Текст книги "Выход за предел"

Автор книги: Анатолий Полотно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 14. Рожество Христово

– Надо же, сам Высоцкий приходил, – удивлялся Иван. – Вот ведь чудо-то рождественское! Сам приходил!

– Как ты думаешь, Ваня, есть ли люди на свете, не мечтающие о славе? – вдруг неожиданно спросил Сафрон.

– Думаю, Сафрон Евдокимович, что, наверное, нет…

– А вот и ошибаешься, Ваня – есть! Это те люди, которые уже обрели славу. Об этом знает почти каждый из твоих знаменитых гостей. Но славы, которая пришла к Володе Высоцкому, из них не знает никто, – очень тихо и задумчиво произнес Сафрон. – К нему пришла редчайшая слава. Мистическая! Слава былинная из толщи веков! Слава гигантская и вызывающая всеобщее поклонение! Слава, не знающая преград и способная сметать все на своем пути! Слава взыскательная и неудержимая! Высоцкий – это имя, которое уже сегодня вписано золотыми буквами в книгу бытия великой России наряду с Пушкиным, Лермонтовым, Толстым, Достоевским, Есениным. Ты только представь, Иван, каково это? К нему, молодому, обязательному, честному, порядочному, скромному парню, никому не нужному актеру, мечтающему хоть о малой популярности, и вдруг приходит такая Слава. Как эту славу-то нести – не подвести?

У славы, Ваня, женский характер. Она может быть скромной и дерзкой, покладистой и скандальной, доверчивой и скрытной и т. д. и т. п. Но любая слава хочет, чтобы ею обладали. Обладали страстно. Обладали долго. И это желание – ее пища! Ее хлеб! Ее пьяное вино! Ее эликсир вечной жизни! Она не любит, чтобы ею просто пользовались, чтобы ездили на ней. Она обожает, чтобы ее носили на руках. Таскали на закорках. Возили на загривке. Катали с ветерком. Она любит, чтобы ею любовались. Любит быть на виду. Ее избранник должен все успеть и везде успеть. Он обязан работать на нее днем и ночью, круглосуточно, до изнеможения, до беспамятства, до самоуничтожения. Кто может все это ей подарить, тому она и отдается!

На первый взгляд, может показаться, что она ошиблась и не к тому пришла? Но она никогда не ошибается. Она выбирает тщательно того, кто ее понесет и кто ее достоин. Она выбирает из достойнейших самого достойного. Выбирает безошибочно! Володя прошел тяжелейший отбор, а вот сейчас настало обязательное испытание. Испытание, которое он обязан преодолеть – он избранный! Испытание славой – тяжелейшее испытание, и кто с ним знаком, знает. Но испытание славой, которая пришла к Высоцкому, – это чудовищное испытание. Сколько искушений появляется – тебе доступно все что угодно! Любое желание твое исполняется мгновенно! Предшествующие поколения, наши пращуры, готовят нас к этим испытаниям, каждое поколение улучшает генетику следующего, совершенствует народ. Но к испытанию такой славой не готовит никто, – продолжил Сафрон.

И, чуть погодя, продолжил: – «Приподнимем занавес за краешек, такую старую тяжелую кулису» – это слова из новой песни Высоцкого к музыкальной сказке «Алиса в стране чудес» по одноименной сказке Льюиса Кэролла, работу над песнями к которой Высоцкий недавно закончил. Альбом из двух пластинок-гигантов фирмы «Мелодия» скоро появится на прилавках музыкальных магазинов. Так вот, Ваня, если приподнять занавес и заглянуть в закулисье его родного Театра на Таганке, то там мы не увидим таких чудных и красивых картин, как в твоем «Лукоморье»… Увы! Недавно, сославшись на слегка натянутые отношения между ним и Любимовым, Володя попросил, чтобы я поговорил с тем о постановке этой сказки у них на сцене. Меня эта идея сразу увлекла, ведь «Алиса в стране чудес» получилась! Это потрясающая работа! Не по-детски умная, образная, с прекрасными песнями Володи. У меня нет ни малейших сомнений, что пластинки разойдутся миллионными тиражами. А учитывая талант Юрия Петровича делать из любого материала по-настоящему значимые, интересные, необычные спектакли, из «Алисы в стране чудес» получилась бы просто бомба! На следующий день, созвонившись предварительно с режиссером, я помчался на Таганку и прямо с порога любимовского кабинета выложил ему эту просьбу.

