Текст книги "Коровка, коровка, дай молочка"

Автор книги: Анатолий Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– По маленькой. Для настроения, – сказал Тимофей, наливая в стаканчик.

По соседству с бригадой Тимофея Макарова, ближе к берегу, трудилась бригада более расторопных мужиков. Верховодил здесь Георгий Куликов, любитель птиц, усадьба которого увешала скворечниками и птичьими кормушками.

Прорубь Афанасия готова. Один из мужиков вылавливал совковой лопатой последние осколки льда. Водолазы подошли к проруби. Валентин надел на голову шлем, Костя помог закрепить его. Антон опустил в прорубь металлическую лестницу и стал готовить шланги. Долговязый Саня надевал на себя другой скафандр.

Валентин спустился под лёд. Через минуту, когда долговязый Саня, надев шлем, тоже готовился к спуску, Валентин, находясь подо льдом, вдруг стал дёргать шланг. Это было сигналом, что водолаз намерен подняться наверх. Антон, следивший за шлангом, удивился столь скорому возвращению напарника, но тут же стал выбирать шланг.

Валентин выбрался на лёд, снял с головы шлем, отдал Косте и, не говоря ни слова, подошёл к Афанасию и взял у него пешню. Сделал несколько шагов к берегу. Мужики расступились, молча наблюдая за ним. Валентин наконечником пешни провёл большой овал в нескольких шагах от берега и сказал, обращаясь к мужикам:

– Долбите.

Бросил пешню на лёд. Сам пошёл к Антону, который с надеждой пристально смотрел на него.

В первые мгновения никто даже не шелохнулся. Никто не поверил. Афанасий первым подошёл к линии овала, поднял пешню и, недоверчиво поглядывая на водолаза, робко ударил пешней. Осколки льда отлетели в сторону.

Люди, подхватывая друг у друга пешни, словно осатанели. Долбили, помогая друг другу, изо всех сил. Вдруг кто-то вскрикнул. Все окаменели, глядя на вмёрзший в лёд рукав белого овчинного полушубка, из которого торчала зажатая в кулак сморщенная рука утопленника.

Тело Павла Петровича, опутанное блеклой зеленовато-серой рыболовной сетью, осторожно подняли наверх и понесли на берег, где стояли машины. Опустили на землю возле кузова дежурки. Дементьев снял шапку. И все сняли шапки, склонили головы.

– Ну что, давайте его в кузов, – сказал Дементьев, вздыхая и надевая шапку.

– Надо же, – сказал Алексей Тигунцев, – какая удача, что запутался в сети.

– А сеть зацепилась за корягу, – подхватил Тимофей Макаров. Он был слегка навеселе.

– Да-а, – покачал головой Иван Мартынов. – Иначе бы…

– А кто в наших краях такими сетями промышляет? – спросил Алексей. – Я что-то не видал ни у кого. Из белой нитки сети – видел. А эти…

– Кто промышляет, тот на показ свои сети не выставляет.

– Это так. А всё-таки – интересно. Узнать бы – чья…

– Милиция дознается.

Афанасий был бледный. Лицо его застыло как маска. Подошли водолазы со своим снаряжением.

– Поехали! – скомандовал Дементьев.

23

Галина Максимовна сидела у окна на диване. Дочери находились в своей комнате, стараясь не шуметь, ни чем не досаждать матери.

Она сглотнула подкатившийся к горлу комок. Погладила шею пальцами здоровой руки. На улице послышались чьи-то быстрые шаги. Мимо дома, заглядывая в окна странными испуганными глазами шла соседка Марфа Николаевна, которую в селе все звали Лебёдушкой. Стукнула калитка в ограде, и Галина Максимовна насторожилась. Соседка распахнула дверь и сказала с порога:

– Нашли!

Закрыв дверь, она остановилась, запыхавшаяся, бледная, добавила со слезами на глазах:

– Нашли, Лебёдушка моя. Только что привезли к конторе. Страшно смотреть на него. Шутка ли, столько времени в ледяной воде.

Галина Максимовна посмотрела на Марфу Николаевну с недоверием.

– Народ-то как с ума сошёл – весь туда бежит, – продолжала соседка. – Участковый не велел сюда везти. Говорит, надо составить акт. Ждут врача. Вот и автобус за тобой.

