Текст книги "Коровка, коровка, дай молочка"

Автор книги: Анатолий Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Должность в конторе найде-ем, – весело и протяжно произнёс Кузьма Терентьевич. – Хоть сегодня.

– Нет, – сказала Галина Максимовна. – Сегодня же я хочу приступить к работе на ферме.

– Хорошо, – сказал председатель и начёркал в уголке заявления свою резолюцию. – Приступайте сегодня. Но пока только подменной дояркой. Когда освоитесь, закрепим за вами группу коров. Бархатову я сейчас позвоню, чтобы включил вас в табель, и можете идти на ферму, приступать к делам. Бригадир все покажет и расскажет. На ближайшем заседании правления официально примем вас в колхоз. Выделим землю для приусадебного участка, для личного хозяйства поросёнка, телку, корма – все как положено.

– Спасибо, – Галина Максимовна раскланялась и, прихрамывая, вышла из кабинета.

28

О прибавлении штата на ферме говорили во всех домах посёлка, и многие сомневались, что из этого что-нибудь получится. Такая щепетильная чистюля, пылинки в доме не терпит, и вдруг пошла работать туда, где грязь по колено, пошла месить навоз. Доярки тоже обсуждали событие, когда Галина Максимовна была назначена дежурной по ферме и мыла фляги.

– Это её Нинка поднаумила, – сказала Дарья. – Сама она не скоро бы догадалась.

– Точно! – подхватила Анфиса. – Нинка шляется сюда, вот и поднаумила.

– Максимовна правильно решила, – сказала Марья Дмитриевна. – Работа хоть и тяжёлая, зато денежная. Чего она там в своей конторе заработает?

– И то верно, – сказала Дарья. – Сколько ставка секретарши в конторе? Рублей семьдесят. Семьдесят рублей на троих как ни крути – маловато. А тут худо-бедно сотни две иметь будет. Да хозяйство снова заведёт – поросёнка, корову… Жить можно. Если разобраться, то дорога у неё была одна – на ферму.

– Правильно решила, – долдонила своё Марья Дмитриевна. – Живёт рядом. Нинка помогать будет. Правильно решила. Может пенсию ещё какую-нибудь дадут на девчонок. Она хлопочет или нет?

– Попустилась, говорят. – Дарья безнадёжно махнула рукой. – Две справки осталось, а она их не хочет добывать.

– Какие справки-то?

– Одну надо справку подтвердить, что они трезвые были, когда угодили в полынью.

– А зачем?

– А чёрт её знает, зачем. По инструкции, говорят, положено.

– Ну и кто такую справку даст? – возмутилась Маргарита. – Как теперь докажешь, что они трезвые или пьяные были?

– Как докажешь… – Дарья развела руками. – Когда возили на вскрытие, не догадались сразу взять, а теперь надо Павла выкапывать из могилы да везти в вытрезвитель на экспертизу. Как ещё докажешь?

– Ой-ой-ой! – вопила Анфиса. – Дикость какая! А ещё что за справка?

– А что он, Павлик-то, не сумашедший ли. Не стоял ли на учёте в психбольницах.

– А это зачем?

– Мало ли. Может он специально заехал в полынью, чтобы не воспитывать ребятишек, а повесить их на шею государству. Может быть по инструкции в таком случае пенсия не положена.

– Ой-ой-ой! Ну, а Галина что?

– А что Галина. Галина говорит, что лучше сдохнет на ферме, чем позволит над собой изгаляться.

– Ну че уж так-то, – сказала Марья Дмитриевна. – Мы ж не сдохли никто… Ничего, пообыкнется помаленьку. Втянется и будет работать.

– А я недавно смотрела передачу по телевизору, – вдруг оживилась Анфиса. – Интересная была передача. Вернулся, значит, офицер из Афганистана. Молодой совсем. Лет двадцать пять. А без ноги. Оторвало в бою. Значит, пришёл в райсобес оформлять пенсию. Весь в орденах. А в документах у него написано, что не в Афганистане был, а в заграничной командировке. А в райсобесе две толстые тётки сидят и говорят ему: ты мол, за границей-то, наверно, пьяный был где-нибудь в Париже и под трамвай попал. Где доказательства, что в Афганистане был? Он сует им орденские книжки, говорит, что это боевые ордена, дают их только в Афганистане. А они ему: ты нам орденские книжки в нос не суй. Давай справку, что был в Афганистане, а не в загранкомандировке. И все тут. А он не выдержал и как закричит: справка моя не нравится! Инструкциями окопались? Да как взял костыль, да как начал их этим костылём мутузить обеих. Ну тётки, конечно, под столы залезли, кричат лихоматом: «Караул! На нас душман напал!»

