Текст книги "Выход за предел"

Автор книги: Анатолий Полотно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Не-а, чему Славик научил, то и пою, – уже смеясь, ответила Оксана.

– Невероятно, – проговорил Сафрон, – у вас очень большой талант, Оксана! А вы, похоже, об этом даже и не догадываетесь? Вам учиться надо! Вас ждет большая сцена!

– А я не хочу! Несерьезно все это. Неинтересно мне – а-а-а, о-о-о, – нытье одно и только! Я простую жизнь люблю. Людей простых, незазнаистых, люблю. Работать люблю по-настоящему. А отработал – и свободен, – закончила Оксана и уже весело засмеялась.

Аркадий Шурупчик предложил выпить за талант. Выпили, закусили, и они с Сафроном засобирались. И только сейчас Сафрон обратил внимание на венецианскую маску, лежащую на букете цветов на стуле. Он взял ее в руки, осмотрел и сказал: «Какая чудесная вещь! Прекрасная ручная работа и, судя по камбоджийскому лаку, ей лет сто уже или больше? Только этот лак не теряет блеска и не трескается от времени. Откуда у тебя, Ваня, такой антиквариат? Такую маску в Венеции можно приобрести за тысячу или две долларов, а в Штатах она будет стоить в два, в три раза дороже!» И Сафрон с неподдельным интересом посмотрел на улыбающегося Брагина.

– Это мой подарок, – прозвучал голос Оксаны, – мне ее Ваня подарил.

Оксана подошла к Сафрону, взяла у него из рук маску и приложила к своему лицу.

«Какая же она красивая у меня!» – подумал Иван, глядя на Оксану.

«Да, хороша, чертовка!» – подумал Сафрон.

А о чем подумал Аркадий Дмитриевич Шурупчик, нам неизвестно, ведь тот, кто открывает свои думы, тот их лишается. Они с Сафроном сняли картину и понесли бочком к выходу. И уже на пороге Сафрон шепнул Ивану: «Муза – то что надо, Ваня! – а про себя продолжил: – Вот ведь, как говорится в театральных кругах, Бог плюнул на темечко и попал, но не в того! Неинтересно ей, видите ли! Столько людей, артистов всю жизнь стараются, добиваются совершенства! Работают без устали, а у них ни черта не получается. А ей ОН все дал, да она не берет – неинтересно ей! Да, и вот так бывает!»

А Оксана в это время положила маску в чемодан и закрыла его на всякий случай. Потом они вдвоем с Иваном убрали со стола. Прибрались везде и отправились досыпать. «Так и не попали мы сегодня в Третьяковку! – уже укладываясь, произнес Брагин, – да ничего, завтра сходим». И выключил свет.

Наутро, когда они проснулись, Иван объявил:

– Сейчас чайку попьем – и в Третьяковку!

– Ой, Ваня, даже и не знаю, – ответила Оксана, – я на Красную площадь хочу, в сердце столицы нашей Родины – Москвы.

– Да ты что, Оксана, в Третьяковке новая экспозиция выставлена! Обязательно надо! – весело проговорил Иван и поцеловал Оксану в щеку.

– А мне надо, Ваня, сапоги на манке обязательно, – ответила она спокойно.

– На чем? – спросил Иван удивленно.

– На манке. На такой белой подошве, югославские. Эх ты, москвич, ничего не знаешь! – ответила Оксана и засмеялась.

– А где их дают? – опять спросил Брагин.

– Так там и дают, на Красной площади, в ГУМе, – сказала Оксана и удивленно посмотрела на Ивана.

– Так пойдем – прогуляемся и купим. Здесь недалеко! – опять весело проговорил он. Они попили чаю, оделись и направились под ручку на Красную площадь. Прошли мимо расписанного Иваном доминошного стола, на котором уже стучали костяшками соседские мужики по случаю выходного. Мужики увидели молодую пару, поздоровались с Иваном, и кто-то из них спросил:

– А как же барышню вашу зовут, Иван Тимофеевич?

– Барышню зовут Оксана Владимировна, – звонко ответила, не поворачивая головы, Оксана, – привет пролетариям Москвы от рабочего класса Харькова!

И они, не останавливаясь, проследовали дальше. Перешли Москву-реку по Большому Замоскворецкому мосту и, пройдя мимо собора Василия Блаженного, направились в ГУМ. А там народу – как муравьев в муравейнике! Оксана покрепче ухватилась за руку Ивана, и они стали искать. Да где же продают эти женские сапоги югославские на манке? И ведь нашли! Правда, очередь была огромная. На первом этаже начиналась, а заканчивалась на третьем. Заняли очередь. Спросили, сколько стоят и сколько в руки дают? Им сказали, что дают одну пару в руки, а стоят они восемьдесят рублей.