В глазах Галины Максимовны поплыли радужные круги. Она потеряла сознание и повалилась на спинку стула…

Служебный автобус остановился возле ворот. Когда шофёр Иван Мартынов вошёл в дом, Марфа Николаевна, придерживая одной рукой Галину Максимовну чтобы совсем не свалилась на пол, махала свободной рукой перед её лицом и закричала:

– Врача! Врача надо! Вези скорей врача!

Иван подбежал к баку с водой, зачерпнул ковшом воды. Марфа Николаевна стала тыкать краем ковша в губы Галины Максимовны и лить воду на пол.

– Да ты не лей, а брызгай на лицо! – крикнул Иван.

Старуха набрала полный рот воды и брызнула с такой силой, что Галина Максимовна вздрогнула и открыла глаза. Когда она мало-мальски очнулась, соседка стала поить её из ковша, приговаривая:

– Что же ты, Лебёдушка, напугала меня до смерти. Галина Максимовна дрожащей рукой взяла костыльи, опираясь на него, попыталась подняться, но костыль выскользнул и с грохотом упал на пол. Марфа Николаевна нагнулась за ним.

– Погоди ты с костылём! – крикнул Иван. – Давай оденем её сначала.

– А может не надо? Вишь какая она.

– Ничего. Это лёгкий обморок.

– Ну да, лёгкий, – возразила старуха. – Я не успела сказать, а она уж готово дело – помирать начала.

– Не умрёт.

– Ну гляди, как бы чего не стряслось.

– Давай, давай, не торгуйся, – поторапливал шофёр. – Участковый сказал, её надо для опознания.

Старуха сняла с вешалки пальто и с помощью Шофёра стала одевать Галину Максимовну, сидевшую с поникшей головой на стуле.

Когда закончили, Марфа Николаевна увидела стоявших в дверях детской комнаты испуганных девочек.

– Их-то брать с собой или нет? – сказала старуха срывающимся от волнения голосом.

– Зачем? – ответил Иван. – Пусть дома сидят. Марфа Николаевна несколько мгновений смотрела на шофёра мутными, ничего не выражающими глазами, которые придавали её широкому, слегка рябоватому лицу совершенно тупое, беспомощное и жалкое выражение. Подбородок и руки её все ещё слегка дрожали. Высокая грудь поднималась и опускалась при дыхании как кузнечный мех.

– И правда, – согласилась она наконец. – Нечего им там смотреть. Насмотрятся, когда приберут да в гроб положат.

Поддерживаемая с обеих сторон под руки, Галина Максимовна прошла к автобусу. Марфа Николаевна вернулась в дом и принесла костыль.

Когда подъезжали к конторе, старуха воскликнула:

– Народу-то! – тьма тьмущая.

Люди толпились большим плотным полукругом в скверике возле «Доски почёта», на которой под стеклом среди прочих всё ещё висела фотография Павла Петровича. Многие стояли небольшими группами поодаль. Стена людей расступилась, когда из автобуса вышла поддерживаемая со всех сторон женщинами Галина Максимовна. Её пропустили к низенькой длинной лавке, накрытой брезентом. На брезенте в мокром полушубке, валенках, в тёмном костюме и без шапки лежал Павел Петрович, опутанный зелёной рыболовной сетью. Белые сморщенные руки его покоились на животе, правая была зажата в кулак. Галина Максимовна скорбно опустилась перед ним на колени, положила одну руку на грудь, а другой погладила светлые заиндевевшие волосы.

– Лежишь-поляживаешь, – сказала она слабым-преслабым голосом, будто сама была при последнем издыхании, наклонив голову и осматривая его немного распухшее синевато-бледное лицо, обострившийся нос и плотно закрытые глаза. – А мне каково?

Стоявшие в толпе женщины взволнованно зашептались.

– Горе-то какое, господи! – сказала одна из впереди стоящих.

– Сколько времени был в воде, а хорошо сохранился, – сказала другая печальным голосом.

Подошёл местный врач и, нагнувшись к Галине Максимовне, сказал:

– Дать заключение о смерти я не могу. Надо делать вскрытие, а я этим не занимаюсь. Придётся везти в районную больницу.

– Машина уже разнаряжена, и шофёр ждёт, – добавил участковый с погонами старшего лейтенанта милиции. – Без медицинской справки хоронить нельзя.

Галина Максимовна словно не слышала их и продолжала стоять на коленях. Подошёл Афанасий и сказал:

– Водолазы собрались уезжать. Хотят проститься. Галина Максимовна кивнула и стала подниматься.

Афанасий потом ей.

