросанными по песку загорающими. На пирсе же с прогулочными лодками и водными велосипедами вообще никого не было.

– Как, ты говоришь, его зовут? – спросил Миша.

– Масуд. Фамилия – Масудов. Сейчас, естественно, он Масуд-оглы.

– Азербайджанец?

– Азербайджанец. Точнее – талыш.

– Ты уверен, он не кинет?

– Уверен. Я с ним имею дело уже лет десять. Да и он ведь не последнее дело со мной проворачивает. К тому же, кажется, он уже открыл валютный счет на твое имя.

– Валютный счет на мое имя?

– Ну да. Я же говорю, он серьезный человек. Грозился захватить сегодня с собой кредитную карточку, чтобы дать тебе. Плюс десять штук зеленых, как уговаривались, наличманом.

– Ладно, – вздохнув, Миша еще раз оглядел пляж, – может, он загорает где-нибудь здесь?

– Вряд ли. Подожди, Мишань, сейчас появится. Он человек точный.

Тот, кого они ждали, появился на пляже минут через пять. Смуглый, невысокий, в белой кепочке, голубой майке, белых шортах, со спортивной сумкой через плечо, этот человек вышел из дверей пансионата и сразу же направился к лодочной станции. Затем, пройдя в самый конец пирса, остановился. Увидев катер и Фиму, поднял руку.

– Он? – спросил Миша.

– Да, – подтвердил Фима. – Причаливаем.

Дав газ, Миша развернулся и тут же выключил мотор. Дождавшись, когда катер мягко ткнется бортом в доски, человек, взяв протянутую Фимой руку, спрыгнул вниз. Усевшись рядом с Фимой, улыбнулся:

– Добрый день. Меня зовут Масуд.

– Меня Миша. Очень приятно. – Решив на этом ограничить пока ритуал знакомства, Миша тут же дал газ. Мотор взревел. Из-за лобового стекла, закручиваясь, ударил ветер, навстречу полетело штилевое море. Пока они выходили за линию пляжей, к пустынным береговым скалам, Миша обдумывал первое впечатление. Вроде бы все в этом Масуде соответствует Фиминой информации. Сообщил же о нем Фима как раз то, что делает Масуда идеальным покупателем алмаза – первого, который Миша решил сбыть на стороне. Эмигрировав в Турцию лет пятнадцать назад, Масуд обосновался в Стамбуле и смог в конце концов занять в этом городе довольно высокое положение. В Турции известен как миллионер, покровитель искусств и владелец собственной художественной галереи. А раз известен, значит, вряд ли пойдет на скандал с алмазом. Кроме того, Фима ведет с ним дела, а это ведь тоже что-то значит. Так что очень даже может быть, что Фима в выборе не ошибся. Этот человек с мягкой улыбкой и коллекцией перстней на пальцах, каждый из которых стоит целое состояние, – как раз тот, кто ему нужен. Если же Фима не трепанулся и этот Масуд в самом деле уже открыл счет на его имя, вообще говорить не о чем.

Минут через пятнадцать песчаную береговую полосу сменили камни. Тем не менее для верности Миша еще минут пять вел катер на полной скорости. В дрейф он лег, лишь войдя в абсолютно пустынную зону. Над морем здесь нависали отвесные скалы, над которыми с криком метались чайки и бакланы.

Обернувшись, Миша посмотрел на Масуда:

– Все, приплыли. Здесь точно никого нет. Так что можем поговорить.

Масуд улыбнулся:

– Отлично. Может быть, сразу покажете камень?

– Ради Бога. – Достав из кармана заранее приготовленный алмаз, самый маленький из шести, завернутый в байковую тряпочку, Миша протянул его Масуду: – Смотрите.

Развернув тряпочку и увидев сверкнувший на солнце алмаз, Масуд цокнул языком. Затем, застыв и нахмурившись, целиком ушел в изучение.

Наконец, снова завернув камень, протянул его Мише:

– Спасибо. Так вроде бы все в порядке. И все же я хотел бы проверить его приборами. Приборы у меня с собой.

– Так проверяйте.

– На катере нельзя. Надо подплыть к берегу. Приборы слишком чувствительны.

Дав малый ход, Миша в конце концов подвел катер к выступающему из-под воды пятачку. После того как они втроем вышли на берег, Масуд достал из сумки приборы, напоминающие электронные весы и спектроскоп. Поставив приборы на большой валун, занялся измерениями алмаза. Наконец, закончив, спрятал приборы в сумку. На валуне теперь остался только алмаз, лежащий на разложенной байке.

