Текст книги "В гвардейской семье"

Автор книги: Анатолий Недбайло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

взволнованный, озабоченный. – Дело вот какое, – сказал он, расправляя на столе оперативную карту.

Карандаш, который Ляховский использовал вместо указки, нацелился на район наших действий близ

Никополя. – Надо без прикрытия сходить парой на Зеленую-Вторую и Васильевку, чтобы установить

истинное положение сторон. Поручаю это задание вам. Обратите внимание на местонахождение

вражеских танков. Учтите, что наши части на рассвете перешли в наступление. И обо всем, что увидите

на поле боя, будете докладывать на командный пункт генералу Хрюкину. Сообщайте все до мелочей.

Ясно?

– Так точно!

– Вот и хорошо! Идите, готовьтесь к вылету.

От командира мы вышли вдвоем с Кривошлыком.

– Кто со мной пойдет? – спросил я комэска.

– Охтин.

Я удивился. Охтину предстояло выполнить всего лишь третий боевой вылет, а задание сложное. Но

приказ есть приказ.

Вскоре младший лейтенант Охтин был у меня. Я разъяснил ему до тонкостей боевую задачу, ее

особенности, напомнил, какие маневры надо будет выполнять.

– Не беспокойтесь, товарищ командир. Я не подведу! – отвечал Охтин.

– По самолетам! – скомандовал я. – Вылет – по вашей готовности!

Малюк уже был в своей кабине. Механик доложил о готовности штурмовика к вылету. Я быстро надел

«доспехи» летчика и занял место в самолете.

Машина Охтина – напротив, метрах в тридцати. [102]

Мне видно, как под правым крылом штурмовика еще суетятся авиаспециалисты. Даже старший инженер

там – узнал Клубова издали.

Подзываю Мотовилова:

– Сбегайте, разузнайте, в чем там дело!

Летчикам хорошо известно, как томительно сидеть в кабине и ждать, когда же, наконец, будет устранена

неисправность.

Вернулся Мотовилов:

– Правая пушка неисправна.

«Начинается!» – с досадой подумал я. И, чтобы скоротать время, переключил СПУ на воздушного

стрелка.

– Как твои дела, тезка?

– Все в порядке, командир! Я готов! – бодро ответил Малюк.

Все чаще поглядываю на часы: начинаю уже нервничать. Завел мотор, прогрел его. А у второго самолета

все еще продолжается какая-то возня.

«Не пойти ли мне одному? – возникло вдруг желание. – Генерал ждет разведданные, а тут попусту

тратится время!»...

И я решился – взлетел. Иду по кругу над аэродромом – вижу, взлетает «горбатый»! Выждав, когда он

убрал шасси, я нажал кнопку передатчика.

– Охтин, Охтин! Ты?

Передатчика у ведомого нет, все команды идут ему на прием, и Охтин должен ответить мне условным

знаком. Он! Качнул самолет с крыла на крыло.

– Пристраивайся! – приказываю ему и беру курс. Над нами – сплошная облачность. Высота полета —

четыреста метров. С каждой минутой видимость ухудшается, облачность «прижимает» нас к земле. Я не

на шутку обеспокоен: справится ли молодой летчик?

У переднего края пришлось снизиться до пятидесяти метров. Только пересекли линию фронта —

заговорили зенитки. Впиваюсь взглядом в землю, «читаю» местность. Мне даже кажется, что слышу

раскатистое «ура» идущей в атаку пехоты.

Впереди появились закамуфлированные коробки. Насчитал их семь. Семь «тигров». У дульных срезов

орудий – языки пламени. «Ведут огонь!» – отмечаю про себя. Оглянулся: пехота залегла. «А что, если

ей помочь?!» [103]

– «Алмаз», я – «Коршун»-ноль три! – связываюсь с командным пунктом генерала Хрюкина. —

Нахожусь в заданном районе. Вижу наступающую пехоту. Танки противника мешают ее продвижению.

Разрешите нанести удар?

– «Коршун» – ноль три! Разрешаю!

Охтин идет справа. Передаю ему:

– Атакуем танки ПТАБами!{6} Выбираю цели – те, что ближе к нашим! – и, круто развернув самолет, захожу в атаку. Охтин идет рядом.

