Текст книги "Коровка, коровка, дай молочка"

Автор книги: Анатолий Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Так кто же таинственный поклонник несчастной покалеченной женщины? Кто вздумал нарушить её покой? Кто из этих охламонов так бесцеремонно и неожиданно вторгся в её жизнь, налаженную с величайшим трудом после страшных потрясений? А может быть эти охламоны вовсе и ни причём, а всё-таки Сурков? Сурков всегда в передовиках, лучший вздымщик леспромхоза, и когда начинается сезон по сбору живицы, за ним никто не может угнаться. И соответственно – заработки. То-то доярки радуются. Неужели Геннадий? Свежо предание, но верится с трудом. Вряд ли он бросится на женщину с физическими недостатками, хотя и не врождёнными, а появившимися после операции, – на калеку, да ещё с обузой. Двое ребятишек всё-таки. Ну, а если предположить, что он. Что из этого? Да ничего. Всякие разговоры о сватовстве и замужестве вообще исключаются даже если земля будет гореть под ногами. Напрасно доярки думают, что если он с деньгами, то и осчастливит её. Нет уж, лучше она дневать и ночевать будет на ферме, а за Суркова не пойдёт. А может быть вовсе это и не он приходил? Кто ещё в посёлке с тугой мошной? Кто же такой мог прийти? Ну кто же? Стоп… Галина Максимовна остановилась. Её мгновенно бросило в жар. Она поставила на землю сумку, в которой была единственная покупка – печатка хозяйственного мыла, и несколько минут стояла тяжело дыша и приводя свои мысли в порядок.

На окраине села, за речкой, у самой опушки леса жил бобылём коренастый старик с пышной окладистой бородой, которого знала вся округа. К нему часто приезжали люди. Приезжали осторожно. С оглядкой. И не только из соседних деревень и сел. К нему приезжали из других районов и даже из областного центра. Везли заказы. Это был специалист экстра-класса по кожевенным и меховым делам. Звали его Тихон Петрович. По фамилии его никто не называл даже из высокого начальства, и все привыкли называть по имени и отчеству, хотя, разумеется, у него была и фамилия – Матвеев. Официально он числился представителем конторы «Заготживсырье», которая находилась в райцентре. В его обязанности входило скупать у населения посёлка и близлежащих сел и деревень шкуры крупного рогатого скота, овец и свиней, шкурки кроликов и охотничьи трофеи, а также кости, рога, копыта и т. п.ценное сырье. Скупать и отправлять в город, в контору «Заготживсырье». Но не все шкуры и шкурки шли по назначению. Кое-что оседало в мастерской Тихона Петровича. Хотя отпущенный сверху план Тихон Петрович выполнял и документы его всегда были в полном порядке. Кроме того к нему тайно везли собольи и ондатровые, песцовые и норковые меха. И он выделывал их любо дорого посмотреть. И брал за работу не очень много, потому что принимал заказы только у тех людей, или по рекомендации тех людей, которые в случае чего могли оказать влияние на соответствующие инстанции и не допустить катастрофы. Участковый уполномоченный Замковский хорошо знал эту бендеровскую контору «Рога и копыта». Знал что за ней кроется. Было время, когда пытался ловить его с поличным и составлял протоколы. Даже арестовывал и отправлял под конвоем в город дважды, но оба раза Тихон Петрович тут же возвращался домой и принимался за работу.

Вот о ком вспомнила Галина Максимовна. Вот кого забыли с Людмилой Васильевной включить в обойму «женихов». Он появился здесь несколько лет назад один, без семьи, и всё время живёт бобылём. Этот старик видимо, и есть дед Мороз, о котором тарахтела и напевала на радостях Анфиса. Широкая, окладистая, но не белая, а с проседью борода, возраст – всё сходится. Дет Матвеев и есть дед Мороз. Больше некому. Он был не так чтобы совсем глубокий старик. Около семидесяти. Чуть постарше водовоза Сандаренкина. Но если учесть, что Галине Максимовне шёл тридцать пятый год, то он всё равно ей в отцы годился. Неужели он? Ведь человек не в ладу с законом – об этом все знают. И вообще тёмная личность. Кто он? Откуда? Почему обосновался здесь? Никто же о нём ничего не знает кроме того, что первостатейный мастер своего дела. Как он мог взволновать доярок? Не может быть, чтобы все были алчны до такой степени, что, поставив себя на место Галины Максимовны, обрадовались за неё и даже пожелали счастья. Какое с ним может быть счастье? Сиди и трясись каждую минуту, что вот приедут, арестуют, опишут имущество и конфискуют все до нитки. Нет уж. Если наступит такая крайность, что вопрос будет касаться жизни и смерти её детей и придётся выбирать кого-то из этих двоих – деда Матвеева или ловеласа Суркова, она всё-таки выберет Суркова. Стиснет зубы, но стерпит. А этого деда Мороза, т. е. деда Матвеева, боится пуще змеи гремучей. Просто физически боится. Так ей вот и кажется, что можно задохнуться от его густой пропахшей кожами бородищи.