– Ух ты, – проговорила Оксана, – а у нас в Харькове на толкучке сто восемьдесят просят. Спекулянты проклятые.

– А давай купим две пары, и дорогу оправдаем? – вдруг сказал, довольный своей смекалкой, Брагин.

– А можно? – спросила Оксана.

– Можно, Оксана! Все можно! – ответил Иван с важным видом.

– Тогда давай. Я их девчонкам из хора продам. С руками оторвут, – проговорила радостно Оксана и нежно прижалась к Ивану. Они простояли полдня, но две пары сапог купили. Потом прогулялись с коробками по Красной площади, и, счастливые, хоть и уставшие, потопали домой. Когда проходили по двору мимо доминошного стола, на котором соседские мужчины по-прежнему стучали костяшками, им кто-то крикнул:

– С обновками вас, Иван Тимофеевич и Оксана Владимировна!

– Давай играй, да рыбу не прозевай, любопытный ты наш! – ответила Оксана за себя и за Брагина.

И они поднялись в мастерскую. Скинув пальто, Оксана опять принялась мерять сапоги, а Иван полез на крышу кормить птиц. Когда он спустился, то почувствовал вкусный запах жареной картошки. Оксана стояла в новых сапогах у плиты и бойко колдовала над сковородкой. Такой вкусной картошки, пожаренной на сале с лучком, Иван в жизни своей не пробовал. А оставшиеся со вчерашнего дня соленья и «старочка» сделали ужин незабываемым. Обмыли сапожки, покушали и бегом побежали в спальню. Потом встали, доужинали, и опять ночевать.

Выключая свет, Брагин снова посетовал – мол, жаль, что не поспели в Третьяковку. Ну да ничего, завтра сходим. Забрался в теплую постель и прижался к Оксане.

– А я ведь завтра уезжаю, Ваня, в 16:05, – тихо проговорила она.

Иван помолчал немного, а потом спросил:

– А может, останешься?

– Нет, не могу, в понедельник на завод надо, – ответила Оксана.

– А ты съезди, рассчитайся с завода, да возвращайся, – произнес Иван решительно.

– А не пожалеешь? А как надоем или ты мне надоешь? Я ведь не сапожки, не выкинешь в окошко, – негромко промолвила Оксана.

– Вовек не пожалею, – ответил Иван, обнял нежно девушку и поцеловал.

Проснулись они поздно, и Оксана сразу принялась укладывать чемодан, а Иван неумело пытался помочь. Кое-как утолкали все. Позавтракали и снова отправились в спальню. В два часа Оксана заволновалась: мол, надо ехать на вокзал. Брагин возражал: мол, еще рано. Но Оксана настояла ехать. Собрались, присели на дорожку и вышли во двор. Прошли мимо доминошного стола, где по-прежнему отдыхали соседские мужики. Кто-то из игроков опять крикнул:

– Уезжаете, Оксана Владимировна? Счастливого пути!

– Вытри слезы и не плачь, я куплю тебе калач, – ответила Оксана и все так же гордо, не поворачивая головы, добавила: – А если будешь плакать, куплю говенный лапоть.

И мужики за столом заржали во все горло. А кто-то произнес, смеясь: «Вот так бой-баба, любого отбреет! Возвращайтесь скорее, Оксана Владимировна».

Но Иван с Оксаной этих слов уже не слышали. Они вышли на Большую Ордынку, поймали частника и поехали на вокзал. Приехали рановато, прошли на перрон и стали дожидаться поезда.

– А почему ты вначале меня все звала «москвич»? – вдруг спросил Иван.

– А тебя все девки в хоре москвичом зовут. Запал, говорят, Оксана, на тебя москвич. Один Славик тебя художником звал, – ответила Оксана.

– Так я и есть художник, – проговорил Брагин и посмотрел на девушку с любовью.

– Да какой ты художник, Ваня? Художники вон портреты рисуют, чтоб лица запомнить навечно, а у тебя все сказки, фантазии. Несерьезно все это, москвич, – произнесла Оксана с ухмылкой.

Подошел поезд.

– Ну что, Ваня, будем прощаться по-свойски. Завтра позвоню вечером. Не обижайся, если что, – сказала Оксана и пошла в вагон.