Красивое лицо Юрия Петровича изменилось. Он посмотрел на меня холодными глазами и произнес: «Знаешь что, Сафрон? Может быть, эту „бомбу“ лучше у вас в Большом поставить? У вас там и голоса оперные получше, чем у моих подопечных актеров».

– Юрий Петрович, это что, шутка? Ведь ваш Володя написал эти песни. И только благодаря ему эта сказка обрела в России новую жизнь! – удивился я.

– Нет, Сафрон, это не шутка. И Володя, дорогой Сафрон, давно не наш. У него, по сведениям Николая Дубака, директора нашего, по двадцать концертов в неделю по шарашкам разным. У него съемки в пяти картинах одновременно. У него жена француженка – звезда мирового кинематографа. Он откуда-то стал сказочно богат, кооператив отстроил, дачу завел, гоняет на «мерседесе».

У него какие-то необъяснимые, выдуманные болезни, на больничных по полсезона сидит. Ему не до театра, Сафрон Евдокимович, а я выкручивайся, как хочешь. Он ведь теперь знаменитость, и никого вокруг себя не видит. Он и меня в упор не видит, сколько бы я ему не светил фонариком из зала во время «Гамлета». Так что ставьте «Алису» у себя, Сафрон Евдокимович!

И я тактично удалился, рассуждая: «А ведь прав Юрий Петрович, прав на все сто процентов! После того как пришла к Владимиру Высоцкому такая слава, она кардинально поменяла всех окружавших его людей. После встречи с Любимовым я всерьез задумался о положении Володи в театре, в России, в жизни. И забеспокоился сильно. Я вдруг увидел, какая черная туча висит над ним! Слава сильно изменила, прежде всего, его образ жизни, и главное, ритм жизни. Он вынужден был измениться под давлением обстоятельств. По природе своей общительный, отзывчивый, добрый, веселый парень, не так давно готовый взяться за любые небольшие роли в театре и в кино, он неожиданно для себя и для всех стал невероятно знаменит, стал идолом, суперзвездой, всенародным любимцем и кумиром миллионов без всяких натяжек! Он стал всем нужен! Он стал дичайше востребован! Он стал непосильно занят! Такая слава, Ваня, имеет и обратную сторону. Особенно в театральных кругах. Верная спутница Славы – Зависть! Зависть окружающих его коллег и „культурных“ функционеров всех уровней. Скорее всего, Володя это сразу почувствовал и попытался отшутиться в свойственной ему манере. Что вызывает у окружающих обратную реакцию, они воспринимают это как пренебрежение ими. И тут из зависти рождается неудержимая злоба, ненависть! И что с этим делать, Ваня? Не будешь ведь всем и каждому объяснять – мол, извини, я не виноват, что стал знаменитым.

И Володя замолчал, замкнулся в себе, стал дружить с успокоителем в бутылке. Традиционное наше русское лекарство от всех болезней и от всех напастей. А поскольку у него и натура типично русская – без удержу, без меры, без оглядки – „гуляй, рванина, от рубля и выше“, – то и начались запои. Да такие, из которых и выйти-то самостоятельно невозможно! Вот о таких неизвестных, выдуманных болезнях Володи и говорил Юрий Петрович Любимов. Я был однажды в клинике неврозов на Шаболовке, где Высоцкого выводила из запоя один очень симпатичный врач Светлана Велинская. Картина удручающая, Ваня. Светлана очень нравилась Володе, и он ей доверял: уже несколько раз благодаря ей выходил из этого жуткого состояния. Но обычные лекарства все меньше помогали ему, и она вместо них умышленно вколола Володе сульфазин, в простонародье – сульфа. Ты бы видел, Ваня, как он метался по палате, забивался под кровать, валялся на полу и выл от боли во весь голос. У него жар страшный, температура под 40, весь мокрый от пота, глаза красные навыкате, горят огнем. Последними словами клянет, проклинает Велинскую: „Светка, сука, что ты наделала? Я умираю“. А она, бледная, сама вытирает его полотенцем, целует, успокаивает: „Ты не умрешь, Володя, не умрешь, я с тобой. Держись, милый, иначе нельзя, держись Володя, скоро легче станет…“.

