Текст книги "Подлетыши"
Автор книги: Анатолий Максимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Глава седьмая
Ребята хлынули в мастерскую. А Дегтяреву показалось, что налетел вихрь – нашумел, накуролесил и сгинул, когда мастер Ергин позвонил колокольчиком.
– Ну, наследнички, – перед началом занятий сказал Елизар Мокеич, – принимайте новенького…
– Не рано ли он явился к нам, – кто-то хихикнул. – Учебному году конца не видно.
– Где он? Подать сюда! – Ребята почувствовали в тоне мастера добродушие, значит, можно минутку-другую и повеселиться.
– Да вот он, новенький, перед вами, – Ергин протянул руку в сторону Дегтярева, одетого по-рабочему.
– Разыгрываете нас, – не поверили подростки. – Наверно, металлолом собирать снарядились.
– Да, я и есть тот самый новичок, – сказал Илья. – Правда, опоздал на целых два месяца, но все-таки не думаю тянуться в хвосте. Я ведь не с пустыми руками пришел к вам: умею плотничать и столярничать.
– Верно говорит, – Мороков выкрикнул от дальнего верстака. – Мать научила. Вы бы знали, парни, какая у него мать! Тетя Надя от скуки на все руки – она плотник, столяр и художник…
– Так где мой верстак? – Дегтярев перебил односельчанина, а то еще пустится рассказывать, как «тетя Надя терем строит».
– Помогайте новенькому, наследнички, – улыбнулся Ергин, – покажитесь перед ним умелыми, знающими. Садитесь, Илья Степанович, за третий верстак у окна.
– Чур, я буду шефом!
– А я наставником!..
– Все, наследнички, – построжал мастер. В это время его виски показались Дегтяреву броско седыми. – Конец шуткам-прибауткам. Ставьте ушки на макушки, слушайте и запоминайте.
Мастер повесил на классную доску щит с электрической цепью – амперметром, выключателем и лампочкой. Монтаж Ергин сделал – любо посмотреть и рассказывал увлекательно, наверно, сам еще не успел остыть от занимательной работы.
Едва он сказал «А теперь приступайте…», как сразу заклацали плоскогубцы, закрутился в руках ребят провод, застучали молотки.
Игорь Мороков, кромсая ножницами консервную банку для скоб, подбежал к Дегтяреву, глянул, чем тот занимается, и недовольно хмыкнул:
– На фига коробку-то ставишь? Ты чем слушал мастера? Ох уж эти мне новички, ничего-то они не петрят. Давай мел, помогу разметку отбить… Опять меня обгонят, – Мороков ревниво оглядывался на ребят. – Вон как рвут когти, опередят… И земляка своего не оставишь, ну, хоть разорвись…
Ергин отнял у паренька шнур и спровадил от Дегтярева.
– Вот так он всегда, – заметил с укором, но и уважительно. – То одному помогать бежит, то другому, а у самого дело стоит. Видно, для Морокова придумана поговорка: доброта хуже воровства.
Мастер ходил между верстаками в белесо-синей куртке, в таких же выцветших штанах, в кирзовых сапогах; из нагрудного кармашка куртки торчали карандаш и металлическая линейка.
– Отменные кусачки у тебя, Иван, – похваливал, – без зазубринки, так и отсекают проволоку… Сегодня жду от тебя, Ваня, хоро-ошей работы!
Ергин разговаривал с подростками с юморком. Если у паренька шло дело споро, хвалил:
– Молодец, видишь в куске железа искорку-изюминку.
Постоит, полюбуется пареньком, окрылит добрым словом. Ну а если у кого что не ладилось, Ергин охотно показывал, как надо делать.
– Что, Владимир, не выходит у тебя малахитовая чаша? А ты изловчись, не так, а вот этак согни кольцо, да терпеливо, с добрым настроением… – И так заразительно брался за инструмент, что у незадачливого подростка начинали как-то особенно глаза светиться, его руки тянулись отобрать инструмент у мастера и самим чудеса творить.
