Текст книги "Алмазы Шаха"

Автор книги: Анатолий Ромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Сняв куртку, присел на край сиденья.

Кровь из раны у левого предплечья продолжала вяло сочиться. Осмотрев рану, Миша наложил жгут чуть выше – и, сделав захлест, крепко связал морским узлом. Криво улыбнувшись, Юсиф выдавил:

– Спасибо. Теперь порядок. —Взялся за куртку – ив этот момент сзади раздался рев мощного автомобильного мотора. Резко повернувшись, Юсиф застыл.

Посмотрев в ту сторону, Миша увидел: из ущелья, направляясь в сторону, противоположную въезду в скалы, медленно выехал большой туристский автобус. Салон был набит людьми, и абсолютно все, сидящие у окон, смотрели в их сторону.

– Шайтан… – Помедлив, Юсиф натянул куртку. – Откуда он взялся… Они же сюда почти не заезжают.

Автобус продолжал неторопливое движение. Теперь в их сторону смотрели не только пассажиры, но и водитель.

– Черт… – выругался Лука. – Ясно, они слышали взрывы.

– При чем тут взрывы. – Юсиф скосил глаза. – Посмотри.

Проследив за его взглядом, Миша увидел лежащего с внешней стороны мертвого Бабура. Поза трупа была картинной донельзя: подогнутые ноги, рука, откинутая в сторону, неестественно повернутая голова. При одном взгляде на Бабура было ясно: это покойник.

– Они сейчас же сообщат в полицию, – сказал Юсиф. – Сейчас же. Как только доберутся до первого поста.

Неторопливо проехав мимо них, автобус достиг противоположного ущелья. Скрылся. Проследив за ним, Юсиф покачал головой:

– Надо мотать. И как можно скорей. Миша, Витя, запомните: Узунчи. Это рыбачий поселок. Запомните?

– Узунчи, – сказал Лука. – Верно?

– Верно. Поднимите-ка головы. – Дождавшись, пока они поднимут головы, кивнул: – Видите вон там, слева, заросли самшита? Сразу за меловой полосой?

Убедившись, что оба видят указанное место, продолжал:

– Доберетесь до этого места, свернете влево. Там будет тропка, в зарослях, еле заметная. Пойдете по ней. Когда она кончится, пойдете дальше, в том же направлении. Старайтесь держаться ближе к воде. Там крутые скалы, но пройти можно. Пройдете километра три и увидите: внизу, у воды, рыбачий поселок. Это и есть Узунчи.

– И что нам там делать, в этом Узунчи? – спросил Миша.

– Спуститесь и первому же человеку скажете: Хасан Гундуш. Вас тут же к нему отведут.

– А кто он такой, этот Хасан Гундуш?

– Свой человек. По-русски он не говорит, но если вы объясните, что от меня, поймет. Он вас спрячет. Спрячет, а вечером я подъеду.

– А сам ты куда? – спросил Миша.

– Я пойду в другую сторону. Идти вместе нам нельзя, если легавка повяжет, завалимся. Вообще, запомните: меня вы не знаете. Никогда обо мне не слышали. Мол, туристы, отстали от своего парохода, поехали в это место, к маяку, полюбоваться горным пейзажем. Здесь на вас напали злоумышленники, на «БМВ». Между ними началась перестрелка, а вы, испугавшись, убежали в горы. Стойте на этой версии намертво, что бы вам легавка ни клеила. Ясно?

– Ясно, – сказал Миша.

– Все, пошел. Вечером буду искать вас в Узунчах. – Юсиф кивнул: – Давайте. Я в другую сторону.

Кивнув Луке, Миша, не оглядываясь на Юсифа, полез наверх. Когда они вдвоем добрались до самшитовых зарослей, посмотрел вниз. Юсифа у машины уже не было.

