Текст книги "Подлетыши"
Автор книги: Анатолий Максимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
– Чем удивил! – загудели мальчишки. – Да каждый из нас с малых лет знает, кто такие стрекоза и муравей. И нового ты ничего не сказал нам, Гомоз.
– А ты, Сергей, – обратилась Галина Андреевна и Порошкину, – о чем задумался? С чем-то, вижу, не согласен, да?
Порошкин молча провожал взглядом снопы искр в небо.
– Муравей мантулит и передохнуть ему некогда, а я вот почему-то не уважаю муравья.
– Стрекоза лучше? – подзужил Сергея Гомозов. – Слабый пол уважать надо?
– А ты как думаешь? – воспитательница тормошила то одного, то другого подростка.
– Муравей – положительный тип, – почти хором отвечали ребята, – стрекоза – отрицательный. И говорить тут больше не о чем. Нас не переубедишь.
– Убийцы вы вместе с муравьем! – возмутился Дегтярев.
– Не поняли! – опешили ребята.
– Ответ муравья: «Так пойди же попляши», – пояснил Дегтярев, – обрекал стрекозу морозной зимой на верную гибель.
– Ну а теперь кто что скажет? – допытывалась Галина Андреевна, держа в обеих руках кружку с чаем и поглядывая на Паркова. Тот не вмешивался в разговор, только внимательно слушал, видно, не понимал, к чему клонит Дегтярев.
– За красивые глазки, что ли, муравей должен кормить стрекозу?! – шумели ребята.
– Ну а ты, Петя?..
– Если, конечно, на современный лад повернуть басню, – с иронией заявил Гомозов, – тогда муравей обязан пустить на зимовку стрекозиху и перевоспитывать ее долгими вечерами, чтоб она будущим летом зарабатывала свой хлеб в поте лица…
– Но разве стрекоза не работала? – заступался Дегтярев. – Лето красное все пела… Слушали ее люди, птицы, звери, да и сам муравей, в час отдыха, в кругу детишек своих, наверняка внимал веселой певунье стрекозе. А настала пора расплачиваться за удовольствие – он в кусты. И неизвестно еще, сколько бы он наработал в безмолвном, мрачном лесу. Ведь недаром сказано нам песня строить и жить помогает.
– А ты, Сергей?.. – улыбнулась Галина Андреевна.
– Не по-людски поступил муравей, – хмуро высказался Порошкин. – Ведь мы кормим, обуваем, одеваем певцов, музыкантов, гордимся ими, уважаем их и любим. И птиц за их чудесное пение по-всякому оберегаем. По-моему, муравей тупица… Вкалывает он, не разгибая спины, и вокруг себя ничего-то хорошего не видит. Спрашивается, ради чего? Вот так же я сказал в школе, и мне литераторша залепила двойку…
– Ну и дела! – озадаченно воскликнул Гомозов. – Всю жизнь мне внушали: муравей – хороший, стрекоза – плохая. Но сейчас, наследнички, послушал кое-кого из вас, и муравей мне представляется этаким ушлым, нелюдимым дачником, который держит на цепи злую собаку, к соседям в гости не ходит, к себе соседей не приглашает. Если что кому-то и даст, так за деньги, да еще и обсчитает… А стрекоза, соглашаюсь, разве виновата в том, что только лишь может петь и другим смежным специальностям не обучена?..
– Мир держится на муравьях, – твердо сказал мастер Парков.
– Да на фига нам сдался мир – мрачный, без песен и стрекоз, – запальчиво возразил мастеру Порошкин.
– Ну а если все-таки, – неожиданно повернул замполит, – Крылов видел в стрекозе только никому не нужную лентяйку, тогда как быть?..
Почти до утра ребята не могли угомониться.
…Сиги клевали с ленцой, но ловились всю ночь. Утром, едва поднялось солнце, в палатках стало тепло, и рыбаки крепко уснули. Мимо их табора проносились с натужным гулом моторные лодки; стая белобрюхих куликов бегала, свистела возле закидушек; надсадно трезвонили колокольчики.
Первым проснулся Сергей. Вылез из душной палатки на ветерок, сощурился от ослепительных барашек и весело закричал:
– Есть ли кто живой на этом побоище?..
