Текст книги "Выход за предел"

Автор книги: Анатолий Полотно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

«Да, там есть секция бокса, дверь напротив нашей художественной гимнастики на втором этаже», – вспоминала Василина.

Кто-то утверждал, что Кузя торгует валютой, кто-то говорил, что двигает ювелирку с камешками, а кто-то – что перепродает автомашины с ВАЗа. Кто-то сказал, что он играет в карты по-крупному, и уж совсем полный бред – что он вор в законе. В общем, кто и что только ни говорил о Кузе с тех пор, как он появился с Гуцулом в их кабаке. Про Кузю говорили все! Он был настолько ярким, видным, симпатичным, хорошо одетым, спортивным, талантливым, а главное, богатым и щедрым, что про него говорили все, и все его страстно любили. Все, кроме Василины. Она по-прежнему только наблюдала за ним и лишь интересовалась слухами.

Ялта – город маленький, все друг друга знают, и друг о друге тоже, если захотят. Кузя жил с мамой Полей на окраине Ялты, в сторону Алушты. Был он единственным сыном и рос без отца. Его мама Полина, еще молодая и озорная женщина, торговала квасом на пляже.

«Доходное местечко, – подумала Василина, услышав об этом, – но не настолько».

Всем местным пацанам Полина наливала квас бесплатно и приговаривала: «Пейте, пацаны, пейте, а если кто обидит – бегите к моему Кольке, он у меня боксер». И всем остальным она разливала квас, не жалея, и в любую посуду, про себя улыбаясь: «Что, мне жалко, что ли? Воды в кране навалом, вечером еще ведерко буцкну». Вся окрестная пьянь приносила ей разные золотые и серебряные украшения, будто бы найденные на пляже после шторма. А она их скупала по дешевке и несла после работы знакомым ювелирам уже по хорошей цене, но не слишком. К вниманию со стороны отдыхающих мужского пола Полина привыкла и относилась к нему ровно. Ну, а если кто нравился очень, то тут уж все мы не без греха!

Колька ее всее детство проторчал на пляже возле мамки и провисел на турнике во дворе. Прекрасно плавал, играл в футбол и в волейбол – со взрослыми наравне. В школе учился так себе, но отвечал всегда четко, как будто знал, о чем его спросят. И его портрет красовался на школьной доске почета.

– Гири, наверное, тягает да в футбол гоняет за школу, – говорила мамка Полина.

Рос симпатичным улыбчивым пареньком, но каким-то скрытным.

– Мутный ты у меня, Колька! Никогда не знаешь, что у тебя на уме, – говорила Полина сыну, пришивая пуговицу к рубахе, – весь в отца.

Отца Колька никогда не видел и не знал. Полным тезкой Николая Кузнецова Колька стал благодаря подруге Полины в исполкоме – очень уж ей нравился разведчик на фотографиях, да и герой все же. Вот и приделали отчество Иванович. Баловать Полина сына не любила, но одевала всегда хорошо, и деньги у него в кармане водились.

– Пусть люди видят, как мамка любит, а деньги у парня должны быть всегда, – рассуждала она, глядя на нарядного сына и вспоминая отдельных своих ухарей, у которых и за кабак-то не хватало рассчитаться, самой приходилось доплачивать.

В седьмом классе Кольку кто-то отвел в «Спартак», в секцию бокса, и заслуженный тренер Привалов, только глянув, сразу принял его с распростертыми объятиями.

– Боец, по всему видно, – произнес тренер. – Будешь заниматься.

Но очень скоро охладел к Кольке.

– Только правый прямой и освоил, удар не держит ни хрена. Да бзделоватый малехо, не боец. Она видимость – и только, не то, что ты, – делился Привалов со своим бывшим любимым воспитанником Гордеевым, ставшим тренером после сокрушительного нокаута.

Но на соревнования Кольку брал запасным.

– Для психологического прессинга соперников вожу я Кузю. Пусть боятся одного вида моих запасных и думают, что если у нас в команде такие запасные, то кто же им в ринге будет печень-то поправлять? – весело вещал Привалов.