– Не ври, – сказала Евдокия. – Я тоже смотрела эту передачу. У него не костыль, а палка была в руках. И вовсе он их не бил, а ударил палкой по столу. А самих тёток не бил. И нечего врать тут.

– А надо бы им всыпать, – сказала Марья Дмитриевна. – Мне вот скоро пенсию оформлять. И боюсь идти. Не знаю с какого боку подступиться, какие бумаги запасать.

– Ой, Господи, Господи! – вздохнула Дарья. – Сколько всякой бумажной волокиты у нас! Это же ведь нервотрёпка-то какая! Уму непостижимо!..

Глава третья

1

Был родительский день. Две старушонки тащились на погост поминать своих предков. На дороге, которая шла в гору, после дождя и мокрого снега, зарядившего чуть не каждый день на всю весну, грязи было по колено, и старухи плелись по обочине, то и дело соскабливая с подошв налипавшую лафтаками грязь крючковатой палкой. День был ветреный, прохладный; солнце то выглядывало, то скрывалось за облака, и вот опять выглянуло и ярко осветило покрытое бурыми прошлогодними сорняками широкое поле, по которому петляла дорога. Еремеевна, прикрыв ладонью глаза от солнца, подняла свободную руку, прося шофёра, проходившего мимо грузовика, остановиться.

– Возьми их, – сказал шофёру молодой пассажир в очках, сидевший рядом в просторной кабине с портфелем на коленях.

– А куда посажу?

– Я в кузов пересяду.

Шофёр остановил грузовик. Пассажир, судя по приказному тону, имел право распоряжаться машиной, открыл дверцу и спрыгнул на обочину дороги, где была сухая прогалина. Старухи, подхватив свою поклажу с поминальным обедом, торопились к машине.

– Не спешите, успеете, – сказал молодой человек, улыбаясь и шире открывая дверцу. – И охота вам по такой грязи тащиться?

– Охота, не охота, а надо, – ответила подошедшая первой Еремеевна, пихая на сиденье корзину, наполненную всякой всячиной и закрытую сверху чистым белым платком.

– А как же, сынок, – сказала, отпыхиваясь, другая, совсем немощная старуха. Она подала Еремеевне узел с какой-то посудиной и прибавила слабым голосом: – Сегодня родительский день, голубчик. Все идут на кладбище. Вишь сколько народу? Все туда идут.

– А разве в прошлый раз мы не по этой дороге ехали?

– По этой, – ответил шофёр.

– Почему я не помню кладбища?

– Потому что спал всю дорогу. Есть кладбище. Вон оно, отсюда видно.

Молодой человек, осмотрев внимательно берёзовую рощу на вершине холма поправил очки, перекинул через борт объёмистый портфель и полез сам в кузов. Старухи уселись, и машина тронулась. Немного не доехали до кладбища, как что-то случилось в моторе, и он заглох и больше не заводился. Водитель вылез из кабины и открыл капот.

– Что случилось? – спросил молодой человек, свесившись из кузова.

– А чёрт его знает, – ответил водитель, разглядывая шипевший от перегрева мотор.

– Я рассчитываю сегодня вернуться обратно, имей в виду.

Шофёр подошёл к кабине, поднял сиденье, вынул завёрнутые в брезент ключи и, провозившись несколько минут с двигателем, объявил, что встали надолго и посоветовал старухам идти дальше пешком.

– А ну, бабуси, признавайтесь, кто из вас грешен? – сказал пассажир в кузове, когда две другие пассажирки с кряхтеньем и стонами вылезли из кабины.

– Да что ты, милый мой! – ответила Еремеевна. – Мы уж теперь только молимся. Какие из нас греховодницы.

– Ну, значит, раньше кто-то из вас того! – молодой человек с озорной улыбкой подмигнул сквозь очки и засмеялся, довольный своей шуткой.

– Вот уж правду сказать, мы и в молодости не грешили, – сказала другая на вид совсем немощная старуха, принимая от Еремеевны узелок с посудиной. – Всю жизнь прожили честно, не то что нынешняя молодёжь. А тебя сразу видать, что греховодник.

