Текст книги "В гвардейской семье"

Автор книги: Анатолий Недбайло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Дважды Герой Советского Союза

генерал-майор авиации

Недбайло Анатолий Константинович

В гвардейской семье

Аннотация издательства: Книга известного летчика-штурмовика А. К. Недбайло – волнующее

повествование о подвигах гвардейцев 75-го авиационного штурмового полка в годы Великой

Отечественной войны. Правдиво и образно описывая боевые эпизоды, автор приобщает читателя к

героическим будням советских авиаторов, рассказывает о воздушных боях в Сталинградском небе, над

Донбассом, Запорожьем, Крымом, Белоруссией и Прибалтикой. С большой теплотой и любовью А. К.

Недбайло воссоздает портреты своих отважных друзей – прославленных асов воздушных атак,

неутомимых авиаспециалистов, показывает их беззаветное мужество и преданность Родине.

Глава первая

1.

Зима сорок третьего шла на убыль. Красная Армия, развивая успех, достигнутый в Сталинградской

битве, предприняла наступательные операции и на других фронтах. Противник был отброшен далеко на

запад.

Сталинград стал символом несокрушимой мощи советского народа. Победа у волжской твердыни явилась

триумфом советского военного искусства. Огромную роль сыграли здесь артиллерия как главная ударная

сила Красной Армии, танковые и механизированные части и, конечно, авиация.

Но враг еще силен. Партия и правительство принимают действенные меры к подготовке резервов, к

оснащению всех родов войск новейшей боевой техникой, более совершенным оружием. На вооружение

авиации поступают новые типы самолетов. Над полями сражений все чаще появляются и наши любимцы

– штурмовики Ил-2. Их становится все больше. Грозные «летающие танки» наносят сокрушительные

удары по вражеским коммуникациям, аэродромам, опорным пунктам.

В нашем тылу авиационные заводы работают под лозунгом: «Все для фронта!» Это значит, что с

конвейера сходят все новые и новые партии боевых машин.

Нужны кадры! Нужны летчики!..

От радостных вестей с фронта теплее становилось на душе. Возникал неудержимый порыв: скорее на

фронт! Мне и моим товарищам-курсантам Ворошиловградской летной школы казалось, что нас слишком

долго держат в тылу, слишком медленно учат воевать. Того и гляди, война закончится без нашего участия.

Но вот уже остались позади бесконечно долгие месяцы напряженной учебы, тренировочные полеты.

Сданы зачеты и экзамены. Вместо курсантских петлиц – у нас теперь командирские. На голубом фоне

четко [4] выделяется вишневый «кубик» младшего лейтенанта!.. Такое же звание присвоено моим

товарищам по отряду – Калитину, Егорышеву, Давыдову, Семейко.

У всех – торжественно-приподнятое настроение. Сегодня – выпуск: нам будут вручать «дипломы». А

потом – на фронт!

Уральск...

На заснеженном строевом плацу выстроился личный состав школы. Ветер колышет шелковое полотнище

развернутого Знамени. Начальник школы генерал Кравцов отечески напутствует нас.

Принимай, Отчизна родная, боевое пополнение!..

А затем...

Широко раскинув плоскости, застыл огромный ТБ-3. Его крылья, гофрированный фюзеляж покрыты

мелкой чешуйкой изморози. Басовито загудели двигатели, и над ними поднялось и отпрянуло вдаль

облако снежной пыли.

– Ну и морозец! – говорит Игорь Калитин. – По календарю март, весне пора прийти. А тут, как у нас в

Подмосковье в январе...

Белесые брови Игоря совсем кажутся седыми. Голубые глаза его сияют. Крепкий, коренастый, он шагает

немного вразвалочку. Всегда веселый, сегодня Игорь особенно много шутит. Еще бы! Вчерашние

курсанты, а ныне командиры-летчики, мы идем навстречу своему будущему. Догадываемся: вот этот ТБ-3

и понесет нас в манящую фронтовую даль, где идет война.

Скрипит под новыми сапогами снег – белый-белый, с голубым отливом. Воздух с синевой. Дым над

трубами не колыхнется, поднимается прямо ввысь.