К музыке Кольке привил любовь старый калека без ног, ветеран войны Моцарт, сидевший с самого утра в теньке рядом с бочкой кваса Полины. Он лихо наяривал на баяне всякие разухабистые частушки и блатные песни, а праздно шатающиеся отдыхающие делились с ним мелочишкой, бросая ее горстями в футляр трофейного баяна. Менты его не трогали – ветеран все же. К вечеру инвалидную коляску с пьяным Моцартом увозила пожилая седая женщина, а тот скандалил. Колька нашел к нему подход с помощью мамкиной чачи, и Моцарт, от нечего делать, стал учить его игре на баяне. Очень скоро Колька уже лихо играл все частушки и плаксивые песни, сидя на табуретке рядом с коляской калеки, а тот хайлал их во всю свою хриплую глотку. Денег в футляр стали бросать больше, но ветеран с Колькой не делился. Тогда Колька перестал учиться игре на баяне и таскать самогон-чачу от мамки. Ветерану стало тоскливо, и Моцарт взял его в долю. И к концу сезона Колька уже гонял на новеньком велике. Мамке Полине льстило, что ее сына все хвалили, когда он играл на баяне, и осенью она отвела его в музыкальную школу продолжать обучение. Колька моментально схватывал все на слух, но ноты ненавидел, за что преподаватель его – тоже Николай Иванович, но Трубачев, одновременно хвалил и ругал по-отцовски. Так они и мучали друг друга во время обучения.

Но, что странно, вся музыкальная школа во главе с директором Самуилом Яковлевичем считала Николая Кузнецова очень одаренным и талантливым мальчиком, подающим большие надежды, и предрекала ему громкую славу на музыкальном олимпе. Может быть, оттого что, разучив произведение для академического концерта или экзамена буквально накануне, Колька с таким блеском и уверенностью исполнял его, что складывалось впечатление, будто мальчик не выпускает баян из рук. К тому же Николай был очень симпатичным мальчиком и опрятным. Один бедный учитель Николай Иванович знал реальное положение дел и говорил, выпивая с коллегами: «Никакой не музыкант, лишь имитация музыканта. Артист хороший, да. Видный. Ему бы в театральное, лицедействовать. Ленивый, бессердечный, холодный расчетливый позер». Но подвыпившие коллеги не слушали его, обмывая выпуск, и лишь кто-то сказал: «Да ладно, не реви, Иваныч, давай лучше накатим, – и скаламбурил: – Сделал дело – кобыле легче».

После школы Кузя поступил в музыкальное училище на заочное отделение и там продолжал покорять своей одаренностью педагогов, студентов, а особенно – студенток. От армии он как-то отвертелся с помощью энергичной мамки Полины. Нигде не работал ни дня, но жил на широкую ногу, непонятно с чего. Этим вопросом были озадачены многие. Первой была мать Полина. Проверяя Колькины карманы, она находила там слишком много денег, но ее это только радовало: «За дело взялся пацан, правильно, неча на мамкиной шее сидеть».

– Что-то сильно Кузя гусарит у нас в кабаке, – удивлялся Слива, – с чего бы это? Лина, может, на тебя запал?

– Не волнуйся, Слива, он на меня даже и не смотрит, – ответила Василина, но галочку в своей голове поставила.

Тогда еще вся богатая биография Кузи была ей неведома, но она уже с каким-то другим интересом наблюдала за ним. И однажды подумала: «Может быть, это он?» И вдруг почувствовала щемящую тоску.

Кузя танцевал со всеми подряд элегантно и красиво, но был очень неразборчив в партнершах. При этом было видно со стороны его полное безразличие к ним. Зато все дамы, к столикам которых он подруливал, просто таяли от счастья и буквально бросались ему в объятия.

«Может, позлить меня хочет?» – думала Василина, потому что после каждого танца Кузя пристально смотрел на нее, будто желая спросить: «Видела?»

Так оно и было на самом деле, только Василина неправильно принимала это на свой счет. Поняла она все гораздо позже. Сезон кончался, и народа стало меньше. Кузя стал приходить все реже и совсем ненадолго. Придет, поздоровается, осмотрится по сторонам, скажет, что сегодня занят, и уйдет. Василину это стало почему-то сильно беспокоить, но вида она не подавала. Как-то раз она сидела в гримерке, ждала своего выхода и крутила дурацкий кубик Рубика, который тогда только появился и был дико популярен у молодежи. Вдруг она почувствовала, что кто-то наблюдает за ней, резко подняла голову и посмотрела в гримерочное зеркало с лампочкой. За ее спиной стоял Кузя.