10

Придя домой, Галина Максимовна начала сомневаться в своих аргументах насчёт старика и гадала теперь кто из этих двоих – кожевник Матвеев или вздымщик Сурков ходит по ночам на ферму и навлёк на неё новые неприятности. И всё-таки вероятнее всего – кожевник. С возрастом, наверно, началась бессонница. Да и дряхлость не за горами. От бессонницы и страха за своё одиночество на закате жизни решил обзавестись молодухой, чтобы было кому воды подать, когда станет совсем немощным. Да и способ ухаживания как раз подстать человеку робкому, какому-нибудь старику, который не уверен в себе.

Эти два возможных варианта, вернее сказать, два холостяка прочно засели в голове, и Галина Максимовна весь день терялась в догадках, отдавая предпочтение то одному варианту, то другому. После вечерней дойки, во время которой доярки загадочно улыбались и весело подмигивали Галине Максимовне, но так ничего и не сказали, она не выдержала и послала Нинку на разведку.

– Сходи к ребятам из своего класса и узнай, что говорят обо мне, – сказала Галина Максимовна дочери. – Опять какую-то сплетню пустили.

– А к кому идти? – спросила Нинка.

– Да к кому хочешь. Только своих подружек и ребят ни о чём не спрашивай. А то подумают, что я переживаю и специально послала. Приди, поговори об уроках, о домашнем задании, между делом послушай о чём взрослые говорят, и дальше иди. Поняла?

– Поняла.

Долго ждала Галина Максимовна свою дочь с разведданными. В девятом часу, наконец, заявилась.

– Ну что?

– Ничего, – ответила Нинка. – Куда не приду, все чай наливают, угощают вареньем да печеньем. Пока за стол не усадят, не отпускают.

– У кого была-то?

– У Орловых, Аксёновых и Сорокиных.

– Больше никуда не ходила?

– Нет, – ответила Нинка и схватилась за живот. – Не могу больше. Брюхо уже трещит от чаю.

– А что говорят-то?

– Ничего не говорят. Сядут со мной за стол, смотрят как пью чай, и улыбаются.

У Галины Максимовны опустились руки. Вот это была загадка. Всем загадкам загадка. Из-за баламута Суркова или деда Матвеева оказывать знаки внимания её дочери? Теперь Галина Максимовна вообще уже ничего не могла понять.

– А ребятишки что говорят?

– Ты же не велела их спрашивать, – ответила дочь.

Галина Максимовна ушла в свою комнату и стала ходить из угла в угол.

– Нет, надо самой развязывать этот Гордиев узел, – сказала она вслух и взяла со стола будильник. Завела его на двенадцать часов ночи и легла в постель, надеясь хоть немного вздремнуть до полуночи. Но сон не шёл. Ворочалась с боку на бок и теперь уже злилась не только на всех и все, но и на самое себя – за то, что не могла никак уснуть.

11

Ровно в двенадцать зазвенел будильник. Галина Максимовна заглушила его, нажав кнопку, быстро встала и надела платье. Немного поразмышляла что надеть сверху. У неё было три вида одежды: рабочая – кирзовые сапоги и телогрейка; будничная – валенки и старое пальто; праздничная – модельные сапожки и новое пальто. Суркова можно встретить и в рабочей одежде, потому что разговор будет короткий: «Гена, поставь на место вилы и иди с Богом. И больше никогда не приходи. Ничего у нас с тобой не получится. И все. И точка». С дедом Матвеевым посложнее. Тут рубить с плеча как-то неловко. Пожилой человек всё-таки. Нужна дипломатия. Надо сказать так, чтобы понял, что ни о каком устройстве семейной жизни с ним не может быть и речи, и в то же время не обидеть старика. Дипломатия – дело непростое. Галина Максимовна пока и начальных слов не придумала. А где дипломатия, там и смокинги. Но молочная ферма – не президентский дворец. Для переговоров с дедом Матвеевым сойдёт и будничная одежда. И Галина Максимовна надела валенки и старенькое пальто.