Пока ребята, заспанные, один за другим выбирались из палаток, Сергей разжег костер, потом ушел вверх по течению Осиновой речки и там застучал топором. Ребята, проверив и наживив крючки, тоже потянулись на заманчивый стук топора. Порошкин мастерил плот из сухого тальника и плавней. Задумал он переплыть на другую сторону речки, где берег крутой, глубина и нависшие над водой кусты, – там наверняка затаилась крупная рыба.
Короток осенний день. Солнце рикошетом пронеслось над мальчишками и, очутившись далеко на западе, летело во мглу горизонта. Навстречу течению Амура подул северный ветер, и вздыбились острые волны с белыми гривами. Дегтярев велел ребятам быстро перебираться через Осиновую речку к табору: того и гляди начнется дождь или снег. Последними с берега отчалили на плоту Гомозов и Порошкин. Плот они тянули толстой жилкой, да, видно, перестарались: на середине реки жилка лопнула. Плот подхватило ветром, понесло в Амур. Подростки на берегу заметались, – хватали спиннинги, бросали в сторону плота. Дегтярев тоже несколько раз метнул – мимо!
– Держитесь, мальчики! – кричала Галина Андреевна. – Не волнуйтесь, не торопитесь, – успокаивала Дегтярева, хотя сама не могла найти себе места, бежала наравне с плотом.
На плот надвигался мутный Амур, с горбатых волн срывались свистящим ветром хлопья пены. Стоит волнам подхватить двух бедолаг, и тогда уж ничто их не спасет.
Дегтярев на бегу поснимал с себя одежду, разулся, опередил плот, и – в воду. Его сразу обожгло. Он плыл вразмашку, бултыхал ногами, чтобы не закоченеть, не дать судороге свести руки, ноги. Держал в зубах конец жилки, боясь, как бы она не запуталась на катушке спиннинга, не кончилась; боялся, что не успеет к плоту – пронесет мимо. Наконец ухватился за шест, поданный Сергеем, одеревеневшими руками кое-как привязал жилку к палке, намертво затянул узел зубами и тогда махнул рукой в сторону берега. Крикнуть уже не мог. Плот, захлестываясь высокой волной, очень долго, как показалось Илье, волочился к берегу.
Галина Андреевна принялась растирать полотенцем спину, грудь Ильи. Ребята разожгли костер и усадили Илью греться, подали ему полную кружку горячего чаю.
– Что чай, – мастер Парков развязывал свой рюкзак. – На-ка тебе, Илья Степанович, огненной воды… Всегда беру на рыбалку или в тайгу – на крайний случай.
Илья выпил, что подал в кружке Парков, и не почувствовал ни вкуса, ни крепости – так озяб. Он оделся и, заикаясь, дрожа, попросил:
– Д-дайте то-топор… Греться буду… – Стал перерубать надвое мозглое бревно.
А в это время Сергей сидел на пеньке, смотрел, как хлопотала возле замполита Галина Андреевна, слышал ее взволнованный голос, видел ее блестящие глаза, обращенные на Дегтярева, и чувствовал себя будто бы чем-то несправедливо обделенным.
«Мог бы и мой отец, вместо замполита, на глазах Галины Андреевны броситься в холодную реку… Звал его на рыбалку, так отказался…»
Глава пятая
Проходит вечером Дегтярев мимо швейной мастерской и слышит жалкий голос:
– Тетеньки… Вы про пожар, наверно, знаете?.. – Кто-то в коротком училищном пальто заступил дорогу двум девушкам. – Наша деревня дотла сгорела. Сидим мы под открытым небом. Лопать нечего, одежда пропала… Мамка мне говорит: «Кати, сынок, в город, там люди добрые…»
У просителя дрогнул голос, он даже захныкал, вытирая перчаткой нос. Фигура в пальто, особенно грубоватый говор показались Илье знакомыми.
«Да ведь это Игорь Мороков, – удивился Илья. – Ну да, он. С ума спятил парень – вздумал попрошайничать».
Мороков что-то получил от девушек и – к мужчине в полушубке, бормоча про пожар, трусил рядом с ним.
– …Мамка на себе волосы рвет… Нас шестеро…
– Хватит ныть, малый, – на ходу бросил мужчина. – Сельсовет поможет.
– У-у-у, прохиндей! – грозил кулаком в спину мужчине Игорь. – Хиляй в стратосферу.
Тут он увидел перед собой замполита и остолбенел. Потом как дернул в кусты… Илья – за ним.