– Привет, а ты меня напугал, – смущенно сказала Василина.

– Неужто такой страшный? – спросил в ответ Кузя, глядя на кубик Рубика.

– Дай-ка я попробую, – продолжил он и забрал кубик из ее рук. Василина встала со стула и с любопытством и удивлением посмотрела на него и на свой кубик. Через несколько минут Кузя сел на ее стул и проговорил, вертя кубик в руках: «Я тебе цепочку подарил, в сумке посмотри». И, не поднимая головы, продолжил свое занятие. Василина еще более удивленно посмотрела на него, подняла брови и спросила:

– В какой сумке?

– В твоей, – ответил Кузя.

Она не спеша направилась к вешалке, сняла с нее куртку, а потом и свою замшевую югославскую сумку-рюкзак, очень подходившую к ее джинсовой куртке – большую, удобную, стильную и любимую. Поставила сумку на стол, расшнуровала и увидела лежавший сверху на всякой всячине черный бархатный футляр. Василина медленно достала его и открыла.

– Вау! – вырвалось у нее.

Внутри, на красном атласном подкладе, лежала очень красивая золотая цепочка с подвеской-капелькой в форме землянички, вся в мелких сверкающих камушках.

– Круто, – произнесла изумленно Лина, приложила цепочку к груди и радостно посмотрелась в зеркало. Но вдруг замерла, медленно повернулась к Кузе и тихо спросила: «И что я за это должна?» Он поставил собранный кубик Рубика на гримерный столик, встал, подошел, взял из ее рук цепочку и легко надел ее Василине на шею.

– Носить должна и никому не говорить, что я подарил – не люблю. А если спросят, скажешь, что по дешевке с рук купила у какой-то старухи, – ответил Кузя. Начался антракт, и в гримерку-оркестровку, с шумом отворив двери, ввалились музыканты. Все разом замолчали, увидев обалденной красоты цепочку на шее Линки.

– Ништяк, – протянул Гуцул и перевел взгляд на Кузю.

– Штяк-штяк, но я здесь не при делах. Вошел, а она примеряется. Мне, кстати, тоже понравилось, – сказал Кузя, а потом добавил, – пойду в буфет за горючкой, такую красоту обмыть надо.

И ушел. А ребята принялись рассматривать украшение и гадать, сколько же оно может стоить? Слива, стоявший позади, посмотрел на Василину, и она еле заметно кивнула головой. Это событие вдруг перевернуло все вокруг Василины, все ее сознание, все ее мысли и мечты, весь окружающий мир, всю ее шумную, но тихую жизнь. Обмывали обновку весь вечер, но продолжения не последовало. Перед последним отделением Кузя сказал, что завтра рано вставать, и ушел. Но Василину все равно переполняло счастье не из-за дорогого подарка, сделанного ИМ, а от мужского сдержанного поступка. И в ее душе почти не осталось сомнений – это ОН. Слива подвез ее, сияющую, радостную и взволнованную, как обычно, до дома. Она сказала «Пока!» и неожиданно чмокнула его в щеку, выпорхнула из машины и побежала к калитке со своей вечно болтающейся сумкой на плече. Слива посидел еще немного, вздохнул и уехал.

Василина не вбежала, а просто влетела в дом и набросилась с поцелуями на поджидавшую ее Мамашулю, сказала ей, что ужинать не будет, помчалась в свою комнату и закрылась там. Ее разрывало счастье изнутри, ее просто трясло от счастья. Она разделась и легла в постель, но тут же встала и чуть не запрыгала от радости. Потом включила настольную лампу над своим школьным столом, достала из сумки футляр, открыла его и долго любовалась подарком. Потом вдруг решила показать подарок бабушке, но передумала. Потом выключила свет и снова легла, и опять встала и уселась на кровати. Она просто не знала, что ей делать с собой, она не могла ни стоять, ни ходить, ни лежать – она не могла дышать. Ни разу в жизни она не испытывала такой радости, такого полного, неведомого доселе ей счастья.