Хотя было за полночь, и вся деревня безмятежно спала, Галина Максимовна шла на ферму крадучись, огородами, чтобы случайно не встретить своего поклонника и не спугнуть раньше времени, если вдруг он тоже заявится среди ночи. Она вошла в коровник с заднего хода, с противоположной стороны от того места, где расположены кормокухня и красный уголок. На кормокухне обычно отдыхает дежурный ночной скотник, а в красном уголке – дежурная ночная доярка. Сегодня дежурит Маргарита Куликова – бойкая на язычок и дошлая баба. С ней особенно не хотелось встречаться. Галина Максимовна спряталась в закутке из досок, в котором хранится солома для подстилки. Сквозь щели между досок хорошо просматривалась вся ферма. Ночное освещение вполне достаточное, чтобы узнать человека, когда он подойдёт к группе коров, закреплённых за Галиной Максимовной, и начнёт работать. Соломы в закутке было навалено много, особенно в переднем углу, и Галина Максимовна у самой стенки приготовила себе наблюдательный пункт и легла на живот так, чтобы перед глазами была щель. Устроившись довольно удобно, она стала ждать, когда скрипнет главная входная дверь. Гадать больше не хотелось. Все равно кто придёт. Лишь бы скорей пресечь это дело да идти домой и хоть немного отдохнуть перед утренней дойкой. Хорошо, что взяла с собой ручные часы. Посмотрела. Половина первого. Лежала не шевелясь. Смотрела на своих коров. Некоторые стояли, тыкались мордой в автопоилки или в пустые кормушки и собирали последние соломинки. Но большинство лежали и, зажмурив глаза, жевали жвачку. Час ночи. Никого. В половине второго, в два – тоже никого. Было тихо. Немного страшно. Особенно когда где-то возле ног тихонько зашуршала солома – пробежала мышь. Напряжение нарастало. Вот-вот таинственный человек должен появиться, если вообще сегодня придёт. Надо срочно готовить слова для деда Матвеева, а в голову ничего путного не приходит. Почему-то одолевает волнение. В половине третьего главная входная дверь скрипнула, и сердце у Галины Максимовны вдруг сжалось от страха. Она приникла к щели. Вздохнула с облегчением. Вошёл дежурный ночной скотник. С сонным видом он прошёл по всему корпусу и ушёл досыпать, оставив входную дверь открытой. Галина Максимовна начала нервничать и поглядывать на часы через каждые пять минут. Три часа. Никого.

– Что такое? – вполголоса сказала Галина Максимовна. – Неужели не придёт?

Половина четвёртого.

Вдруг услышала громкий радостный голос Маргариты.

– Здрасте! Говорят, те раза вы тоже приходили в это время.

– Да, я за час успеваю, – раздался мягкий мужской баритон.

Галина Максимовна приникла к щели.

– Проходите. С чего будете начинать?

– Сначала загружу брюкву. Пока моется, натаскаю сена.

– Правильно.

Таинственный человек начал кидать брюкву в моечную машину. Слышалось постукивание. Наконец машина заработала.

– Вот вам вилы, – сказала Маргарита. – Сено знаете где?

– Знаю.

Галина Максимовна не видела их, но через оставленную открытой дверь хорошо слышала их голоса.

Вот они вошли в коровник. Маргарита и второй человек – издалека не разобрать кто.

Галина Максимовна встала со своей лежанки и тихонько, чтобы не слышно было её шагов, попятилась вглубь закутка, в самую тень, где её совершенно не было видно, а она могла видеть в щели Маргариту и незнакомца. Когда они подошли ближе, Галина Максимовна узнала его. Всмотрелась, убедилась окончательно и как стояла так и села на солому… Завадский работал споро. Маргарита заглянула в дверь, подошла к нему величавой походкой и завязала разговор.

– Как дела, Виталий Константинович?

– Идут помаленьку, – улыбнулся педагог, орудуя вилами и собирая с пола клочки люцерны, обронённой животными из переполненных кормушек. – Знаете, – сказал он. – В первый день я забыл спросить, а вчера дежурная доярка какая-то стеснительная, неразговорчивая попала.