35

Ухватившись за низкий, растущий прямо из камня куст, Миша оглянулся. Лука, двигавшийся сразу за ним, шаг в шаг, кивнул: что? Показав, что все в порядке, Миша улыбнулся, и они двинулись дальше. Внизу, метрах в сорока, синело море. Передвигаться здесь, по самой верхней кромке скал, было занятием не из легких; прошло уже минут сорок, а они вряд ли продвинулись больше чем на километр. Тем не менее они, как и советовал им Юсиф, старались не отступать от этой линии, держась именно самой кромки. Ведь заметить их передвижение здесь, за выступами скал и густыми зарослями кустарника, было практически невозможно.

Еще минут двадцать они шли в спокойном ритме, не встречая особых препятствий. Однако затем, миновав небольшую впадину, Миша вынужден был остановиться. Дальнейший путь, как ему показалось, был невозможен из-за огромного, тянущегося отвесно вверх скального монолита. Правда, после внимательного осмотра преграды, совершенного им вместе с Лукой, Мише стало ясно: двигаться дальше вполне можно. Первым путем, хоть и рискованным, но зато коротким, был узкий, не больше метра карниз, тянущийся справа от,монолита прямо над морем. Был и второй путь – тропинка, ведущая в обход скалы и явно выходящая на открытое для посторонних глаз место. Взглянув на Луку, Миша спросил:

– Ну что?

– Как пойдем? По карнизу?

– Почему нет? Ведь раз Юсиф сказал, что нужно идти ближе к морю, значит, проход здесь есть.

– Наверное. Ладно, пойду первым. А ты двигай за мной.

Вступив на карниз, Миша понял: прямо идти здесь нельзя. В некоторых местах каменистая тропка сужалась, так что передвигаться можно было лишь боком. Впрочем, встав спиной к скале, а лицом к морю и двигаясь боковыми шагами, он довольно скоро приспособился к этому виду передвижения. Судя по двигавшемуся сразу за ним Луке, тот тоже не испытывал особых неудобств.

Наконец карниз кончился. Ступив на открывшуюся сразу за ним широкую площадку, Миша повернулся. Наблюдая за последними шагами Луки, он на какую-то секунду расслабился. Наверное, именно поэтому резкий голос, крикнувший за его спиной: «Дур! Дур! Дур! Сахла!»[Стой! Стой! Стой! Остановись! (тур.)], застал его врасплох.

Подняв голову, посмотрел на Луку. Тот стоял спиной к скале, готовясь сойти с карниза, бледный как полотно. Миша пошевелил! губами, как бы спрашивая: кто там?

– Легавые, – ответил одними губами Лука. – Трое.

– Где они? – так же одними губами спросил Миша.

– Далеко. Но ты у них на мушке.

– А ты?

– Не знаю. По-моему, нет. Подожди, я сейчас попробую… —Лука потянулся рукой к поясу. В следующую секунду Миша понял, что он хочет достать пистолет, и тут же почти подряд прозвучали три выстрела. На лице Луки возникло удивленное выражение, он потянулся рукой к шее, на которой расплылось красное пятно – и, закачавшись, упал вниз. Застыв, Миша смотрел, как тело Луки летит к морской поверхности. Вот оно ударилось о воду. Вот, окутанное белой пеной, исчезло. Интересно, всплывет, как-то отстра-ненно подумал Миша. Нет, не всплывет. Не должно всплыть.

И точно, тело Луки не всплыло. Наблюдая за успокоившейся поверхностью моря, Миша услышал за спиной все тот же резкий голос:

– Дур! Аллары низин галдыр![Стой! Руки вверх! (тур.)]

Осторожно подняв руки к карманам куртки, Миша еле уловимым движением достал гранату и пистолет – и бросил их вниз. Он хорошо видел, как, достигнув воды, они тут же исчезли.

Теперь он пришел в себя и был готов ко всему.

– Дур! – повторили сзади. – Аллары низин галдыр!

Подняв руки, Миша крепко прижал ладони к затылку. Прошло примерно с полминуты, и он услышал шаги.

36

Шаги приближались. Он усмехнулся: похоже, ему не избежать турецкой тюрьмы. Единственная надежда – Юсиф. Но неясно, сможет ли Юсиф ему помочь. Впрочем, у него ведь есть Галя.