К утру усталость взяла свое, и Василина задремала. В полусне к ней вроде бы приходила прабабка Катерина из Лондона. Появилась какой-то светлой тенью в комнате и с печальной улыбкой на бледном, размытом лице. – Василинка! – произнесла она. – Ты же знаешь – не все то золото, что блестит. Смотри в суть, не глазами и даже не сердцем, а смотри душой – она дальше видит. Учись ею смотреть, и разглядишь.

Утром Василина открыла веселые глаза и, соскочив с кровати, бросилась к столу, испуганно думая: «А вдруг все это сон?» Но подарок лежал на месте. Схватив его, Василина побежала в ночнушке и тапочках к Мамашуле, но ее дома не было.

Василина оделась, взяла сумку и направилась в больницу к Ларисе Ивановне. Ей просто необходимо было с кем-то поделиться своей радостью. Когда она вбежала в кабинет старшей медсестры, та, оторвав взгляд от журнала, проговорила:

– Что, опять, подруга?!

– Да нет, Лариса Ивановна, мне просто некуда больше с этим пойти, – весело ответила Василина, достала из сумки футляр и рассказала все.

– Поздравляю! – также весело отреагировала Лариса Ивановна. – Поздравляю тебя! Ты влюбилась.

Встала из-за стола, подошла к сейфу, открыла его, что-то достала оттуда и произнесла: «Теперь тебе понадобится вот это!» И она протянула Василине пачку презервативов.

– Спрячь подальше, чтобы бабушку не шокировать, но всегда имей под рукой. Ты же уже знаешь этих музыкантов-раздолбаев. Остальное – говно вопрос.

Василина посмотрела на медсестру с улыбкой и спросила: «Лариса Ивановна, а откуда у вас такая странная присказка?»

– Да в память об Олежеке осталась, комсомольце из Грозного. Веселый такой, кругленький, но щедрый, – ответила Лариса Ивановна, обняла Василину и тихо прошептала, – а теперь вали отсюда со своим счастьем, у меня медобход начинается.

Вечером он не пришел, и на следующий день – тоже. И на третий. И на четвертый. Он появился через неделю. Вошел в гримерку, где сидела Василина, тупо уставившись взглядом в пол, а ребята играли на сцене.

– Привет, – сказал он и, небрежно усевшись на стуле напротив, посмотрел ей в глаза. – Давно не виделись, на соревнованиях был, вальнули мы Россию.

Василина вдруг поразилась тому, как же он был красив! Обычно до конца застегнутая его рубашка голубого цвета, была расстегнута, а обязательный галстук приспущен, двухдневная небритость и ямочка на подбородке говорили о мужестве и длинной дороге. Но, главное, Василина впервые увидела его глаза: они были зеленовато-голубыми, цвета морской волны. Она резко выдохнула, махнула головой и ответила:

– Привет, а я вот жду… выхода на сцену.

– Хочешь шампанского? – спросил он, все так же глядя на нее.

– Очень хочу, – произнесла Василина в ответ.

Кузя встал и направился в буфет, а Лину позвали на сцену. В антракте он принес шампанское с коньяком, а музыканты скромно выставились принесенным из магазина портвешком. Чем и догонялись до конца работы. А когда Слива попрощался с гостями и объявил коду, натанцевавшийся с телками Кузя подошел к эстраде и спросил Лину:

– А ты поешь «Путники в ночи»?

– Да, – ответила она удивленно и посмотрела на него. – Что, спеть надо?

– Да не… А в какой тональности? – спросил он снова.

– В до-мажоре, кажется, – ответила Василина.

– Годится, – сказал он задумчиво и пошел, бросив на ходу: – Позже подойду, дело будет.

– Дело будет, – вспомнила она такие же странные слова Насти-цыганки и улыбнулась. Выйдя из ресторана на улицу со служебного и подойдя к «жучке» Сливы, Василина стала будто бы поджидать руководителя, чтобы ехать домой. На самом деле, она ждала ЕГО – ни жива ни мертва от волнения. Он и появился как из-под земли, и опять напугал ее.