– Стой, шельмец! Стой, говорю!.. – догнал, схватил за шиворот.
– Голубичная сгорела, да?! – Дегтярев тряс подростка. – Ты что на всю деревню беду накликаешь… Сколько выклянчил? Ну-ка дай сюда.
Мороков молчал. Илья вывернул у него карман. В снег полетели медяки, несколько смятых рублей.
– Да что ты, Илья Степанович, – басил Игорь. – Я ведь не курканул. Попросил – дали. Знаешь, как стыдно было. Отпусти, – бубнил малый. – Люди ведь смотрят.
Илья шел быстро. Мороков не отставал, продолжая оправдываться:
– Воровать нельзя, отбирать нельзя, просить тоже не смей…
Илья оглянулся на подростка.
– Такой здоровый лоб и ходишь с протянутой рукой. Играешь на чувствах добрых людей – да как ловко! Сразу-то я не узнал тебя. Думаю, откуда такая побирушка?.. Сегодня же все в училище узнают о твоем вымогательстве и на меня будут пальцем тыкать: земля замполита ходит по улице с протянутой рукой. Как ж мне теперь работать? Как нам с тобой жить в одном училище, отвечай!
– А мне дак, ты думаешь, не муторно про тебя слушать…
– Что это слушать? – Илья замедлил шаг, ждал с нетерпением, что скажет Игорь.
– Мастера-то над тобой угорают: замполит, говорят, наглухо связался с ребятишками, – баскетбол, волейбол с ними гоняет, а с мастерами и преподавателями не умеет контачить, в электротехнике ни в зуб ногой, только лишь знает притомлять культурными забавами. Вот что трекают про тебя, Илюха. Ну а мне-то каково о своем земляке внимать, сам подумай… А еще Петька Гомозов про тебя показывает… – подросток сочувственно глянул в лицо Дегтярева. – Я уж ему грозил лупцовкой – ничего не помогает. Я отвернусь, Гомоз – за свое…
– Ну и каким же он меня представляет? – не без смутного предчувствия чего-то неприятного спросил Илья.
– Как танцуешь ты с Галиной Андреевной, как под ручку с ней ходишь…
– Не было такого, – возмутился Илья.
– Гомоз может и напридумывать, – уныло продолжал Мороков.
– Навязался ты на мою шею, – осек его Илья.
– Кто это навязался! – обиженно воскликнул Мороков. – Кто первый поступил в училище – я или ты? Да если б я знал, что ты будешь у нас начальником, меня преследовать, я бы учесал в леспромхоз сучья обрубать. – Мороков помолчал, гулко топая ботинками по мерзлому асфальту, потом с сожалением, грустно: – Испортился ты, Илья Степанович, как бывшему другу, тебе говорю, – свихнулся. Не тот стал. В Голубичной мировым парнем был. Все ребятишки тебя уважали. Видим, бывало, что ты на рыбалку или за кедровыми орехами собираешься, – мы за тобой чешем. Теперь никак не пойму, какой ты есть?
– Зачем тебе злыдни? – усмехнулся Дегтярев. – Джинсы купить надумал или «дипломат»?
– Домой хочу, денег на самолет нету.
Подросток и верно казался Илье горемыкой-погорельцем. Опустив голову, он выбивал каблуком ботинка ямку в утрамбованном снегу.
– А чем тебе плохо в училище? Кажется, обут, одет и друзей много, хорошей специальности учишься…
– Разве ты не знаешь про мои достижения? – Мороков едва тянул ноги. – По электротехнике сплошные двойки, о черчении тошно вспоминать… Никак не задерживаются в башке синусоиды, формулы. Пробовал вслед за учителем шепотом повторять – учитель заметил, велел встать: «Ты что, – напал на меня, – дразнишься?» Не получится из меня электрик. Лучше домой…
– В деревне-то долго ли просидишь на хлебах матери и отчима?
– Знаю, не задержусь. Встретит хотя бы тетя Надя, твоя мать, и скажет: «Я, женщина, терем строю, а ты, здоровый парень, на шею матери прикатил!» В леспромхоз пойду сучкорубом. Норму я всегда выгоню, еще с процентами.