– Раиса Садыкова.

– Ну, неважно. Я хотел спросить: она сильно устаёт?

– Кто? Максимовна?

– Да.

– А как вы думали? Это ведь не с болонкой на диване возиться. Тридцать коров надо вовремя накормить, вовремя подоить.

Виталий Константинович достал из кармана телогрейки носовой платок и вытер лицо. Хорошо размялся, до пота. Одет он был по рабочему, но выглядел весьма опрятно. Новая из светлого сатина телогрейка; поношенные, но ещё вполне добротные чёрные бостоновые брюки заправленные в кожаные сапоги, голяшки которых оторочены собачьим мехом. На голове ондатровая шапка.

– Что? Устали? – спросила Маргарита, когда он вытирал платком лоб.

– Немножко. – Завадский спрятал платок в карман и снова начал работать.

– Вот. Будете знать, как достаются нам денежки.

– Но и почёт – тоже!

– А! – махнула рукой Маргарита. – Только и слышишь: «Почётная должность – животновод». «Животноводство – ударный фронт»… А толку-то?.. Как мы были людьми второго сорта, так и останемся всегда.

– Напрасно, Маргарита Филипповна так думаете. Только невежды могут считать вас людьми второго сорта, – ответил Завадский. – Доярка – главная профессия России. – Виталий Константинович выпрямился, повернулся к Маргарите. – Русь испокон века стоит на этом. Есть коровка – будет и молочко. Есть молочко – будет и жизнь… Татары во время своего нашествия стремились полностью уничтожить Русь. Убить все живое. Спалить все до тла… Но где-то кто-то успевал загнать в густой лес корову. И скрыться сам вместе с этой коровой и ребёнком. Допустим, что это была молодая расторопная женщина. Чаще всего так и было. Потому что мужчины воевали, как правило, складывали свои головы на поле боя… И корова в лесу, в глухой чаще для беглецов была единственной кормилицей.

И Русь таким вот образом, представьте себе, выжила… И не только выжила. Стала великой державой.

– Интересно, – удивилась Маргарита. – Я не знала… Даже в школе об этом не слышала. Откуда у вас, Виталий Константинович, такие сведения?

Завадский улыбнулся. Бросил сено в кормушку.

– Я – историк, – сказал он, опершись на вилы. – Стараюсь заниматься своим делом добросовестно.

– Извините, Виталий Константинович, за нескромный вопрос. Вы специально так рано встаёте?

– Я вообще рано встаю, – ответил он. – Привычка рисовать по утрам. Создаю себе настроение на весь день. Ну, разумеется, не так рано, как в эти дни, но в общем-то мне не привыкать. Не знаю как относится к этому Галина Максимовна, но я хожу сюда с удовольствием. Хорошая разминка по утрам – великое дело. Это и настроение, и здоровье, и аппетит – все сразу.

– А она к этому никак не относится, – сказала, хохотнув, Маргарита. – Она не знает, что это вы.

Виталий Константинович посмотрел на доярку в недоумении.

– Не знает, – повторила Маргарита. – Мы сговорились держать пока в секрете. Пусть сама вас увидит здесь. Но долго она не выдержит. Подкараулит вас здесь не сегодня завтра. Берегитесь, Виталий Константинович!

– Да-а, – задумчиво произнёс Завадский. – Нехорошо получается. Я был уверен, что она знает. Подумал: возражений нет, значит можно приходить.

– Вы шибко-то не переживайте. Мы все за вас. Вот сколько Нас есть тут доярок, все как одна – за вас. В случае чего в обиду не дадим.

– Ну спасибо.

– Не переживайте, – уверенным тоном сказала Маргарита. – Всё будет хорошо. Ну, я побежала. Надо солому запаривать…

Маргарита быстро пошла по коридору в сторону кормокухни.

12

… Галина Максимовна легла в постель. К голове приложила свёрнутое в несколько рядов мокрое полотенце.

Пришла Людмила Васильевна.

– У тебя, что, мигрень? – спросила подруга, входя в комнату.

– Мигрень, – ответила Галина Максимовна.