Идем по двое. Вспоминаю, как вчера забилось сердце, когда старший лейтенант Смильский велел выйти

из строя Игорю Калитину, а на меня и не взглянул. Затем он пересчитал отобранных ребят, и наши

взгляды встретились. Видимо, Смильский прочитал в моих глазах все, что я хотел в эту минуту сказать...

После меня он отобрал еще двоих и заключил:

– Всё! Больше никого пока что взять не могу!..

Счастливое настроение Игоря передалось всем нам. Да и не удивительно. Ведь за последнее время в

нашей жизни произошло столько событий: произведены в офицеры, [5] получили новое, с иголочки, обмундирование, назначены в боевой полк и направляемся на фронт.

Идем, шагаем в свое завтра. Как сложатся наши судьбы? Что будет через год? Нет, через месяц, два?..

И вот я уже сижу между двух нервюр левого крыла ТБ-3. Оглушительно рокочут двигатели. Говорить

что-либо друг другу бесполезно. Взглянуть вниз тоже нельзя. И от этого кажется, что время тянется

бесконечно долго. Но вот наконец-то чувствуем, что машина начинает снижаться. Самолет как бы

зависает, делает один круг, второй... Толчок. Пробежка. Машина разворачивается и рулит на стоянку.

Последний раз взревели зычным вздохом двигатели и сразу умолкли. Но в ушах еще стоит гул.

– Вылазь, братцы! Прибыли! – несется чей-то голос с «пассажирских мест» правого крыла.

Мы – на фронтовом аэродроме! По-весеннему светит мартовское солнце, слепит глаза. Один за другим

соскакиваем на землю. Кругом проталины. В некоторых местах зеленеют первые чубчики травы.

– Погляди-ка, Игорь: вот здорово! Здесь уже весна!

– Даже пахнет весной! – весело отвечает он. И тоже улыбаясь, подставляет лицо солнцу.

Судьба свела меня с Игорем еще в летной школе. Закончили учебу. Хотелось бы и воевать вместе.

Стоим у притихшего ТБ-3. Ждем. Старший группы куда-то поспешил со всеми бумагами. Никто нас пока

что никуда не зовет. Можно осмотреться. Интересно ведь, что это такое – полевой аэродром в

прифронтовой полосе... Еще в стенах училища мы связывали с ним наше будущее. И вот он наконец

перед моими глазами. Где-то совсем близко передовая. Вокруг – то тут, то там капониры: самолеты

скрыты за земляными валами. На стоянках хлопочут техники, механики, мотористы, вооруженны.

Моторы гудят, затихают и снова ревут на всю мощь своих стальных легких. Это идет всесторонняя, тщательная подготовка «илов» к очередным вылетам на боевые задания. К самолетам подвозят бомбы.

Вижу, как подвешивают под крылья эрэсы – реактивные снаряды, благодаря которым «ильюшина»

стали называть «братом» прославленной «катюши». А еще у штурмовика есть пушки, есть и пулеметы.

[6]

Нравится мне эта машина! Скорее бы в кабину – и на взлет!..

Я стою лицом на северо-запад. Там – фронт. За ним – мой родной Изюм. Сейчас, наверное, и там

звенит капель, набухли на деревьях почки. А мать глядит, как купается солнце в лужицах. Отец, позвякивая лопатой, отводит талую воду со двора... И думает о том, что эту работу любил делать сын, то

есть я, Анатолий...

А может, пусто в нашем дворе, может, фашисты смели с лица земли и дом, и деревья? И осталось только

пепелище... Мать, отец!.. Как вы, что с вами?! Тревожно и больно задавать себе вопросы, на которые вот

уже сколько времени никак не могу получить ответа.

Но ускорить события должен я сам. И не только я, а и мои друзья-летчики. Только надо поскорее сесть за

штурвал{1}. И – в бой! Надо бить фашистов так, как били их ребята, совсем недавно изгнавшие врага с

этой территории. Осмотревшись, замечаю вокруг много немых свидетелей, подтверждающих мои

догадки. Вот вдали темнеет куча, в которую свалено все, что осталось от вражеской техники после ее

«обработки» нашей авиацией: скелеты самолетов и автомашин, орудийные стволы, всевозможных

диаметров колеса с обгоревшей резиной... Куда ни глянь – следы войны. Значит, совсем еще недавно

здесь были оккупанты.