Я потом спрашивал у Велинской: нельзя ли помилосердней лекарство найти какое? Она жестко ответила, что нет! Этот эпикриз зовется „белая горячка“. Сладких лекарств от нее нет. А через два дня Высоцкий, отойдя немного, показал мне желвак на заднем месте с кулак величиной – неделю не присядешь. Позже Марина Влади стала привозить из Франции „Эспераль“ и „Торнадо“, а все та же Светлана Велинская стала „подшивать“ Володю и ставить внутривенно лекарство. А с ним за компанию и друга его лечила, Олега Даля – человека удивительного таланта и такого же горемычного пьяницу, как Высоцкий. Да только сила у алкоголя большая, и тяга к нему у алкоголика такова, что Володя бритвой вырезал эти „вшивки“ с заморскими „эспералями“ и снова пил. Вот такие дела, Ваня.

Сафрон, закончив свой рассказ, посмотрел по сторонам, улыбнулся Ивану и протянул руку: «Поздно уже, Ваня, пойду я домой. До свидания, дружище, ты молодец!»

И Сафрон ушел. Чуть раньше, прибравшись, ушли и Мария Ивановна с дочерьми. Иван проводил продюсера и друга, приоткрыл окна и лег спать…

«Лукоморье» презентовали до 14 января, до старого Нового года. И было много известного и неизвестного Ивану народа, который, как понял наблюдательный Иван, интересовался не только его живописью, но и решал какие-то свои вопросы. В списке приглашенных Сафроном Евдокимовичем посетителей не было случайных людей. Он учитывал все интересы собираемых гостей, симпатии, антипатии, сферы влияния, авторитет, зависимость друг от друга, а присутствующим это было интересно и необходимо. Кроме актеров, режиссеров, музейно-галерейных работников – специалистов, было много телевизионщиков, ведущих журналистов ТВ-программ, радио, прессы. Были киношники, которые решали, какого актера из какого театра поставить на главные роли, ведь киноиндустрия напрямую связана с театральным делом. «Выстрелил» актер в кино – повалил народ и в театр. Чем выше искусство, тем выше ставки, тем выше интриги, тем выше ложь.

Было немало и деловых людей, желающих просто потратить деньги и пополнить свою коллекцию работами Ивана Брагина – чудака большой руки! Это определение Высоцкого быстро разлетелось, стало популярным, и Москва пошла на провинциального художника-оригинала. А наш оригинал, после окончания презентации, с 15 января отправился гулять в народ. Купил в магазине-гастрономе ящик «Старки» и с каким-то мужичонкой шаромыжного вида притащил его во двор. Поставил на доминошный стол, как и раньше. Достал из хозяйственной сетки колбасу, хлебушек, порезал на бумаге и вынул из карманов своего ношеного плаща два граненых стакана. Налил по половинке и, чокнувшись с мужичонкой, выпил молча.

Устал он сильно за эти дни. И народ потянулся к нему, но неактивно, нехотя. Мало народу пришло. Подойдет какой знакомый мужик к окну покурить в форточку, глянет во двор и вздохнет, и подумает себе: «Наш-то гулять наладился. Да не ко времени, Иван Тимофеевич, извиняйте». И пойдет на свой диван телек глядеть, а утром на работу.