Шаги стихли точно за его спиной. В шею уперлось что-то холодное и твердое; ясно, подумал Миша, это ствол пистолета. Хриплый голос что-то прокричал над самым ухом; чего именно требовал голос, Миша не понял, но решил повернуться.

Перед ним стоял высокий турок в полицейской форме, с одутловатым и злым лицом. В руке полицейский держал направленный на Мишу пистолет. Чуть поодаль, на скальной площадке, у остановившегося здесь полицейского джипа, расположилось еще двое полицейских – также направивших на него свои люгеры. Четвертый полицейский сидел в машине, рядом с пустующим местом водителя.

Взглянув на Мишу, высокий что-то зло выкрикнул. Он явно чего-то требовал, но чего – Миша не понимал. Дождавшись второго выкрика хомута[Хомут (вор. жарг.) – милиционер, полицейский.], ответил по-английски:

– Сорри, донт андэстенд…

Оскалившись, полицейский ткнул стволом в карман Мишиной куртки, тут же показав этим стволом в сторону воды. Затем, сняв с пояса наручники, защелкнул браслеты на Мишиных запястьях. И без промедления, сразу же, коротким движением ударил его в живот. Удар был страшным. Миша согнулся, чувствуя, что умирает; невидимые ножи полосовали сейчас всю нижнюю часть тела, легкие разрывались от недостатка воздуха, к горлу подкатила тошнота. Не дожидаясь, пока он очухается, полицейский нанес еще один удар, не менее подлый – коленом в челюсть. Голова наполнилась звоном, в глазах поплыли круги, губы ощутили вкус соленого и теплого. Миша стоял, но через несколько секунд понял, что эти два удара послужили сигналом для полицейских, стоящих у машин. Подбежав, они, не давая опомниться, начали его избивать. Он пытался устоять под их ударами, но Они вкладывали в них всю силу, и он вскоре упал. Они продолжали избивать его ногами, и, получив удар по голове, он потерял сознание. Очнувшись и ощущая, что легавые все еще обрабатывают его ногами, подумал: они же забьют меня насмерть…

Наверное, так бы и случилось, если бы полицейских не остановил голос человека, сидящего в машине. Удары прекратились.

Миша попытался подняться, но понял: встать не сможет. Тело разламывалось от боли.

Хлопнула дверца машины, послышались шаги; затем голос вышедшего из машины, прозвучавший прямо над ним, отдал приказание. Полицейские взяли Мишу под руки, подняли на ноги.

Сквозь туман он увидел четвертого полицейского. Это явно был старший; худой, со спокойным взглядом карих глаз, полицейский несколько секунд внимательно изучал Мишу. Наконец спросил по-английски:

– Кто вы?

– Турист… – еле ворочая языком, по-английски же ответил Миша. – Я отстал от своего парохода… Ваши люди не имеют права меня бить… Я буду жаловаться…

– Документы есть?

– Есть… – Миша мотнул головой в сторону карманов своей куртки. Достав Мишин паспорт и изучив его, полицейский покачал головой:

– Значит, вы русский…

– Я гражданин Украины…

– Это одно и то же. Тем хуже для вас.

– Почему?

– Разве вы не знаете, как вы, русские, заставляете нас, турок, относиться к вам?

– Нет, не знаю… – Сказав это, Миша подумал: этот хомут хоть говорит нормально. И то хлеб.

– Теперь, надеюсь, знаете… Поймите одно: вам лучше чистосердечно во всем признаться.

– Но мне не в чем признаваться…

Долгий взгляд полицейского постепенно становился жестким.

– Не валяйте дурака. – Полицейский что-то коротко бросил по-турецки; подчиненные, обыскав Мишу, переложили все найденное в его карманах в пластиковый пакет. – Только что вы и ваш товарищ… Кстати, он тоже русский?

– Он тоже гражданин Украины…

– Понятно. Так вот, только что вы пытались оказать нам, то есть турецкой полиции, вооруженное сопротивление.

– Мы не оказывали никакого вооруженного сопротивления…

– Ерунда. Ваш товарищ выхватил пистолет. Вы же свой выбросили в море.

– Я ничего не выбрасывал.