Пошли в атаку, включив форсаж. Двигатели неистово ревут. Наш стремительный полет на бреющем, мощный гул и удар по «тиграм», по моему замыслу, должны поднять дух наших воинов, наступающих на

этом участке. Выскакиваю на «горку» и командую:

– Охтин, твой – крайний, мой – второй! Бросаем бомбы!

Резкий разворот влево. Вижу – внизу пылают два танка. Малюк использует возможность и из

турельного пулемета поливает огнем вражеские траншеи.

– Охтин! Еще заход: атакуем эрэсами и пушками!

Подожгли еще один танк. Зашли снова. Обрабатываем вражеские позиции всеми огневыми средствами, которыми располагает штурмовик. Внимательно наблюдаю за тем, что творится на земле, и докладываю

на К.П.

После шестого захода, когда боекомплект был израсходован, принимаю решение уходить домой. Но на

душе неудовлетворенность: еще бы парочку заходов, поддержать нашу пехоту!..

Выхожу из атаки боевым разворотом, запрашиваю разрешение на возвращение домой – и тут вдруг

словно в молоке оказался: ничего не видно, не могу даже определить положение самолета: машина

нырнула в облака. Вывел самолет из серой пелены – вот и земля снова просматривается.

Охтин в стороне. Метров триста разделяет нас.

– Охтин, видишь меня?

Самолет качнулся с крыла на крыло. Видит!

– Пристраивайся – идем домой...

«Молодец! – думаю. – Выдержал экзамен Охтин! Не подвел!» [104]

И тут впереди, почти в створе капота, замечаю силуэт самолета, который внезапно вынырнул из

облачности нам навстречу. Вот уже видны кресты: «Юнкерс-88»! Очевидно, разведчик. Не дам ему

уйти!.. Нажимаю одну гашетку, другую. Оружие молчит. Разочарованию нет предела: как быть? А

«юнкерс» уклоняется от атаки, спешит скрыться в спасительном облаке. Уйдет ведь, уйдет! Надо пресечь

ему путь!

Включаю форсаж. Мотор не гудит – ревет. Я словно слился с машиной. Все мускулы напряжены до

предела. Одна только мысль, одно желание руководит сейчас мной: догнать врага и уничтожить!

Дистанция сокращается. Единственный выход – идти на таран! Решаю подойти сзади и винтом отрубить

«юнкерсу» хвостовое оперение...

– Командир, осторожно! Слева Охтин! – кричит Малюк по СПУ.

В тот же миг сверху, из-за облаков, на меня наплывает темная громада. Удар сотрясает машину. Левое

крыло моего штурмовика сжалось «в гармошку». Рванул штурвал на себя, самолет по инерции полез

вверх, но, потеряв скорость, стал падать, и никакими усилиями я не мог теперь подчинить его своей воле.

За несколько мгновений, словно на экране, перед глазами промелькнула вся моя жизнь. Я увидел себя в

детстве, в только что купленных матерью брючках, в юности, когда секретарь райкома вручал мне

комсомольский билет... Первый воздушный бой, Игорь Калитин, Катюша – встревоженная и

растерянная...

А самолет падает, отмеряя последние метры до земли. Удар!..

Подробности мне стали известны позднее. Спасла нас с Малюком чистая случайность. Если бы

штурмовик шел отвесно – мы бы не спаслись. Но он упал на правое крыло, которое смягчило удар.

Малюка выбросило из кабины метров на пятьдесят. Антон, к счастью, упал на парашют. Это и спасло его.

Пролежав без сознания несколько минут, он открыл глаза. Над ним стояли два солдата.

– Живой?

Ответа не последовало. Малюк приподнялся, растерянно огляделся. Тупая боль сковала тело.

– Где я? [105]

– У своих, братишка, у своих!

– А где мой командир?

– Какой командир?

– Да летчик!

– Нет никого больше. Один самолет упал во-он там, – солдат показал рукой в сторону лесной опушки.

– И развалился на мелкие части. А второй вот догорает...

– Такого быть не может! – вскочил Малюк и, припадая на ногу, бросился к горящей машине. Но

подступить к самолету было невозможно. Малюк взглянул на номер – «34». Это машина Охтина. А сам

он где? Где стрелок? Ответом было лишь жаркое пламя.