Дегтярев воочию убеждался, что для Ергина быть в громе перестука молотков, в пересвисте напильников, возиться с подростками – сплошное развлечение. Если видел мастер одну и ту же неполадку у многих, – взлетал на помост, звенел бронзовым заливистым колокольчиком.
– Стоп, наследнички!.. Давайте-ка разберемся…
Илье не корпеть бы над схемой, а только лишь наблюдать за мастером – он всегда в движении, так и горит огнем ребят!
– Стоп, наследнички! – Мастер опять на помосте. – Игорь, принеси-ка мне свой монтаж.
– Я не сделал… – затоптался смущенный Мороков.
– Вот и неси… Лентяй ты, каких и свет не видывал! – омрачился Елизар Мокеич. – Ты что тут набедокурил?.. Вот до чего додумался – молотком по шурупам.
– Листвянка суха, – оправдывался Игорь. – Никак не вкрутишь. Уже волдыри на ладошках…
– Скажешь, сил у тебя нет? – мастер топорщил пучки бровей. – «Пирамиду» на сцене строил – двоих хлопцев на себе держал. Скажешь, и терпения нет? А кто это сделал? – Ергин достал из шкафа новый блестящий угольник, бережно приподнял на ладони. – Да это же сотворили руки ювелира!.. Забери свою доску, Мороков, да переделай так, чтоб самому же и порадоваться…
«Трудные» мальчишки в классах, в клубе, в спортивном зале обычно чуждались Дегтярева, а тут, в мастерской, были с ним неожиданно приветливы, разговорчивы, напрашивались чем-нибудь помочь. То один подбежит – чумазый, шустрый, с испариной на лбу, – посмотрит, поправит проводок на щите Дегтярева, ткнет отверткой в шуруп: крепко ли ввинчен; глядь – и другой подскочил с подмогой. В перерывах затевался шумный спор вокруг монтажа замполита. Он видел: подростки еще мало знают и умеют, но как хочется им быть похожими на своего мастера!
Илья присутствовал на практике у Паркова. Тот вел занятия как-то скованно, сухо. Не находилось у него ободряющих реплик и шуток, столь целительно действующих на утомившихся подростков. И ребята казались замкнутыми, вялыми. У Ергина, напротив, – шумновато, хлопотно; мастер будто слишком разговорчив, непоседлив. Но прошло занятие – одно, другое, – а Дегтярев не заметил в ребятах усталости. Все время между ними не угасало соревнование. Среди ребят Илья забыл свой возраст, должность – увлекся работой, как мальчишка.
Мороков бегло глянул на монтаж Дегтярева и сморщил нос.
– На трояк намастерил, не больше. Ладно, не журись, земеля. Плохо начинать – не беда, так говорит наш Елизар Мокеич, беда – плохо кончить. У тебя, Илья Степанович, все впереди…
Утомленный, присмиревший Ергин и двое подростков с важными, неподкупными лицами, ходили по мастерской, принимая у группы что-то вроде зачета. Иной раз мастер хвалил: «Это, по-моему, хорошо сработано!», а ребята, остроглазые, находили в монтаже своего товарища огрехи, которые тут же устранялись. При торжественном молчании ввинчивали в патрон лампу. «Горит! Горит!» – хозяин монтажа прыгал чертиком, обнимал друзей. И мастер среди ликующей ребятни молодел лицом.
Схема Дегтярева «наследничкам» не понравилась – какая-то неуклюжая; сразу видно: сделана, что называется, с потом и кровью, а не с легкостью и сноровкой умельца. Да и лампа почему-то не загорелась. Переминались с ноги на ногу мальчишки-судьи, переглядывались, – не знали, что и делать, как оценить работу замполита. Ждали слово от Ергина. Подростки стеснились вокруг верстака Дегтярева, – шумели, спорили. Они мигом выкрутили и снова закрутили все винты на приборах, прощупали быстрыми руками провода – и лампа вспыхнула!