– Автобус к твоим услугам, – сказал Иван Васильевич, подойдя к Галине Максимовне. – Если куда нужно срочно – езжай.

24

Галина Максимовна попросила шофёра подвезти её сначала домой. Дома взяла две пачки пятирублёвок и приехала на постоялый двор. Водолазы уже упаковали свои вещи и ждали её. Среди них был Алексей Тигунцев – шофёр леспромхозовской дежурной машины, которая стояла на улице. Он должен был отвезти водолазов до станции.

Галина Максимовна положила деньги на стол и, повернувшись к Антону, сказала со слезами на глазах, поклонившись:

– Дай Бог вам счастья.

– Вы не меня благодарите, а его, – бригадир кивнул в сторону Валентина. – Он нашёл.

Валентин сидел на кровати, и когда бригадир сказал о нём, поднялся, вынул из кармана сигареты и стал закуривать.

– Дай Бог вам счастья, – опять сказала Галина Максимовна, вытерла дрожащей забинтованной рукой слезы и поклонилась ему как могла низко.

– Спасибо, – ответил Валентин.

– Вам всем спасибо. Сколько же трудов было положено! – Галина Максимовна опять заплакала.

– Да, – подтвердил бригадир, кладя одну пачку пятирублёвок в свой саквояж, а другую возвращая Галине Максимовне. – Досталось нам. Но лишнего не возьмём. Эти заберите обратно.

Галина Максимовна попыталась возражать, но Антон положил деньги ей в сумочку и вышел на улицу. Вслед за ним все вышли на улицу. Костя помог Галине Максимовне сесть в автобус.

Глава вторая

1

На краю села, недалеко от дома Верхозиных, была молочная ферма. Коровник, телятник. и всякие подсобные помещения стояли впритык друг к другу.

Шла обеденная дойка. Широкая двустворчатая дверь коровника, которая выходила на улицу, была открыта. Изнутри шёл пар. Кисловатый запах кукурузного силоса распространился далеко вокруг.

Анфиса Баранова бегала от одной группы коров к другой и звала доярок туда, где стояла её группа. Она не поленилась сбегать в дальний конец фермы, где трудилась Дарья Михайловна Латышева.

– Дарья, – крикнула Анфиса, подходя к женщине, которая только что сняла с вымени электродоильный аппарат и переносила в другое стойло. Анфиса, улыбаясь, подала рукой знак остановиться. – Иди-ка скорей в мою группу. Нинка здесь. Корову доит. Смех и грех.

– Какая Нинка?

– Верхозина.

Дарья опустила руку со шлангом, на конце которого болтались соединённые вместе четыре соска доильного аппарата.

– Как она тут оказалась?

– Одна пришла – ни подружек, никого с ней, – ответила Анфиса и вдруг, прогнав с лица улыбку, вопросительно уставилась на Дарью. Пожала плечами и добавила: – Сама удивляюсь, чего её сюда занесло. Все наблюдала как работаю. Начала я вручную Зорьку додаивать, а она привязалась: дай подоить, да дай подоить. Иди-ка, взгляни на неё.

Дарья повесила аппарат на гвоздь, вбитый в столб и, озадаченная, пошла следом за Анфисой.

Девчонка в белой пуховой шапочке и коричневом демисезонном пальтишке залезла под самое брюхо корове, согнулась над зажатым между колен подойником и пыталась добыть молоко. Она пробовала тянуть то один сосок, то другой, то два сразу, подвигалась со скамейкой все ближе и ближе к вымени, пока не коснулась его своей пуховой шапочкой, но всё было тщетно. Ни одной капли не упало в подойник. Когда подошла Анфиса, девочка съёжилась, стыдливо пряча лицо, и опустила худенькие руки на дужку подойника.

– Чего нос повесила? – сказала Анфиса, подмигнув подругам. – Напросилась – дои.

Женщин разбирало любопытство, и они окружили горе-доярку со всех сторон.

– Давай работай, нечего сидеть, – сказала Анфиса.

Подошли трое мужчин. Один очень полный с крупным мясистым лицом – бригадир фермы Александр Егорович Бархатов, одетый по-чистому, в демисезонном пальто, в синих бриджах и в меховой шапке; другой, худой и сутулый в засаленной телогрейке, подпоясанный широким солдатским ремнём, из-за которого торчали две брезентовые рукавицы, – скотник Николай Тарбеев; третий – низенький и коренастый, весь в муке, как мельник – фуражир Василий Наумов.