– Вот не будешь шляться по ночам. – Людмила Васильевна присела на стул возле кровати. – Что же ты говорила, что Завадский не придёт больше? Пришёл… Вся деревня гудит как улей. Обсуждают вас. Вот доярки до чего ушлый народ! Устроили всё-таки вам встречу в коровнике…

– Ничего не устроили… Я сидела в закутке, пока он не ушёл.

– А чего люди болтают? Говорят, Маргарита застукала тебя там… Позвала Завадского.

– Врут все. Я сама вышла к Маргарите, когда он ушёл.

– Значит, ты с ним не разговаривала?

– Не о чём мне с ним разговаривать.

– Дура ты дура! Такого мужика поискать надо. Выходи за него. Пока не раздумал. Годичный траур соблюла. И по мужу. И по сыну. Чего тянуть, если такой мужик подвернулся. Ты, говорила, скоро у Любки день рождения. Пригласи гостей. Его пригласи. Я помогу стол накрыть. Пора выгонять из дома злого духа. Жизнь состоит не из одних поминок.

13

Дежурная доярка Евдокия Муравьёва сидела за столом, заваленным журналами и газетами, и дремала.

Из часов выскочила кукушка и прокуковала пять раз.

Евдокия встрепенулась. Встала из-за стола и ринулась на своих длинных ногах – ходулях в сторону кормокухни.

В кормокухне несколько мужиков – мужья доярок – сидели и курили на лавках. Ввалился ещё один здоровенный, широкоплечий, в огромной лисьей шапке.

– Здорово, архаровцы!

– Здорово, Петро! – весело ответили мужики. – И ты – тоже? Ха-ха! Но, молодец!

– По приговору народного суда! – оскалил зубы Петро.

– Не приговор, а частное определение, – поправил его пожилой тощий мужичок, муж Марьи Дмитриевны. Добавил дружелюбно: – Дубина стоеросовая.

– Ну всё равно. Теперь уж мне никто не скажет, что я не уважаю свою Анфису. – Петро состроил рожу и развёл руками.

Мужики засмеялись.

– А где она, Анфиса-то? Спит или поднялась?

– Поднялась.

– А чё ей делать теперь такую рань?

– Шти варит.

– Моя тоже стряпню затеяла. Хоть пирогов с грибами поем… в кое веки.

– О, Евдокия! – воскликнул Петро, когда доярка вошла в кормокухню. – А ты чё тут? Васька твой где?

– Дежурю, чё… Дома Васька.

– Шти варит? Взрыв хохота.

– Ага. Как раз, – ворчала Евдокия, подкручивая вентиль кормозапарника. – Будет Васька шти варить.

– Гони его завтра сюда поганой метлой.

– Придёт. Никуда не денется. Все так все. Чё я буду тут одна среди вас…

– Ну ладно. А чего тут делать-то, мужики? С чего начинать?

– А вон корзины в углу. Самая большая – твоя. Нагружай её брюквой, взваливай на горбушку, и – пошёл вдоль по питерской.

– Помыть надо сначала брюкву, – строго сказала Евдокия.

– Эх, была не была! Где она, эта брюква?

– Вон у входа навалена, – сказала Евдокия. – Целая гора. Шёл не видел, что ли?

– А где Завадский. Сбаламутил нас, а сам – в кусты?

– Здесь Завадский. В коровнике. С Галиной Максимовной.

– А чё они там делают?

– Трудятся.

– В каком смысле?

– В прямом.

– А я думал – в переносном. У них ведь, говорят, вторая молодость.

– А тебе завидно?

– Конечно, завидно. У меня и в двадцать лет такого не было. Пришёл из армии: здорово, Анфиса! – Здравствуй, Петя – Пойдёшь за меня? – С большим удовольствием. – Петро опять под дружный смех скривил рожу. – Вот и все дела.

Вошли бригадир Бархатов и фуражир Наумов – весь в муке, как мельник.

– Ну, мужики, – сказал Бархатов. – работать так работать. Нечего тут дымить. Копоти и так хватает.

Мужики как по команде встали со своих мест, побросали окурки в мусорное ведро.

14

Галина Максимовна и Завадский стояли возле наполненных сеном кормушек. Завадский воткнул вилы в деревянный пол и опёрся на черень. Галина Максимовна ворошила сено руками. Из одной кормушки, в которой слишком много, перекладывала в другую, в которой поменьше.

Дверь кормокухни открылась, и оттуда высыпали мужики с вилами в руках.