Иван занес чемодан. Они поцеловались на прощание, и он вышел из вагона, немного осерчав. Поезд тронулся. Иван помахал рукой Оксане и пошел домой, рассуждая по дороге: «Портреты, значит? Ну, я тебе излажу портрет!» – уже весело подумал Иван.

Глава 16. Солоха

Дома повесил свой кожаный плащ на крючок, сбросил солдатские ботинки и бросился к мольберту. Работал яростно и с удовольствием всю ночь. А когда на следующий день позвонил Сафрон и спросил: «Как дела, как муза твоя Оксана?», весело ответил ему, что муза уехала, а он работает. Задумал новый цикл по Гоголю – «Вечера на хуторе близ Диканьки».

– Приезжайте, уже есть два портретика.

– А я и хотел подъехать, Ваня, у меня сегодня выходной, и дело есть.

Сказал «жди» и повесил трубку.

– Выходной, – подумал Иван, – где же он работает? В загранкомандировки ездит? Надо будет спросить как-нибудь аккуратно.

Когда Сафрон приехал и увидел свежий холст на мольберте, то просто остолбенел. С картины на него смотрела живая Оксана в украинском убранстве рядом с живописной деревенской хаткой.

– Вот это да, Ваня! И как же называется этот шедевр? – спросил потрясенный Сафрон.

– «У Солохи» называется, Сафрон Евдокимович, – ответил Брагин, – а этот – «Искуситель».

И Иван откинул занавеску с другого холста.

Сафрон аж вздрогнул, увидев настоящего черта на второй картине. Именно настоящего – не сказочного, не мультяшного, не сатирического, не дурашливого. Это был настоящий Сатана! Изящно написанный, в богатых одеждах, тонко думающий, со всеепонимающим, всеевидящим и непрощающим острым взглядом дьявол.

Ошарашенный Сафрон долго молчал, а потом тихо произнес:

– Не он ли водил твоей рукой всю ночь, Ваня? Я такого даже представить не мог… Это потрясающе, Ваня! Как ты додумался-то до такого образа? Это невероятно, Ваня.

Иван, испачканный красками, стоял рядом и молчал, довольный.

– Здесь такая глубина, Ваня. Это же Гете на полотне. Невероятно, просто невероятно, Ваня! – проговорил Сафрон и уселся на стул, не в силах оторваться от гипнотического взгляда сатанинских глаз.

– Закрой Ваня, картину. Нет сил устоять перед этим взглядом, – еще тише произнес Сафрон.

Иван накрыл картину и уселся рядом.

– Как ты смог так написать его, Ваня? – спросил Сафрон, не глядя на Брагина.

– Меня сегодня муза посетила, посетила, так немного посидела и ушла, – пропел неумело Иван и засмеялся. – Не знаю как, Сафрон Евдокимович. Может, и правда кто водил моей рукой?

– Сия тайна останется неразгаданной, Ваня, – произнес Сафрон, – но чтобы такое написать, одного таланта мало, что-то нужно еще.

Они помолчали недолго, и Иван спросил:

– Может быть, чайку, Сафрон Евдокимович?

– Можно и чайку, Иван Тимофеевич, – ответил Сафрон.

И Иван, удивленный таким обращением, ушел ставить чайник на плиту. Поставил. Принес на стол два стакана в подстаканниках, сахар, сухарики московские, а следом и чайник с кипятком.

– Ваня, есть один очень влиятельный человек, который хочет купить твою «Золотую Бабу» – за очень хорошие деньги, – проговорил Сафрон.

– А в чем проблема? Пусть покупает, если хочет, – ответил Брагин и наполнил стаканы свежезаваренным чаем.

– Проблема в том, Ваня, что не надо бы продавать «Бабу» твою «Золотую». Потому, как она реально золотая, как и этот твой «Искуситель» – реально Искуситель. И эти работы достойны лучших мировых выставочных залов и галерей, а не частных коллекций. Но человек очень влиятельный и в будущем сможет сильно помочь тебе, Иван Тимофеевич, – негромко проговорил Сафрон, ложечкой помешивая сахар в стакане.

– Только вот боюсь я твоего «Искусителя», Ваня, боюсь с того момента, как увидел. А «Золотую Бабу», Ваня, придется отдать. Повторюсь, уж больно влиятельный человек просит! – проговорил Сафрон и замолчал, вздохнув.

– Просит, так отдайте, Сафрон Евдокимович, я еще нарисую, – ответил Иван.

– А ты бы достал картину-то, Ваня? – сказал Сафрон.