– Что за цирк? – спросил бригадир, подойдя к – женщинам и выставив вперёд толстое брюхо. – Кто такая? Верхозина, что ль?

– Старшая.

– Доить учится?

– Учится.

– А что? – это хорошо, – сказал бригадир, вдруг изменив тон. – Замена Марье Дмитриевне будет. Слышь, Марья Дмитриевна? – бригадир обратился к пожилой доярке. – Скоро на пенсию пойдёшь, пора тебе замену искать.

– Пора, – ответила доярка.

– Ну, вот. Давай шпарь, девка.

Нинка понимала, что бригадир шутит, но то, что он не заругался, а отнёсся положительно к её упражнениям, немножко приободрило, и она снова попробовала доить за два соска. Не получилось. Тогда она схватила обеими руками за один сосок. Потянула его вниз, отпустила и снова потянула.

– Оторвёшь титьку, – сказал скотник.

– Точно оторвёт, – поддакнул фуражир. – Тянет как кота за хвост. Смотри, корова-то лягнёт.

Но замухрышная коровёнка с длинной бурой шерстью смирно стояла и медленно жевала жвачку.

Нинка испугалась, когда ей сказали, что корова может лягнуть, и, отпустив сосок, немножко отодвинулась.

Скотник нагнулся и заглянул под корову.

– Э-э, – сказал он с серьёзным видом и покачал головой. – Тут молока не добиться.

– Почему? Как так – не добиться? – загалдели доярки, подмигивая с улыбками друг дружке и заглядывая под брюхо животному.

– Так это не корова, а бык.

Присутствие наблюдателей с их смешками, шутками и улыбками в конце концов вывело девочку из терпения. Она приподняла одной рукой скамейку и сердито отодвинулась ещё дальше.

– Рассердилась. Сейчас уйдёт, – сказала Мария Дмитриевна.

Но Нинка продолжала сидеть и вроде бы и не думала уходить, а наоборот – приняла выжидательную позу, стараясь всем своим видом показать, что ей мешают.

– Какая настырная, – сказала вполголоса одна из доярок.

Дарья подошла к Нинке.

– Давай я помогу.

Нинка нерешительно подвинулась к корове и подставила подойник под вымя.

– Вот как берись, – сказала Дарья, показывая искусство доения. – Берись не за конец, а вот здесь, чуть повыше.

Косая струйка молока вышла из зажатого в кулаке доярки соска и дзинькнула о дно подойника. Дарья стала доить двумя руками, поработала немного в наклонку, выпрямилась и сказала:

– Туго идёт. Шибко туго. Ну-ка попробуй. Нинка взялась за соски.

– Не тяни их, а выжимай из них молоко-то, – сказала Анфиса, подойдя вплотную с другой стороны.

Девочка старалась делать так, как советовали, но молока не добилась, а лишь смочила себе ладони.

– А ты попроси её, скажи: коровка, коровка, дай молочка, – сказал, улыбаясь, фуражир Василий Наумов.

– Тугая твоя Зорька, – сказала Дарья, обращаясь к Анфисе. – Нинка-то и правда тянула кота за хвост.

– Ничего не тугая, – возразила Анфиса. – Просто к чужим не привыкшая. Не всякому молоко отдаст.

Дарья и Анфиса заспорили, не соглашаясь друг с другом, и мало-помалу в спор втянулись остальные доярки, вставляя в доказательство повадки своих коров. Спорили громко, при этом энергично жестикулировали руками.

Евдокия Муравьёва была самой заметной фигурой на ферме – ростом выше всех, ноги тонкие и длинные, как жерди, обуты в кирзовые сапоги огромного размера. Она стояла в сторонке, за спинами других. Ей и оттуда было все видно. Подняв над головами доярок веснушчатое лицо, она смотрела на все, казалось, равнодушными бесцветными глазами, ни разу не засмеялась, не улыбнулась, не вставила ни одного слова и вдруг поправив выбившиеся из-под серого шерстяного платка оранжево-рыжие волосы, подошла сзади к Нинке и тронула её за плечо.

– Пойдём, – сказала Евдокия.

Нинка встала и пошла, бренча подойником.

Евдокия на ходу подхватила чью-то скамейку и, пройдя ещё несколько шагов, энергично сунула её под приземистую корову с чёрными пестринами.

– Садись, – скомандовала она.