Представитель нынешней молодёжи, ухмыляясь, вскинул очки кверху и стал смотреть на жаворонка, который взлетел поблизости и оживил пустынную местность вокруг звонкими трелями.

Старухи подошли к шофёру, забравшемуся под капот.

– Может помянешь своих родственников? У нас вино есть и закуска.

– Спасибо, мне нельзя.

– Одну стопочку.

– Нет, нет. Спасибо.

– Тогда мы помянем. Кого назвать-то?

– Раба божьего Лаврентия.

– А ещё кого?

– Да ладно, идите с Богом. Старухи пошли дальше в гору.

– А что, в самом деле надолго встали? – спросил «греховодник», приятная внешность которого вкупе с несколько развязными манерами дала повод старухам думать о нём именно в такой плоскости.

– Часа полтора можешь погулять.

– Да, не повезло, – сказал молодой человек и спрыгнул с кузова. Он долго стоял возле шофёра, снимающего с двигателя одну часть за другой, и наблюдал за работой. Когда ему надоело, с тоской посмотрел на берёзовую рощу, в которой виднелись могильные кресты и ярко окрашенные тумбочки, обвешанные увядшими венками. Среди могил ходили люди, и молодой человек решил, что там легче можно коротать время. Сунув портфель в кабину, он пошёл вверх по дороге следом за людьми, группами и гуськом подвигающимися к кладбищенской ограде.

2

До рощи было. всего метров пятьсот, и молодой человек, подходя все ближе и ближе, видел все больше и больше людей, расположившихся возле деревьев и могил. Войдя в ограду, он стал читать надписи на крестах и тумбочках, даты рождения и смерти, рассматривать фотографии, и если попадались изображения с молодыми людьми, задерживался возле них, высчитывая век каждого и пытаясь представить его живым. Особенно долго он стоял возле могилы одной девушки, умершей девятнадцати лет от роду три года назад, которая если бы жила, была бы ему ровесницей. «Интересно, от чего она умерла?» – подумал он, всматриваясь в фотографию, с которой смотрела вполне здоровая на вид миловидная девушка. Окинув взглядом покрытый бурой травой холмик, он пошёл дальше между могил. Его внимание привлекла широкая покрашенная чёрной краской железная ограда, внутри которой стоял богатый отделанный мрамором памятник в виде пластины. Украшенная коваными узорами массивная чёрная ограда с единственным на все кладбище памятником резко выделялась среди других покрашенных в основном в белый цвет лёгких металлических оградок, и молодой человек направился к ней. Подойдя ближе, он увидел девочку лет восьми, которая возилась возле памятника, украшая его ветками багульника и подснежниками. Она не обращала внимания на проходивших мимо людей, – все обязательно останавливались и смотрели на ограду и на памятник, – и когда приблизился незнакомый молодой мужчина в очках, она и на него не обратила внимания, подошла к лавочке, на которой лежали цветы, выбрала самые рясные ветки багульника, самые свежие голубые подснежники и стала укладывать их с лицевой стороны памятника, стараясь делать так, чтобы было как можно красивее. Незнакомец прочитал две надписи, сделанные золочёными буквами на мраморе, посмотрел на фотографии мужчины и ребёнка и огляделся вокруг – нет ли где поблизости взрослого человека, с которым можно побеседовать и спросить о похороненных здесь людях. Ближе всех оказались старухи, которых подвезли на машине. Они разместились на сухом месте под берёзой, подложив под себя газеты и какие-то тряпки, очевидно специально принесённые для этой цели, и угощали подсевшую к ним третью, ещё более древнюю с трясущейся головой, подслеповатую старуху. Еремеевна увидела попутчика и крикнула:

– Эй, парень! – и поманила его рукой. Парень усмехнулся и подошёл к ним.

– На, выпей за упокой души своих родственников.

– В нашей семье все живы.

– Тогда выпей за тех, кто лежит здесь.

– Спасибо, не пью. Скажите, кто такой Павел Петрович Верхозин? Вон там похоронен вместе с ребёнком.

Старухи посмотрели в сторону ограды и увидели девочку.

– Там Любка, что ли? – сказала Еремеевна, всматриваясь пристально между решёток и кованых узоров.