На другой день Иван уже один пришел к столу с бутылочкой «Старки», стамеской и с рулоном жесткой столярной шкурки. Налил себе полстакана, хряпнул и давай шурудить стамеской, очищать помет голубиный да старую краску с бакелитовой фанеры столешницы. Весь день прокопался, проваландался, шкуря и стол, и скамьи, вкопанные в землю. На следующий день Брагин опять пришел во двор к столу доминошному. Снова с бутылкой «Старки» и с ведром черной нитрокраски. Взял да и покрасил этот стол и лавки малярной кистью в черный цвет. И белый лист на кнопку приладил: «Окрашено». Знакомый мужик опять к окну подошел покурить. Увидел это и подумал: «Да ты не серчай, Иван Тимофеевич, прости мужиков Христа ради. Робить ведь надо, семью кормить. А погулять успеем еще – вон уж скоро День Советской армии. Так и начнем накануне, а закончим уж в марте – после Женского дня». И опять к себе на диван – телик глядеть. Но отдельные соседи по дому, более сознательные, доложили, куда следует, о проказах пьяного художника, и там оперативно отреагировали на сигнал общественности. И во двор пришла целая комиссия компетентных людей из домоуправления в сопровождении участкового – навести порядок. Каково же было их удивление, изумление и даже остолбенение, когда они увидели этот злополучный стол в окружении скамеек со спинками? Это был не стол – это была сказочно расписанная шкатулка лакированная, в стиле Хохломы да Палеха! Это был сверкающий золотом ларец, наполненный рубинами да изумрудами! Это была сама русская сказка среди (январь стоял на редкость теплый, аж трава полезла) осевших, подтаявших сугробов! Это был праздник для глаз и души! Комиссия тут же, на столе, написала благодарственное письмо Ивану Брагину, попросила бабушек, сидевших у подъезда, передать адресату и ушла. А Брагин погулял еще малехо, да и бросил. Он принялся за новый цикл картин: «Пармские сказания о Золотой Бабе!»

Сафрон все это время был где-то в служебной командировке. А когда месяц спустя он появился в мастерской, первое, о чем спросил Ивана: «Ваня, это ты стол со скамьями расписал во дворе?»

– Я, Сафрон Евдокимович, да, наверное, зря, – ответил Брагин.

– Почему это зря, Ваня? Очень красиво, и людям нравится, – проговорил Сафрон.

– Так-то оно так. Только мужики на нем в домино перестали стучать, говорят – жалко. До этого стучали, войлок подложат на лавки, примут внутрь по маленькой и стучат. А тут вон дежурство установили, чтоб никто стол не утащил да не поцарапал, – весело поведал Иван.

– Это хорошо, Ваня, когда у народа такая любовь к красоте. Еще бы сами поменьше скотиничали, было бы вообще замечательно. Что пишешь-то, Ваня? – закончил Сафрон, переведя взгляд на мольберт.

– Новый цикл картин задумал я, Сафрон Евдокимович – «О Золотой Бабе Пармской, – ответил Брагин.

И с хитринкой посмотрел на Сафрона.

– Что-то ты, Ваня, какой-то загадочный сегодня? – улыбнувшись, спросил Сафрон.

– Так я это, Сафрон Евдокимович, хотел вам сказать, что Парма та не итальянская, а наша, уральская, – ответил Брагин и скромно улыбнулся.

– Да понял я, Ваня, понял. Пармой называли Пермь Великую издревле, еще ее называли Биармией. В летописи Стефана Пермского в 1396 году о ней говорится, о Золотой Бабе той. И в Кунгурской летописи говорится. И Ермак о ней упоминает. Легендарный идол эта твоя Золотая Баба! И поклонялись ей все народы, проживающие с обеих сторон Уральских гор: и коми, и зырянья, и ханты, и манси. По коми-пермятски Золотая Баба зовется Зарни-Инь. А название Парма происходит от финно-угорского «заросший лесом холм». Я ведь, Ваня, сын историка-краеведа. Отец мой до сих пор директором Тобольского кремля работает и много чему меня научил. Все хочу, Ваня, их в Москву перевезти – отца-то и маму. И квартиру им кооперативную мечтаю построить. Но они не хотят переезжать. Привыкли к Сибири, да и дело свое любят искренне. Вот такие дела, Ваня, – проговорил Сафрон и замолчал.

Иван, слушавший внимательно, раскрыв рот, вдруг выдохнул и произнес:

– Вот это да, Сафрон Евдокимович, а я и не знал, что вы все это знаете? Да и что вы из Тобольска, тоже не знал. Думал, москвич коренной из интеллигентов, а вы из Сибири? Вот так да!

– Да-да, Ваня, и в Сибири люди живут разные, и на Урале живут, и на Дальнем Востоке. Страна-то у нас, вон какая огромная. Просторы эти и душу нашу русскую породили загадочную. Все от земли, Ваня, идет. От просторов наших невиданных и сила наша, и доверчивость, и любознательность, и беззаботность, и безалаберность, и расточительность. Все от земли, Ваня! Сколько картин планируешь написать? – закончил Сафрон и опять посмотрел на мольберт.