Нинка села и зажала подойник между ног. Евдокия встала сзади, взяла девочку за руки, приладила её пальцы к соскам так, как положено держать их при дойке, и вместе с ней, зажав её маленькие кулачки в своих заскорузлых ладонях, начала доить. Сильные струи молока брызнули в подойник. Евдокия почувствовала, что девочка поняла, что от неё требуется, отпустила руки, сказала: «пробуй» – и выпрямилась. Следом толпой подошли животноводы. Нинка, боясь опять оконфузиться, осторожно взялась за соски по всем правилам, слегка жиманула их с оттяжкой, как учили доярки, и сразу пошло молоко. Тоненькими струйками, вкривь-вкось, а пошло.

– Ну вот, – сказал Василий Наумов, повернувшись к Тарбееву, – чем не доярка?

– Молодчина, – ответил Николай. – Ай-да мастерица!

Нинка тянула соски раз за разом, краснела оттого, что её хвалили, и старалась изо всех сил.

– Примем в доярки? – вдруг спросил Николай, обращаясь к бригадиру.

– Примем, – ответил Бархатов. – Если поднимет корзину с брюквой. Бригадир кивнул головой в сторону огромных плетёных корзин, сваленных кучей в углу коровника.

Доярки развеселились. Некоторые захохотали.

– Хватит доить, – сказала Анфиса, хлопнув Нинку по спине и загоревшись очередной шуткой. – Катерина, брось-ка сюда корзину.

Екатерина Шевчук поняла, что от неё требуется. Выбрала самую большую корзину. Принесла. Поставила, фыркая от смеха, на пол.

– Надевай, Нинка, лямки на плечи, – сказала Анфиса, помогая девочке. – Вот та-ак. Во-от. Вот теперь ты заправская доярка.

Нинка хоть и надела лямки, но корзина так и осталась стоять на полу.

– Теперь иди за брюквой на кормокухню, – командовала Анфиса.

Нинка конфузилась, краснела. Доярки покатывались со смеху.

Бригадир сказал:

– Довольно. Позабавились и хватит. Живо по местам. А тебя, Евдокия, – Александр Егорович обратился к Муравьёвой, – я что-то не пойму. То жаловалась, что не можешь отучить Милку от ручной дойки, а теперь снова приучаешь.

– Про Милку я ничего не говорила.

– А про которую говорила?

– Вот, стоит, зараза. – Евдокия показала стойло рядом, в котором стояла крупная, с длинными рогами породистая корова.

– Ладно, – махнул рукой бригадир. – Все по местам. Скоро молоковоз придёт, а у вас не в шубу рукав.

Доярки разошлись. Нинка пошла не торопясь, разглядывая на пути животных, в другой конец фермы…

2

В чайной за одним из столов, заставленном кружками, где мужики сгрудились особенно плотно, сидел Афанасий. Вид у него грустный, в разговоре с приятелями не участвовал. Пялил пьяные глаза на Завадского. Завадский стоял у буфета и разглядывал витрину, на которой кроме плавленных сырков и рыбных консервов ничего не было.

– Виталий Константинович! – позвал Афанасий. – Давай к нашему шалашу.

– Некуда там у вас, – ответил Завадский.

– А мы потеснимся.

– Не стоит, – Виталий Константинович стоял боком к Афанасию и лишь слегка поворачивал к нему лицо.

– Давай выпьем на брудершафт.

– Я не пью.

– За шиворот льёшь? В Молдавии родился и вино пить не научился?

Завадский промолчал.

– Знаю я как ты не пьёшь… Интеллигенция вшивая. Чистоплюй.

К буфету подошли Нинка и Любка Верхозины. Посмотрели на сырки. И на ценник. «Цена – 26 коп.»

– Нинка! – крикнул Афанасий.

Девочка обернулась. Увидела соседа. Подошла поближе. Поздоровалась со всеми, кто был за столом.

– Зорово, – сказал Афанасий. – Как мать-то?

– Болеет.

Афанасий понимающе кивнул.

– А чё сюда пришли? – спросил он.

– Купить что-нибудь.

– Ну иди покупай.

Девочка подошла к буфету и снова уставилась на ценник. Вынула из кармана мелочь, в основном медяки, и стала считать. Шепнула сестре:

– Хватит только на два сырка.

Любка недовольно надула губы. Нинка протянула худенькую руку к буфетчице:

– Тётя Лиза, продайте нам два сырка. Буфетчица взяла мелочь, стала считать.

– Продам, – сказала она, вздыхая. – Что ж не продать.