– Скорее бы! – выдохнул я... – скорее в бой!..

Добродушно улыбаясь и щуря от весеннего солнца глаза, к нам спешит военный, по внешнему виду

летчик. Поздоровался и сразу спросил:

– Из какой вы школы, ребята?

– Из Ворошиловградской, – ответил я.

– Значит, земляки! У нас в пятьсот пятом Сталинградском полку много было ворошиловградцев...

– Почему – было? – настороженно взглянул я на летчика.

– Ну, до Сталинграда – было! – улыбка сошла с его лица. – А потом нас в эскадрилье осталось только

[7] трое... Короче говоря, давайте знакомиться: лейтенант Тараканов. Можно просто – Николай...

Мы с Игорем назвались тоже, пожали ему руку. Я впился глазами в ордена, проглянувшие из-под

расстегнутой куртки летчика. Ого! «Красное Знамя», «Звездочка»! Не скрою: позавидовал. Не столько

наградам, сколько боевой биографии лейтенанта. Видать, не раз отличался он под Сталинградом.

В эти минуты Тараканов показался мне человеком особенным, необыкновенным. «А кто мы в сравнении

с ним? – спрашивал я себя. – Просто необстрелянные птенцы, да и только!»

Пока что мы лишь в воображении представляли себе первый боевой вылет. И еще очень хорошо

понимали, что на фронте нужны летчики, и не просто управляющие самолетами люди, а воздушные

бойцы, тактически грамотные, умелые, способные не только сражаться с опытным, коварным

противником, а непременно побеждать его.

С наивным любопытством школьников мы стали расспрашивать Тараканова, сколько на его счету

вылетов, за что удостоен правительственных наград, как скоро, по его мнению, нам доверят боевые

машины. Лейтенант предельно кратко удовлетворил наше любопытство, потом улыбнулся, похлопал

меня по плечу и сказал:

– Спешу я, ребята! Всего вам хорошего! А встретимся мы там! – и он поднял руку вверх, что означало: встретимся в горячем фронтовом небе.

Вдруг на тропинке появилась стройная девушка в военной форме. На погонах – по одной нашивке.

Ефрейтор! Меня удивила новая форма – с погонами и знаками различия на них. В школе нам выдали

старую форму, и новой мы еще не видали.

Тем временем девушка остановилась и поприветствовала нас:

– Мне приказано вызвать младших лейтенантов Калитина и Недбайло. Надо полагать, это вы и есть?

– Так точно! – Мы, словно перед командиром, враз вытянулись «в струнку» и молодцевато

прищелкнули каблуками.

– Чем провинились перед вами? – глаза Игоря засияли в усмешке. – Извините, не знаю, как вас

величать... [8]

Девушка не растерялась:

– К делу это не относится. А если очень любопытствуете – скажу: Катей зовут. Вас на командный

пункт вызывают. Немедленно!

Она четко повернулась кругом и поспешила обратно.

– Симпатичная!.. Правда? – Игорь взглянул на меня, ожидая подтверждения.

– Да, – ответил я машинально, так как не успел ее разглядеть. Запомнились только золотистые, выбивавшиеся из-под темно-синего берета курчавые волосы и очень выразительные серо-голубые глаза.

На командном пункте нас ожидал командир полка. Мы доложили ему о том, что прибыли для

дальнейшего прохождения службы.

– Садитесь! – предложил майор Ляховский, листая чье-то личное дело. Не мое ли? Нет: обращается то

с одним, то с другим вопросом к Игорю. Тот неторопливо отвечает.

– А скажите, пожалуйста, как муха садится на потолок? С полупетли или с переворота через крыло? —

вдруг спрашивает Ляховский.

Вопрос настолько неожиданный, что обычно находчивый Игорь даже растерялся – несколько секунд он

молчит, потом краснея отвечает:

– Я, товарищ майор, на штурмовиках учился летать. Мухами не занимался...

Командир улыбнулся:

– Это очень хорошо, что вы учились летать именно на штурмовиках. А вот умеете ли – посмотрим.