Малюк понял, что тут он бессилен хоть чем-нибудь помочь товарищам. Но где его машина, где

штурмовик, на котором была выведена цифра «32»? И Малюк поспешил туда, где, как ему сказал солдат, валяются только обломки... Вот они! Каким-то чудом уцелела кабина. Глянул – и обмер: склонившись

головой на штурвал, в кабине лежал я. Неподвижный. Окровавленный.

Подоспевшие солдаты помогли Малюку вытащить меня из-под обломков.

...Упали мы около десяти часов утра. А очнулся я лишь к вечеру. Открыл один глаз – второй

забинтованный. Не пойму, где я. Низкий потолок крестьянской хаты. Тишина. Надо мной склонилась

девушка в белой косынке. Рядом с ней солдат в шинели.

И снова забылся. Через некоторое время вижу – надо мной стоит кто-то в зеленой куртке. Сумеречно —

февральский день короткий. Лицо вроде бы знакомое. Силюсь что-то вспомнить. Так это же Малюк!

Обвел комнатушку взглядом. Две женщины стоят в углу, к ним жмутся ребятишки.

– Где мы? – с трудом выдавливаю из себя. Не то что говорить – дышать больно.

– В Зеленой-Второй...

– Как, у немцев?!.

– Да нет – у наших!..

Кто это сказал? Голос чужой, незнакомый. Кто этот человек в кожаном реглане? Малюк успокаивает

меня: это наш, советский летчик. Вчера ночью его сбили. Выбросился с парашютом. Ветром снесло – и

приземлился он на краю деревушки с поэтическим названием [106] «Зеленая-Вторая». Ее всего лишь

несколько минут назад освободили наши войска.

Отлегло. Но дышать совсем нечем – в комнате жарко натоплена печь.

– Антон, помоги мне подняться! – зову Малюка. – Веди на воздух.

Малюк наклоняется, подставляет шею – и я здоровой рукой обхватываю ее. Вышли. Малюк помог мне

устроиться на завалинке, сел рядом.

Я вконец расстроен: вся голова в бинтах, левая рука подвязана, боль во всем теле.

Мимо нас проезжают подводы. Лошади вязнут: снег подтаял, и глинистый грунт совсем раскис. Ни одна

машина сюда не проберется, ни один самолет поблизости не сядет. Что будем делать?

– Пошли, Антон! Нам здесь никто не сможет помочь. Помню по карте: в шести километрах от Зеленой-

Второй находится командный пункт командарма. Пошли!..

И мы двинулись в путь. Те шесть трудных километров Малюк буквально тащил меня на себе. Наконец

дорога привела нас в село. Где-то здесь разместился КП генерала Хрюкина. Идти больше нет сил. Сел на

бревно.

– Иди, Антон, дальше сам. Ищи антенны. Увидишь – это знак: КП.

Сколько времени прошло – не помню. Я очнулся от голосов, от рокота мотора. Подбежал Малюк.

– Все в порядку, товарыш командир. Поехали до своих!

Антон и водитель помогли мне взобраться на платформу вездехода, и мы поехали в медсанбат.

Там с меня сняли повязку, промыли спиртом израненное лицо, снова забинтовали раны, сделали уколы, подвязали поврежденную руку и на том же вездеходе повезли за село. Уже стемнело. На ровном поле

стоял санитарный самолет По-2, на котором генерал Хрюкин распорядился срочно отправить нас в

госпиталь.

Меня усадили в заднюю кабину. Рядом пристроился Малюк. Затарахтел мотор. Самолет стремительно

разбежался, но вдруг замедлил бег, развернулся и снова пошел на взлет. Нет, ничего не получалось: машина никак не могла оторваться от земли. [107]

– Стой! – крикнул Малюк пилоту. Тот убрал обороты. Антон соскочил вниз и, дав знак летчику, стал

приподнимать хвост «кукурузника». Снова взревел мотор. Толкая машину изо всех сил, Малюк бежал, пока не упал. На этот раз По-2 взмыл ввысь и взял курс на Мелитополь.

Мы увиделись с Антоном утром следующего дня. Его доставил в госпиталь тот же По-2. Врачи

тщательно осматривали его и удивлялись: воздушный стрелок был фактически здоров.

– Спина немного побаливает, мышцы тоже болят, но не очень, – смущенно признавался Малюк.

* * *

...Я – на операционном столе. Рядом, вся в белом, сидит утомленная женщина. Она долго смотрит на

меня, ласково улыбаясь, затем, осторожно взяв мою руку, проверяет пульс.