Бросила мелочь на блюдечко. На прилавок – два сырка. Нинка положила их в хозяйственную сумку.

Виталий Константинович наблюдал все это, стоя в сторонке. Подошёл к девочкам.

– Галина Максимовна сильно болеет?

– Че тебе далась Галина Максимовна? – повысил голос Афанасий. – Без тебя есть кому пожалеть. Пристал: Галина Макси-имовна! Галина Макси-имовна! Девочки в интерна-ат, пожалуйста! Галина Макси-имовна! Тра-ля-ля… Историк хренов… Чё ты лезешь во все дыры как затычка?

Завадский терпеливо выслушал тираду. Повторил вопрос:

– Сильно болеет? Температура?

– Температуры нет, – ответила Нинка. – Просто слабая она.

– Иди попроведуй, – опять встрял Афанасий. – Там мёдом намазано.

3

Дарья была уже в годах, на вид лет сорока пяти, но ещё как принято выражаться в народе, в соку: роста невысокого, сложения крепкого, с широкой костью. Словом, женщина старой крестьянской закваски. Она заканчивала электродойку. Подключив аппарат к последней корове, которая стояла у самой стены, и сняв с фляги перевёрнутый вверх дном подойник, села додаивать вручную рядом стоявшую пеструшку. Все коровы её группы были чёрно-пёстрой масти, и только одна, что стояла третьей от стены, была чисто красная с желтовато-оранжевыми подпалинами на брюхе и вымени.

Нинка подошла и встала сзади доярки.

– Что, хочешь подоить? – спросила Дарья, обернувшись, но не прекращая работу.

Девочка кивнула.

– Вот беда-то, – сказала Дарья с улыбкой. – С чего это вдруг?

Нинка опустила глаза.

– Ну ладно, – сказала доярка. – Сейчас закончу и так и быть уж, дам тебе подоить Ласточку. Вот эту, – Дарья кивнула на красную корову, стоящую в соседнем стойле.

Выжав из сосков последние капли молока, Дарья встала и перешла вместе с подойником и скамейкой в соседнее стойло.

– Ну, что стоишь? – сказала она, обращаясь к девочке.

Нинка боязливо осмотрела коридор: нет ли где бригадира.

Подойдя к корове, Нинка опять с опаской посмотрела вдоль коридора и, убедившись, что никто её не видит, села на скамейку и подвинулась вместе с ней к вымени. Дарья подала ей подойник. Девочка начала доить и была поражена, удивительно нежные и мягкие соски растягивались как тонкая резина, молоко шло сильными струями, как у заправской доярки. В подойнике появилась пена, и струи с шумом секли её, образуя новые пузыри. Но вдруг напор молока стал резко слабеть и исчез совсем.

– Все, – сказала доярка. – Молока больше нет. – Дарья нагнулась, выжала ещё несколько капель, взяла из рук Нинки подойник и прибавила: – На сегодня хватит. Беги домой, а то мать хватится. Она знает, что ты здесь?

Девочка встала и отрицательно качнула головой.

– Ну вот, тем более. Надо уроки учить. Беги.

– Спасибо, до свидания, – сказала Нинка и быстро пошла по коридору к выходу.

4

У входа в чайную висит плакат:

«Дорогие женщины!

Поздравляем вас с праздником 8 марта!»

По краям ватманского листа нарисованы голубые и розовые цветочки.

В чайную ввалились две колхозные доярки – энергичная розовощёкая Анфиса Баранова, баба лет тридцати с мощным бюстом и миловидная сухопарая смуглянка невысокого роста Маргарита Куликова – примерно того же возраста. Доярки держат за ручки с двух сторон большую алюминиевую флягу. Обе в рабочей одежде и кирзовых сапогах.

– Лизавета! – крикнула Анфиса буфетчице чуть не от дверей. – Пиво ещё есть?

– Есть! – ответила буфетчица. – Навалом!

– Наливай сюда.

Доярки внесли флягу за стойку буфета и поставили рядом с бочкой, в которую был ввинчен насос.

Анфиса расстегнула верхние пуговицы телогрейки.

– Уф! Запыхалась! – сказала она, переводя дыхание. – Я уж думала, эти охломоны, – доярка окинула взглядом мужиков за столиками, – выжрали все. Слава Богу, не зря бежали…

– Сколько вам? – спросила буфетчица.

– Полную наливай.

– А сколько в неё входит?

– Пятьдесят литров.