– Пятерка вам, Илья Степанович! – Мальчишки торжествовали: замполит дал им повод показать себя молодцами-знатоками. Лишь один Ергин оставался объективным.
– За что же нашему новичку «пять»? У него провод кривулинами проложен, изоляцию на концах зубами, что ли, зачищал. Видите, какая рваная…
Поставили Илье «три», да и то учитывая, что это его первый урок.
Бедолаги, которые почему-то не выполнили задания, тянулись за мастером, упрашивали:
– Подключите ток. Ну, пожалуйста… Может, все-таки лампочки и загорятся?
Они досадливо гремели инструментами, кое у кого даже навернулись на глаза слезы.
Ребята ушли на обед. Ергин опустился на стул, подпер сухой рукой впалую щеку. Сидел он в непривычно тихой мастерской и вполголоса что-то напевал.
На лице и в позе Ергина теперь видел Дегтярев усталость. В прошлый день была в группе теория – мастер вроде бы свободный, однако он ушел домой, лишь когда ребята легли спать. Присутствовал на уроке обществоведения; потом пожаловал к нему родитель одного подростка; едва успел приготовиться к практике – пригласили на совещание к директору. И так до позднего вечера мастер-наставник не знал покоя.
Ергин снял с себя рабочую одежду, долго мыл руки, сплошь усыпанные застаревшими ссадинами, ворохнул мокрой пятерней все еще удало вьющиеся волосы.
Глава восьмая
Пришел Сергей в училище и с первых дней невольно потянулся к мастеру Ергину. Ергин тоже приметил Сергея, который не смеялся над его излюбленными словечками, как другие ребята, даже сердился на Петю Гомозова, если тот имитировал разговор Ергина. «Мальчишка видит во мне что-то особенное, а не ради моих побасенок льнет ко мне», – думал Елизар Мокеич. Всех ребят он называл «наследничками», а «племяш» был у, него лишь один Порошкин, хотя тот никакой ему не родственник, да к тому же и не в его группе.
Иной раз, когда выпадало время, Сергей забегал в мастерскую Ергина и с интересом наблюдал, как мастер готовился к уроку: фуражка-восьмиклинка на затылке, худощавое лицо сосредоточенное; сухие, цепкие руки владели напильником будто безо всяких усилий, а только лишь придерживали, чтоб не улетел тот перышком. И напильник, цзыкая, весело напевая, порхал над белым огнем заготовок, словно дразнил, заигрывал с разгоряченным металлом, звал его в полет.
Да, работал мастер споро и заманчиво. Он как бы забавлялся, и никакими уговорами не отвести его от верстака.
– Здорово, плямяш! – обычно приветствовал Сергея Ергин. – Видишь, вытачиваю зубильце. Завтра будет о чем наследничкам сравнить свои поделки.
Как-то раз помогает Порошкин мастеру нарезать резьбу на болтах и говорит, что дома заклинило электрическую плиту. Не нагревалась одна конфорка, Сергей полез глянуть, в чем дело, – подергал провода, поджал винты, включил ток – в плите что-то треснуло и вспыхнуло. Теперь отказали все конфорки. Отца нет, в командировку уехал, сидит Сергей на сухом панке.
– Да ты уже успел чему-то научиться! – Ергин не то хитренько, не то осуждающе смотрел на подростка. – Не каждый-то устроит короткое замыкание.
Вечером мастер взял провод, инструмент и отправился с Порошкиным к нему домой.
Приходит и видит: в комнате акварельные, карандашные рисунки. Особенно привлек внимание Елизара Мокеича портрет молодой женщины.
– Мама, – сказал Сергей. – На фотографии она совсем не такая, какой я ее помню, вот и нарисовал…
Елизар Мокеич копался в плите, о том о сем разговаривал с пареньком, а сам в открытую дверь поглядывал на рисунки.