– Кажись Любка, – поддакнула вторая. – Пошто она одна-то?

– Нинка в школе, а мать куда пойдёт по такой грязи с больной ногой.

– Кого? – спросила старуха с трясущейся головой, моргая подслеповатыми глазами.

– Никого, – громко ответила Еремеевна. – Сиди, тебя не касается, – и снова обратилась к собеседнице: – Любку-то надо бы позвать.

– Не знаю, пойдёт нет ли. Любка, а Любка! И обе стали кричать и звать Любку.

Девочка вышла из ограды и остановилась. Старухи опять стали её звать. Любка подошла ближе.

– Садись с нами, будем поминать всех по порядку. Любка отрицательно покачала головой и хотела уйти, но не успела и повернуться, как ей пригрозили:

– Вот уйдёшь, не помянувши, тебя Бог накажет. Мало он вас наказал? – ещё накажет.

– У, Бог на небе сердитый. Шибко сердитый, – добавила другая угрожающим голосом.

Любка застыла на месте, боясь теперь уже и уйти и по-прежнему не желая поддерживать мало подходящую компанию. Но её и не думали оставлять в покое.

– Давай, давай, не раздумывай.

– Не гневи Бога, и так он вас не шибко жалует.

– А что у них случилось? – спросил незнакомец.

– Что у них случилось, так не приведи Господь. Беда за бедой.

– А она ещё куражится, новую беду навлекает.

– Иди, детка, иди, ласточка, – сказала Еремеевна, заметив, что девочка колеблется и никоим образом не желает навлекать на себя очередную беду. – Иди, вот сюда садись, тут тебе места хватит.

Любка подошла ближе и села на уголок тряпицы,

– На блин, вот этот с маслицем, с сахаром, сразу-то не ешь, а сначала помяни наших. Говори: царство небесное бабушке Графиде, дедушке Парфену, мученице Агрипине, блаженному Дмитрию. Говори: царство небесное…

– Царство небесное, – пролепетала девочка, – бабушке Глафире.

– Графиде, – поправила старуха.

– Бабушке Графиде, – сказала Л юбка. – Дедушке…

– Дедушке Парфену.

– Дедушке Парфену, – повторила девочка.

– Остальных забыла? Ну ладно, ешь блин. Любка съела блин.

– Теперь своих помяни. Бери блин и говори: царство небесное отцу нашему Павлу, малому братцу Виталию.

– Царство небесное папе, Витиньке.

– Не так маленько. Ну да ладно, ешь. Любка с трудом съела второй блин.

– Хватит вам её мучить, – сказал незнакомец, глядя на обалдевшую от необычной процедуры девочку.

– А все, больше некого ей поминать. Беги, детка, прибирай ограду. Мать-то придёт сюда?

– Она после обеда приедет на автобусе с дядей Ваней Мартыновым, – ответила Любка, вставая.

– Вон как наши! Я бы знала, не пошла бы пешком. Дождалась бы Ивана.

– И я не пошла бы. Из ума вон Ивана-то спросить. Нинка-то с матерью приедет?

Девочка кивнула головой.

– А ты пошто не с ними?

– Мне в школу после обеда.

– Ну ладно, иди с Богом.

Любка ушла. Молодой незнакомец вынул носовой платок, снял очки и протёр отпотевшие стекла. Его бросило в жар не столько от этой сцены, сколько от мысли, что он не может ехать дальше по своим делам, пока не узнает всё, что касается этой девочки.

– Шофёр просил помянуть Лаврентия, – сказала Еремеевна, поддевая ложкой рис с изюмом, обычное поминальное кушанье.

– А? – спросила глухая низким грудным голосом, нагнув трясущуюся голову. – Какого Леонтия?

– Я про Лаврентия говорю. Не здешний он.

– Чего ты ей толкуешь, – сказала третья. – Все равно ни холеры не понимает.

– Так ведь пристанет как банный лист: а, да кого, да почему. Уж лет двадцать как оглохла, и все лезет с разговорами.

– Сколько же ей лет? Однако больше ста.

– Ой, оборони Бог дожить до этих лет. Это наказание какое-то. Я уж зажилась, не рада теперь и свету белому, а зачем же столько-то жить?

– Когда, Савельевна, помирать будешь?