«Вот и меня дом матери влечет куда-то в светлое, высокое», – подумал Илья. Ему вдруг стало грустно оттого, что Мороков собрался в деревню. Улетит он и унесет собою что-то родное Илье с детства. Шагая с Мороковым, он думал о том, как ему порой бывает трудно общаться с мастерами и преподавателями. То он их не понимает, то они его не признают. Работа замполита напряженная, вся на нервах. Илье хотелось об этом рассказать подростку, услышать сочувствие.
– Всем трудно, – проговорил. – Легко и прекрасно бывает только в детстве. Потом жизнь приходит к нам новая, неожиданная, о которой ни от родителей, ни в школе ничего не узнаем. Тебе, Игорь, трудно перешагнуть из отрочества в юность, а мне из юности в зрелые годы. И в отчем доме уже не спасешься. Самим надо выгребать против течения. – Илья взял за плечи односельчанина. – Слабая учеба на первых порах – не конец света, такие-то, брат, проводки, – вспомнил поговорку Ергина. – Хочешь, я тебе дам помощника? Говорят Сергей Порошкин силен в электротехнике…
– Отпусти меня, Илья Степанович, домой, – взмолился Мороков. – Ну зачем я и тебя буду позорить и группу тянуть назад. И Мокеича жалко. Такой добрый дед, никогда не ругается – наши пакости в себе переживает.
Илья уговорил подростка уж как-нибудь потерпеть доучиться хотя бы до Нового года. И добавил:
– Ну а там видно будет. Если до крайности прижмет, я тебе дам денег на билет.
Глава шестая
Остановится директор в коридоре, заглянет в мастерскую, – вокруг него сразу затабунятся мальчишки, самый закоренелый молчун разговорится с ним.
Умел Иван Семенович Лаптев разговаривать со всеми ребятами одинаково увлеченно, будто не было для него ни отличников, ни отстающих и хулиганистых. Бывает, затянет мастер подростка к директору и, выведенный из терпения, шумит, нервничает… А директор встанет из-за стола – высокий, слегка вьющиеся темные волосы, светло-карие широко открытые глаза праздничный костюм – и веет от него покоем.
Илью тоже Лаптев сразу расположил себе. Мало того, что они виделись по нескольку раз днем, и вечером частенько уходили домой вместе.
…Когда ребята уже легли спать, Илья в своем кабинете негромко наигрывал на аккордеоне. Заходит к нему Иван Семенович, садится рядом на стул. Хотел, наверное, послушать грустную музыку. Илья перестал играть и шутливо спросил:
– Товарищ директор, почему вы никогда не делаете мне замечаний, не указываете на ошибки, не наставляете начинающего замполита на верный путь? Или вживание в училище вы отпустили мне бесконечно долгие сроки?
Илье казалось, что каждый мастер и педагог нашел себя; никто никого не заслоняет, не повторяет. Один он, Дегтярев, путается у всех в ногах, не знает, с чего начинать, за что браться. Все – ну, может, за исключением Паркова – стараются как-то воспитывать ребят, норой делают это не совсем педагогично, зато смело, уверенно, не то что Илья – на каждом шагу оглядывается, сомневаясь в себе.
Директор выслушал Илью, спросил, не возражает ли он, если его собеседник закурит. Пристально глядя на горящую спичку, ответил:
– Чрезмерной опекой можно ведь приучить новичка жить лишь по указке, быть безликим. Лучше я вам вот что скажу: преподаватель эстетики благодарен вам. Чем это вы помогаете ему?.. С ребятами легко находите общий язык. Разве мало на первых порах? – Иван Семенович помолчал, затем попросил: – А теперь сыграйте, пожалуйста, что-нибудь из Чайковского или Рахманинова.
Илья играл минут пятнадцать.
– Если вы уж так сильно настаиваете на замечаниях, – смущенно продолжил директор, – так у меня кое-что на сей счет приготовлено для вас… Ребята, члены редколлегии стенной газеты тридцать пятой группы, приносили к вам на просмотр заметки?.. Ну вот, и вы при них, невзирая на авторов этих заметок, тут же внесли поправки да еще что-то хлесткое сказали насчет ошибок. Была заметка и мастера группы…
Дегтярев схватился за свой ежик, будто хотел оттрепать себя за недомыслие. У него привычка: ворошить ежик в минуты злости на себя. Ведь заметку мастера, в которой оказалось особенно много ошибок, он бы мог исправить или переписать заново не в присутствии подростков. И не узнали бы они, что их мастер не в ладах с грамматикой. Кто же как не замполит должен всячески поднимать в глазах учащихся авторитет воспитателя, а он что наделал!