Отремонтировали плиту, вскипятили чай, и тогда мастер спросил:
– То, что на стенах, наверное, не все твое художество?.. Ну, показывай, плямяш, не стесняйся, не скупись, я ведь тебе печку наладил.
Сергей принес из другой комнаты панорамные картины баталий, амурские пейзажи.
– Вот, оказывается, какой ты умелец! Давай унесем замполиту. Он-то уж разберется, что у тебя такое выходит. – Ергин бережно сворачивал картины в рулоны.
– Стоит ли занимать людей причудами детства? – заметил Сергей. – Теперь не рисую. Лень да и некогда.
– Тем более надо показать Илье Степановичу, – настаивал мастер. – А вдруг ты зарываешь в себе талант?! И Вадим Павлович, мастер твой, удивится.
– Как же! – услышав о Паркове, холодно возразил Сергей. – Да мы, хоть выше себя прыгни, наш мастер и глазом не моргнет. Мелюзга мы для него. Чижи, одним словом…
Ергин выпил две кружки чая, экономно прикусывая сахар-рафинад, и собрался уходить. Но, выслушав, что Сергей говорит о своем мастере, налил третью кружку.
– И ты сядь, не топчись, – велел пареньку. – Чижи вы, говоришь, для Вадима Павловича, да? А кого он старается ремеслу научить? Да все свежее, прямо со стройки, кому показывает? Вам. Сам работал-мотался в командировках и в техникуме заочно учился. Хочет Вадим Павлович, чтоб и вы легких путей-дорог в жизни не искали, потому, может, он с вами крут и неулыбчив. Он-то знает: если в юности не научитесь по-настоящему трудиться – пропадете наверняка. Вот какие, племяш, гнутые проводки получаются.
Утром ребята увидели в фойе учебного корпуса персональную выставку картин Сергея Порошкина. Тут – на целых два ватмана – первый сплав дикой рекой на плотах и баржах переселенцев из Восточной Сибири, одна из станций Байкало-Амурской магистрали и многое другое. Прозвенел звонок на занятия, но подростки никак не могли оторваться от необычной выставки. Сергей не показывался на глаза ребятам. Зато Елизар Мокеич толкался среди них, с удовольствием выслушивал похвалу, на критику серчал. Высказал свое мнение и мастер Парков:
– Все это хорошо в художественной школе, а тут главное – электротехника. Посмотрю я сегодня, как Порошкин ответит на уроках.
…После обеда Коновалов завел в столярку своего подопечного Петю Гомозова и мрачновато сказал:
– Каково, Петро, возвысились над нами Ергин и его «племяш»? То-то я нынче сон худой видел. Приснилось мне штук десять кошек – красных, зеленых, коричневых… Проснулся и спрашиваю у старухи, к чему бы это? Она мне: в среду сны не сбываются. Век прожила баба, а сны так и не научилась разгадывать! – Коновалов бросил ножку стула в ворох лома. – Привожу в училище и – на тебе! Все толкутся у картин – славят Ергина с Порошкиным. Вот к чему сон-то был…
– Везет же людям! – воскликнул Петя. – То они в пикете ночуют, теперь художниками оказались. Вечно в славе купаются…
– Нашел чему завидовать – пикету, – не понравилось Коновалову. – Да это же сплошной позор и стыд!
– И позор – тоже слава… Демьян Васильевич, – спросил Петя, – вы вправду, что ли, не уважаете Ергина? А мне так кажется – в шутку…
– Перекрестись, чтоб не казалось.
– А Ергин про вас такое рассказывает, такое… – издалека продолжал Петя, но, увидев чересчур раздосадованное лицо столяра, засмеялся. – Да вовсе не о том вы думаете – не насмехается он над вами. Елизар Мокеич сплошную похвалу несет… Все у нас от него узнали, что вы на войне орден Красной Звезды получили.