– Нынче после покрова, – ответила Савельевна не раздумывая, видимо вопрос этот был для неё не нов и давно окончательно решён. – Лето как-нибудь продюжу, а после покрова, пока земля тала, Бог даст… – старуха приподняла высохшую руку и равнодушно махнула ею. – Какого Лаврентия поминать хотели?

– Шофёр просил, который нас подвёз, – громко ответила Еремеевна и хотела ещё что-то объяснить, да раздумала, сказала лишь «ну тя к лешему» и поднесла ко рту ложку со сладким рисом. – Царство небесно Лаврентию.

– Царство небесно, – ответила та, которая ехала вместе с ней в машине, и взяв ложку, тоже поддела немного рису.

Молодой человек подождал пока помянут Лаврентия и снова спросил, кто такой Павел Петрович Верхозин, похороненный вместе с ребёнком. Из кратких ответов он не мог представить полностью всю картину, но и того, что узнал, было достаточно, чтобы созрело твёрдое решение вернуться в посёлок.

3

Он поспешил обратно к грузовику и, подойдя к кабине с той стороны, где сидел шофёр, немного отдышался, опершись одной рукой о крыло.

– Садись, садись, поехали, – сказал шофёр, который уже наладил двигатель и поджидал начальника, сидя за рулём.

– Заворачивай машину обратно.

– Зачем?

– Поедем в посёлок.

– Нам же на Воробьевку надо. На объект.

– Объект подождёт.

– А что случилось?

– Тут одна семья гибнет. Хоронят одного за другим. Я знаю, как помочь этой семье. Учти, из посёлка сразу в райцентр.

– А груз?

– Ответственность беру на себя.

– Объясни хоть в чём дело.

– Потом. – Молодой человек склонил голову и задумчиво уставился на капот.

– Послушай, Юрий Александрович, чего-то ты не того… Не в себе маленько. Не выпил ли там, случайно, какой-нибудь отравы с этими старухами?

– Ну хватит. Заводи.

– В райцентр я не поеду.

– Поедешь.

– А с какой стати, скажи, я должен туда ехать? У меня путевой лист на Воробьевку.

– Эта машина в моём распоряжении трое суток. Куда хочу, туда и еду.

– Но ведь груз числится на мне. Я за него отвечаю, пока не доставлю на место.

– Я же тебе русским языком сказал: всю ответственность беру на себя.

– Не знаю.

– Послушай, друг любезный! – Юрий Александрович начал выходить из себя. – Послушай, если бы ты ехал, например, возле реки и вдруг увидел тонущего человека. Но машину не остановил, а пылил дальше, хотя тебе ничего не стоило остановиться и бросить утопающему конец верёвки. Вот как бы ты себя чувствовал после этого?

Шофёр заёрзал в кабине.

– Ты понял, что хочу этим сказать? – спросил Юрий Александрович.

– Понял, – ответил шофёр. – А в райцентр не поеду.

– Но что ж, без серьёзного разговора, видимо, не обойтись, – сказал Юрий Александрович.

– Не надо никаких разговоров. Не поеду и все. Юрий Александрович склонил голову, выждал паузу, чтобы успокоиться и обдумать то, что был намерен сказать и вдруг спросил:

– Ты когда-нибудь голодал?

– С какой стати, – сказал шофёр. – У нас, слава Богу, не Поволжье, и не двадцатые годы.

– А знаешь, мне приходилось.

Шофёр в первые мгновения даже не сообразил о чём речь. То, что сказал Юрий Александрович, было совершенно противоестественно. Если бы он сказал, что всю жизнь как сыр в масле катался и оттого у него такая холёная физиономия, это было бы естественно. Но молодому человеку с такой импозантной внешностью заявить, что он испытывал трудности с питанием – это было уже слишком. Даже бичи, совершенно опустившиеся люди на почве пьянства, которых в России, как утверждает статистика, около двух миллионов – даже эти нигде не работающие люди, никогда не испытывают трудностей с питанием. Насобирал пустых бутылок, которые валяются на каждом углу, снёс их на приёмный пункт, купил на вырученные деньги бутылку излюбленного «Агдама», – бичи, как правило, собирают ровно столько бутылок, сколько надо на «Агдам». Выпил, крякнул от удовольствия, опорожнённую бутылку тут же сдал и на эти 20 копеек купил буханку хлеба. За какие-то два часа бывший интеллигентный человек (бич) и пьян и сыт. И лежит где-нибудь в подвале или на чердаке целый день, пока не протрезвится. Как это можно голодать в наше время? Шофёр с явным недоверием уставился на собеседника.