– Да, – сказала Галина Максимовна, глянув искоса на Завадского. – С вами, Виталий Константинович, не соскучишься. Организовали все это хорошо, честное слово, – душа за баб радуется. Но надолго ли?

– До начала полевых работ, – ответил Завадский. – А потом после уборки урожая, если к тому времени транспортёр ещё не поставят, снова на ферму. Помогать своим жёнам. Все равно всю зиму лежат как сурки… Помочь своей жене в тяжёлой работе – это же так естественно. Я удивляюсь, что раньше никому им в голову это не пришло.

15

Афанасий, оглядываясь воровато, возился в огороде на тропе, которая вела к ферме. Что-то спрятал в ямку, присыпал сверху землёй, прелыми листьями. Поднялся, наконец. Огляделся вокруг и быстро пошёл по тропе к ближайшему дому. Скрылся за углом. Из-за угла посмотрел на тускло освещённые окна фермы.

16

Завадский шёл с фермы по тропинке через огород. Вдруг – щелчок под ногой. Виталий Константинович вздрогнул всем телом и медленно опустился на землю, взвыв от боли. Отдышался. Приподнял ногу, которая попала в капкан. Капкан с проволокой. Проволока привязана к ближайшему столбу изгороди.

Подошёл Афанасий с ружьём. Уставился на Завадского, как удав на кролика. Глаза их встретились. Завадский не выдержал ледяного взгляда. Опустил голову, Афанасий пошёл прочь.

– Ты что делаешь, подлец, – выдохнул вслед ему Завадский.

Афанасий резко повернул назад, подошёл вплотную и приставил ружье к виску Завадского.

– Я тебе сейчас не то сделаю.

Завадский под дулом ружья закрыл глаза, но нашёл в себе силы заговорить:

– Стреляй.

– Прямо сейчас?

– Стреляй прямо сейчас.

– Застрелю как собаку! Кто тебя просил таскаться по ночам на ферму?

– Никто. Сам догадался.

– Ну – короче. Даёшь слово, что не появишься больше здесь? Отвечай! Даёшь слово?

– Нет.

– Значит, не отстанешь от Галины?

– Но… С какой стати?

– Я молюсь на неё уже пятнадцать лет! Ещё с тех пор, когда и духу твоего тут не было! Понял?

– Понял.

– Я люблю её! Предупреждаю: с огнём играешь.

– Ты – чокнутый. Тебе лечиться надо.

– А ты – умный? В мозгах извилин много? Да? Хотелось бы посмотреть на твои мозги собачьи. Жаль, картечь разнесёт их по всему огороду. А может они у тебя из чистого золота? А? Так я не поленюсь. Соберу их в поганое корыто. Отнесу на приёмный пункт.

– Дурак! Галины не видать тебе как своих ушей. Даже если убьёшь меня. А не убьёшь, она сегодня же станет моей женой.

– Она тебя пригласила сегодня?

– Ага. Пригласила.

– Но ты не доживёшь до вечера.

– Доживу.

– Сейчас сдохнешь как бешеная собака.

– Я ещё тебя переживу.

Афанасий размахнулся ногой и носком кирзового сапога ударил Завадского по лицу. Кровь хлынула из носа и рта. Завадский прикрыл ладонью лицо.

– Сейчас я не буду тебя казнить, – срывающимся голосом произнёс Афанасий. – Но знай, ты приговорён. Если сегодня подойдёшь к Галининому дому и сделаешь хоть один шаг к ней во двор… Хоть один шаг!.. Этот первый твой шаг будет последним. Так и знай. Понял? На, паскуда! – Афанасий ещё раз пнул Завадского в лицо.

17

Галина Максимовна шла домой по той же тропинке, по которой шёл Завадский. Она увидела его, сидящего на земле. Подошла. В этот момент он высвободил кое-как ногу, но остался сидеть на земле. Он был весь в крови.

– Что случилось? – Галина Максимовна оцепенела.

Виталий Константинович поднялся с земли, отбросил капкан в сторону.

– Вот кто-то видимо решил, что тут волчья тропа. Поставил капкан на волка, а угодил в него я… Случайно, – сказал Завадский шутливым тоном.

– Это не случайность. Я знаю кто это сделал. Вы подрались?

– Нет, мы не дрались. Немножко поспорили о высоких материях.

– Ну что ж, – вздохнула Галина Максимовна. – Опять тюрьма…

– Зачем тюрьма?