– Смешно. – Полицейский достал сигареты, закурил; сказал, выпустив дым: – Хотите сказать, что мы, все четверо, страдаем галлюцинациями? Мы видели, как вы что-то выбросили. Отлично видели.

– Это могло быть нечаянным движением…

– Пистолет, выхваченный вашим товарищем, – тоже нечаянное движение?

– Наверняка…

– Или он хотел отдать этот пистолет нам? Бросить, стоя на краю обрыва?

– Могло быть и так. Вы правы…

– Не считайте нас за дураков. Поймите: я окажусь последним, кто разговаривает с вами по-человечески. Советую прямо сейчас, пока не поздно, рассказать все.

– Что «все»?

– Все. Нам сообщили по рации, что вы с вашим товарищем только что приняли участие в перестрелке. В трех километрах отсюда, у маяка. Вас видело около сорока свидетелей. Наш наряд, связавшись со мной в эфире, сообщил: найдено четыре трупа.

Четыре трупа? Стоп, подумал Миша. Он ведь знает о трех трупах. Двух убитых боевиках и Бабуре.

Понаблюдав за ним, полицейский продолжил:

– Нет сомнения, всех этих людей прикончила ваша троица. Третий, который был с вами, а он с вами был, это показывают свидетели, пока не обнаружен, ни живой, ни мертвый. В ваших интересах сообщить мне, мне лично, кто этот третий. И где он сейчас. Кто он?

– Не знаю. – Сказав это, Миша подумал: выдавать Юсифа нельзя. – Я действительно слышал эту перестрелку…

– Слышали?! – язвительно спросил полицейский.

– Да… С товарищем… Именно поэтому мы и попытались скрыться в скалах…

Выпустив вверх несколько виртуозных колец из дыма, полицейский некоторое время следил за ними. Сказал бесстрастно:

– Ваша версия не пройдет… Судя по сообщениям нашего наряда, во время этой перестрелки убит полицейский. Ваше участие в этом убийстве, любое, прямое или косвенное, не подлежит сомнению. Вы иностранец, поэтому вам следует знать: смерть своих товарищей турецкая полиция не прощает. Так что ваше положение очень серьезно. Очень.

Убит полицейский… Когда? Не выдержав, Миша растерянно посмотрел на офицера. Ни до стычки с Бабуром и его людьми, ни после, там в скалах, ни на какого полицейского не было и намека. Так откуда он взялся?

Понаблюдав за его реакцией, полицейский сказал:

– Вам может быть предъявлено очень серьезное обвинение. Очень. Поэтому, чтобы хоть как-то облегчить свою участь, вы должны признаться во всем.

Проклятье, подумал Миша. Может, этого полицейского убил Юсиф? Когда пытался скрыться другим путем? Но тогда почему «во время перестрелки»? Может, этот хомут просто пытается взять его на пушку? Черт… Так вот почему они так его лупцевали…

– Вы готовы во всем признаться? – спросил полицейский.

– Мне не в чем признаваться… Повторяю, я турист… Отстал от теплохода… У моего товарища действительно был пистолет… Но это еще не преступление…

Задержав на нем взгляд, как показалось Мише, с сожалением, полицейский дернул плечом.

– Боюсь, ваша версия не найдет понимания у наших следователей. Я сделал все, что мог, господин Каменский. Я пытался вам помочь, но выясняется – вы сами враг себе.

Этот полицейский, спокойный, с серьезными глазами, может в будущем оказаться ему полезным, подумал Миша. Как-никак у него все же есть сто с лишним тысяч баксов в Зираат-банке. Он готов пожертвовать ими всеми – лишь бы они помогли ему вырваться из этой западни.

– Простите, господин офицер, вы знаете, как зовут меня… Я же хотел бы знать, как зовут вас…

– Зачем это вам? Не обольщайтесь. Вам это не поможет.

– И все же… Очень вас прошу…

– Что ж, меня зовут Ариф Онсель. Капитан полиции Ариф Онсель, если вам угодно. – Кивнув, отдал короткое приказание; полицейские поволокли Мишу к машине. Двое, водитель и капитан Онсель, сели впереди; оставшиеся, поместив Мишу между собой, – сзади. Рыча мощным мотором, машина поползла вниз.