– Давно это было. В детстве, – продолжал Юрий Александрович уже спокойным тоном, уловив по реакции шофёра, что подчинил всё его внимание. – Когда отец умер, мне было девять лет. Нас осталось трое короедов – я и две младшие сестрёнки. Мать работала учительницей в школе. Шили в городе. Своего хозяйства нет. Жили на одну зарплату от получки до получки. Матери надо самой выглядеть как подобает учительнице и нас всех троих одеть, обуть, накормить. Каждое лето, когда начинались каникулы, она всячески экономила за счёт растительности. Черемша, щавель, грибы, коренья, ягоды, щи из зелени – вот была наша главная еда в летнее время. Благо лес начинался сразу за городом, и мы с утра до вечера сочетали приятное с полезным – дышали свежим воздухом и искали чем бы прокормиться. Однажды мать потратила деньги на ремонт квартиры. Последний кусок хлеба отдавала нам, а сама полностью перешла на подножный корм и как-то раз объелась черёмухи. Попался куст очень вкусной спелой черёмухи, и она дорвалась, как говорится, до бесплатного. В результате – заворот кишок. Была уж при смерти, когда её отвезли в больницу. Я остался в семье за старшего. Экономить не умел. Какие гроши ещё были, мы их за неделю профинтили и повесили зубы на полку. Мать все ещё в больнице. Чем кормить сестёр? Одной зеленью не прокормишь. Что делать? Шастать по огородам и воровать с колхозных полей – не можем, ни я, ни сестры. Не так воспитаны. Пошёл в ближайшее кафе в надежде набрать остатков еды со стола – тоже не могу, стесняюсь. Тогда с отчаяния пошёл на городскую свалку. Там мигом насобирал полную сумку картошек. Картошка, конечно, плохая. Вся проросшая, наполовину гнилая, но я был доволен. Есть из чего варить суп. Когда уже собрался идти домой, случайно среди мусора наткнулся на фасоль. Выбросила какая-то хозяйка за ненадобностью. Я собрал эту фасоль в карман и не удержался – съел несколько зёрен прямо там, на свалке, не мытыми. Получил острое отравление. Меня привезли в ту же больницу, где лежала мать. Её едва спасли, и я еле выкарабкался с того света. Вот во что обошёлся нам ремонт квартиры. Обо всём этом каким-то образом узнал один бывший фронтовик, подполковник в отставке. Не знаю, как он об этом узнал. Наверно, случайно. Разговоры-то шли по городу. Так вот этот самый подполковник, совершенно посторонний нам человек, – я уже потом узнал его имя – Иван Фёдорович Кабанов, – специально из-за нас дважды ездил в Москву. В Министерство обороны. Поскольку отец мой был на фронте с самого начала и до конца войны и прошёл с боями от Буга до Волги и от Сталинграда до Берлина, Иван Фёдорович выхлопотал для нас пенсию. Вторично, когда поехал, собрал все справки о ранениях отца и о причинах преждевременной смерти, – как раз сказались эти ранения, – собрал документы, подтверждающие боевые награды, и добился своего. Ведь совершенно посторонний нам человек дважды ездил на свои деньги из Сибири в Москву. А ты не хочешь проехать каких-то сорок километров от посёлка до райцентра, чтобы помочь людям.

– Каким людям? Чем помочь-то? – спросил шофёр. – Ты объясни толком.

– Я ж тебе сказал. Тут в одной семье несчастье. Отца похоронили, мать болеет, не может ни работать, ни хлопотать о пенсии, а у неё двое ребятишек.

– Голодают, что ли?

– Хуже. Живут подачками со всей деревни. Что люди дадут, тем и живут. Мать-калека пошла работать на ферму, но у неё открылась рана на ноге, и она опять слегла.

– Тьфу, мать твою… – воскликнул шофёр. – Так бы сразу и сказал.

– Сразу, – пробурчал Юрий Александрович, обходя грузовик спереди. – Тебе пока втолкуешь, всю кровь испортишь.

Шофёр опять выругался и нажал на акселератор. Юрий Александрович сел в кабину и захлопнул дверцу. Разворачиваясь, шофёр, снова обратился к нему:

– Но ты-то чем можешь им помочь? Ты не подполковник и в райцентре нет Министерства обороны.