– Наркоз привезли? – спрашивает она кого-то.

– Нет еще.

Женщина вздохнула, снова посмотрела мне в глаза.

– Как вы себя чувствуете, молодой человек? Операцию выдержите?

Я кивнул головой. Жест этот означал: делайте со мной что хотите, только поскорее!..

И началась трудная и мучительная борьба за жизнь. Оперировали без наркоза. Стиснув зубы, я терпеливо

сносил все муки. От боли терял несколько раз сознание. И все же выдержал.

Но это была только первая операция. За ней – еще и еще. Меня «ремонтировали» – зашивали раны, сращивали кости.

И вот в сопровождении хирурга в палату вошли Малюк и полковой врач Дмитриев.

– Я ж казав, командир, що вы будете жыты! – сиял Малюк. Радости его не было границ. —

Поправляйтесь швыдше, в полку на вас чекають!.. Та й ворога треба добивать, Крым от нього очищать!

Попытался улыбнуться, но не смог: почти все лицо было забинтовано.

Приятно было слышать, что меня ждут в полку, что я еще нужен людям!..

– А вам письмо просили передать, – Дмитриев улыбнулся. – Прочитать? [108]

Я моргнул глазом и указал на Малюка. Антон взял письмо, подсел ближе, развернул лист и стал тихо

читать: «Толюша, родненький! Что бы ни случилось – знай: я всегда буду с тобой. Я люблю тебя.

Целую. Катя».

Хоть я и глядел сейчас на мир одним глазом, от меня не ускользнуло, что женщина-хирург, вроде бы с

безразличием наблюдавшая за происходящим, отвернулась к стене и достала из карманчика носовой

платок. Напрасно она плачет. Я теперь обязательно выздоровею! Во мне словно возродились силы. В

меня, казалось, влили эликсир жизни. Я не мог, не имел теперь права умереть: меня ждут полковые

друзья, меня ждет Катюша!

Глава седьмая

1.

Шло время, и раны мои постепенно заживали, кости срастались. Перевязки уже были не так мучительны.

Искусные руки медиков сделали все возможное и даже невозможное, чтобы как можно скорее поставить

меня на ноги, а значит – вернуть в боевой строй. Одно беспокоило – багрово-красные рубцы на лице.

Взглянул в зеркало – и отпрянул: я это или не я? Лоб, нос, подбородок – в шрамах. Только глаза мои. А

все остальное какое-то чужое. Как отнесется к этому – другому, изуродованному человеку та, которая

сказала, что любит и ждет?

...Какое это безмерное счастье – снова оказаться на «своем» аэродроме! Я вновь ощутил в себе силу, несущую солдата в бой, и готов был сейчас, сию же минуту сесть за штурвал крылатой машины и воевать

еще упорнее, бить врага еще сильнее.

Иные утверждают, что после сложных боевых ситуаций появляется страх. У меня же появилась какая-то

неукротимая жажда летать. Впрочем, в глубине души притаилось что-то похожее на страх. Но это было

совсем другое чувство: я спешил, я очень хотел поскорее увидеть Катюшу – и вместе с тем опасался

этой встречи.

...Первым, кто повстречался мне на пути, был мой дорогой друг и боевой товарищ Антон Малюк. Мы

обнялись, [109] расцеловались. Он, оказывается, ждал меня с утра.

– Как же ты узнал, что я должен приехать? Я ведь никому об этом не сообщал...

– Я все знаю, – сиял Антон. – У меня особое чутье!

Нас окружили товарищи. Жали мне руку, поздравляли с выздоровлением, сообщали наиболее важные

новости. Их оказалось много. Были хорошие, были и нерадостные. То, что полк наносил удары по

вражеским группировкам, откатывавшимся в глубь Крыма, – это, разумеется, было хорошей вестью. А

вот услышать, что погибли такие прекрасные летчики, как Толмачев, Сачивко, Егорышев, было больно и

тяжко.

– Командиру полка присвоено звание подполковника! – сообщал один.

– Новички прибыли, всех в третью эскадрилью определили, – дополнял другой. – Может, знакомы

тебе такие фамилии – Карпеев, Обозный, Масленцев, Киреев, Кожушкин?

Нет, я этих ребят не знал, но мне предстояло пройти с ними большой фронтовой путь.