– Конечно. А что! Прощать ему такие выходки. Я пойду в свидетели. Напишу заявление.

– Не надо ничего писать. Это наши мужские дела. Сами разберёмся.

– Ой, господи! На кого вы похожи! Идёмте скорее ко мне. Отмыться же надо!

– Да, – согласился Завадский. – К счастью ваш дом близко. Педагогу в таком виде идти по селу не совсем прилично.

– Идёмте скорее.

И они пошли. Виталий Константинович слегка прихрамывал.

Афанасий спрятался за углом и слышал весь разговор. Пошёл следом за ними с ружьём наперевес: стволы направлены чуть вниз, приклад под мышкой.

Галина Максимовна и Завадский вошли в дом. Виталий Константинович разделся и пошёл к умывальнику. Галина Максимовна дала ему свежее полотенце. Принесла из комнаты домашнюю аптечку. Виталий Константинович, вымывшись, вытер лицо полотенцем, сел на стул поближе к окну. Галина Максимовна стала накладывать лейкопластырь на раны. Когда залепила последнюю ранку, из детской комнаты вышли Нинка и Любка. Поздоровались. Виталий Константинович ответил им. Слегка сконфузился.

– Что делать с вашей рубашкой, – спросила Галина Максимовна. – Вся запачкана. Земля откуда-то. – Спросила шёпотом: – Он что, пинал вас?

– Пойду стираться домой, – уклончиво ответил Завадский.

– В таком виде?

– Ничего. Я какой-нибудь шарфик у вас одолжу до вечера. Замотаю шею, и незаметно будет. Есть шарфик?

– Конечно есть. . Нинка подошла к Завадскому.

– Не уходите, Виталий Константинович, – сказала она. – Я постираю вашу рубашку… Можно?

В ясных голубых глазёнках её, поднятых кверху, святая простота, неподдельная искренность.

– Ну что ж, – Завадский ласково улыбнулся. Глаза его заблестели. Даже немножко навернулись слёзы. – Я рад, если так. Как вы, Галина Максимовна?

– А что я? – растерялась мать. – Если хочет, пусть стирает.

Нинка повернулась к сестре.

– Люба, приготовь гладильную доску! Принеси утюг!

Любка стремглав бросилась выполнять просьбу. Галина Максимовна удивлённая, потрясённая стояла посреди комнаты. Она вдруг обмякла, опустила голову.

Пока Любка искала в комнате гладильную доску и утюг, здесь, в прихожей, стояла тишина. Завадский смотрел на Галину Максимовну, затаив дыхание. Она молчала, но напряжение возникшее между ними в сей роковой миг, достигло наивысшей точки.

– Вот и решилась ваша судьба, – сказала она еле слышно. Подняла глаза на Завадского, который не верил своему счастью, и добавила твёрдым голосом: – Снимайте рубашку…

18

В соседнем доме между Марфой Николаевной и Афанасием происходил тяжёлый разговор.

– Ирод ты! – кричала старуха. – В кои веки пригласили как человека в гости, так будь же человеком-то!

– Она тебя пригласила, а меня – так, для виду, – ответил Афанасий. – И тебя бы не пригласила, если б не смотрела за домом, за хозяйством. Не помогала поминки делать.

– А ты что, не помогал?

– Я сказал не пойду, и точка! И заглохни на этом… Собирайся и иди одна.

– А ты куда навострился?

– На охоту.

– На какую охоту?

– На такую…

– По тюремной похлёбке соскучился? Афанасий не ответил.

19

Галина Максимовна стояла возле сдвинутых обеденных столов, накрытых белыми скатертями. Протирала полотенцем фужеры и ставила их к тарелкам.

Вошёл Афанасий. Вошёл как-то непривычно медленно, несмело, как петух входит с оглядкой в незнакомое жилое помещение, если дверь открыта.

Галину Максимовну этот хоть и званый гость, но слишком ранний, встревожил, но виду старалась не подавать. Продолжала своё дело.

Афанасий сел на стул возле двери.

– Готовишься? – спросил он.

– Готовлюсь.

– Гостей ждёшь?

– Жду. И ты приходи. И Марфе Николаевне скажи, чтоб не опаздывала. Я ей уже говорила, но ты ещё напомни.

– Ладно, напомню. Помолчали.

– Учителя позвала? – спросил Афанасий.