– Знаю чем, – важным тоном ответил Юрий Александрович и, устанавливая на коленях портфель, добавил: – Твоё дело жать на всю катушку, а об остальном не волнуйся.

Остановились возле школы, и Юрий Александрович строго наказав шофёру ждать его на этом месте если понадобится до второго пришествия, скрылся в двухэтажном деревянном здании. Часа через полтора он вернулся с женщиной, которая тоже была взволнована. Подходя к машине, она проверила надёжность причёски, спешно заправляя слабо пришпиленные тёмные с проседью волосы под мохеровую шапочку.

– Садитесь, Антонина Трофимовна, – пригласил обходительный молодой человек, открыв дверцу.

– Войдём все трое.

Втиснувшись последним, Юрий Александрович приказал:

– В райцентр. Кровь из носу, чтоб к пяти вечер быть на месте.

4

Заехали сначала в райсовет.

– Морозов у себя? – спросил в приёмной Юрий Александрович.

– Отсутствует, – ответила секретарша.

– И где же он?

– В совхозе «Гороховский».

– Сегодня, конечно, уже не приедет.

– Почему не приедет? Приедет. Только поздно.

– А что, он вообще поздно возвращается из хозяйств?

– В эти дни, пока идёт сев.

– Понимаю. Что же делать?

Секретарша пожала плечами.

– Подождите до утра.

Юрий Александрович растерянно посмотрел на Антонину Трофимовну.

– Не повезло, – сказал он.

– Ну что ж теперь, – с сожалением ответила Антонина Трофимовна.

– Если у вас очень срочное и важное дело, зайдите сначала к Глебу Родионовичу, – сказала секретарша. – Он поспособствует решить ваш вопрос в первую очередь.

– А кто такой Глеб Родионович?

– Помощник Евгения Афанасьевича.

– Он сейчас здесь?

– Да. В шестом кабинете.

Пока шли по ковровой дорожке к шестому кабинету Антонина Трофимовна высказала сомнение:

– Не вовремя мы. Идёт сев. Погода вон какая плохая. До нас ли ему теперь?

– Морозова я знаю, – ответил Юрий Александрович. – Это – человек. И вообще – толковый мужик. Должен понять обстановку. А обстановка у вас, прямо скажем, пахнет керосином.

– Дементьев тоже рассчитывал, что его поймут. Ездил-ездил, и никакого толку.

– С кем он беседовал? Наверно, с чиновником райсобеса? Или с каким-нибудь юристом? Тут крупное дело, в котором завязло все село, и надо решать его в высокой инстанции, а лучше всего сразу с Евгением Афанасьевичем и чем скорее, тем лучше, пока слава и сплетни о вашей деревне не распространились по всей Сибири.

– Вы хорошо с ним знакомы?

– Однажды вместе колесили по району целый день. Но дело не в этом. Дело в том, что он терпеть не может волынки и сразу ставит все точки над «и».

– Зачем же тогда идём к помощнику? Лишняя волокита.

– Все дела к Морозову идут через него. Пусть познакомится и с нашим. Порядок не будем нарушать.

Глеб Родионович, моложавый смуглый мужчина с шевелюрой жёстких иссиня-чёрных волос, выслушал посетителей с большим вниманием.

– К Евгению Афанасьевичу с этим вопросом до вас никто не обращался? – спросил он.

– Думаю, что нет, – ответил Юрий Александрович и взглянул на Антонину Трофимовну.

– Вряд ли кто-нибудь из наших к нему сунулся бы, – сказала Антонина Трофимовна.

– В таком случае понадобится дело с документами, которое в райсобесе, – сказал Глеб Родионович и взглянул на часы. – Сегодня уже не успеем. Придётся завтра.

– Ещё без десяти шесть, – сказал Юрий Александрович, глядя на свои часы. – Если поторопиться, можно кого-нибудь застать.

– Я как назло курьершу отправил по другим делам. Да и всё равно бы она не успела.

– У нас машина. Успеем. Позвоните, и нам выдадут. Какая разница?

Глеб Родионович снял трубку телефона и набрал номер.

– Занято.

Подождали с минуту, и Глеб Родионович снова набрал номер.

– Что? – с нетерпением спросил Юрий Александрович. – Опять занято?