– Молодец, Анфиса! – крикнул Геннадий Сурков, вздымщик леспромхоза, сидевший за столом рядом с буфетом. Он подмигнул ей, улыбаясь во весь рот: – Гулять так гулять!

– А что мы хуже вас? – сказала Анфиса. – Вам можно гулять, а нам нельзя? Наш сегодня праздник. Тоже будем гулять…

– А кто коров доить будет?

– Подоим. Не твоя забота.

– Эх, Анфиса! Где мои семнадцать лет? Дай-ка обниму тебя.

– Отстань. – Анфиса отбросила руку Суркова. – У меня есть кому обнимать.

– Так ведь, наверно, не справляется. Тут без помощника не обойтись.

– Пошёл к чёрту!

Нинка и Любка молча наблюдали эту сцену. Они опять пришли за сырками.

5

Доярки несли наполненную пивом флягу на ферму. Ферма стояла недалеко от дома Верхозиных, так что дояркам и девочкам было по пути.

– Мужики узнают, – сказала, посмеиваясь, Маргарита. – Будет нам на орехи.

– А пошли они!.. – ответила Анфиса. – Никакого от них проку. Давай поменяемся. Рука устала.

Доярки поменялись местами и пошли дальше.

– В самом деле, что это за мужик, – продолжала Анфиса. – если я его не уважаю? Я не уважаю своего Петьку. Дылда два метра ростом, а ума ни на грош. Дурак дураком. Был у нас в селе один человек, Павлуша, который мне нравился умный, красивый, и тот утоп…

Доярки шли впереди. Девочки отставали шагов на двадцать. Нинка, глядя на женщин, была явно чем-то озабочена. Когда подошли к калитке, она отдала Любке хозяйственную сумку и сказала:

– Ты иди домой, а я скоро приду. И пошла вслед за доярками.

– Ты куда? – спросила Любка.

Нинка остановилась, сказала приказным тоном:

– Иди, говорю домой!

– Ну куда ты пошла-то?

– Не твоё дело. Куда надо, туда пошла.

Любка открыла щеколду калитки и посмотрела вслед сестре.

6

В школьной оранжерее – обилие растений. Есть и цветущие розы. Ботаничка Елена Викторовна осматривала своё хозяйство вместе со сторожихой – бойкой старухой Еремеевной. Елена Викторовна ножницами подстригала некоторые растения, старуха поливала их из лейки.

Вошёл Завадский.

– С праздничком вас, дорогие женщины! – сказал он.

– О, кто к нам пожаловал! – воскликнула Елена Викторовна. – Какими судьбами? По-моему, впервые в жизни…

– Точно. Первый раз я зашёл сюда. Все как-то недосуг. А сегодня к вам большая просьба, уважаемая Елена Викторовна.

– Слушаю.

– Мне нужно штук пять цветков, – сказал Завадский.

– Вам!? – Елена Викторовна в изумлении широко открыла глаза, готовая расхохотаться.

– Да. Мне. А что тут смешного?

– Я? Нет. Я не смеюсь. Я просто так. Но извините. Виталий Константинович, это так неожиданно… Впрочем, сегодня восьмое марта. Многие мужчины дарят женщинам цветы.

Завадский смутился.

– Боже мой! Виталий Константинович! С вами что-то происходит… Хорошо, я нарежу вам цветов. Выбирайте сами, какие. нравятся.

– А я в них не очень разбираюсь. Какие дадите. На ваш вкус.

Елена Викторовна быстро сделала роскошный букет из роз. Завернула в плотную бумагу.

– Огромное спасибо вам, Елена Викторовна. – Завадский приложил руку к сердцу. – Буду обязан.

– Да что вы! Не стоит. Я рада услужить вам… – Елена Викторовна загадочно улыбнулась, – в такой ситуации… – Вдруг перешла на шёпот: – Скажите по секрету – кто она?..

Виталий Константинович смущённо улыбнулся, раскланялся.

Когда закрылась за ним дверь оранжереи, ботаничка повернулась к Еремеевне.

– Вот это номер! Он всегда и всем говорит, что убеждённый холостяк. Жениться второй раз не собирается. – Елена Викторовна недоуменно пожала плечами. – За три года после смерти жены ни разу никого не удостоил вниманием. Это уж я точно знаю. Он близкий друг моего мужа. Кто же, кто же тут объявился у нас?..

– Может химичка? – спросила Еремеевна. – Она холостая. И по литературе тоже холостая.