– Не знаю, Сафрон Евдокимович. Сколь получится. Я ведь никогда не планирую, а просто пишу, что получается. А не получается – бросаю да рисую заново, – ответил Брагин.

– Это хорошо, Ваня. Так и пиши, ничего не выдумывай. Все ведь у нас, все уложено внутри – в ощущениях, в эмоциях, в памяти генетической. Вся энергия, вся сила там, Ваня! Кто умеет эту энергию, силу, жизнь вдохнуть в произведение, оживить его – тот и творец! – произнес Сафрон.

Глава 15. Золотая Баба

Свой новый цикл «О Золотой Бабе» Иван Брагин закончил в июне – числом в 17 картин. В июле он поехал в Киров-Вятку и привез оттуда еще десять своих ранних работ. Весь август они с Сафроном готовились к выставке. В середине сентября состоялось торжественное открытие – с речами ответственных партийных и советских работников. Было много прессы. И народ повалил, как и предрекал Высоцкий.

Пошел народ нескончаемым потоком, как в Мавзолей Ленина пошел! Выставку продлили до середины ноября, а Ивана Кошурникова-Брагина приняли в Союз художников СССР. Ответственный секретарь Союза даже пообещал Ивану выделить однокомнатную квартиру с пропиской в Москве, в новом доме в Черемушках – через годик-другой.

«Небось, Сафрон надоумил начальника?» – подумал Брагин, и, кстати, оказался прав.

После выставки Иван «сходил в народ», как обычно, с ящиком «Старки». Потом образумился и стал ждать начала декабря. Дело в том, что во время выставки произошло одно очень значимое событие для Брагина. Он познакомился с девушкой Оксаной, солисткой Харьковского женского камерного хора под руководством молодого выпускника музыкального училища Вячеслава. Этот хор в рамках Всесоюзного смотра художественной самодеятельности выступал несколько раз во время проведения персональной выставки Ивана Кошурникова-Брагина. И Ивану так понравились их выступления, что он не понимал, что с ним происходит. Он с замиранием сердца слушал пение хора, но видел на сцене только ее одну – черноокую, статную скромную девушку в черном классическом платье до пят, с распущенными волосами, спадающими на грудь, – Оксану! Брагин даже организовал выступление этого хора перед жильцами своего дома в своей же мастерской, договорившись с руководителем Вячеславом и заплатив ему сто пятьдесят рублей за выступление. Приврав немного, что эти деньги выделило домоуправление для поднятия культурного уровня населения.

Пели они все на той же рождественской сцене в мастерской под картиной «Рожество Христово», которая не экспонировалась на выставке из-за религиозной тематики. Концерт прошел так себе, народ не разделял вкусового пристрастия Брагина к хоровому пению, но банкет после выступления получился на славу, замечательный! Там, на банкете, Иван и познакомился с Оксаной, и договорился, чтобы она приехала в Москву посетить Третьяковскую галерею. Она пообещала приехать в начале декабря на выходные.

Иван очень волновался, ожидая встречи. Несколько раз вымыл полы в мастерской, везде пропылесосил специально для этого купленным пылесосом. И постоянно думал, как развлечь девушку и что ей подарить, кроме своих картин и цветов, конечно. У него, разумеется, были встречи и с другими девушками. И со Светланой-соседкой, дочерью Марии Ивановны, и с продавщицей Тамарой из магазина-гастронома. Разные были встречи. Но с такой девушкой, как Оксана, ему еще не доводилось встречаться. Она была особенной: загадочной застенчивой красавицей с необыкновенным голосом. Она была ангелу подобна с картин Васнецова и Нестерова. Иван не мог ни о чем думать, кроме как о ней. Он не мог работать, писать картины, и когда однажды позвонил Сафрон и спросил: «Как дела, Ваня? Над чем работаешь?» – честно ответил: «Ни над чем, Сафрон Евдокимович. Жду».

После недоуменной паузы продолжил: «Жду вдохновения!»