– Ишь ты! – облегченно, с гордецой произнес Коновалов и выпрямил сутулую спину. – Сколько лет миновало, а он ведь помнит! Ну, Петро, сказывай, что еще доброе разносит про меня Ергин? Он-то про меня все знает. Вместе молодыми были… Оно, конечно, – призадумавшись, словно вспоминая что-то давнее, хорошее, сказал столяр и подсел на скамью к подростку. – И я бы тоже мог тебе, Петро, немало поведать о Мокеиче. Мы с ним немцев били и японцев из Маньчжурии гнали… – Но вдруг спохватился: – Ты вот что… Ты поменьше слушай этого Ергина. Давай-ка лучше думать, как нам обскакать его с Порошкиным, как им устроить конкуренцию?
Оба глубокомысленно помолчали, и столяр спросил:
– Не увлекался ли ты, Петро, в детстве чем-нибудь выдающимся?
– Еще как увлекался! Пуговицы в школьной раздевалке срезал, пока батька не врезал мне ремнем по заднице. Может, заварить снова?
– Не городи ерунду! – осерчал Демьян Васильевич. – Были или нет, спрашиваю, у тебя благородный способности?
– Были, – кротко признался Петя. – На парте царапал всякие буквы… – Коновалов в отчаянии опустил руки. – А также умею лобзиком из фанеры шкатулки… – поправился подросток.
– Тоже не годится, – безнадежно изрек столяр. – Хотя погоди… У тебя талант к вырезыванию или было временное поветрие? Погоди… Да ведь мы с тобой, Петро, такое можем вычудить, такое!.. – И столяр ликующе застучал костяшками пальцев по скамье. – Прямо сей же час и возьмемся фуганить. Нет, сперва ты уроки выполни. Уроки надо, Петро. Без них никак нельзя начальство заругается. А я пока материалу припасу…
Взялся Коновалов перебирать листы фанеры, доски, приговаривая:
– Объявим Ергину конкуренцию!..
Надо сказать, в училище долго никак не набирало разгон техническое и художественное творчество. Были комнаты, руководители кружков, висел ярко написанный примерный план, чем надо бы заняться. Ребята же увлекались в основном спортивными секциями. Но после того, как Дегтярев устроил выставку рисунков Порошкина, начались упорные творческие изыскания…
Галина Андреевна как-то ухитрялась первой узнавать все новости училища и спешила рано утром к замполиту. Сейчас тоже: Илья на порог – воспитательница тут как тут. На лице одновременно и радость, и удивление, и тревога…
– Знаете ли, что-то новое, непонятное творится у нас!
И взволнованно рассказала. У преподавателя по черчению исчез ватман. От художника-оформителя, работающего по найму, «уплыли» краски, кисточки, карандаши. У руководителя оркестра пропали латунные ударные тарелки. Горько отчаивался белый, как лунь, инструментальщик Махоркин: прямо из-под носа его, пока отфукивал густой табачный дым, сгинула коробка надфилей. Вахтерша общежития, нервная старушка, ночь напролет не могла сомкнуть глаз от стука молотков, визга напильников и лобзиков в запертых комнатах…
Илья кинул на стул пальто, шапку и, не дослушав Галину Андреевну, завосторгался:
– Пилят, стучат!.. Только бы не вспугнуть. Пусть уйдут с головой в свои творческие секреты, а потом!..
Мастера и преподаватели требовали от Ильи немедленно пресечь подпольную самодеятельность подростков. Но как остановить стихийное явление, никто не знал. Мастер Парков, например, ночью нагрянул к своим, изъял из-под подушек, матрацев ворох разного инструмента, дощечек, железяк да в наказание заставил мальчишек пять раз обежать вокруг училища. Ну и что из этого вышло? Утром нашел свой шкаф в мастерской открытым. И все, что отнял у ребят, исчезло…
Замполит объявил конкурс технического и художественного творчества, назвал призы и тут же вывесил плакат: «Прогульщики и двоечники в конкурсах не участвуют… Работы авторов, уличенных в порче и хищении казенного имущества, также отвергаются».