– Я сегодня в гости еду к серьезным людям. Ты домой или со мной? – спросил он тихо, но решительно.

Василина облила его счастьем, льющимся из глаз, и так же тихо и решительно ответила:

– Или… – И через паузу: – Только мне нужно домой заехать, бабушку предупредить, она всегда ждет.

– Не вопрос, я за машиной, – сказал он и ушел.

А Слива пришел и спросил:

– Ты, наверно, сегодня не поедешь со мной, Лина?

– Нет, не поеду, Слива, – ответила она, не в силах сдержать свою радость.

– Ты с ним там осторожнее, мутный он какой-то, – повторил Слива слова Кузиной мамы Полины. – И кажется, бесстыжий. Ну да я поеду. Пока.

Сел в «жигули» и уехал. А Кузя приехал, тоже на «жигулях», открыл дверцу и сказал, не выходя из машины: «Прыгай». Василина уселась в новую, по запаху, машину, и они тронулись. Ехал он быстро, но ровно, не дергаясь. А она дирижировала: «Напра… Нале… Прямо… Приехали». Выйдя из машины и наклонившись, Лина спросила: «Может, я переоденусь?»

– Не, на фиг, и так нормально, – ответил он.

– А куда поедем-то? – снова спросила она с любопытством.

– К дядьке одному деловому, днюха у него сегодня, юбилей, – ответил Кузя.

– Ну, тогда я все-таки… – и Василина, не закончив речь, побежала к калитке.

Минут через 15–20 она, сногсшибательно красивая, на высоких каблуках, в облегающем темном платье, поверх которого красовался его подарок – в накинутом на плечи пальто (мама Даша из «Березки» привезла) и с маленькой лакированной сумочкой в руках появилась из калитки. Кузя, увидев ее в свете фар, присвистнув, воскликнул: «Опа, Золушка на бал собралась. Клево!» Она села, и они поехали.

– А я бабушке соврала, что на день рождения к Ленке, школьной подруге, поехала, – весело сообщила Василина.

– А врать нехорошо, некультурно, но когда надо – можно, – произнес он, глядя то на нее, то на дорогу.

Выехав из Ялты, довольно скоро они подъехали к придорожному ресторану на перевале «Кавказская кухня». Вокруг стояло много машин, а рядом с ними общались, покуривая в кулак, какие-то парни.

– Сиди здесь, – сказал Кузя, выйдя из машины, и пошел к парням.

И Василина услышала: «Здорово, пацаны!» Те оживились, и радостно-развязно стали здороваться с ним за руку.

– Привет, Артист, братуха! Здорово, корешок! – кричали они. – Ты где, бля, пропадаешь, Колян, в натуре?

– В натуре поп на дуре, Шпигель, – огрызнулся Кузя.

– Михалыч уже бельмом буровит, в натуре, бухтит, где Артист? – продолжал оборванный Шпигель.

– Туточки я, что бухтеть-то? Сказал, буду, значит, буду, если не зароют или не закроют, – ответил Кузя, и все заржали.

У них начались какие-то разговоры меж собой, смысла которых Василина не понимала, да и не слушала, сидя в машине. И подумала: «Черт возьми, да это же братва, блатные». Она подобных видела, конечно, но никогда не общалась с ними. К сцене они не подходили, танцевать не танцевали, изредка засылали четвертак с халдеем, чтобы музыканты «Долю воровскую» сбацали. Но Слива категорически отказывал, говоря, что администрация запретила.

– Ну, тогда «Поспели вишни» или «Мясоедовскую» изладьте для уважаемых гостей, – просил официант.

Вообще залетные, блатные и всякие такие редко совались в их кабак.

– Ведь где интурист гуляет, всегда люди в штатском шныряют, секут поляну, – крутилось у нее в голове. – А Артист-то ему лучше подходит, чем Кузя, – прямо в яблочко!

– Ну что, идем на бал? – услышала она его голос в окошко.

– Идем, – смело сказала Василина, а на самом деле, сильно труся. И вышла из «жигулей».

– О-о! Ничего себе! Ништяк, Артист! – послышались веселые возгласы со всех сторон.