На одном из поворотов полицейский джип, не удержавшись, ударился о камень. Мишу резко бросило вперед. Тут же он почувствовал: от удара о переднее сиденье грудную клетку сдавила страшная боль. Перед ним все поплыло, в следующую секунду его окутала темнота.

37

Очнувшись, он увидел перед собой растрескавшуюся штукатурку. Стена… Вгляделся. На полуоблупившейся светло-зеленой краске какая-то надпись… Шрифт латинский. Его познаний в турецком хватило лишь, чтобы понять: надпись сделана по-турецки.

Полежав, сообразил: он лежит на цементном полу. В каком-то помещении, освещенном электрическим светом. Вспомнил все, что произошло накануне, до последней детали. С момента, когда получил записку от Бабура, до удара джипа о камень. После которого отключился… Застонал. Подумал: я вляпался. Вляпался намертво.

Затем некоторое время лежал, без всяких эмоций разглядывая стену. Спокойно-спокойно подумал: на допросах турки запросто могут меня прикончить. Если будут бить так, как били там, на обрыве. Если же они пришьют ему убийство полицейского, ему вообще конец. Единственная надежда – на Юсифа. Но сможет ли Юсиф ему помочь? Или Галя? Нет, ожидать помощи от Гали смешно. Галя, может быть, и захотела бы что-то сделать – если бы все знала. Но, во-первых, она ведь ничего не знает. Во-вторых, – одного хотения мало. Наверняка они с Лизой сами сейчас нуждаются в помощи. Что же до Юсифа… Юсиф… Странный человек. Непредсказуемый. Вдруг подумал с горечью: что, если Юсиф просто-напросто подставил их с Лукой?

Ну да. Ведь после того, как с Бабуром было покончено, надобность в них для Юсифа отпала. А ведь точно, Юсиф их подставил. Иначе почему, послав их вдоль берега моря, он сам не пошел с ними?

Полежав, Миша постарался успокоить сам себя. Подумал: ведь даже если Юсиф намеренно отвлек на них с Лукой полицию, он поступил абсолютно правильно. Он заставил их рисковать, но при этом наверняка рассчитывал, что, избежав столкновения с полицией, сможет потом помочь им обоим. Ему, Мише, и Луке, если бы тот остался жив. Юсиф здесь ни при чем. Он, Миша, должен держаться на допросах. Он не должен выдавать даже намеком, что во время перестрелки третьим с ними был Юсиф.

Попытался повернуться – однако первое же движение вызвало нестерпимую боль. Двинув рукой, понял: наручников нет. Упираясь руками в пол, подтянул тело к стене. Кое-как уселся.

Он находился в крохотном помещении. Ступни его ног торчали как раз на середине камеры – узкой, как пенал. Посреди обитой железом двери светлел смотровой глазок. Над дверью, прикрытая решетчатым проволочным колпаком, тлела электрическая лампочка. Если не считать этой лампочки, другой обстановки в камере не было. Воздух был душным, спертым, с въевшимся от века запахом нечистот.

Посидев в таком положении примерно час, Миша почувствовал: силы понемногу восстанавливаются. Что ж, сдаваться он не собирается. Главное, он не должен рассчитывать на помощь Юсифа. Полицейские могут его бить, но доказать хоть какую-то его вину им будет трудно. На месте преступления его не застали. Оружия при нем не нашли. Автобус, в котором ехали свидетели, прошел довольно далеко от места перестрелки. Да и прошел уже тогда, когда все давно закончилось. Что же касается смерти полицейского – он вообще его в глаза не видел.

Конечно, Юсиф вполне может вытащить его отсюда. Но связывать с этим все свои надежды не стоит. Посмотрел на запястье: часов нет. Потерял. Или сняли полицейские. Плевать. Скорее всего сейчас вечер. Спать не хочется.

Шевельнувшись несколько раз, принял наиболее удобную позу. И стал ждать.