– Ну, не беда, – ободряюще улыбнулся Иван Семенович. – Сыграйте еще что-нибудь, да пойдем домой, – глянул на свои часы. – Время-то как бежит – скоро полночь!
Илье казалось, что директор, предоставив ему выплывать самому на глубокое русло, не протянет весло, если он, молодой замполит, начнет тонуть. Но вскоре Дегтяреву пришлось изменить свое мнение о Лаптеве.
Как-то незаметно в училище стали привыкать к прогулам ребят: не пришли на занятия двое-трое из группы – ни мастера, ни преподаватели не били тревогу. Хотя на собраниях и совещаниях неустанно говорили, как надо поднять дисциплину. Мальчишки, в недавнем прошлом не утомлявшие себя учебой в школе, и здесь, в училище, держались той же линии. И неизвестно, сколько бы мирились воспитатели с прогулами, если б Дегтярев накануне одного из праздничных дней не заглянул в класс черчения – заглянул и ахнул. Из двадцати пяти человек группы Паркова за столами посиживало всего-навсего двенадцать. Илья кинулся в другие группы, и там оказалось не лучше. Тогда Илья – к завучу. Тот, как о неизбежном зле, хмуро сказал:
– Перед праздником и взрослые расхолаживаются, где уж нам удержать подростков…
Илья забежал к директору, хотя, правду сказать, не ожидал от него действенных мер.
– Закрывайте училище! – с порога потребовал Дегтярев. – Лучше закрыть, чем растить отъявленных прогульщиков…
Иван Семенович терпеливо выслушал Илью и сам отправился по мастерским и классам. А после обеда он велел мастерам и преподавателям, старшему мастеру и завучу срочно собраться у замполита. Дождался тишины и обратился к Дегтяреву:
– Так что вы хотели сказать, Илья Степанович?
Илья смутился. Он вовсе не думал вести совещание, надеялся на директора. Мастера и преподаватели с недовольством ждали, что произнесет замполит: совсем задергали их перед праздником. Директор, присевший к столу, ворошил бумаги – интересно ему было, с чего начнет замполит. Илья понял: не отвертеться – настал час показать себя. Он с запалом начал говорить о прогулах.
– Да нет причины паниковать, – каким-то беззаботно легким тоном заметил старший мастер, – после праздника все наладится.
– Если здесь, в училище, – не отвлекаясь на реплику, продолжал Илья, – ребята привыкнут к тому, что можно безнаказанно, по настроению приходить на занятия, тогда где и когда они осознают, что прогулы – подлость, вредительство…
– Так уж и вредительство, – опять чья-то реплика. – Не слишком громко ли…
– Равнодушие к делу, прогулы – великая беда, особенно на производстве. – Дегтярева оказалось непросто сбить с толку. Говорил он жестко, напористо. – И эту беду порождаем мы – воспитатели и мастера. Я бы вам сейчас, Вадим Павлович, закатил выговор…
– Строгий выговор, – вмешался директор. А слыл ведь добряком, покладистым…
– С завтрашнего дня, – заявил Илья, – я буду ходить по домам прогульщиков. И вы пойдете со мной, товарищ Парков, – не оставлял в покое мастера Илья. – Из дома в дом пойдем…
– Так я и разбежался, – хмыкнул Парков. – Может, еще прикажете в коляске привозить чижей в училище и отвозить на квартиры?
– Если не нравится вам попутчиком замполит, то со мной пойдете? – спросил директор.
Собравшиеся притихли, понимая, что и Лаптев заодно с Дегтяревым; вон и завуч о чем-то призадумался, недовольный.
– Надо сделать так, – требовал Илья, – чтобы матери, отцы ребят и мы с вами поняли, наконец: каждый прогул – чрезвычайное происшествие, которое не только здесь, в училище, но и там, где потом будут работать наши выпускники, горько скажется. Иначе все наши хлопоты, старания пойдут насмарку, будут пустой канителью. – Илья глянул на Галину Андреевну, та с одобрением, с улыбкой кивнула ему.
– Нет покоя ни в будни, ни в праздники… – пожаловался кто-то.
– Для нас самым лучшим праздником будет, – веско произнес директор, – если мы научим ребят уважать труд, воспитаем у них гордость за свою специальность.