– А про Береснева тебе еще не рассказывали? Послушай...

И товарищи поведали мне о подвиге младшего лейтенанта Анатолия Береснева.

...Вторая эскадрилья во главе со старшим лейтенантом Леонидом Бедой штурмовала вражеский аэродром.

Прямым попаданием зенитного снаряда был поврежден самолет командира, и Леонид Беда вынужден

был сесть на занятой противником территории. Группу возглавил заместитель Беды – лейтенант

Брандыс. Он перестроил эскадрилью и передал по радио приказание Бересневу сесть и взять на борт

комэска и его воздушного стрелка Семена Романова.

Легко сказать – взять на борт! Сверху Береснев хорошо видел, как отовсюду к штурмовику бегут

гитлеровцы. Он прошел почти над головами фашистов, обстрелял их и сел рядом с командирской

машиной. Комэск поджег ее – чтобы не досталась врагу, быстро вскочил на крыло бересневского

самолета и втиснулся в кабину воздушного стрелка. Стрелок Романов устроился в гондоле шасси. [110]

А в это время четверка штурмовиков во главе с Брандысом буквально поливала гитлеровцев огнем.

Береснев дал газ, мотор взревел, и с четырьмя отважными авиаторами на борту штурмовик взлетел над

головами фашистов и вернулся на свой аэродром. Какие молодцы! – искренне восторгался я Бересневым

и другими однополчанами, для которых мужество, отвага, героизм стали привычным, будничным делом.

– Товарищ командир, вас вызывают! – шепнул Малюк.

– Извините, друзья: начальству надо доложить! – сказал я. Ребята расступились, и мы с Малюком

пошли дальше.

– Кто вызывает, командир полка? – спросил я Антона.

Малюк загадочно улыбнулся.

О, этот хитрец Малюк! Я догадался и тут же ощутил страх перед встречей с Катюшей.

Она увидела меня издали. Быстро мелькнули русые кудри в окне. И вот уже Катя птицей слетела с

крылечка, мчится навстречу. Остановился в нескольких шагах от нее. Остановился потому, что на таком

расстоянии не должны быть видны кровавые отметины на моем лице.

– Здравствуй, Катюша!

Чувствую, что слова эти произношу каким-то чужим глухим голосом. «Я это – или не я?» – стучит

сердце. А она уже обхватила мою шею руками, приникла губами к моим рубцам. Нос мой щекочут русые

кудряшки, и я начинаю улыбаться. Вижу мокрые веки, вижу на щеке Катюши крупную слезу и смеюсь.

– Спасибо тебе, моя дорогая, за твое письмо! Оно ускорило мое выздоровление. Оно помогло мне

выжить.

Катя зарделась:

– Правда?

– Да...

Я смотрел в ее глаза – и не мог наглядеться: так мечтательно и долго когда-то смотрел в бездонную

глубину неба, предавшись мечтам о будущем. Теперь снова загадывал судьбу.

– Спасибо тебе за подарок! – спохватилась Катя.

– Какой подарок? – не понял я.

– Ну, тот, что ты с Малюком переслал. [111]

Мне оставалось только ответить «пожалуйста». И тут Малюк отличился!.. Дело в том, что слышал он

однажды, как я просил нашего интенданта купить где-нибудь за любую цену набор ниток «мулинэ».

Догадался Малюк, для кого они предназначались. И вот, возвращаясь из госпиталя и желая хоть как-то

успокоить Катюшу, заглянул он к интенданту, взял у него покупку и вручил девушке, сказав, что подарок

этот посылаю я. И снова я почувствовал, сколько такта, сколько благородства в щедрой душе Малюка!

– А я тебе тоже подарочек приготовила! – продолжала Катюша. – Идем к нам – увидишь.

Мы зашли в общежитие. У подружек сразу же нашлись неотложные дела, Малюк исчез – и мы остались

вдвоем. Катя взяла искусно расшитую небольшую подушечку и протянула мне:

– Это тебе. Твоими нитками вышила. Чтобы хорошо отдыхалось.

– Спасибо тебе, дорогая! От всего сердца – спасибо!

2.

Мое появление в полку было для комэска приятной неожиданностью. Встретившись, мы беседовали до

глубокой ночи. Разговорам, казалось, не будет конца. Кривошлык интересовался подробностями моего

последнего боевого вылета, спрашивал, как лечили меня в госпитале, как чувствую себя теперь.

В свою очередь, я интересовался делами эскадрильи – какие виды боевого применения больше всего

используются сейчас, как входят в строй молодые летчики, все ли самолеты исправны, как работает

технический состав. Рассказал мне Кривошлык и о полковых новостях.

О многом вели мы речь. Одно лишь «приберег» я на завтра: чувствовал, что комэск, как бы он ни был

добр и отзывчив, вопрос этот будет решать без скидок на приятельские отношения.

Утром зашел я к командиру эскадрильи и попросил дать мне контрольные полеты, включить меня в

боевой расчет.

Майор Кривошлык пристально смотрел на меня и молчал. Долго молчал. Но вот он встал, улыбнулся

[112] своей доброй улыбкой, подошел ко мне, положил руку на плечо:

– Как можно, Анатолий? У тебя ведь рука еще в гипсе! Вот поправишься, подлечишься – все, что надо, получишь: и контрольные полеты, и право летать на боевые задания...

Конечно же, комэск был прав. Но я не мог ждать: сердце истосковалось по боевым полетам, рвалось в

бой.

...Уже три дня хожу по аэродрому, обшарил все закоулки. Мои боевые товарищи вылетают на штурмовки, а я провожаю и встречаю друзей. Нервничаю, как никогда раньше.

«Нет, не могу больше оставаться без дела!» – решил наконец я. И направился к командиру полка.

– А, Недбайло! – приветливо встретил меня Ляховский.

– Товарищ гвардии подполковник! – с досадой и надеждой обращаюсь я. – Все летают, бьют врага, а

мне сидеть без дела...

– Ценю порыв. Однако рука-то еще не в порядке? Я заранее подготовил себя к такому повороту и перед

тем, как зайти к командиру в кабинет, затолкал подальше в рукав гипсовую «трубку». Теперь же, вытянув

левую руку, стал демонстрировать Ляховскому, как прекрасно «работает» кисть.

– Ну, коли так – дело другое, – согласился Ляховский. – Разыщите Филимонова и полетайте с ним.

– Есть! – вытянулся я, молодцевато щелкнув каблуками. В этот момент мне хотелось расцеловать

командира, но, к сожалению, уставом такие нежности не предусмотрены.

...Контрольные полеты прошли без замечаний. Заместитель командира полка майор Филимонов,

«вывозивший» меня, остался доволен техникой пилотирования и дал «добро» на самостоятельный вылет.

Все шло хорошо. Мне бы радоваться. Но я испытывал недовольство самим собой. После перерыва

чувствовал скованность, не стало прежней уверенности, машина не была мне полностью подвластна.

«Что это – утрачены навыки, запаздывание реакции?» – тревожился я. Но вместе с тем ясно понимал: сказывается перерыв в полетах. Надо «влетаться», слетать на боевое задание раз-другой – и все станет

на свои места. [113]

Но вот тренировочные полеты закончились, и я снова в боевом строю! Сижу в кабине, жду сигнала на

взлет. Справа, слева – рокочущие самолеты, за штурвалами которых сидят мои славные товарищи.

Чувство радости переполняет меня, я хочу с кем-нибудь поделиться. И по переговорному устройству

кричу Антону Малюку:

– Тезка! А здорово, что мы с тобой снова вместе полетим в бой!..

Малюк отвечает:

– Тепер мы знов покажем фрицам, почем фунт лыха!

3.

Боевая обстановка с каждым днем накаляется. Перед советскими войсками поставлена задача разгромить

крымскую группировку врага. Фашисты стянули в район Севастополя всю действовавшую в Крыму

авиацию и зенитную артиллерию, чтобы надежно прикрыть отход кораблей, увозивших технику, награбленное имущество, продовольствие. Гитлеровское командование меньше всего беспокоилось о

своих людях. Одураченные геббельсовской пропагандой, поверив в бредовые идеи фюрера, немецкие

солдаты тысячами гибли вдали от Германии, на чужой земле.

Многие немецкие солдаты начинали понимать, что они обречены, что идет грозный огненный вал, несущий фашизму отмщение, что этот вал не остановится ни здесь, у моря, ни на полях сателлитов, что

он докатится до самого фатерланда. Час расплаты настал, и надо было держать ответ за содеянное...

Чтобы поднять боевой дух летного состава, вражеское командование издало специальный приказ, согласно которому летчик, сбивший за день два советских «ила», имел право немедленно покинуть

Крым. Кроме того, за каждый сбитый штурмовик выплачивалось вознаграждение в двойном размере.

...Город бессмертной русской славы звал и нас к подвигу, к возмездию ненавистному врагу. Хорошо, что

наш 75-й гвардейский полк действует на этом участке фронта! Мне кажется, что именно здесь можно по-

настоящему проверить себя...

Полк поддерживает наши наземные войска и наносит удары по объектам противника, в частности – по

[114] аэродрому фашистов на мысе Херсонес. Кроме того, нам дали задание топить корабли фашистов в

севастопольских бухтах.

Но чем ближе мы подходим к Севастополю, тем труднее нам действовать. Схватки становятся все

ожесточеннее, бои все упорнее.

Пойдет, бывало, шестерка на задание, а возвращаются один или два самолета. Случалось порой, что

погибала вся шестерка. Недаром ветераны полка говорили, что Севастополь по боевому накалу – второй

Сталинград!..

В один из таких горячих дней здесь, на крымской земле, в моей жизни произошло большое, памятное

событие: меня приняли в партию. На полевом аэродроме, перед очередным боевым вылетом, вручил

начальник политотдела дивизии мне и Николаю Семейко партийные билеты, поздравил нас и пожелал

новых побед.

Я летел на задание и думал о том, сколь высока отныне моя ответственность перед народом, перед

партией, перед вечно живым ее вождем – Лениным. Я как бы снова присягал на верность Родине.

...Ранним утром мы вылетели шестеркой штурмовать передний край противника. Группу вел майор

Кривошлык.

До цели совсем уже близко – лететь минуты две. Один из сопровождающих истребителей передает по

радио предупреждение:

– «Коршуны», осторожно: в воздухе противник!

Я уже вижу; навстречу идет около двух десятков «юнкерсов». На каждого из нас – по три. «Мессеров»

во внимание не беру: их уже связали боем краснозвездные «яки».

Дистанция быстро сокращается. Я прильнул к прицелу. Размеры вражеских машин в оптическом

устройстве с каждой секундой все увеличиваются – впечатление такое, будто «юнкерсы» вспухают.

Выбрал одного, сближаюсь. Пора! Нажимаю гашетки. Трассы попадают в цель – и «юнкерс» задымил, стал падать.

Майор Кривошлык тоже ведет огонь, и еще один «лапотник» окутывается пламенем.

Меня охватывает боевой азарт. Пикирую и подхожу к врагу на дистанцию огня. «Лапотник» отбивается

изо всех сил бортовым оружием. В голове проносится: внизу [115] маслорадиатор... А если пуля попадет

в центроплан... Там ведь бомбы в отсеках!..

В такой круговерти каждое мгновение оценивается по самому высокому счету: ведь за ним – целая

жизнь! Большой палец правой руки потянулся к кнопке, на которой вырезаны две буквы – «РС», левой

вот-вот нажму гашетки пушек и пулеметов. «Юнкерс» – в прицеле. Совмещаю перекрестие, беру

упреждение. Вот так! Теперь – огонь!

Блеснули яркие вспышки – и еще один самолет противника падает.

...Мы надежно поддержали наступающие войска. Вывели из строя три самоходных орудия, уничтожили

две минометные позиции, сбили четыре «лапотника». Не досчитается противник и около шестидесяти

своих солдат. Под прикрытием четверки «яков» возвращаемся домой. Наши «телохранители» тоже сбили

два ФВ-190.

Возвращаясь, представляю себе наш аэродром. «Вот так и должны воевать коммунисты!» – скажет

замполит или партийный секретарь, когда мы приземлимся. Подойдет, пожмет каждому руку. Мне —

тоже, потому что этот вылет для меня особый: первый, в котором я участвую как член великой партии

Ленина... Я не ошибся; зарулив на стоянку, увидел обоих – и замполита, и секретаря партийной

организации...

* * *

Ставя перед нами очередную задачу, подполковник Ляховский подчеркнул, что она чрезвычайно важная и

от успешного выполнения ее зависит очень многое.

Я развернул полетную карту и отыскал точки, где находились цели, сделал отметки. Нужно было

шестеркой «илов» уничтожить артиллерийские батареи противника в районе совхоза № 10 и Сапун-горы.

Удар надо было нанести в тот момент, когда перейдут в наступление наши танки и пехота.

– Батареи должны быть во что бы то ни стало подавлены! Можете отобрать в свою группу лучших

летчиков полка, – предложил Ляховский.

– Нет, лучше будет, если пойдут ребята из нашей эскадрильи.

Я отлично знал каждого, знал, кто на что способен. У меня не было никаких оснований не доверять

своим соколам. Да и слетанность много значила во время боя. [116]

Единственное, о чем я попросил командира, – разрешить произвести взлет на восемь минут раньше.

Изложил ему свой план. Ляховский не возражал.

В ходе подготовки к этому боевому вылету у меня родилось два варианта штурмоатак. Но опыт

подсказывал, что в действительности все будет иначе. Уж очень сложное уравнение в этой задаче. И

только там, над полем боя, перед самой атакой, может возникнуть совсем неожиданный вариант, самый

оптимальный, самый верный.

Многое зависело не столько от летчиков, сколько от меня как ведущего. Летчики верили мне, они ждали

от меня грамотных и решительных действий.

Итак, восемь минут в запасе! В районе цели разворачиваю группу влево. С нами идет приданная – и я

бы сказал преданная – четверка «яков». Делаю один круг, затем на высоте 950 метров – второй.

Внимательно изучаю район боя. Рвутся в небе зенитные снаряды. Тут и там носятся самолеты – свои и

вражеские, атакуют друг друга, «обмениваются» огненными трассами. Вот вдали падает один, в стороне

потянул за собой дымный хвост другой.

Готовящиеся к атаке советские войска видят нас, знают, что мы вот-вот начнем действовать, расчищая

путь пехоте и танкам. Я все еще прикидываю «за» и «против», плюсы и минусы. А в небе – карусель, дым, огонь. «Все в дыму – война в Крыму!» Но вот стрелки часов показывают «наше» время. План

атаки уже созрел, и я командую по радио:

– «Коршуны», за мной! – и, резко снижаясь, перестраиваю группу в правый пеленг для атак с «круга».

Бить надо с бреющего! Выжимая из штурмовиков все, на что способна техника, мы устремляемся в атаку.

Напоминаю:

– Бомбы бросать не ниже, чем с пятидесяти метров. Спустя какие-то секунды на позициях вражеских

батарей взметнулись фонтаны земли.

– Знай наших! – кричу в эфир.

А противник пока что бездействует. Зенитки не стреляют. Значит, не успел враг приготовиться, растерялся.

Делаем второй заход, третий... Окидываю взглядом боевой «круг» – все ведомые целы. Четвертый заход, пятый... Тридцать атак!.. [117]

На последнем заходе сфотографировал «работу» штурмовиков. Чувствую, что удар наш был для

противника внезапным, ошеломляющим.

– «Коршуны», конец! Пошли домой! Спасибо, «маленькие»! – обращаюсь к истребителям прикрытия.

Собираю группу. Сверху вижу, как пошла в атаку пехота. Синевато-сизые клубы взрывов встают на ее

пути. Но ничто уже не может остановить наступающих. Впереди идут штурмовые группы наземных

войск, получившие задание блокировать и уничтожать вражеские доты и дзоты. Мы поддерживаем их с

воздуха. И неспроста: здесь особенно сильный узел вражеской обороны. Сапун-гора опоясана

несколькими ярусами траншей, прикрытых минными полями и частоколом проволочных заграждений.

Пошла в наступленье морская пехота. Двинулись танки. Успеха вам, друзья боевые!..

На душе радостно: задание выполнено, все целы и невредимы. Переключил СПУ на Малюка:

– Как настроение?

– Нормальное, товарищ командир. Подсыпали фашистам перцу!..

– Споем, что ли?

– Можно! – отозвался Малюк.

– Какую?

– Ясно, какую – про Катюшу!

Угадал Малюк. Радостные и счастливые, мы поем.

Группа вышла на аэродром на бреющем, в правом пеленге... Веером распускаю ведомых на посадку: так

по традиции мы благодарим технический состав за то, что он старательно подготовил машины, и

«сообщаем» об успешном выполнении боевого задания.

После посадки летчики и стрелки доложили о том, что видели. Я доволен: ни одной царапины на «илах»