В училище привезли полную машину обрезков фанеры, листовой латуни, меди, дюраля; сгрузили березовые, ясеневые, липовые чурки и доски. Стали «изыскателям» выдавать инструменты для тонкой работы.
Ребята каждое утро подбегали к Доске объявлений – узнать, что еще нового появилось по поводу конкурса.
Каждый старался держать в секрете свою задумку. «Творили» и по два-три человека, а то даже целой группой во главе с мастером.
Столяр Коновалов и Петя Гомозов сделались друзьями не разлей вода. Сиживали в столярке с занавешенными окнами, на крючке. Если стучались к ним – накрывали свою работу простыней. Петя частенько мысленно грозил Ергину и Порошкину:
– Ужо погодите, мы вас подковырнем…
И вот наступил долгожданный день подведения итогов. Было воскресенье. Двери актового зала – нараспашку, стулья убраны, расставлены столы; играл инструментальный оркестр. Ребята явились как один; пришли все преподаватели и мастера.
Коновалов с Петей молча ходили по залу. Подойдут к иному макету, посмотрят, послушают, что вокруг говорят, и перемигнутся между собой. Когда все столы были заняты удивительными изделиями, стены завешены картинами, чеканкой и радость творцов, восхищение зрителей достигли апогея, Коновалов шепнул Гомозову:
– Пора, Петро. Настал наш час…
Оба скореньким шагом пробежали по коридору и скрылись в столярке.
Вынесли они на широкой доске что-то объемное, закрытое полотном.
– Не горячись, Петро, – срывающимся голосом говорил Коновалов. – Только теперь нам осталось споткнуться…
Они вошли в зал, поднялись на сцену и поставили на длинный стол перед замполитом свою ношу.
– Посторонись!.. – разворотливо скомандовал Демьян Васильевич.
Петя тянул к розетке гибкий провод. Оба смотрела зорко, чтоб раньше времени не узнали, что там у них спрятано. В зале выключили свет, Коновалов торжественно, с удалью махнул шапкой:
– Расступись!..
Петя щелкнул выключателем и сдернул покрывала со щита. На огромном макете какой-то неведомой земли (так сперва показалось Дегтяреву) вспыхнуло радужное сияние. Реки были выложены разноцветными камешками и так искусно освещены изнутри, что, казалось, мчались, стремились к морям и океанам… Между скал, поперек рек, – белые дворцы электростанций.
Преподаватель Марсов тут же выразил желание заполучить макет Коновалова и Пети в свой кабинет. Он похаживал вокруг стола, сцепив за спиной руки, одобрительным тоном повторял: «Недурно, недурно…» – так любил говаривать на уроке, если ученик отвечал ему на «отлично».
Ергин позавидовал Коновалову, однако, пересилив себя, уважительно глянул в гордое лицо столяра.
– Ну, соседушка, выбил ты искру из моего сердца, выбил… Плямяш, пожми умелую руку Петра.
Когда начали подводить итоги конкурса, завуч принес стопу классных журналов, хотел проверить, нет ли у «творцов» двоек да прогулов. Его остановил замполит:
– Что проверять? Разве были в этом месяце ЧП? – обратился он к залу.
– Не было! – с гордецой отвечали ребята.
– А может, кого-нибудь приводили к директору или ко мне за плохую учебу, недостойное поведение?
– Не было такого! – последовал многоголосый ответ.
– Конкурс продолжается! – Дегтярев переждал восторженные аплодисменты, возгласы. – А что, ребята, неплохо бы иметь в училище уголок боевой и трудовой славы… Да мало ли к чему можно приложить свои руки! Вон и соседний детский сад ждет от нас чудес… Немедленно за дело возьмемся!
Шум, смех, беготня подростков, их возбужденные лица, одобрительные реплики мастеров – все это в тот день горячо отозвалось в душе Дегтярева.