– Да что вы, Глафира Еремеевна! Они же совсем девчонки. Только закончили институт. А у него седина…

– Так ведь говорят в народе: седина в бороду, а бес в ребро.

– Все, конечно, может быть, но чтобы замухрышная химичка или эта ослица в юбке, которая литературу преподаёт?.. Нет, это маловероятно. Просто теряюсь в догадках. Совершенно не представляю, кто мог взволновать его так?

– А сегодня же и узнаем, – сказала Еремеевна. – В нашей деревне никакого секрета не утаить.

7

Галина Максимовна развернула сырки и сказала дочерям, которые сидели за столом:

– Ну и сырки вы купили. Эти ещё хуже. Совсем жёсткие.

Стала резать их тонкими пластиками. Положила на тарелку.

– У нас, кажется, ещё немного осталось варенья, – Галина Максимовна обратилась к Нинке: – Где оно?

– В шкафу на веранде, – ответила Нинка.

– Принеси.

Нинка нерешительно шевельнулась.

– Неси, неси… Чего уж там? Сколько его можно экономить. Сегодня праздник.

Нинка выскочила на веранду и пулей залетела обратно в дом, забыв про варенье.

– Виталий Константинович к нам идёт! – крикнула она с порога. – С цветами…

Галина Максимовна стояла у стола и нарезала чёрный хлеб. Она вздрогнула. Понадобилось несколько мгновений, чтобы оправиться от неожиданности.

– Где он? – спросила Галина Максимовна, кладя нож на скатерть.

– В ограде уже, – ответила Нинка.

– Пусть входит и подождёт меня здесь. Я сейчас. Галина Максимовна скрылась в своей комнате.

В дверь тихонько постучали.

– Да, да! Можно! – крикнула Нинка.

Виталий Константинович открыл дверь и с красивым букетом в руках переступил порог.

– Здравствуйте, – сказал он, щуря карие глаза в улыбке и глядя на девчонок.

– Здравствуйте, – ответила Нинка. Любка, сидя за столом, молча кивнула.

– Хозяйка дома? – спросил Виталий Константинович.

– Дома, – ответила Нинка. – Она в комнате. Сейчас выйдет.

Любка медленно сползла со своего стула и пошла вслед за матерью.

Виталий Константинович стоял у порога одетый во всё новое, как говорится, с иголочки. Пальто из серого ратина, тёмно-синий костюм, голубой клетчатый шарф, на голове ондатровая шапка, на ногах модельные туфли, в белой рубашке и при галстуке. Даже Нинка поняла, что так пододелся он неспроста. И пришёл к ним в гости тоже, конечно, неспроста.

Галина Максимовна, наконец, появилась в шёлковом голубом платье. На шее – янтарные бусы.

Она старалась не показывать волнения. Приветливо улыбнулась и поздоровалась. Предложила раздеться и пройти к столу.

Виталий Константинович кивнул, показав жестом, что согласен раздеться, но прежде снял с букета прозрачный целлофановый мешок и, вогнав в краску хозяйку и ошеломив её дочерей, вручил Галине Максимовне букет роскошных бордово-красных роз, от которых в комнате сразу стало как-то светлее.

– Поздравляю с праздником восьмое марта, – сказал он с улыбкой. – Желаю счастья, здоровья и долгих лет жизни.

– Спасибо, – сказала Галина Максимовна и повернулась к старшей из дочерей.

– Нина, там на комоде стоит ваза. Налей в неё воды.

Дочь бросилась выполнять задание.

Виталий Константинович вынул из внутренних карманов пальто бутылку шампанского, три плитки шоколада и выложил все на стол.

Пока он раздевался, Нинка принесла вазу с водой. Галина Максимовна поставила букет в вазу и стала искать подходящее место. Пришлось водворять на столе рядом с самоваром. Не нашлось другого более. подходящего места, чтобы все могли любоваться букетом.

Хозяйка пригласила гостя к столу и достала из серванта праздничный чайный сервиз и фужеры.

– Нина, а про варенье-то мы забыли. Старшая дочь опять пошла на веранду…

– Извините, Виталий Константинович, за скромное угощение, – сказала Галина Максимовна. – Я ничего не готовила. Пальцы все ещё болят. Она показала растопыренные забинтованные пальцы.

– Это я вас прошу извинить за вторжение, – ответил Завадский, садясь за стол. – А насчёт закуски не беспокойтесь. Я сыт. Между прочим, за три года научился так готовить, пальчики оближешь. Приглашаю сегодня всех на ужин.