– Вдохновение, Ваня, приходит во время работы, как аппетит во время еды. Ну да ладно, отдыхай, ты заслужил себе отдых. Есть новости, Ваня, скоро забегу к тебе, – проговорил Сафрон и повесил трубку.

А Иван продолжал ждать и думать: что бы, что бы подарить? И придумал! Он решил подарить Оксане венецианскую карнавальную маску, которую видел в антикварном магазине на Кузнецком мосту, когда искал себе новые кисти. Иван отправился в магазин и купил ее там аж за триста рублей – деньги, надо сказать, немалые для той поры.

Маска была фантастически красива. Очень тонкой, ручной работы, на изящной лакированной ручке. Брагин не мог налюбоваться этой маской, но к радости приобретения прибавились и волнения: а вдруг не приедет? Но вечером зазвонил телефон, и трогательно-нежный голос Оксаны сообщил, что поезд Харьков – Москва № 15 прибывает завтра на Курский вокзал в семь сорок две, вагон одиннадцатый. Иван не спал всю ночь и в семь ноль-ноль был уже на вокзале с букетом алых роз. Оксана одной из первых показалась на ступеньках вагона с большим чемоданом в руках.

– Привет, Оксана, как доехала? – спросил Брагин.

– Нормально доехала. Только спала плохо. Жарко было очень в вагоне, и воняло уборной, – ответила Оксана, взяла букет и отдала Ивану чемодан.

Они направились на привокзальную площадь ловить такси, как сказал Брагин. На остановке с табличкой «Такси» стояла огромная очередь. Иван куда-то побежал и нашел частника. Договорился с ним за три рубля, и они поехали в мастерскую Ивана в Замоскворечье. Приехали. Поднялись наверх, зашли в мастерскую. Оксана пристроила букет на стул. Взяла чемодан у Брагина, положила его на стол и сказала: «А я ведь тебе гостинцы привезла, москвич!» И стала открывать замки у чемодана. А Иван сообразил, что москвичом-то она назвала его. И ему даже понравилось такое обращение. Он даже хотел объяснить Оксане, что он вовсе не москвич, а с далекого Урала – из Усолья, Пермской области, но промолчал.

Оксана достала какой-то сверток в газетной бумаге. Развернула его и положила рядом с чемоданом на столе.

– Вот полюбуйся, москвич! – сказала она и посмотрела на Ивана своими красивыми глазами.

– Что это? – неловко спросил Брагин.

– Как шо? Сало! С моей ридной Украины. И горилка имеется, и цибуля, и чеснок, и каравай хлеба! – проговорила Оксана, вынимая из чемодана все перечисленное. Когда Иван увидел трехлитровую бутылку с мутной жидкостью, ему аж поплохело, потому как он догадался, что это самогон! А им он сильно отравился в детстве, и именно по этой причине предпочитал сладенькую бражку и «старочку». Брагин растерянно поблагодарил Оксану, сказав, что не стоило себя так утруждать, тяжело ведь нести-то! Оксана ответила, что своя ноша не тянет, и спросила:

– А помыться-то у тебя есть где, москвич?

Брагин засуетился, сказал, что есть душ:

– Давайте, я провожу.

– Ну, проводи, проводи, – ответила девушка.

Достала из чемодана большое махровое полотенце красного цвета, махровый же халат и мягкие тапочки с бомбошками.

– Пойдем, москвич, – вальяжно сказала Оксана, – проводи!

И только сейчас Иван вспомнил про маску.

– А я ведь, Оксана, тоже подарок тебе приготовил, – произнес волнуясь Брагин и достал маску из шкафа.

– Красивая, – сказала Оксана, разглядывая маску. – А шо с ней делать? – спросила она с удивлением Ивана.

– На карнавалы ходить, – не зная, что ответить, произнес робко Брагин.

– Так у нас в Харькове нет карнавалов, – еще более удивленно воскликнула Оксана.

– Тогда на память, – проговорил Брагин и добавил: – На память о венецианских карнавалах.

– Угу. На которых я никогда не бывала и не буду, – произнесла Оксана и бросила маску на цветы, лежавшие на стуле. – Ладно, провожай давай в душ, москвич, хочу помыться с дороги.