Галина Максимовна ответила не сразу. Она по-прежнему протирала фужер, но движения её стали медленны и скованны.

– Позвала, – сказала она, наконец. – Зачем избил его? Это нечестно. Поймать в капкан, а потом бить безоружного.

– Пусть скажет спасибо, что легко отделался… Ишь какой шустрый! Мы с Павлом привезли, установили всю мебель. Корячились, собирали кровать. А этот конь будет валяться на ней?! Пока я жив, этому не бывать. Я его между прочим предупредил: застрелю! Сегодня же прикончу, если сунет сюда свой нос.

Галина Максимовна покрылась пятнами. Дрожащей рукой поставила фужер на стол.

– Ну что ж, – сказала она. – Стреляй и меня. Афанасий рухнул на колени.

– Не доводи до греха, Галина! Люблю я тебя. Не могу больше жить так. Что же мне делать, если снишься кажду ночь. О, Боже мой! – Афанасий заплакал. – Ну подскажи ради Христа, что делать… Я ведь и сам не рад, что наваждение такое на меня Бог послал. Я не вижу другого выхода, окромя как убить этого молдавана.

– Всё равно я не выйду за тебя, Афанасий. Хоть стреляй из ружья. Хоть на куски режь. – Лицо Галины Максимовны сделалось каменным.

Афанасий привычным движением сорвал с головы шапку и, уткнувшись в неё, готов был забиться в истерике.

– Встань, Людмила Васильевна идёт, – сурово сказала Галина Максимовна.

Хлопнула калитка.

Афанасий наспех вытер лицо шапкой и поднялся.

– Я пойду сейчас в лес. Повешусь.

Подруга вошла с целым ворохом посуды в руках. Афанасий шмыгнул в дверь как паршивый бездомный пёс, отовсюду гонимый.

– Что это он? – спросила Людмила Васильевна.

20

Виталий Константинович, залепленный лейкопластырями, но в праздничном одеянии с рюкзаком, перекинутым через плечо, подошёл, насвистывая и слегка прихрамывая, к дому Галины Максимовны.

Из чердака дома Бобылевых, который стоял по-соседству, высунулась двустволка.

Виталий Константинович увидел ружье. Остановился. До калитки на глазок шагов пять. Он снял с плеча рюкзак, поднял его на уровень своей головы, но так, чтобы прикрыть им и верхнюю часть грудной клетки. Быстро пошёл вперёд. Только хотел открыть калитку, она вдруг распахнулась, и навстречу вышли Нинка и Любка.

Афанасий опустил ружье.

Завадский, радостно улыбаясь, вошёл в ограду и стал подниматься на веранду.

Нинка и Любка стояли в проёме калитки, загораживая собою учителя. Смотрели ему вслед.

– Что он принёс? – спросила Любка.

– Не знаю, – Нинка пожала плечами.

– Пойдём посмотрим.

– Нам что было сказано? – Нинка строго посмотрела на сестру. – Идти за тарелками. Пошли!

Любка ещё раз посмотрела вслед Завадскому.

Афанасий, приготовившийся стрелять с колена, аккуратно спустил взведённые курки. Положил ружье рядом с собой. Вдруг зажмурил глаза, скрючился и застонал, будто сам был смертельно ранен.

Галина Максимовна, Людмила Васильевна и Завадский собрались на веранде. Завадский начал вынимать из рюкзака бутылки с вином и ставить их на стол.

– Боже мой! – воскликнула Галина Максимовна. – Куда же столько?

– Всего-то двадцать бутылок. Это разве много… Сколько будет гостей?

– Да гостей-то много. Но ведь я тоже купила.

– Ничего. Пусть лучше останется, чем не хватит.

– Ещё и подарок…

– А как же без подарка. – Виталий Константинович, достав со дна рюкзака большой целлофановый пакет, добавил с улыбкой: – Подарок – главное. А вино – это так. Для защиты от всевозможных непредвиденных обстоятельств.

21

Гостей собралось действительно много. Пришли доярки с мужьями, бригадир Бархатов с женой, из колхозного начальства – Олейников и Шитиков с жёнами, из посторонних – председатель профкома леспромхоза Дементьев с женой и учительница Антонина Трофимовна с мужем, а также ближайшие соседи. Но и, разумеется, был приглашён человек, без которого не обходится ни один сабантуй в посёлке – лихой баянист Жора.