Проверю, обязательно проверю. Особенно – «почерк». И наблюдательность – тоже! Думаете, я о мухе

просто так вас спросил?..

Игорь извинился за свою горячность.

– Бывает, молодой человек, бывает! – улыбнулся командир, давая понять, что инцидент исчерпан, но

проверка предстоит серьезная.

От командира мы вышли в приподнятом настроении: оба зачислены в одну эскадрилью – третью. Наш

командир – капитан Кривошлык.

Покидая командный пункт, я в одном из его отсеков за диспетчерским столом увидел уже знакомые мне

золотистые кудряшки. Девушка-ефрейтор говорила по телефону. Заметила нас и улыбнулась одними

глазами. [9]

Знакомство с комэском было коротким.

– Вы будете в звене лейтенанта Бикбулатова, – сказал капитан Кривошлык и сделал в своем блокноте

какую-то запись.

Знакомлюсь с Бикбулатовым.

О характере человека можно порой судить по внешности. Не надо быть большим психологом, чтобы

понять: лейтенант Бикбулатов – волевой и требовательный. Выразительные карие глаза смотрят прямо, в

упор. Стройный, подтянутый, энергичный. Сразу угадывается сильная натура.

Я всегда уважал таких людей и поэтому к Бикбулатову проникся симпатией. Уже позднее понял, что не

ошибся: Бикбулатов был смелым бойцом, хорошим товарищем и настоящим командиром. Он

превосходно владел техникой пилотирования, обладал быстрой реакцией, принимал решения, казавшиеся

порой отчаянными, но всегда приносившие ему боевой успех. В этом проявлялось его умение мыслить, трезво оценивать обстановку, реально взвешивать свои шансы.

2.

На следующий день всех новичков собрали в самой просторной комнате и ознакомили с программой

боевой и политической подготовки. За двадцать с лишним дней нам предстояло овладеть методами

самолетовождения, техникой пилотирования, произвести стрельбы и бомбометание, отработать

групповую слетанность в составе звена, шестерки, восьмерки, изучить район боев и тактику противника, запомнить силуэты вражеских самолетов и другой техники. Словом, нагрузка была предостаточная.

Особенно для меня, если учесть, что в стенах военно-учебного заведения мне предоставили только два

самостоятельных полета по кругу (всего двенадцать минут самостоятельного налета на Ил-2).

Первая часть нашей программы была до отказа насыщена занятиями. С особой настойчивостью и

прилежностью мы овладевали теорией, углубляли свои политические знания. Многое нам дали беседы, лекции и политинформации, проводившиеся политработниками. Они рассказывали, как во время

Сталинградской битвы наш полк обеспечивал наступление наземных частей; [10] о клятве 2000

комсомольцев-добровольцев: «Ни шагу назад! Отстоим Сталинград!»

И сейчас помню, как партийная организация подняла вопрос перед личным составом дивизии о сборе

средств на постройку звена самолетов Ил-2. На этот призыв горячо откликнулись все воины. За два часа

собрали 82 000 рублей. А всего по этому призыву было собрано 104 тысячи рублей.

В эти горячие дни комсомольцы вступали в ряды Коммунистической партии. Помню, как волновался при

вступлении в ряды коммунистов Бикбулатов. В своем заявлении он писал: «...Прошу принять меня в ряды

ВКП(б), так как хочу коммунистом бороться с фашистскими поработителями»{2}.

Как-то пришел к нам замполит майор Гонта и рассказал об участии нашего полка в Сталинградской

битве. Затаив дыхание, слушали мы о героических делах старших товарищей.

...Командир второй эскадрильи старший лейтенант Суклышкин от командования полка узнал, что на

аэродроме Питомник совершают посадку транспортные самолеты, доставляющие для окруженных

гитлеровских войск боеприпасы, снаряжение и продовольствие. Все подходы к аэродрому были сильно

защищены и прикрывались плотным заслоном зенитного огня.

Тщательно изучив систему противовоздушной обороны, комэск сумел со своей группой прорваться

сквозь стену заградительного огня. Штурмовики вышли на цель и за несколько минут уничтожили

тринадцать вражеских самолетов.

В тот же день группа, ведомая Суклышкиным, еще раз «наведалась» на аэродром. На этот раз фашисты

встретили смельчаков не только зенитным огнем: в воздухе барражировали истребители, которые не

замедлили наброситься на самолет ведущего. Но Суклышкин и на этот раз выполнил задание. Правда, его

«ил» был подбит, а отважный летчик получил ранение. Однако он сумел перевести машину через линию

фронта и совершить посадку на своей территории. [11]

Узнали мы и о том, как отличился уже знакомый нам лейтенант Тараканов. Он получил задачу

произвести фотографирование объекта. Это значит: идти по прямой, не меняя курса, высоты и скорости.

Весь огонь вражеских зениток он вызвал на себя. Только вышел из зоны огня, как насели «мессеры».

«Ил» загорелся. Осколками разорвавшегося снаряда Тараканов был ранен в лицо, но продолжал

выполнять боевую задачу. Скольжением сбил пламя и взял курс домой.

Диву давались на аэродроме авиаторы, как это удалось Тараканову дотянуть домой на самолете, в

котором было около двухсот пробоин, поврежден центроплан, пробиты стойки шасси и пневматики.

Машина еле слушалась рулей. А при посадке отвалилась часть хвостового оперения{3}.

В этой неравной схватке сыграли свою роль мужество Тараканова, его высокое летное мастерство.

– Младшему лейтенанту Заплавскому, – рассказывал комиссар, – пришлось выполнять боевое задание

в весьма сложных метеорологических условиях. Вражеские зенитки открыли шквальный огонь «на

звук», и один из снарядов угодил в самолет. Заплавский на поврежденной машине выполнил задание. Но

уже на обратном пути его стал преследовать «мессер». Отважный летчик сумел уйти от врага, перетянуть

через линию фронта и благополучно посадить подбитую машину. Затем он сообщил о своем

местонахождении в полк, попросил прислать специалистов из полевой авиаремонтной мастерской, вместе с ними восстановил самолет и перелетел на свой аэродром...

Мы внимательно слушали замполита, и рассказанные им эпизоды из боевой жизни наших старших

однополчан, участвовавших в Сталинградской битве, вызывали восхищение. Их мужество, отвага

воспринимались нами как пример для подражания, как образец беззаветной верности своему

священному долгу солдата Советской Отчизны.

– Вы пришли в полк, на боевом Знамени которого – образ великого Ленина, – взволнованно закончил

свое выступление майор. – Будьте же достойны высокой чести, умножайте подвигами славу нашего

полка! [12]

Предстояло на практике ответить, какой отклик в наших сердцах, в наших умах получили его слова.

А пока... Пока мы с восхищением смотрели на каждого летчика, грудь которого украшала Золотая Звезда

Героя Советского Союза. Нам они казались рыцарями неба, людьми, отвага, смелость и боевая дерзость

которых были недосягаемы для нас.

Моим кумиром стал лучший ас полка, первым получивший здесь звание Героя Советского Союза, капитан Дмитрий Прудников. Я присматривался к нему, жадно ловил каждое его слово, старался

подражать не только смелости и отваге героя, но и манере говорить, держаться, даже копировал его

походку. Мне казалось, что только так равняются на героев, только так можно стать похожими на них.

Втайне я лелеял мечту попасть под начало Прудникова – в его передовую эскадрилью.

3.

На нашем участке фронта наступило временное затишье. Используя его, весь личный состав усиленно

готовится к предстоящим боевым операциям. Каждый отчетливо понимает, что близятся жаркие

сражения, что враг еще силен и будет упорно сопротивляться. Бывалым летчикам непривычно без

настоящей боевой работы. А тут приходится изучать теорию, заниматься тренажами, слушать лекции.

Для нас же, молодых летчиков, эти дни – настоящая школа. Прямо в поле, на фронтовом аэродроме

опытные наставники, мастера штурмовых атак учат нас бить врага, учат побеждать в бою. Их

рекомендации трижды проверены практикой. Их выводы выверены сотнями атак. И мы знаем: то, что

говорит командир полка майор Ляховский, штурман Суклышкин, летчики Бикбулатов, Заплавский, Беда, никаким сомнениям не подлежит. Это – руководство к действию.

Штурмовые удары... Для летчиков в этих двух словах кроется глубокий смысл. Это целая наука, для

которой нужны смелость, верный глаз и твердая рука. Она требует досконально знать повадки, тактику

противника, его боевые возможности. Нужны физическая выносливость, выдержка, воля, умение хорошо

ориентироваться, [13] «читать землю», безошибочно находить нужную цель и наносить по ней точный и

неотразимый удар. И еще одного требует эта наука: уметь находить выход из, казалось бы, безвыходных

положений. Этому и учили нас сейчас бывалые летчики, мастера всесокрушающих ударов.

Один день сменялся другим. Изучив теорию, мы приступили к практической части программы —

желанным полетам.

...Как и предусмотрено, в шесть ноль-ноль начало полетов. Командир полка подходит к стартовой

радиостанции, берет из рук солдата-связиста микрофон.

Вот и мой черед. Надеваю парашют, вскакиваю на левое крыло «ила», забираюсь в кабину, застегиваю

ремни, закрываю фонарь и замираю в ожидании разрешения на выруливание.

– «Коршун»-ноль три! Я – «Рубин». Взлет разрешаю!

Мотор набрал обороты. Машина рвется вперед. Я отпускаю тормоза, и самолет, взяв разгон, мчится по

ровному полю, отталкивается от земли и поднимается.

Набрав высоту, выполняю первый разворот, второй. Кладу машину в глубокий вираж, «ил» послушно

повинуется моей воле, четко вычерчивая фигуры. Следует боевой разворот, пике, снова закладываю

машину в глубокий вираж с набором высоты...

– «Коршун»-ноль три! – предостерегает «Рубин», – внимательно наблюдайте за воздухом!

Несколько минут спустя новая команда:

– Закончить работу! На посадку!

Командир детально анализирует мой полет, разбирает его поэлементно. Даже незначительные ошибки в

технике пилотирования не прошли мимо его внимания.

Я задумался: как далеко еще мне до настоящей уверенности в пилотировании!.. Делаю вывод: надо много

работать, настойчиво, упорно, каждодневно...

Тут же, с одного старта взлетали и «старики» – опытные летчики, которых мы, молодые, называли

сталинградцами. Я присел в сторонке и пристально наблюдал за их действиями. Как они уверенно

владеют самолетом! Мне бы так, да поскорее!.. [14]

Прошло несколько дней. За это время мы научились определять по «стилю» отдельных летчиков, изучили

«почерк» наших лучших мастеров.

– Прудников! – восторженно восклицал кто-то, когда над нами стремительно проносился штурмовик.

– Стрельцов пошел бреющим!

– Гляди-ка – Ляховский пикирует!..

Однажды мы с Игорем Калитиным стояли в стороне от заправочной линии старта, наблюдая за полетами.

– День добрый, ребята! – послышалось рядом. Обернулись – Тараканов. Улыбается, как и тогда, во

время первой нашей встречи.

– Здравия желаем, товарищ лейтенант! – по школьной выучке поприветствовали мы Николая

Николаевича. Был он, как нам показалось, навеселе.

В эту минуту с невообразимым ревом над стартом пронесся «ильюшин», пилотируемый Прудниковым.

– Вот здорово! Вот это дает!.. Игорь, смотри! – невольно вырвалось из моей груди восхищение.

В глазах Тараканова заплясали чертики.

– Видите «одинарку» (так авиаторы называли одноместный самолет конструкции Ильюшина первых

выпусков)? – Тараканов показал рукой в сторону заправочной стоянки самолетов на старте.

– Видим! – ответили мы. – Номер на нем двенадцатый...

– Верно. Я на нем сейчас полечу.

Николай погасил улыбку, поджал губы и быстрым шагом направился к «одинарке».

– Что это с ним? – недоумевал Игорь. Но меня сейчас всецело занимал самолет, управляемый

Прудниковым.

Прошло минут десять. Мы все стояли на том же месте, беседовали. Наш разговор прервала сирена: по

взлетной полосе стремительно мчалась санитарная машина, вслед за ней ринулись все, кто находился на

старте.

– Что-то случилось, Игорь!

– Самолеты, кажется, столкнулись. Бежим! – Игорь бросил под ноги папиросу, притушил ее и помчался

туда, где уже толпились люди. Я за ним.