Иван сходил в загашник, принес «Золотую Бабу» и поставил ее на мольберт на место Оксаны-«Солохи».

– Да, Ваня, необыкновенно сильная работа, – произнес Сафрон, сидя на стуле. И добавил: – Ребенок тоже – к месту. Она как будто бы закрывает его голову руками у основания живота своего. Оберегает от неведомой беды ужасающей силы. Будто спасает от угрозы смертельной.

– А это не ребенок, Сафрон Евдокимович, – вдруг откликнулся Иван. – Это просто человек. Она ведь большая, по моему разумению, была. Вот в пропорции и кажется, что человек, как ребенок маленький, прячется под ее руками, – негромко пояснил Иван.

– Интересное уточнение, Ваня, очень интересное. Ну-ка, открой «Искусителя», – попросил Сафрон Брагина.

Иван снял материю, закрывающую соседнюю картину, и отошел с ней к столу. Сафрон поднялся, с ужасом глядя на «Искусителя», и произнес: «Очень похоже, Ваня, что она нас от него защищает».

Они стояли и молча смотрели на полотна. «Золотая Баба» как будто потемнела, помрачнела, нахмурилась, и ее коми-пермяцкие черты лица обострились, а скулы сжались от напряжения и боли. А «Искуситель» с надменной ухмылкой беззаботно и дерзко продолжал взирать на Ивана с Сафроном.

– Ваня, закрой его, – вдруг тихо попросил Сафрон.

Иван пошел и накрыл картину материей, находившейся в его руках.

– Они же, Ваня, оба с дохристианских времен. И, видно, что очень хорошо знают друг друга! – проговорил Сафрон. – Не следовало бы нам отдавать «Золотую Бабу», ох, не следовало! Да делать нечего. Я поставлю условия при продаже нашему коллекционеру, чтобы он беспрепятственно позволял показывать ее на всех твоих выставках, Ваня. А теперь мне пора.

Сафрон забрал картину и ушел, а Иван отправился спать. Вечером его разбудил звонок телефона.

– Ну что, не передумал еще, москвич? – прозвучал в трубке трогательный голос Оксаны.

– Привет, Оксана. Ничего я не передумал, – ответил Иван. – Когда ты приезжаешь?

– На заводе сказали, что надо отрабатывать десять дней, пока замену найдут, – ответила она.

– Почему так долго? – снова спросил Иван.

– Говорят, что по закону положено месяц, но за меня мастер Сергей Палыч попросил.

Через короткую паузу продолжила:

– У меня время заканчивается, перед отъездом позвоню.

– Дай мне номер твоего домашнего телефона, я тебе перезвоню, – быстро проговорил Брагин.

– Нет у меня никакого домашнего телефона. Я звоню с междугородного переговорного пункта, – ответила Оксана и повесила трубку.

Вышла из будки, села на стул, ожидая следующего разговора, и подумала: «Нет у меня ни домашнего телефона, нет ни дома, ни родителей, ни братьев, ни сестер, ни дедушек, ни бабушек, ни дядей, ни тетей – никого у меня нет! У меня даже точной даты рождения нет. Потому что я подкидыш детдомовский. Вечно испуганный, голодный и плачущий. Которого этот детдом выбросил после восьмого класса в заводское ПТУ учиться на токаря. А завод место дал в женской общаге, в комнате на шесть человек. В которую каждую ночь ломятся небритые хари, разящие перегаром, и лезут под одеяло в грязных носках».

– Иваненко Оксана Владимировна, пройдите в пятую кабинку, вас ожидает Москва.

А Иван в это время вовсю уже рисовал – после телефонного разговора, выспавшийся, счастливый своими прекрасными перспективами и надеждами на будущее. Он работал до пяти часов утра, а потом грохнулся спать. Разбудил его опять телефонный звонок, в двенадцатом часу дня. Звонил Сафрон. Сказал, что через час подъедет, деньги привезет. Брагин сходил в душ, попил чайку и уселся перед новой картиной – «Ночь перед Рождеством». Рассматривая ее в дневном свете, думая про себя: «Вроде ничего получилась, я ее над сценой повешу вместо „Рождества“».

Приехал Сафрон и привез очень внушительную сумму денег, вырученную за «Золотую Бабу».

– Ваня, а ты знаешь, наш коллекционер согласился с выдвинутым требованием выставлять картину на всех твоих выставках, но поставил свое условие – обеспечивать охрану на демонстрации картины будут его люди. Я согласился. Пусть охраняют, – проговорил Сафрон.

– А зачем ее охранять? – спросил его Иван.

– А черт его знает! У них там наверху свои тараканы в головах. Раз «Баба Золотая» – ее надо охранять, – весело ответил Сафрон. Помолчал и продолжил: – А я ведь все, Ваня, о Володе Высоцком думаю. Страсть великая у него во всем и не ограниченная ничем. Видимо, чтобы творить, нужна эта самая страсть! Вот во мне нет такой страсти, и не получается творить у меня, сколько я ни пытался. Ни в музыке, ни в поэзии, ни в живописи не получается. Исполнять – могу. Чувствовать и видеть настоящее – могу. А творить вот не умею. А ты, Ваня, умеешь. В тебе есть эта страсть. Я ее все больше вижу в картинах твоих. Так что твори, Ваня, раз Бог велел!

– Здорово, – проговорил Брагин.

– Что здорово-то, Ваня? – удивленно спросил Сафрон.

– Здорово у вас петь-то получается, Сафрон Евдокимович. Не то что у меня, – сказал и засмеялся Иван.

– Годы тренировок, – ответил, улыбнувшись, Сафрон и добавил, – а новая картина хороша, Ваня! Я ведь ее сразу заметил над сценой-то да рассматривал вот потихоньку, пока говорили. Добрая работа, волшебная! И звезды живые, и луна на небе. Жизнь в каждом мазке, как у Ван Гога или Куинджи. Как назвал? «Ночь перед Рождеством», поди?»

– Ага! А как вы догадались? – ответил и спросил Брагин.

– Нетрудно было догадаться-то, Ваня. Посмотришь на полотно и сразу чувствуешь приближение чего-то важного, радостного, фантастически доброго… Твори, Ваня, дальше! Радуй души людские своими творениями! Помоги Ему сделать этот мир лучше! И проводи меня до машины. Там для тебя сюрприз, – проговорил Сафрон и направился на выход.

На улице достал из машины два номера журнала «Огонек» и протянул их Ивану Брагину: «Почитай на досуге, Ваня, очень познавательный журнальчик. –

И, уже усаживаясь на сиденье, добавил: – Все же нужен тебе настоящий продюсер, Ваня. Меня все больше и больше загружают в театре. И вводят в новые спектакли. Новые роли предлагают. Времени совсем не остается. А это дело требует полной отдачи. Жизнь коротка, как говорят поэты, а надо все успеть! Подумаю я, Ваня, на эту тему посерьезней. Пока!»

Захлопнул дверцу и уехал.

Брагин открыл журнал с закладкой и увидел свой портрет, а под ним надпись: «Персональная выставка Ивана Кошурникова в Москве». Иван закрыл с волнением журнал и бегом помчался наверх. Уселся за стол и несколько раз прочитал большой, развернутый, с хорошими иллюстрациями репортаж о самом себе. Потом вскочил из-за стола и бегом помчался вниз по лестнице на улицу к магазину-гастроному, в киоск «Союзпечать». Запыхавшись, спросил у тети Вали журнал «Огонек» и купил у удивленной женщины все экземпляры. И, что удивительно, то же самое сделал Тимофей Иванович Кошурников, отец Ивана, когда ему в избу принесли этот же журнал «Огонек»! Он сначала пошел и скупил все экземпляры в Усолье. Потом поехал в Соликамск и скупил там. Потом поехал в Березники и, проделав то же самое там, собрался было ехать в областной центр, в город Пермь. Но было уже поздно, а завтра на работу.

А Иван Брагин вернулся в мастерскую и с новыми силами принялся за свою работу. Через несколько дней вечером позвонила Оксана. Спросила Ивана: не передумал ли он еще? И когда Брагин ответил, что нет, приезжай уж скорей, соскучился, сказала – завтра будет. В семь утра Ваня был уже на Курском вокзале с большим букетом роз. В новом джинсовом костюме Wrangler, в котором один в один был похож на польского рок-музыканта Чеслава Немана, как сказал Сафрон: «Вылитый Чеслав Неман, только русый». Обут был Иван в очень модные тогда сапоги «казаки» со скошенным каблуком. А поверх костюма красовалась импортная меховая куртка.

Оксана появилась из вагона в первых рядах с тем же большим чемоданом в руках. Брагин схватил у нее чемодан, отдав взамен букет, и они направились домой. В мастерской Оксана достала из чемодана тот же махровый халат, красное полотенце свое, тапочки с бомбошками и ушла в душ. А Иван полез доставать припрятанный подарок для нее. Он уже догадался, что не все девушки любят абстрактные подарки, поэтому купил ей на Неглинке красивый, пушистый мохеровый шарф у тех же фарцовщиков, у которых приобрел себе костюм, сапоги и куртку, а также и флакончик французских духов «Нина Риччи» в симпатичной белой коробочке. Когда Оксана вышла из душа в халате и в красной чалме на голове, он ей все и вручил. Девушка искренне обрадовалась, накинула на халат шарф и хотела идти к зеркалу полюбоваться. Но у нашего Вани уже не было никаких сил терпеть. Он схватил ее в охапку вместе с шарфом и утащил в спальню.

В одиннадцать часов зазвонил телефон. Иван поднял трубку, о чем-то поговорил недолго и вернулся к Оксане.

– Сафрон Евдокимович звонил, – проговорил Брагин. – Представляешь, этот Шурупчик, ну, тот, который при тебе картину купил, заведующий комиссионным, хочет срочно купить еще одну. В два часа приедут.

Оксана отвернулась к стене и произнесла:

– Я поспать хочу, москвич.

– Ну, спи, а я пойду, попишу, – ответил Иван и тихо ушел.

В два часа приехали Сафрон с Дмитрием Аркадьевичем. Сафрон с кожаным саквояжем, а Шурупчик – с дорогим кожаным дипломатом. Поздоровались, разделись и направились к картинам. Шурупчик остановился у сцены, посмотрел на новую работу Ивана «Рождественская ночь» и заявил: «Вот эту хочу!» Брагин начал было объяснять, что эта картина еще не выставлялась нигде, но почему-то почувствовав, что это бесполезно, отошел к Оксане, хозяйничавшей около стола.

Сафрон с Шурупчиком долго о чем-то спорили.

– Торгуются, – подумал Иван.

Потом Шурупчик считал деньги, а Сафрон пересчитывал. Наконец, они пришли к столу. Довольный Шурупчик открыл дипломат, достал из него бутылку импортного шампанского и коробку шоколадных конфет.

«С чего бы это?» – подумал Брагин, выставляя «Старочку».

«Небось, клиенты принесли благодарные», – подумал Сафрон.

– Обмоем покупочку! Страсть люблю картины религиозной направленности, – проговорил Шурупчик и бахнул пробкой в потолок.

Выпили, закусили, поговорили ни о чем, и Сафрон с Шурупчиком, забрав картину, уехали. Иван с Оксаной убрали со стола, и она вдруг произнесла:

Пойдем, что ли, в твою Третьяковку, Ваня?

– Прямо сейчас? – спросил радостный Брагин.

– Прямо сейчас. Если она работает, – ответила девушка.

– Работает, работает, идем скорее, – засуетился Иван.

И с этого дня принялся водить Оксану по разным выставкам и музеям Москвы. Видно было, что ей это в новинку, и она с интересом смотрела картины и слушала Брагина. Приближался Новый год. На тридцать первое декабря Иван за бешеные деньги купил у спекулянтов билеты в партер Большого театра на оперу. В этой опере пел Сафрон Евдокимович, он и сказал Ивану об этом, предложив контрамарки. Но Брагин тактично отказался, немного обидев Сафрона.

Опера показалась Ивану не очень, он любил другое пение. А вот как пел Сафрон Евдокимович, ему невероятно понравилось! Реакция же Оксаны была совершенно неожиданна для Ивана. Она просидела весь спектакль, не шелохнувшись, не произнеся ни слова, ни на секунду не отрываясь от происходящего. Она пребывала в оцепенении, вцепившись руками в мягкие поручни кресла, не аплодируя и нисколько не обращая внимания на аплодируюших вокруг. После спектакля решили прогуляться до «Детского мира» на Лубянской площади. Проходя мимо «Метрополя», Иван увлеченно рассказывал о художниках – друзьях богача Саввы Мамонтова, которые помогали оформлять этот архитектурный памятник. Про великолепное декоративное панно «Клеопатра» Александра Головина. Ну и, конечно, показал на фасаде гостиницы мозаичное майоликовое панно «Принцесса Греза» Михаила Врубеля. Рассказал, что панно это изготовлено в Абрамцевских керамических мастерских. А художник Врубель, автор этого действительно нетленного шедевра, к концу жизни был немного психически нездоров от нервного напряжения. На что Оксана неожиданно произнесла: «Все вы, художники, психически нездоровы – одними выдумками живете. И Сафрон твой тоже! Как это нормальный мужик будет оперным певцом? Не по понятиям это!»