А знакомый ей уже голос Шпигеля выкрикнул:

– Ну, бля, Артист, ты даешь!

– А я не даю, Шпигель, и тебе не советую, – ответил он и продолжил: – Знакомьтесь…

– Это… – посмотрев на Василину и, вероятно, только что отбросив первый слог «зо», вдруг произнес: – Лушка!

– А для вас, пацаны, она Луша.

Взял ее под локоть и, добавив: «Вперед, босота», – повел ко входу «Кавказской кухни». Если бы Василина знала, куда идет, то вряд ли отправилась на этот бал. Войдя внутрь, она откровенно запаниковала, увидев человек двести мужчин разного возраста, разных национальностей и в одинаковых черных костюмах, сидевших за общим п-образным столом. Этот огромный стол был сплошь заставлен едой и бутылками. Все примерно двести голов и четыреста глаз одновременно повернулись и уставились на них. В центре стола поднялся крепкий седовласый мужчина, также в черном костюме, белой рубашке и с живой розой в петлице пиджака. «Как у дона Карлеоне», – мелькнуло у Василины в голове. Мужчина сделал небольшую паузу, дождался, когда все войдут, и объявил: «А это, кто не знает, мой молодой кореш, Артист, с бригадой. А знаете, как он стал Артистом? Менты ему дали эту кликуху».

При слове «менты» все деловые притихли во внимании. А седовласый с розой в петлице обвел их взглядом, посмотрел на вновь прибывших и сказал: «Да вы присаживайтесь, пацаны». И показал рукой на левое крыло стола.

– А ты, дорогой Артист, подойди поближе, не стесняйся.

Кузя-Артист подошел к центральному столу изнутри, заложив руки в карманы, и встал на всеобщее обозрение. А седой, или просто Михалыч, продолжил: «Он как-то подломил хорошую хату с ювелиркой и спускается по лестнице с футляром от скрипки, полным „рыжья“. А навстречу мусора бегут – сигналка зазвякала. Какой-то оперок ему и говорит: «Ты что, скрипач?» А наш в костюме, в галстуке, тому с улыбкой и отвечает: «Нет, я баянист». А мусорок снова: «А че со скрипкой?» А наш в ответ: «Таскать легче». Тогда мент ему: «Давай-ка двигай отсюда, артист. Не до шуток нам. Тут ограбление, понял?» – «Понял», – ответил новоиспеченный Артист. И двинул оттуда.

– Присаживайся, дорогой, рад тебя видеть, – сказал Михалыч Артисту и уселся сам. Но Артист не ушел, а подошел ближе к юбиляру, пожал тому руку, что-то сказал и протянул точно такой же футляр, в котором подарил Василине цепочку с подвеской. Потом вернулся к своим и спокойно сел рядом с ней, налив ей и себе шампанского. Василина пребывала в шоке. Ей казалось, что она присутствует на сходке уголовных воров в законе. По правде говоря, это так и было – сходняк воров по поводу днюхи авторитета. И съехались на него, действительно, все коронованные и некоронованные, все чего-то стоящие «деловые люди» криминального мира Советского Союза.

– Ты где взял эту долбаную цепочку? – спросила Василина, сжав до боли лежавшие на коленях кулаки, не глядя на новоиспеченного Артиста.

– Купил по случаю с рук у какой-то старухи, – с улыбкой ответил он.

– У какой старухи? – с ненавистью прошипела она.

– Лила, по-моему, зовут, армянка, могу познакомить, – опять спокойно и весело ответил Артист.

– А врать нехорошо и некультурно, – продолжила Лина.

– Когда очень надо, можно, но я не вру, – сказал он, взял свой бокал и продолжил: – Ты что, думаешь, в Ялте мало кабаков, где можно погарцевать? А я что-то вдруг к вам повадился.

Василину немного отпустило, и она спросила опять:

– А что это за люди на твоем балу?

– И здесь я врать не намерен, хочу, чтобы ты знала, кто к тебе клинья подбивает, – буркнул он.

Напротив из-за стола поднялся высокий кавказец в таком же бархатном костюме, как у Настиного цыгана Гривы, сидевшего спокойно рядом и ничем не показавшего своего знакомства с Василиной. Кавказец поднял бокал и произнес: «А теперь наш подарок юбиляру и всей уважаемой братве – встречайте, для вас поет Бока!» На сцене зазвучала явно восточная музыка на шесть восьмых. И вышел крупный черноволосый парень в спортивном костюме «Адидас». Вдруг он запел высоким голосом, никак не соответствующим его виду, да еще с таким сильным армянским акцентом, русскую блатную песню «Такова уж доля воровская». Да так здорово, красиво запел, что Василина вся поневоле переключилась на него. Бока спел песню, поприветствовал юбиляра и всех присутствующих, кого на армянском, кого на грузинском, кого на дагестанском, кого на чеченском, а потом, рассказав на русском какой-то очень веселый и очень короткий анекдот, объявил: «А сейчас для московских гостей – „Таганка“! Потом для ленинградцев – „Кресты“, ну и так далее!»

Отпел свое отделение и ушел. А Василина вдруг заметила за длинным столом и девушек – по виду явно валютных проституток. Путан, ничем не отличавшихся от нее. Таких же симпатичных, дорого одетых, в золотых цацках в ушах и на шеях. Она снова тихо спросила Артиста, по-прежнему не поворачиваясь к нему:

– А почему никто не танцевал?

– По понятиям западло, – ответил Артист, – не принято ни танцевать, ни хлопать.

Встал и пошел к сцене. Взял микрофон и объявил: «А теперь подарок от нашего стола. Любимая песня юбиляра „Путники в ночи“ в исполнении Луши».

И помахал Василине рукой, приглашая на сцену. Она ошарашенно, в который раз сегодня, поднялась в мертвой тишине и под оценивающие взгляды направилась к сцене. А Артист воткнул микрофон в стойку, сел за пианино и заиграл вступление. Василина поднялась на сцену и запела: «Stranger in the night…» Так она не волновалась никогда в жизни: ни до, ни после. Песня прозвучала, но никто не реагировал. Кузя – Артист, Баянист, Гитарист, и, как только что выяснилось, Пианист, подошел к ней и взял за локоть. Тут поднялся с места юбиляр и крупными ладонями стал медленно и громко хлопать. Следом поднялась вся братва и устроила ей такие овации, которых она также не слыхала в своей жизни: ни до, ни после. Минут десять лихая братва хлопала, кричала, свистела, орала, гремела, улюлюкала, барабанила по столам, с которых повалились посуда и бутылки, топала ногами, переворачивая и распинывая стулья за собой, неистово и бешено ликовала, пока к микрофону не поднялся Михалыч с бокалом и не сказал: «Ша, братва! Артист, позволь, я за всех поцелую по-отцовски твою Лушу! Никогда не слышал исполнения лучше, хотя люблю и знаю эту песню с детства».

Поцеловав полуобморочную Василину крепко в губы, осушил до дна бокал и с размаху, от души, долбанул его об пол. А потом неистово заорал в микрофон: «Давай, гуляй, братва жиганская!» И тут веселье покатилось, понеслось с новой силой.

– А нам пора, бал окончен, – услышала вдруг Василина голос Артиста.

– Уходим по-английски, – мотнув Шпигелю головой, продолжил он: – По-тихому, не демонстративно.

Взял Лину за локоть, и они направились через закулисье на выход. Выйдя под звездное небо в уличную прохладу, Василина спросила:

– А мое пальто и сумочка?

– Шпигель в курсах, принесет, – ответил бывший Кузя.

– И что дальше? – спросила она.

– Дальше тебе решать, – ответил он.

– Зачем тебе все это? Ты же хороший музыкант? – вновь спросила она после неловкого молчания.

Он снял с себя пиджак, накинул ей на плечи и ответил:

– Не хочу всю жизнь перебиваться с хлеба на квас, как моя мамка. Поднимусь, куплю нам хату и все, что надо, вот тогда завяжу и стану музыкантом.

– Нам хату? – спросила Василина и впервые за вечер посмотрела на него. – С чего бы это? Мне и под Чинарой неплохо.

– Не век же ты будешь с бабушкой там цветочки поливать? – сказал он жестко и так же посмотрел на нее.

У Василины что-то дрогнуло внутри, и она опять увидела его, но ответила сравнением: «Не надо мне от тебя никаких хат, добытых таким путем. Ни цепочек твоих, купленных с рук, ни шампанского – ничего не нужно». И она, как ни держалась от переполняющих ее эмоций, вдруг заплакала и отвернулась. Он взял ее за плечи, повернул к себе и неожиданно поцеловал – в первый раз за все время их знакомства. Василина не противилась, а он достал платок из кармана и вытер ей слезы, сказав: «Давай попробуем, а там видно будет». И повел ее куда-то на задний двор ресторана. Они подошли к одноэтажному домику, стоявшему невдалеке, он достал ключи из другого кармана, отпер дверь и распахнул ее перед ней. Василина в нерешительности стояла перед входом, и ей вдруг показалось, что из темноты на них смотрит цыган Грива. Она еще немного постояла и вошла внутрь. Он щелкнул выключателем, и они очутились в очень уютной комнате с мягким освещением и огромной кроватью. Закрыв дверь на щеколду, он подошел к ней и снова поцеловал ее, крепко прижав к себе.

Василина опять не противилась. Она просто не могла противиться и сказать себе «нет». Она так долго ждала этого. Он раздел ее неторопливо, взял на руки, положил на кровать и разделся сам. Посмотрев на него, она вздрогнула и сказала:

– Мне срочно нужна моя сумочка.

– Сейчас принесу, – ответил он и ушел в прихожую нагишом. А через мгновение вернулся с сумочкой в руках. Василина удивленно взяла ее, открыла и вынула из нее то, что вручила ей Лариса Ивановна.

– На, надень, – сказала она смущенно, протянув ему упаковку. Он с интересом взял ее, сел на кровать, покрутил в руках недолго и с увлечением, как кубик Рубика когда-то. Вскрыл упаковку и, произнеся: «Никогда еще не шпокался в гандоне», стал натягивать презерватив, нисколько не стесняясь. Василина смотрела на все это своими прекрасными, полными ужаса глазами. Закончив с одеванием, он с места запрыгнул на нее, без всякой необходимой в таких случаях хотя бы минимальной подготовки, и вошел бесцеремонно.

Когда все закончилось, он отерся краем простыни и завалился спать. А она долго сидела на краю большой кровати, прижав к груди голые колени, и смотрела в темноту. Потом встала, тихо оделась, взяла свою сумочку, нашла в прихожей пальто, принесенное, видимо, Шпигелем, отодвинула щеколду и, выйдя на улицу, пошла по ночному пустынному шоссе в сторону своего дома. Остановилась в задумчивости и пропела: «Strangers in the night…»

И ей опять показалось (даже не показалось, а почувствовалось), что кто-то наблюдает за ней. Но она двинулась дальше. Минут через десять ее, одиноко идущую по дороге, осветили фары легковой автомашины. Она испуганно остановилась на обочине. И машина остановилась, чуть проехав ее. Открылась водительская дверь, и из «Волги» вышел мужчина. Он не спеша пошел по ходу движения и оказался в свете фар. Василина с облегчением узнала Гриву, вечного попутчика Насти-цыганки. Цыган посмотрел на звездное небо, потом в ее сторону и сказал:

– Привет, певица. Может, подвезти куда?

– Мне бы домой, под Чинару, – неуверенно ответила Василина.

– Тогда садись, нам по пути, – произнес Грива и открыл перед ней переднюю пассажирскую дверцу. Всю дорогу они ехали молча и, лишь остановившись перед ее домом, он посмотрел на Василину и спокойно промолвил:

– Вот и все. Ты дома.

– Спасибо большое, Грива, и передай привет Насте. Скажи, что я ее очень и очень жду. Еще раз спасибо, – и она вышла из машины.

Вечером Кузя-Артист как ни в чем не бывало появился в ресторане, накрыл поляну музыкантам в гримерке и беззаботно продолжал отплясывать с телками – теперь уже совсем не глядя на нее. А она смотрела на него. Смотрела безразлично – со спокойным, не касающимся ее отвращением. И назло не снимала подарок – золотую цепочку красивого плетения с крупной подвеской-земляничкой в сверкающих камешках. А потом Кузя взял и исчез.