Текст книги "В гвардейской семье"

Автор книги: Анатолий Недбайло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

большим трудом, но находишь!

Во второй половине дня погода улучшилась. Мы находимся на КП. Ждем. Наконец командир полка

отдает приказ:

– Третьей эскадрилье уничтожить переправу через Днепр!

О, это уже «работка»! Чего стоит одно название реки!.. Видно, «поджали» наши фашистов изрядно.

Лишить их переправы – это значит не только лишить подвоза, [85] но и отрезать пути к отступлению, внести панику в стан врага, деморализовать его.

Вылетаем. Нас прикрывает наряд из четырех «яков». Подходим к цели шестеркой, перестраиваемся в

правый пеленг. Впереди блеснула голубая лента. Днепр! Учащенно забилось сердце. Вот он, древний

Славутич!

Прямо по курсу – тонкая темно-серая полосочка, словно бы стягивающая днепровские берега: это

переправа. Расстояние быстро сокращается. Вот уже нас «встречают» вражеские зенитки: тут и там

вздуваются темные шапки разрывов.

– «Коршуны», атакуем! – слышу голос нашего комэска. И тотчас же вся шестерка устремляется в пике.

Бомбы сброшены. Разворачиваемся влево...

Мне видно, как по обе стороны той узкой полосочки взлетают белые всплески. Это бомбы разорвались в

воде. А переправа цела.

Кривошлык ведет группу на второй заход.

– Командир! Справа «лапотники»! – предупреждает меня Малюк.

Смотрю вправо – пикировщики Ю-87, вытянувшись цепочкой, идут в кильватерном строю. «Спешат

бомбить наши войска! – думаю я. – А что, если развалить их строй?!» – возникла дерзкая мысль.

– «Коршун»-ноль три, я – ноль четыре. Разрешите атаковать «юнкерсы»? – запрашиваю ведущего.

– Разрешаю парой! – отвечает Кривошлык.

Приближаюсь вместе с ведомым к «лапотникам», принимаю решение атаковать прежде всего флагмана.

Несколько секунд – и он уже в прицеле. Даю длинную очередь из пушек и пулеметов. Ведущий

«юнкерс» «клюет» носом и, переваливаясь через левое крыло, падает. Расчет оказался верным: как только

исчез флагман – строй тут же рассыпался.

В то же мгновение я услышал позади пулеметную очередь. Это стреляет Малюк и «комментирует»:

– Ось так тебе, сатана! Ще одын готовый, товарыш командир!

– Молодец! – кричу Малюку. – Поздравляю! Это у тебя уже третий, кажется?..

Вместо ответа – новое предупреждение:

– Обережно, командир: появились «мессеры»! [86]

Значит, «юнкерсы» шли под прикрытием. Где же истребители?

Осмотрелся – не вижу их. А четверка наших штурмовиков уже выходит из атаки. Темная полосочка на

голубом фоне исчезает – она уже выглядит иначе: на том и другом берегу заметны только черточки, а

между ними будто кто мелком провел. Этот белый след – буруны: вода устремилась в прорыв, бурлит, пенится. Отлично! Значит, бомба угодила точно, и переправы больше нет!

Спешу пристроиться к группе. И тут замечаю, что два «мессершмитта» идут на нашего командира.

Кривошлык в опасности. Выжимаю из «ильюшина» все, на что он способен, иду на сближение с

противником, чтобы сорвать его атаку.

Я как бы слился с самолетом. Он словно понимает меня, круто задирает нос, идет вверх. В прицеле —

красный кок «мессера». Беру упреждение, даю длинные очереди из пушек и пулеметов. «Мессер» как-то

странно мечется из стороны в сторону, затем, накренившись и дымя, идет спиралью к земле. Второй

«мессер» предпочел ретироваться.

Я ликовал: шутка ли – на штурмовике сбить истребитель! Еще два «мессера» сбили наши «яки».

Итак, переправы у фашистов уже нет; недосчитают они сегодня два Ю-87 и три «мессера»! Мы в полном

составе возвращаемся на свой аэродром. Сажусь, заруливаю на стоянку. Только спрыгнул с крыла на

землю, вижу – майор Кривошлык идет. Он молча, по-отцовски обнял меня, прижал к себе:

– Выручил ты меня сегодня... Я и не видел «мессеров». Да и стрелок их не заметил вовремя. А они с

хвоста зашли... Спасибо, Анатолий!

– Да что вы, товарищ майор! Я ведь долг свой выполнял, по уставу действовал.

– Верно, по уставу. Но не каждый действовал бы так решительно и смело, – заключил он.

На разборе командир полка дал нам высокую оценку, особенно отметил наш экипаж: за этот день наш

штурмовик уничтожил три вражеских самолета. Малюк сиял: командир похвалил его за смелость и

меткий огонь.

После разбора начинаем расходиться, но тут подходит [87] ко мне замполит майор Иванов, поздравляет с

успехом, крепко жмет руку, просит зайти к нему.

– Вот о чем хотел бы с вами поговорить, Анатолий Константинович, – начал Иванов, когда я зашел к

нему. – Что вы думаете о вступлении в партию?..

Я хорошо знал нашего замполита. