Текст книги "В гвардейской семье"

Автор книги: Анатолий Недбайло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

удары по вражеской группировке, оказавшейся в так называемом Минском «котле». Инициатива на земле

и в воздухе прочно перешла в наши руки.

Теперь риска было меньше, и я постепенно вводил в строй молодежь.

Каждый из молодых летчиков уже совершил по нескольку боевых вылетов, правда, в упрощенных

условиях, каждый четко представлял, как вести себя в бою. Киреев летал со мной в паре и надежно

прикрывал меня с тыла.

«Будет превосходный летчик!» – радовался я успехам новичка. [150]

Стремительное наступление советских бронетанковых и мотомеханизированных частей вызвало в

войсках противника панику, деморализовало их, и гитлеровцы тысячами сдавались в плен. Длинные

вереницы сложивших оружие вражеских солдат медленно брели на восток. Но в тылу наших

наступавших частей остались окруженные группировки противника, не спешившие складывать оружие и

не терявшие надежды пробиться к своим.

Утром 8 июля одна из таких организованных группировок – при этом довольно многочисленная —

подходила к Минску с юго-востока. Танки, артиллерия, автомашины с живой силой быстро двигались по

лесной дороге к переправе через реку Свислочь. В этом месте нам и предстояло нанести по колонне

противника бомбово-штурмовой удар.

...Местность отлично просматривается. Ищу цель.

То, что предстало перед моими глазами, поразило меня: по лесной дороге двигалась вражеская колонна, растянувшаяся на километры. Голова ее уже достигла Свислочи. На широкой поляне у переправы

скопилось множество машин и разнообразной техники.

«Сейчас мы вам поможем ликвидировать пробку!» – подумал я, выводя группу в правом пеленге на

цель.

Бомбы легли точно. Теперь – наш безотказный «круг»! Противник явно не ожидал такого: нет зенитного

прикрытия, не бьют «эрликоны». Это хорошо, особенно, если учесть, что сегодня половина группы —

молодежь.

«Круг» постепенно смещается в сторону дороги. Горят машины, разбегаются в панике гитлеровцы. А мы

жмем на гашетки.

Вдруг рядом промелькнули какие-то темные капли. «Что такое? – напрягаю мысль. – Подобного еще не

приводилось видеть!»

И тут же замечаю, что огонь ведется из танковых орудий. Стволы приподняты кверху, и каждый раз над

серо-зелеными «коробочками» поднимается облачко порохового дыма.

– Внимание, по самолетам бьют из танков. Осторожно! – предупреждаю ведомых и тут же бью по

танкам реактивными снарядами. Земля стремительно летит мне навстречу, отчетливо вижу мечущихся

фашистов. [151] Набираю высоту, а мой стрелок ведет огонь из пулемета. Смотрю, как действуют

летчики. Но что это с Киреевым? Пора выводить машину из пикирования... Что он делает?!

– Выводи, выводи! – кричу ему по радио. Но тут же замечаю предательскую струйку пламени и дыма, бегущую из-под самолета.

Вдруг горящий штурмовик огромным снарядом вонзается в скопление вражеских танков и автомашин.

Выплеснулось, покатилось, полилось вдоль колонны оранжево-белое пламя – и запылал на лесной

дороге гигантский костер.

Эх, Киреев, Киреев! Как же это случилось? Дорого заплатит враг за твою гибель! И пятерка самолетов

снова устремляется в атаку.

Последний заход. Я долго смотрю на высоко взметнувшееся над лесной дорогой пламя. То пылает сердце

бесстрашного юноши – моего ведомого, для которого этот боевой вылет стал полетом в бессмертие.

...Весть о подвиге отважного сокола облетела весь фронт. Политуправление посвятило ему специальную

листовку, в которой рассказывалось о героическом поступке комсомольца Николая Киреева,

повторившего подвиг экипажа капитана Гастелло. Вместе с Киреевым погиб и его воздушный стрелок

Сафонов, тоже до конца выполнивший свой священный долг перед любимой Родиной.

Однажды перед вечером у командного пункта нашего полка появился худощавый, вылощенный,

причесанный «под фюрера» немецкий летчик в сопровождении конвоира-пехотинца, вооруженного

винтовкой.