После душа Оксана вернулась в чалме из красного полотенца на голове, свежая и румяная. И, обращаясь не к Ивану, заговорила, будто сама с собой: «Я девушка простая и открытая, какая есть. Помнишь, мы у тебя пели тут? Так после этой спевки нам Славик, наш руководитель, раздал всем по десятке. Сказал, что это домоуправление отблагодарило нас за выступление-то. Только я сразу поняла, что никакое там не домоуправление, а ты это, москвич, отдал свои деньги нам. Вроде не богач, подумала я, а щедрый и простой, я-то вижу. Такой не подведет и не обманет. С таким не надо притворяться. Примет, какая есть. Вот и приехала к тебе, москвич».

Оксана чуть помолчала, улыбнулась и добавила: «А где отдохнуть с дороги, Иван?» Брагин чуть встрепенулся и заговорил: «Отдохнуть с дороги? Да-да, сейчас покажу. Провожу».

– Вон там, – показал он рукой в дальнюю сторону мастерской.

Они зашли в импровизированную, но очень удобную спальню – выгородку с окошечком в потолке.

– Да, москвич, я очень хочу отдохнуть с дороги, – проговорила Оксана и, распахнув халат, сбросила его на пол и тюрбан с головы стряхнула.

Брагин чуть в обморок не упал от открывшейся ему красоты! Такого совершенства форм ему не приходилось видеть еще ни разу. Все произошло так быстро, неожиданно, страстно и естественно, что Иван и опомниться не успел. Они лежали нагишом в постели, беззаботные и счастливые. Оксана сладко потянулась и сказала: «Теперь и перекусить можно». Встала, накинула халат, тапочки и направилась к обеденному столу Брагина, на котором все еще лежал ее открытый чемодан. Сняла его на пол и принялась нарезать сало, хлеб, чистить лук и чеснок. Иван принес из холодильника «Советское шампанское» и бутылку «Старки». Сало оказалось настолько вкусное, а лук, чеснок и черный хлеб так дополняли его вкус, что колбасу-сервелат, которую Брагин приготовил и принес вместе с бутылками, никто и не тронул.

После такой простой еды, попробовав по очереди и шампанское, и «Старку», и горилку, они, веселые и сытые, снова отправились в спальню. В четыре часа вечера их разбудил телефон. Иван натянул рубаху и пошел к аппарату. Поднял трубку и услышал голос Сафрона.

– Ваня, привет. Я говорил тебе, что есть дело. Подъеду к тебе скоро – и не один. Купца привезу богатого! Картину твою хочет купить. Только «Золотую Бабу» не отдавай, убери ее с глаз долой, – проговорил весело продюсер.

– Приезжайте, конечно, Сафрон Евдокимович. Только я тоже не один. Меня муза посетила, – ответил тоже весело Брагин.

– Меня сегодня муза посетила, так немного посидела и ушла? – скаламбурил Сафрон словами известной песни Высоцкого, добавил: – Жди! – и положил трубку.

Иван направился поднимать Оксану, но она уже шла навстречу в своем замечательном халате и тапочках. Шла и улыбалась Ивану – такая красивая и спокойная. Брагин объяснил ей, что приедут гости. Они вместе прибрались на столе, и Оксана сказала, что ей надо переодеться – в халате неудобно встречать гостей. Взяла из чемодана какие-то вещи и ушла в спальню. Когда она вернулась в центральную залу, Иван опять был поражен ее красотой и с трудом удержался от желания немедленно увести ее обратно в спальню. Через полчаса приехал Сафрон с высоким, хорошо одетым мужчиной. Когда они увидели Оксану, стоявшую рядом с Иваном, то остановились как по команде.

Сафрон посмотрел на Брагина, потом – на Оксану и произнес: «А как же твою музу зовут, Ваня?» Иван, обрадованный такой реакцией, проговорил: «Сафрон Евдокимович, это Оксана». А потом, повернувшись к девушке, продолжил: «Оксана, а это мой друг и продюсер Сафрон Евдокимович Опетов». И перевел взгляд на незнакомца.

– А это заведующий комиссионным магазином Аркадий Дмитриевич Шурупчик, прошу любить и жаловать, – произнес Сафрон Опетов.