Глеб Родионович вздохнул и теперь уже непрерывно раз за разом набирал номер минуты две подряд.

– Что такое? – сказал он. – Неужели что с телефоном.

– Скорее всего кто-нибудь висит на проводе, – сказал Юрий Александрович. – Мы сейчас поедем, скажем от вашего имени, что дело затребовал райсовет, и пусть они сами занесут вам. Идёт?

– Что ж, попробуйте. – Глеб Родионович поднялся со стула и показал в окно, как быстрее доехать.

5

В райсобесе Юрий Александрович и Антонина Трофимовна застали накрашенную и напудренную блондинку лет двадцати, которая, равнодушно скосив на посетителей большие голубые глаза с подведёнными ресницами, умилённо болтала по телефону с каким-то Вовиком.

– Вот почему было занято, – шепнул Юрий Александрович спутнице.

Посетители терпеливо ждали, пока девушка наговорится и положит трубку. Юрий Александрович обратился к ней:

– Мы по поручению Глеба Родионовича. Он просил вас срочно найти и занести ему в райсовет дело со всеми справками Верхозиной… как её?

– Галины Максимовны, – добавила Антонина Трофимовна.

– Верхозиной Галины Максимовны, – повторил Юрий Александрович.

– Заведующий ушёл, – сказала девушка, – а без него я такое поручение выполнить не могу.

– Почему?

– Все документы выдаёт только заведующий.

– Но это же для райсовета.

– Ну и что? Все равно без него не могу.

– Когда он ушёл?

– Только что… На минуту бы раньше, и вы бы его застали. – Девушка пошла к вешалке, где висело её голубое демисезонное пальто.

– Между прочим Глеб Родионович сюда звонил, а у вас всё время было занято.

– Рабочий день окончен. Пожалуйста, без претензий.

В этот момент раздался телефонный звонок, и девушка, подбежав к аппарату, схватила трубку.

– А, Толик, здравствуй. Ещё бы немного, и я ушла. Ты, знаешь, не развози, мне некогда, и кроме того, тут посетители. Кого выгнать? А, нет… Нет-нет. Я сейчас сама уйду… Когда? Нет, вечером я занята.

Антонина Трофимовна вздохнула.

– Ничего, пусть наговорится, – сказал вполголоса Юрий Александрович.

Прошло ещё минуты три, когда девушка, наконец, простилась и закончила словами:

– Хорошо, я постараюсь освободиться к восьми. Где? Там же где обычно. У магазина.

Как только она положила трубку, Юрий Александрович сказал:

– Если вам так некогда, дайте нам дело, мы занесём в райсовет.

– Вы, наверное, шутите, – ответила блондинка, подходя к своему столу, на котором стояла сумочка. Она вынула из неё зеркальце, посмотрелась и, поправляя волосы, добавила: – Если вам не ясно, я ещё раз могу повторить.

– Нечего нам повторять, – ответил Юрий Александрович. – Вы пойдёте и сами занесёте дело, как вам приказано.

– Ваши приказы мне до лампочки, – спокойно сказала девушка, продолжая смотреться в зеркальце и поправлять волосы.

– Позвоните Глебу Родионовичу. Он сидит на месте и ждёт. Позвоните.

– Отстаньте от меня.

– Девушка, почему вы так с нами разговариваете? – сказала Антонина Трофимовна.

– Ничего, пусть хамит. Но она отсюда не уйдёт, пока не сделает того, что от неё требуется, – сказал Юрий Александрович, подходя к двери и закрывая собою выход. – Её, видите ли, Вовик ждёт. Ничего, Вовик с Толиком подождут.

Девушка зло прищурила глаза, и ясной лучистой голубизны в них как не бывало.

– Одно из двух: или ты не выйдешь отсюда, или быстро выполнишь нашу просьбу.

– Сейчас, разбежалась. Расшибусь в лепёшку.

– Девушка, Юрий Александрович! – вмешалась Антонина Трофимовна. – Ну зачем вы так? Давайте по-хорошему. Девушка, я вам объясню сейчас. Это Юрий Александрович, инженер-строитель. Совершенно посторонний человек. Он беспокоится о людях, которых, за исключением одной маленькой девочки, и в глаза-то не видел. Он понял, и вы поймёте. Я расскажу вам вкратце обстоятельства дела, и вы поймёте.