– Спохватились… – усмехнулся Парков.
– Я думаю, Илья Степанович, – обратился директор к замполиту, – навестив семьи прогульщиков, товарищи мастера и классные руководители зайдут к вам с отчетом…
Вскоре Дегтярев снова заявил о себе.
На первый концерт художественной самодеятельности ребят собралось – полный актовый зал. Перед сценой, на привычное место, сел мастер Ергин, возле него столяр Коновалов. Ергин фыркнул и отодвинулся, Коновалов подсел к нему ближе.
– Ну что, сосед, пришел послушать в оба уха? – подковырнул столяр мастера. А жаловался ведь замполиту, что Ергин всегда на него первый нападает… – Давай послушай, как Петро будет со сцены стихи читать. Парень-то от скуки на все руки удался! Давно ли он в училище, а знают его и уважают у нас все. Так-то вот надо влиять на наследничков, сосед… – Коновалов оглянулся. – А где же твой племяш Порошкин, что-то нигде не видно? Или без способностей оказался?.. Таланты, сосед, по списку не раздаются. Так что кому бублик, а кому дырка от бублика…
Ергин досадливо вертел на коленях кепку-восьмиклинку.
– Ничего. Мы потерпим лютое сочувствие, – и еще на два стула пересел от Коновалова.
Кроме них да замполита с воспитательницей в зале не было мастеров и преподавателей. Даже директор почему-то не явился. Илью это не удивило: и раньше мастера и преподаватели не густо, поневоле, посещали ребячьи мероприятия. Уж сколько раз Дегтярев доказывал на собраниях: то, что интересно ребятам, должно быть нужным и воспитателям, – все зря.
И теперь вот подростки оказались, что называется, в одиночестве. Илья послал одного из ребят за директором. Тот пришел. Илья заявил ему: пока не займут места в зале все воспитатели и сам директор, вечер не начнется. Сказал это Дегтярев сдержанно и повернулся к Галине Андреевне, которая волновалась: что-то будет. Иван Семенович постоял в нерешительности, глядя в пол, потом кивнул головой, наверно, подтвердив самому себе неожиданно налетевшую мысль, и быстро вышел из зала.
– Давно бы надо так! – поддержала Илью Галина Андреевна. – А если никто не придет?..
– Тогда распустим ребят, – внешне спокойно ответил Илья и ворохнул свой ежик.
Воспитательница тоже поправила тяжелый свиток темно-русых волос на затылке и зарделась от переживаний.
Надо сказать, что хоть и медленно, неуверенно входил Дегтярев в должность, Галина Андреевна не уставала ждать от него чего-то необычного, каких-то смелых, неожиданных поступков и с живостью энергичной молодой женщины отстаивала его перед мастерами, стараясь раскрыть им все то, на ее взгляд, хорошее, что было в характере замполита. Сама она, за что бы ни бралась, все делала весело, с душой, словно самое главное в её жизни – это, например, выявить среди мальчишек никого не пропустив, гитаристов, танцоров, певцов чтецов, а все остальное – это обыденное, второстепенное… Первый концерт она тоже устраивала самозабвенно. И, конечно, ей обидно будет за ребят, за себя если воспитатели так и не сочтут нужным явиться в зал.
Наконец один за другим пришли мастера и преподаватели. Потянулись на задний ряд стульев, там для них места не нашлось, неохотно вернулись ближе к сцене. Завуч и старший мастер сели у двери. Директор явился последним, окинул хозяйским взглядом многолюдный зал и, без привычной улыбки на лице, сказал замполиту:
– Теперь можно начинать.
– Нет еще мастера Паркова. – Илья глянул на наручные часы.
Директор – к старшему мастеру, тот сердито сорвался со стула, исчез за дверью. Чуть ли не за рукав привел Паркова.
Вечер получился удачным. Ребята, конечно же, воодушевленные присутствием воспитателей, показали себя прямо-таки отменными артистами.
Закончился концерт. В коридорах училища слышались громкие голоса, смех подростков, а в зале молча, ощущая неловкость, сидели мастера и преподаватели. Директор, смущенно улыбаясь, сказал:
– Не будь Ильи Степановича на месте замполита, я бы так и просидел в прокуренном кабинете… Давайте, товарищи, поздравим Дегтярева… Кажется, он нашел себя, пришелся к нашему двору.