...Перед нами – разбитый в щепки самолет. Бронестекло фонаря рассыпалось на мелкие осколки. В

кабине [15] лежал Тараканов. Его вытащили, перенесли в санитарную машину и увезли.

Позади разбитого самолета стоял Ил-2 с пробитой кромкой правого крыла.

Нетрудно было догадаться, что виновником этого происшествия был Тараканов. Произошло все из-за его

недисциплинированности. Он самовольно сел в самолет, не осмотревшись, и вопреки запрету стартера

повел машину на взлет. Уже в конце разбега, метрах в двадцати, прямо перед собой Николай увидел Ил-2, руливший после посадки, и резко потянул на себя ручку. Самолет, поднимаясь вверх и теряя скорость до

критической, задел правым колесом плоскость рулящего «ильюшина» и метров с двадцати пяти —

тридцати рухнул вниз.

Мы с Игорем были подавлены: Тараканов – опытный, заслуженный летчик – и вдруг такое!.. И из-за

чего? Из-за амбиции, из-за бравады. Хорошо еще, что остался жив...

Потом, когда Николай возвратился из госпиталя, ему объявили: за грубый дисциплинарный проступок он

отстранялся от полетов, был понижен в звании...

Это был суровый для него урок и предостережение для других.

На партийном и комсомольском собраниях живо, горячо обсуждался в эти дни вопрос о дисциплине, о ее

прямой взаимосвязи с безаварийностью, с боевой готовностью, со всем укладом армейской, фронтовой

жизни.

4.

29 апреля 1943 года – знаменательная для нас дата: этот день объявлен годовым праздником полка.

Тогда же мы узнали радостную весть: наш полк получил новый номер – 75-й и наименование

гвардейского. Такой высокой чести он удостоен за славные подвиги наших старших товарищей —

сталинградцев. Мы разделяем радость ветеранов, гордимся тем, что и нас отныне будет осенять

гвардейское знамя, но мы знаем, что наименование это добыто большой и очень дорогой ценой —

отвагой и кровью.

Весь личный состав – в строю. Начинается волнующе-торжественная церемония вручения полку

гвардейского [16] знамени. Я впервые в жизни участвую в таком событии. Настроение приподнятое.

Весенний ветер разносит по степи бравурные звуки военных маршей.

Выступает генерал Рытов и от имени командования 8-й Воздушной армии поздравляет нас со

знаменательным событием.

Четким шагом подходит к Знамени командир полка майор Ляховский, становится на колено, целует алый

шелк и произносит клятву. Его устами произносит священные слова клятвы каждый, кто стоит в этом

строю, кто пойдет завтра в огонь сражений за торжество великих ленинских идей, кто готов не пожалеть

ни крови, ни жизни для достижения победы над врагом.

Потом каждому из нас был вручен гвардейский знак. Мы гордились им и понимали, что, привинтив этот

знак на гимнастерку, авиатор дает заявку на новые ратные дела.

«Мы – гвардейцы!» – размышлял я. И тут же спрашивал себя: «А что ты сделал особенного, каков твой

вклад?»

...На следующий день опять учебные полеты. Привычно взлетают и садятся самолеты. Гудят моторы.

Вдруг над нами парадным строем проносятся три шестерки «илов». Содрогается земля от поющих в

унисон «голосов». Еще бы! Ведь их мощь – больше тридцати тысяч лошадиных сил!..

– Новые самолеты! – кричит мне в ухо Игорь и расплывается в улыбке. Я тоже радуюсь: теперь

«безлошадным» не останусь!

Минут двадцать жил аэродром особым напряжением. Но вот все новоприбывшие самолеты зарулили на

стоянки, и наши тренировочные полеты были продолжены.

На моем счету уже несколько самостоятельных полетов в зону и на полигон. За это время я обрел

уверенность в пилотировании «ильюшина», научился четко выполнять взлет и производить расчет на

посадку.

Игорь тоже хорошо освоил программу.

На душе радостно. Жарко припекает солнышко, сушит землю. Бросаю пилотку, расстегиваю ремень, снимаю гимнастерку и подставляю разгоряченное тело весеннему ветру. [17]

...Утром я не смог поднять головы. Еле собрался, наконец, с силами и пришел на старт. Руки, ноги ломит, голова трещит.