– Ну что? – спросил Миша.

– Все в порядке. Алмаз чистой воды. Двадцать восемь и семь десятых карата. Я его беру.

– Очень хорошо.

– Расчет как мне сказал Фима?

– Да. Десять тысяч долларов вы даете мне сейчас. На остальные девяносто тысяч долларов открываете валютный счет на мое имя в одном из стамбульских банков.

– Все правильно. – Масуд открыл сумку. Достав небольшую кожаную книжечку, протянул Мише. – Держите. Это ваша кредитная карточка. Теперь на вашем счету ровно девяносто тысяч долларов.

– Да? – Миша взял книжечку. Вытащив из обложки пластмассовый прямоугольник, повертел его. – Что, я могу ею пользоваться уже сейчас?

– Конечно. Правда, здесь, в Одессе, где нет отделений банка, по этой карточке вы, согласно общим правилам, сможете получать или делать траты не более чем на триста долларов в неделю. Но как только вы окажетесь в Стамбуле, вам стоит только явиться в центральный офис Зираат-банка, главного банка Турции, – и вы, по желанию, можете получить хоть всю сумму. Десять же тысяч, как мы уговаривались, я дам вам сейчас.

Завернув алмаз и спрятав его в карман, Масуд открыл сумку. Достав оклеенную крест-накрест бумажной лентой пачку стодолларовых купюр, протянул Мише:

– Считайте. Здесь ровно десять тысяч.

Пересчитав купюры, Миша убедился: счет верный. Перейдя в катер, спрятал деньги в лежащую под банкой[Банка – сиденье на катере или шлюпке.] сумку. Затем, подождав, пока вслед за ним в катер переберутся Фима и Масуд, сказал:

– Масуд, Фима за вас поручился, поэтому я вам абсолютно доверяю. И все же я хотел бы получить от вас что-то вроде долговой расписки. Так, просто в виде сувенира.

– Пожалуйста. – Масуд достал визитную карточку. – На каком языке? На русском?

– На каком хотите. Вы ведь знаете, как пишутся долговые расписки?

– Вроде еще не забыл. А что должен написать – конкретно?

– Напишите, что положили на мой счет столько-то в таком-то банке. Все.

Получив расписку, Миша спрятал ее.

– Подождите, это еще не все, – сказал Масуд.

– Не все?

– Да. – Достал из кейса пять заполненных фирменных бланков. По виду – одинаковых. – Фима говорил вам, что я являюсь президентом фирмы «Масуд-арт»? И владельцем двух художественных галерей в Стамбуле?

– Говорил.

– Вот. – Протянул бланки. – Это договор, заключенный фирмой «Масуд-арт» с вами. В пяти экземплярах. На двух языках, турецком и английском.

– Договор о чем?

– О том, что вы оказали фирме «Масуд-арт» услуги в виде художественных консультаций. Связанных с оценкой произведений искусства, антиквариата и предметов старины. Не могу же я… – Масуд маслено улыбнулся. – Если меня вдруг спросят, за что я перевел вам деньги, сказать: знаете, это был крупный бриллиант. Старинный. Да даже если могу – зачем? А так – спокойней будет всем. И вам, и мне. И, конечно, Фиме. Да, Фима?

– Точно, – согласился Фима.

Этот Масуд не дурак, подумал Миша. Вообще, приятно, что дело обставляется солидно. Без дураков.

– Просмотрите договора, – сказал Масуд. – И, если у вас нет возражений, подпишите каждый экземпляр. Один оставьте себе. Остальные отдайте мне.

Просмотрев договора, Миша, в той степени, в какой он понимал по-английски, понял: договора составлены именно о том, о чем только что говорил Масуд.

– Как? – спросил Масуд. – Все правильно?

– Масуд, даже если неправильно? Все равно ведь это подстава.

– Подстава, но важная. Она обезопасит нас на будущее.

– Ладно. – Подписав все пять экземпляров, Миша один, сложенный вчетверо, сунул в карман шорт, остальные отдал Масуду. – Теперь все?

– Все. – Масуд широко улыбнулся. – Все, ребята.

– Вас на то же место?

– Да.

Столкнув катер с отмели в воду, Миша прыгнул на шкиперское сиденье. Дал газ.

Через полчаса притормозив у лодочного пирса «Эллады», подождал, пока Масуд перейдет на доски причала, и тут же направил катер в порт.