Увидев вышедшего из землянки офицера-авиатора, конвоир скороговоркой выпалил:

– Товарищ майор! Примите под расписку этого фрица. Ваш один «горбатый», – простите, ваш

штурмовик – так «юнкерсу» влепил, что он сразу свечой запылал. Только этот, – конвоир кивнул на

офицера, – с парашютом успел выпрыгнуть. Ну, мы его с сержантом и сцапали. Наш командир велел к

вам его доставить. Только, говорит, расписочку возьми, что сдал его в надежные руки. Так вы, пожалуйста, примите этого душегуба...

Немец поднял голову и высокомерно произнес: [152]

– Я есть официр! Я буду требовайт... – и, торопливо расстегнув кожаную куртку, под которой блеснули

кресты, стал доставать из нагрудного кармана какой-то документ.

– Требовать будем мы! – перебил гитлеровца майор Стрельцов. – А пока что поговорим кое о чем.

– Я ничего не буду сказать! – истерически выпалил пленный. – Я зольдат, я давал присяга майн

фюрер!..

– Ну, что ж – можете не говорить. Только это будет нами учтено. Часовой! – позвал Стрельцов

солдата. – Отведите пленного пока что на «губу».

– Вас ист «губа»? – глаза гитлеровца расширились, растерянно забегали. – Я не хочу «губа»!

Международна конвенция э-э...

– О конвенции вспомнил, шкура! – не удержался подошедший к КП Дмитрий Жабинский. – А бомбы

швырять на санитарный поезд, а раненых расстреливать – тогда о конвенции не думал?!..

Дмитрий покраснел, глаза его налились кровью, кулаки сжались.

– Успокойтесь, он сейчас по-иному заговорит! – шепнул Дмитрию Стрельцов.

Гауптман понял, что проиграл, и низко опустил голову.

– Я буду шпрехен... Что надо коворить? У меня в фатерланд есть маленькие киндер, – словно бы

оправдывался гауптман.

Майор Стрельцов поморщился:

– У многих из нас тоже были дети!

Пленный, осторожно ступая, спускался в землянку.

...Через час оперативники сверили показания гитлеровца с разведывательными данными. Почти все

сходилось. И рано утром следующего дня две группы «ильюшиных», ведомые мной и Жабинским, отправились на штурмовку вражеского аэродрома.

Запылали на стоянках машины. Выплеснули пламя цистерны. Ни один фашистский самолет не смог

подняться в воздух. Хорошенький «фейерверк» получился!..

Вскоре наступило затишье. Измотанный непрерывными боями, летный состав отдыхал, одновременно

готовясь к новым сражениям.

...Шагаю по притихшему аэродрому – и словно вижу его впервые. Передо мной – обыкновенное поле!

С одной [153] стороны – лес, с другой – деревушка. Пьянящий дух разнотравья. Звон кузнечиков.

Пение птиц над головой. Тонкостволые красавицы-березки, в задумчивости остановившиеся на краю

оврага, покачивают ветвями. И непривычная тишина.

Выбираю укромное местечко и растягиваюсь на траве. Как это здорово – отрешиться от волнений и

тревог, полежать с полчасика, дав отдых уставшему телу!.. Хочу отвлечься, но не получается. Гляжу в

небеса – и вижу боевые схватки. И нет уже тишины – гудят, ревут моторы, стучат отрывистые очереди

пулеметов. Болит душа: не всем суждено выжить. Вот и Коля. Еще одного замечательного парня не

стало...

– Толя! Тебе письмо из Изюма!

Оборачиваюсь – передо мной Катюша. Присела, протягивает «треугольничек».

– Спасибо!

Читаю – и чувствую на себе Катюшин взгляд.

– А ты похудел, осунулся, – вздохнула она. – Устал?

– Не так устал, как замотался...

Катя легко провела пальчиками по моим шрамам.

– Не болят?

– Нет. Только бриться неловко...

– Знаешь, я загадала: если увижу аиста – мое счастье сбудется, – щурясь от солнца, сказала Катя.

Я улыбнулся.

– Если не секрет – скажи, в чем же оно?

– Какие у меня от тебя секреты? – Катя нахмурилась. – Хочу, чтобы скорее кончилась эта проклятая

война, чтобы мы скорее победили фашистов...

– И я того же хочу!

– А тогда мы поедем на Волгу... Ты когда-нибудь был на Волге? – девушка оживилась.

Я покачал головой:

– Нет.

– Она широкая, полноводная! – Катюша говорит, словно декламирует. Лицо одухотворенное, глаза

сияют. – А красивая какая!.. Нет, рассказать о ней невозможно: ее надо видеть!..

«Надо видеть, – мысленно повторяю я. – А если собьют? И поедет Катюша на Волгу одна, без меня»...

– О чем ты сейчас думаешь? – Катя всегда заполняла паузу этим вопросом. [154]

– Ребята наши все время перед глазами... Киреев...

– Ты хочешь сказать, что и с тобой может это случиться? Ты не должен так думать, слышишь, не

должен. С тобой такое не случится. Я это хорошо знаю!

Катюша осторожно поцеловала уже затянувшиеся рубцы на моем лице.

– Я смотрела сегодня на карту: скоро мы будем у границы. Значит, скоро и войне конец!

– Тогда и о свадьбе можно будет поговорить, – вставил я в тон ей. Весело переговариваясь, мы шли

через притихший аэродром. Закатное солнце играло на стеклах кабин штурмовиков. Шумел лес, пахло

увядающей листвой.

Близилась осень.

Глава девятая

1.

Забрызганный маслом, закопченный от мотора до самого стабилизатора рулит к краю летного поля

штурмовик. В фюзеляже – рваные дыры. В правом крыле – тоже. Диву даюсь! Как только он добрался?

Кто же это в кабине? Номера машины не разобрать, но по тому, как зарулил, как занял место на стоянке, определяю: самолет Брандыса.

Мотор ревет во всю мощь, словно силится доказать: хоть и трудно было в бою, хоть и досталось машине

– а я живой, несломленный, сильный.

Вдруг басовитый гул его переходит в дискант. Успокаивается, перестает дрожать машина, выпрямляется

причесанная ветром жухлая трава.

Наконец летчик глушит мотор. Винт уже остановился, но летчик не спешит покинуть машину. Отвалился

на спинку сидения, закрыл глаза, расслабился. Видно, очень устал.

Такое бывает с каждым из нас после упорного боя, где каждая клеточка организма, каждый нерв, каждый

мускул напрягаются до наивысших пределов.

...Анатолий Брандыс вылетел в паре с Владимиром Фогилевым. На подходе к цели встретились с

«хейнкелями [155] », вынудили их сбросить бомбы на головы фашистов и заставили уйти восвояси.

Штурмовики пошли дальше, отыскали цель – замаскированные в кустарнике танки и

бронетранспортеры, – нанесли бомбовый удар. Затем проштурмовали пехоту. Вот там и угодила машина

Брандыса под огонь «эрликонов».

Анатолий отдыхает. Но вот подбегает к машине Владимир Фогилев, вскакивает на крыло, открывает

фонарь.

– Что с тобой?

Брандыс открывает глаза, смотрит, не мигая, выпрямляется:

– Жалко... Машину жалко! Придется теперь на земле отсиживаться, ждать, пока отремонтируют. А

время – вещь необратимая...

– Да будет тебе переживать! Залатают машину ребята, да так, что и не узнаешь!..

– Утешаешь?

– Правду говорю. А сейчас глянь вон туда. Видишь, ребята в футбол играют, нас приглашают.

Усталость словно рукой снимает. Доложив командиру эскадрильи о результатах вылета, Брандыс —

плотный, тяжеловатый – заспешил к футболистам. Минута – и он уже со всей ватагой носился по

полю, норовя покрепче поддать по мячу. Игра шла без всяких правил. Просто ребята отводили душу, давали разминку уставшим от «малоподвижной работы» ногам.

– Это еще что?! – перекрывая шум футбольной возни, грохнул над полем густой бас Стрельцова. – Да

вы же после такой «зарядки» не то что ходить, в самолет забраться не сможете!

– Товарищ майор, все на пользу пойдет! – отозвался Брандыс.

– А, ты уже здесь? – обрадовался Стрельцов. – Ну, давай-ка руку. Спасибо тебе и за танки, и за

«хейнкелей»! Твой самолет в ПАРМ придется отправить. Но ты не огорчайся: долго он там не

задержится. Я распорядился, чтобы его восстановили в первую очередь...

И командир полка тут же сам включился в игру. Она помогала снять нервное напряжение и усталость.

...Возвращается из боевого вылета Николай Соколов. Садится, заруливает. Парторгу полка Уманскому не

терпится. Вскакивает на крыло. [156]

– Николай, тебе из дому письмо!

Соколов неторопливо снимает краги, шлемофон, и, взяв плотный конверт, углубляется в чтение. В глазах

появляются радостные огоньки.

– Смотри, парторг! Земляки мне нашу «районку» прислали!

На лице Александра Тимофеевича Уманского – загадочная улыбка.

Лишь спустя некоторое время узнал я, что это парторг послал в районную газету очерк о бывшем

колхозном механизаторе, а ныне прославленном летчике Николае Соколове. К очерку была приложена и

фотография. Так и узнали на родине героя о его боевых делах.

А он сидел в кабине, держал в руках уже прочитанную «районку» и тихо, раздумчиво говорил – не то

парторгу, не то просто размышляя вслух:

– У нас сейчас уборка... Трудно приходится односельчанам, ой, как трудно!.. Тракторов нет. Людей мало

– одни женщины да старики остались. Ну, подростки еще есть...

Николай оживился.

– Я до войны трактористом был. Неплохо работал – поэтому, видимо, меня ребята из «районки» и

помнят. Вот закончится война, непременно к ним в редакцию зайду. В гости...

Но не сбылось. В тот же день Соколов не вернулся из боя...

* * *

Ведомым стал у меня Виктор Молозев. Летает хорошо, смелый, «чувствует» мой маневр, реагирует

быстро.

Ни к кому из новичков особых претензий нет: стараются ребята, на земле и в воздухе учатся, постигают

тактику, овладевают искусством неотразимых атак. Один лишь лейтенант Обозный задает хлопот.

Становление его как боевого летчика явно затянулось.

Работаю с новичками так, как работали в свое время со мной мои наставники и учителя. Подмечаю

хорошие качества, даю возможность ребятам развивать их, проявлять инициативу. В этом нелегком деле

очень много помогают мне парторг эскадрильи старший техник-лейтенант Борис Поповский и комсорг

Николай Никифоров.

Наш комсомольский вожак – воздушный стрелок [157] у моего заместителя Давыдова. Энергичный, смелый, заводила во всем, работать с людьми умеет и любит, может поднять их на любое дело. Любит его

комсомолия, уважают все.

* * *

Тем временем войска Белорусского фронта освобождали уже Литву. Наш полк чаще всего помогает

танковым частям и подразделениям, уходящим все дальше и дальше на запад.

Однажды утром привычный распорядок был нарушен: объявили построение. Многим летчикам, в том

числе и мне, вручили награды. Затем «слово взяли» артисты. Сколько радости принесли нам их песни, частушки, стихи и шутки!

А потом вместе с гостями усаживаемся за традиционный праздничный стол.

Хлопочут сияющие официантки, звучат шутки и смех.

Вдруг над ухом шепот:

– Третью эскадрилью – на ка-пэ!

Оборачиваюсь – посыльный. На лице виноватое выражение:

– Приказано передать...

На меня выжидающе смотрят «мои» ребята.

– Давыдов, Масленцев, Кожушкин – со мной. Ведомым – на стоянку!..

На КП меня ждал командир полка. Когда он ушел из-за стола, я и не заметил. Сейчас командир строг и

озабочен:

– В районе Сынтовты прорвались вражеские танки. Ваша задача – нанести штурмовой удар...

Надо спешить. Быстро прокладываем на картах маршрут – и по самолетам! Проходят считанные

минуты, и наша шестерка уже в воздухе. К нам присоединяются «яки».

Связываюсь со станцией наведения и получаю разрешение на штурмовку. По курсу внизу слева уже вижу

Сынтовты. Там все горит. Сквозь дымную пелену лишь кое-где просматривается земля. Вот они, зловещие черные «коробочки»! Идут в боевом порядке и ведут огонь – то тут, то там вспыхивают и

гаснут огоньки.

– Приготовиться к атаке! Я – «Коршун»-ноль три. Работаем с «круга»... [158]

Устремляюсь вниз. В небе вздымаются дымные шары: это ведут огонь зенитки среднего калибра. Не

обращаю на них внимания – снаряды рвутся значительно выше. Все увеличиваясь в размерах,

«коробочки» принимают четкие очертания танков. Выбираю цель, «прилипаю» к прицелу. Учитываю

скорость движения, ветер – и пускаю эрэсы. Тут же выравниваю машину и сбрасываю шестьдесят

четыре противотанковые бомбы из одного люка.

Ведомые поступают точно так же.

Захожу еще раз: два танка уже горят. Выполняем третий заход... Шестой. В небе перехлестываются

трассы «эрликонов», несутся навстречу огненные пунктиры.

Вдруг замечаю, что из «круга» вываливается кто-то из ведомых и со снижением уходит.

– Командир, Обозный ушел! – докладывает Дмитрий Матвеев.

Бросаю взгляд на цель: три танка полыхают, три дымят. Докладываю станции наведения результаты

штурмовки. Затем собираю группу в «кулак». Снижаемся и догоняем Обозного. Не успел еще нажать

кнопку передатчика, чтобы спросить его о том, что произошло, как услышал голос:

– Я подбит... Ранен...

– Обозный! Я – «Коршун»-ноль три... Прямо по курсу – площадка. Садись на «живот»!

Раненый летчик может истечь кровью и потерять сознание. Значит, пока есть силы – надо садиться.

– Я дотяну домой! – слабеющим голосом отвечает Обозный.

– Немедленно садись! Приказываю! – крикнул я. – Выполняй команду!

Но раненый не отвечает. Его самолет уже у самой земли. Садится? Нет! «Стрижет» кусты, цепляет

правой плоскостью землю, вздымает вихри пыли вперемежку с дымом. Это конец!..

Сердце сжалось от боли: еще двух крылатых воинов лишилась наша эскадрилья...

...День клонился к вечеру. По пути в столовую встретил Николая Тараканова. На его груди огоньком

горит Золотая Звезда. Мрачно протягивает руку – знает уже о гибели Обозного.

В просторной летной столовой светло: шесть «снарядных» [159] ламп горят ярким синеватым пламенем.

Все уже собрались. Ждем командира полка и замполита. Вот и они – заходят, садятся. Официантки

подают ужин. Командир встал, тихо начал:

– Наш праздник омрачился трагическим случаем. Жизнь как бы еще раз напоминает нам, что победа

достигается дорогой ценой. Есть у нашего народа такая традиция – поминать тех, кого не стало...

Все скосили глаза на пустующие места за столом. Молча поднялись. На минуту-другую в столовой

зависает звенящая тишина. Каждый про себя клянется отомстить врагу за погибших товарищей, навсегда

сохранить в душе их светлые образы.

2.

А дни уже совсем по-осеннему пасмурные. Все реже балует нас солнце, все чаще плывут над головой

тяжелые облака, и небо становится каким-то чужим, а земля – неуютной.

Наши войска уже приблизились к границам Восточной Пруссии. Сопротивление врага нарастает. Еще бы

– оплот немецкого юнкерства под угрозой!.. Гитлеровское командование спешно перебрасывает сюда

свежие резервы, вводит в бой новые танковые соединения, снимает с других фронтов авиацию, шлет

артиллерию.

Бои идут днем и ночью. Ожесточенные схватки ведутся за каждый метр земли. Накаляется обстановка и

в воздухе. Теперь плохая погода все реже принимается в расчет: надо помогать наземным войскам, надо

бомбить. И от восхода солнца до заката гудит моторами наш фронтовой аэродром.

Я как-то подсчитал: за десять дней на новом участке фронта моя группа вылетала на выполнение

шестнадцати боевых заданий. Штурмовали огневые позиции артиллерийских и минометных батарей, наносили удары по вражеским аэродромам, нередко в небе вступали в схватки с самолетами противника, контролировали коммуникации фашистов. В этих вылетах крепли крылья наших новичков. Ребята

набирались опыта, «нюхали порох», держали экзамен на боевую зрелость. В результате повышалась

боеспособность эскадрильи, ее готовность к выполнению все более сложных задач. [160]

Особенно возросла нагрузка у инженерно-технического состава: кроме обычной подготовки самолетов к

бою, надо было одновременно переводить технику на осенне-зимнюю эксплуатацию.

Я как командир должен был заботиться о постоянной боевой готовности. В этом много помогали мне

опыт и знания нашего инженера – старшего техника-лейтенанта Дмитрия Алексеевича Одинцова.

Собранный и подтянутый, он во всем любил порядок. Когда ни придешь на стоянку – у каждого

самолета лежат аккуратно свернутые чехлы, стремянки на месте, инструмент и необходимый инвентарь

– в исправности.

Как и я, он опирался в своей работе на комсомольскую организацию, возглавляемую Николаем

Никифоровым. Горячий, задорный это был народ! Не считались ребята ни с временем, ни с усталостью.

Надо к утру отремонтировать самолет – сделают! В свою очередь Николаю Никифорову много помогал

парторг Борис Васильевич Поповский. Он часто бывал среди летной молодежи, готовил передовых

воинов к вступлению в партию.

– В отношении к делу проявляется сознательность человека, его политическая зрелость, – часто

повторял Борис Васильевич.

Эту зрелость постоянно демонстрировали все наши авиаторы, несмотря на то, что многие из них были

совсем еще юными. Но они обладали главными качествами – беззаветной любовью к Родине, высоким

чувством патриотического долга.

* * *

Между вылетами я, как правило, нахожусь либо на стоянке самолетов третьей эскадрильи, либо на КП

полка. И тут и там дел невпроворот.

Сегодня день на редкость ясный, солнечный. Но он уже на исходе: близятся сумерки. Заглянул в

диспетчерскую. Там поминутно звонят телефоны, и Катя зовет то одного, то другого офицера «на

провод». По обрывкам фраз, по тону разговоров, по характеру вопросов и ответов нетрудно определить: обстановка на фронте усложняется.

Вот звонкой трелью залился до этого молчавший «первый» аппарат. Его «голос» – сигнал на бой. Мы

уже [161] знали: если командир разговаривает по «первому» – будет вылет.

Катя поспешила за командиром. Неужели вылет? Ведь уже почти вечер. Взлететь еще можно, а вот как

садиться?!

Неудобно присутствовать при разговоре командира, и я, покинув диспетчерскую, захожу в отсек

начальника штаба.

Вдруг распахивается дверь:

– Недбайло! Командир вызывает. Скорее!..

Стрельцов – уже подполковник – предельно кратко излагает боевую задачу:

– Под Вилкавишками прорвались танки дивизии «Великая Германия». Командный пункт фронта под

угрозой окружения. Любой ценой надо остановить их.

Стрельцов испытующе смотрит мне в глаза.

– Понял вас! Разрешите выполнять?

– Выполняйте! Летчиков предупредите о сложности и ответственности боевого задания, – добавил

командир, провожая меня к двери. – На подходе к аэродрому четко держите радиосвязь...

Задачу своим летчикам я ставил уже буквально на бегу: ведь каждая секунда на счету.

– По самолетам!

Идем в боевом порядке «клин», спешим. В паре со мной летит Виктор Молозев. У Давыдова ведомый

Новиков, у Карпеева – Васильев. В четырех-пяти километрах от предполагаемой линии боевого

соприкосновения перестраиваю группу в правый пеленг и связываюсь со станцией наведения. Слышу:

– «Ландыш»-один работать по цели разрешает...

Тем временем видимость ухудшилась. Солнечный диск уже коснулся линии горизонта, и яркие лучи

слепят глаза. Перестраиваю группу в «круг» с левым разворотом и, пристально всматриваясь вниз, ищу

вражеские танки, прикидываю, как лучше зайти на цель. Но вот в шлемофоне раздается голос:

– Вас атакуют двенадцать «фоккеров» – будьте внимательны!..

Это осложняет обстановку. Решаю навязать противнику свою волю. Радирую:

– Будем вести оборонительный бой с «круга»! [162]

Осматриваю воздушное пространство, ищу в нем врага. Истребители идут со стороны солнца. Вначале

они кажутся черными точками, но постепенно увеличиваются в размерах. Да, их двенадцать! Вот они

набрасываются на четверку прикрывающих нас «яков», пытаясь оторвать их и сковать боем. Это

противнику почти удается: две пары «фоккеров» завязали бой с парой Як-9, а восемь «фокке-вульфов»

пытаются рассеять мою группу. Но не так-то просто разомкнуть наш безотказный «круг»! Да еще пара

«яков» ходит над нами правым кругом. Нет, фашисты не рискнули приблизиться и пошли на хитрость.

Две пары «фоккеров» растаяли в слепящих солнечных лучах. А две пары, улучив удобный момент, атаковали моего ведомого Молозева сверху и снизу.

Ведущий моего прикрытия решил атаковать нижнюю пару. Я успел заметить лишь огненную трассу – и

вот уже один из «фоккеров» пошел к земле, оставляя за собой дымный шлейф.

И в это мгновение я ощутил сильный удар в грудь. От боли даже губу прикусил. Перед глазами все

поплыло, затуманилось. Беру себя в руки. Чувствую – жив. Стучит сердце, есть в руках сила. «Держись, командир! Ты должен помочь ребятам... Ты еще не выполнил задания!..» – приказываю себе.

Осмотрелся. Иду ниже последнего ведомого. Между нами образовался разрыв. А на него летят огненные

трассы. Определяю: «фоккер» справа, чуть выше меня. Вот он в прицеле: мгновенная реакция – и

восемь реактивных снарядов срываются с балок, огненной струей вонзаясь в сигарообразное тело

вражеского истребителя. Брызнуло пламя, и понесся к земле, разбрасывая обломки, горящий клубок. За

спиной гулко застучал турельный пулемет. Вторая пулеметная очередь сотрясает машину.

– Командир! Еще один стервятник падает! – кричит по СПУ Матвеев.

– Молодец, Дима! – отвечаю ему, не скрывая радости.

А тем временем к группе возвращается пара «яков», что вела бой с «фоккерами». Отбились от врагов

наши истребители, устояли.

Итак, первый этап пройден. Начинаем второй. [163]

Землю окутывают сумерки. С каждой минутой они сгущаются. «Удастся ли отыскать цель? Не ударить

бы по своим!» – тревожит мысль. Зрение адаптируется медленно, но тут на выручку приходят

артиллеристы: они обозначили цели воздушными реперами, и над вражескими танками вспыхнули один

за другим четыре огонька, через секунду превратившиеся в четыре белых мячика.

Теперь осталось лишь выбрать цель и, главное, наверняка ударить по ней.

Снижаюсь. Бронированные машины ползут, выплескивая огонь.

– Внимание: атака! – передаю ведомым команду. – Каждый выбирает цель самостоятельно...

Полетели вниз ПТАБы. Еще заход, еще... Шесть бронированных чудовищ застыли на месте, горят.

– «Ландыш»-один! Я – «Коршун»-ноль три, разрешите кончать работу?

– Молодцы, «Коршуны»! Молодцы! Вам «первый» объявляет благодарность. Работу закончить

разрешаю.

Полминуты – и группа собрана в «кулак». Новый метод сбора оправдал себя, и мы с успехом применяем

его. Все шесть «илов» и четыре «яка» возвращаются домой. На душе радостно – задание выполнено!

Одновременно растет тревога: ведь сумерки уже сгустились, как произойдет посадка?..

Связываюсь с командиром полка.

– Поле посадки обозначаем кострами, – сообщил он.

Мне уже видны вдали тонкие пунктиры огоньков, обрамляющих прямоугольный участок поля. Там нас

ждут с такой же тревогой. Ведь посадка – один из самых сложных элементов, требующих от летчика

высокого искусства управления машиной, произведения расчетов, «видения» и «чувствования» земли. А

тут еще сумерки!

– «Коршуны»! Посадка с ходу, внимательней с расчетом! – предупреждаю летчиков и, левым

разворотом отделившись от группы, снижаюсь. В таких плотных сумерках мне еще не приходилось

совершать посадку. Машина словно зависает над землей. Плавно беру штурвал на себя – и жду, сейчас

колеса коснутся земли. Толчок, самолет словно бы подпрыгнул. Еще небольшой толчок – и машина, подрагивая, бежит между [164] двух рядов костров. Все! Теперь можно заруливать на стоянку.

Выключаю мотор. Расстегиваю лямки парашюта и пристально наблюдаю за посадкой остальных. Вот

уже шестой совершает пробежку. Какие молодцы, мои ребята! Теперь – к командиру на доклад: вражеские танки атакованы, командный пункт фронта в безопасности, в воздушном бою сбито три

«фоккера».

Да, но почему такая усталость? И отчего так болит грудь?

Машинально оглядываю себя. На груди в куртке замечаю дырочку. Просовываю палец и нащупываю

кусочек металла. Достаю – пуля. Немного сплющенная, с заусеницами. Стал размышлять: откуда?

Неужто ударилась о бронестекло и срикошетила в замок парашютных лямок? А он как раз над нервным

узлом груди. Да-а, и на сей раз смерть меня обошла.

...Подходят летчики, докладывают о результатах боевого вылета.

– Спасибо, товарищи! – говорю им совсем не уставные для такого случая слова и направляюсь на

командный пункт.

3.

И снова большое поле приютило наши «илы», а нас принял под свои крыши населенный пункт, название

которого не на всех картах сыщешь, – Балгудзей. Домики словно бы забежали в лес – вокруг них и

близ хозяйственных строений – семейки деревьев. Ветки на них уже голые: осень. Опавшие листья

плотным грязно-желтым слоем устлали землю, и от нее идет острый прелый дух.

Стоянка моей эскадрильи на этот раз оказалась в нескольких минутах ходьбы от командного пункта

полка. Под свой командный пункт мы приспособили какое-то строение из закопченных бревен: не то

сарайчик, не то баньку. Там же и место моего ночлега.

Пообедав, летчики укрылись на нашем КП от холодного ветра. Технический состав – на совещании, которое проводит Одинцов. А я хожу по стоянке, осматриваю машины, наблюдаю, как ветер треплет

концы самолетных чехлов, а в ушах звучит упрек, высказанный мне командиром полка: [165]

– А кто за вас должен думать о людях эскадрильи?

Дело в том, что Стрельцов проверял на новом месте состояние укрытий для личного состава на случай

бомбежки. Оказалось, что только в первом звене об этом позаботились вовремя.

– Хорошо, что вам на голову ни разу не сыпались бомбы! – сердито выговаривал мне Стрельцов. – А

если налет – что тогда?..

Вижу, спешит ко мне адъютант эскадрильи Егоров, передает приказание Стрельцова срочно явиться в его

«кабинет».

– Вот что, – обращаюсь к Егорову. – Немедленно организуйте рытье щелей во втором и третьем

звеньях. Продумайте с инженером, как это лучше и быстрее сделать. О готовности доложите...

У входа на командный пункт встречаю двух наших штабных офицеров. Веселые, чему-то улыбаются. «С

чего бы это?» – пытаюсь уловить связь между их настроением и вызовом к командиру, но так ни к чему

и не прихожу. Стучусь в дверь командирского «кабинета».

– Присаживайся. Сейчас должны подойти Семейко и Беда. Надо потолковать кое о чем, – говорит

Стрельцов и звонит кому-то по телефону. Майор Иванов наклоняется ко мне:

– Сегодня обстановка позволяет отметить третью годовщину полка. Надо прикинуть, как это сделать.

А вот и командиры первой и второй эскадрилий. Стрельцов встал из-за стола, подошел к Леониду Беде:

– Вам присвоено воинское звание «капитан». Поздравляю! – и, крепко пожав комэску руку, по-

отцовски обнял его, поцеловал.

От души поздравили Леонида и мы. Затем сели за рабочий стол командира. Обсуждаем, как организовать

торжественную часть: поэскадрильно построить личный состав, зачитать приказ, рассказать о боевом

пути, о наших героях, поздравить людей, пожелать им новых успехов и побед. Замполит посоветовал

вместе с парторгами и комсоргами эскадрилий обсудить, как лучше провести юбилейный вечер

гвардейцев.

Что сказать людям? Мне еще никогда не приходилось выступать перед большой аудиторией, и я, конечно,

[166] волновался: получится ли у меня, как надо? Советуюсь с Поповским, Никифоровым. Вместе

решаем.

И вот началось...

Принимаю доклад своего заместителя, выхожу на середину, здороваюсь, поздравляю авиаторов. Затем

Егоров зачитывает приказ по полку. Слушаем его и словно заново проходим славный боевой путь от

Сталинграда до Севастополя, от Орши до границ Восточной Пруссии. А полк-то какой! 259 авиаторов

удостоены высоких правительственных наград! Двум летчикам присвоено звание Героя Советского

Союза!

В приказе отмечается боевое мастерство летчиков и поистине героическая работа летно-технического