– Младший лейтенант Недбайло, что с вами? – спросил руководитель полетов. – Вы больны?

– Никак нет! Здоров!

Очевидно, и по голосу, и по моему виду нетрудно было определить, что говорю я неправду.

– Немедленно отправляйтесь в санчасть! – сказал руководитель. – От полетов я вас сегодня

отстраняю...

Медсестра сунула мне подмышку термометр и убежала куда-то. Минут через семь вернулась, взглянула

на градусник и протянула его вошедшему в комнату врачу. Тот удивленно вскинул брови, взял мою руку, сосчитал пульс, прикоснулся ко лбу.

– Да у вас же, батенька мой, самый настоящий грипп! А может, и что-то посложнее...

И потянулись дни, один скучнее другого. Постельный режим. Лекарство. Горько было на душе, обидно: друзья летают, учатся, а я... Разрядка наступала лишь в те минуты, когда меня навещал Игорь. Он

сообщал все подробности, рассказывал, как идут занятия, кто и как выполняет программу.

Я понимал: и Игорь, и другие товарищи уже меня опередили. В который раз ругал себя за

неосмотрительность. Но что было делать?

В один из долгих тоскливых дней болезни пришли меня проведать девушки. Среди них была и Катя.

Девушки поставили на тумбочку цветы, подбодрили меня и ушли.

И вновь я наедине со своими мыслями, тревогами, тоской.

Заходил, бывало, и Тараканов. Но был он молчалив, замкнут. На вопросы отвечал сухо, односложно.

Сотворил беду – и теперь раскаивался. И я понял, что заходил он в лазарет не столько ради меня, сколько за тем, чтобы я успокоил его, помог ему обрести душевное равновесие.

Каждый раз, когда врач совершал обход, я заводил речь о выписке. Объяснял, что чувствую себя хорошо, пора в часть. Доктор что-то бормотал, ощупывал меня, слушал сердце, легкие.

Наконец сказал: [18]

– Ну, батенька мой, довольно! От нашего халата вы отныне свободны.

Я готов был обнять этого тихого, доброго человека, но не решился: неудобно как-то, и, лишь тепло

поблагодарив доктора за заботу о моем здоровье, поспешил получить свою одежду.

И вот на мне снова военная форма.

5.

Игорь встретил меня радостной вестью:

– Завтра полк перелетает на боевой аэродром, ближе к линии фронта!

Но вместе с радостью ко мне пришла и тревога: ведь я за дни болезни отстал от товарищей, теперь меня

могут и не взять.

Утром представился командиру. Он спешил, поздоровался и больше ничего не сказал. Вижу, летчики

готовятся к перелету.

И вдруг через час-полтора:

– Товарищ Недбайло! Вы останетесь пока что в Котельниково.

Что еще командир говорил – я уже не слыхал. В голове гудело, как многократное эхо: «Вы останетесь!..

Вы останетесь!..» Я чуть было не разрыдался от горькой обиды. Было как-то совестно и больно.

К полудню аэродром опустел, если не считать оставшихся на нем пяти неисправных самолетов. Кроме

меня были оставлены Семейко и Егорышев: у одного не ладилось со взлетом, у другого «хромала»

техника пилотирования. Улетели и не все авиаспециалисты. Оставлен был Тараканов.

– Что приуныли, молодцы? – утешал он нас. – Выше головы! Вот возьмем и создадим свой полк. Так

уж и быть – командиром стану я. Заместителем назначаю младшего лейтенанта Недбайло, Семейко —

штурманом. Ну, а ты, Егорышев, будешь наш подчиненный. Договорились?

Тараканов продолжал балагурить, но поднять наше настроение ему так и не удалось.

Прошла неделя, потом еще одна – в тоске по друзьям, по полетам. Встречаю как-то Тараканова.

Улыбается. Видно, чему-то несказанно рад. [19]

– Лечу с Болдырихиным за новыми самолетами на завод!

Оказывается, к нам в Котельниково прибыл заместитель командира дивизии полковник Болдырихин. С

ним – пять летчиков.