Они поздоровались за руку и отправились в зал. Сафрон стал показывать гостю картины, рассказывая сюжеты их и мифологию. Иван изредка комментировал, если спрашивали. А Оксана, найдя посуду в шкафу, стала сервировать стол на четыре персоны. Шурупчик надолго задержался у картины «Рожество Христово» и проявил желание приобрести ее. Негромко договорились о цене и направились к столу, на котором, к удивлению Брагина, кроме сала, красовались соленые грибочки, огурчики и помидоры, видимо, тоже привезенные Оксаной. Уселись. С удовольствием выпили и закусили. И тут Иван, вспомнив, сказал Сафрону: «Сафрон Евдокимович, а я же прослушал записи Владимира Высоцкого, сделанные в Париже. Всё, как вы говорили: новые песни с оркестром, прекрасный звук. Замечательные песни».

– Не может быть, Ваня, где бы ты их мог прослушать? Ведь пластинка еще не вышла! – весело ответил Сафрон.

– А вот прослушал. Мне, когда «ходил в народ» после выставки, кассету дал переписать Сережка, сын Николая Ивановича, соседа с третьего этажа, – проговорил Брагин и направился к магнитофону «Маяк». Перемотал катушку и включил запись. Из динамиков зазвучал оркестр и всем знакомый голос.

– Невероятно, Ваня, это точно та запись, что я слышал у Шемякина в Париже. Как же так? Ведь пластинка-то еще не вышла? Это же крах всем надеждам Высоцкого, это же катастрофа! – пробормотал тихо Сафрон.

– У меня тоже есть эти записи, они у всех уже есть, Сафрон Евдокимович, какие проблемы-то? – спросил удивленно купец Шурупчик.

– Проблемы большие, очень большие, Аркадий Дмитриевич. И надежды у Высоцкого на эти пластинки были большие, – ответил Сафрон. И тут Иван вспомнил, что ему рассказывал Сафрон. Все замолчали, слушая песню Высоцкого. Когда песня закончилась, Оксана вдруг неожиданно для всех произнесла: «А мне не нравится голос Высоцкого – хриплый, надрывный какой-то. Я люблю чистые голоса». Брагин, чтобы сгладить неловкость, встал и выключил магнитофон. А потом объявил, что Оксана тоже поет в камерном хоре.

– Тогда понятно, – сказал грустно Сафрон.

– Может, вы нам что-нибудь исполните? – вдруг добавил он и посмотрел на девушку.

– Одна – без хора? – спросила Оксана.

– Да, одна, без хора, – ответил Сафрон с легкой ухмылкой.

– Тогда я должна пойти на сцену, – сказала Оксана, поднялась и направилась к сцене. Встала под уже проданной картиной «Рожества» и запела «Аве Мария» Шуберта. Запела сразу, без жеманства и какой-либо подготовки чистым, красивым голосом. Сафрон аж онемел, услышав этот голос, исполнявший на чистой латыни сложнейшее вокальное произведение, да еще в родной тональности. Оксана закончила петь, улыбнулась равнодушно и вернулась за стол, к трем молчавшим мужчинам.

Сафрон первым встал и зааплодировал, его примеру последовали и Иван, и Шурупчик. А девушка сидела за столом и скромно улыбалась.

– Вы прекрасно подготовлены, Оксана, – произнес ошеломленный Сафрон.

– Да, как-то так Славик научил, дирижер наш, руководитель, – ответила Оксана, улыбаясь.

– Но училище-то окончили? – снова пылко произнес Сафрон и уселся напротив.

– Да, закончила ПТУ при заводе, на токаря, – ответила Оксана.

– Как на токаря? – удивленно спросил Сафрон.

– Так – на токаря! Я токарь четвертого разряда, работаю на заводе в Харькове. Кручу ручки на токарном станке, точу болванки, – весело проговорила Оксана.

– Так хор у вас не профессиональный? – спросил еще более удивленный Сафрон.

– Не-а, самодеятельность у нас. В клубе заводском спевки проводим. Славик дирижирует, а мы поем. Я в хор-то этот пошла потому, что нас с работы отпускают раньше на два часа, два раза в неделю на спевки эти, – опять улыбаясь, ответила девушка.

– Так вы хотите сказать, что вообще нигде не учились музыке? – опять спросил Сафрон.