38

Он ждал долго. Наконец услышал, как в скважине поворачивается ключ. Дверь открылась. В камеру заглянул полицейский; поскольку в руке он держал связку ключей, было ясно, что это надзиратель. Надзиратель был смуглым, с усами, невысокого роста. Повелительным тоном сказав что-то коротко, дождался, пока Миша встанет. Затем развернул его лицом к стене. Разглядывая штукатурку, Миша слышал, как надзиратель что-то вносит в камеру. Затем дверь закрылась, загремели ключи, охранник что-то крикнул из-за двери и, судя по звуку шагов, ушел.

Постояв, Миша обернулся. Вещами, которые полицейский внес в камеру, оказались табуретка, поднос с едой, ведро для оправлений, в просторечии называемое парашей, и некое подобье нар – несколько досок, скрепленных поперечными рейками.

На подносе, помещенном на табуретке, стояли жестяная миска с супом и такая же тарелка с серо-бурой кашей. Рядом с тарелкой лежали два куска хлеба грубого помола и ложка. Лишь сейчас, при виде еды, Миша понял: он зверски голоден. Ведь он ничего не ел с самого утра.

Сняв поднос, уселся на табуретку. Взяв ложку, попробовал суп. Варево было еле теплым, отвратительного вкуса. Тем не менее он выхлебал миску до дна. Точно так же он поступил и с кашей, оказавшейся чем-то, напоминающим плов. Покончив с хлебом, понял: есть хочется еще больше. К счастью, с не меньшей силой ему хотелось спать.

Сложив на поднос пустую посуду, он наконец-то с огромным облегчением использовал по назначению парашу. Осмотрел прикрытую решеткой лампочку. Понял: при всем своем желании вывернуть ее он не сможет. Впрочем, улегшись на доски, осознал: свет, как и все остальное, ему не помешает. С этой мыслью он уснул.

39

Из сна его вырвал громкий звук ключей. Несколько секунд он лежал, ощущая под собой жесткое ложе. Наконец сообразил, где он сейчас. Услышав, как открылась дверь камеры, повернулся.

В дверях стоял тюремщик. Но не тот, что! дежурил вчера, а другой: высокий, сутулый, с костлявым унылым лицом. Нехотя сказав что-то по-турецки, полицейский показал на парашу. Смысл его слов Миша понял лишь после того, как надзиратель, уставив указательный палец на ведро, затем несколько раз ткнул им в сторону коридора. Стало ясно: надо вынести парашу. Сопровождаемый тюремщиком, он вынес ведро в коридор, вылив его содержимое в очко тюремного туалета. Затем, после того как Миша вернулся в камеру, полицейский снова запер дверь.

Через полчаса он принес Мише завтрак – кусок хлеба с прилепленным сверху квадратиком жира, жидкую рисовую кашу, два куска сахара и чай – теплую воду желтоватого цвета в железной кружке.

Перед уходом надзирателя Миша попытался объяснить ему, что хотел бы переговорить с капитаном Арифом Онселем. Однако все Мишины попытки добиться хотя бы ответной реакции оказались тщетными. Сколько он ни жестикулировал, сколько ни повторял: «Капитан сы Онсель, Ариф Онсель, якши? Говорить, якши?» – тюремщик ничего ему не ответил. Лишь уходя, в ответ на усиленную жестикуляцию Миши, легко толкнул его в грудь – и закрыл дверь.

После ухода надзирателя Миша несколько часов пролежал на досках, пытаясь понять: есть ли у него хоть какой-то шанс выйти из передряги. За это время он успел обдумать множество вопросов и ответов, которые могли бы пригодиться ему на допросах. Затем начал думать о Гале.

В середине дня надзиратель принес обед. Затем он же вывел его на прогулку в тюремный двор. Несколько раз Миша пытался заговорить с ним, прибегая к ограниченному запасу турецких слов и жестам, но ни одна из этих попыток успеха не принесла.

Время после прогулки и особенно после ужина тянулось невыносимо медленно. И если накануне, лишь коснувшись досок, Миша тут же уснул, то в этот раз, не в силах уйти от своих мыслей, проворочался без сна до середины ночи.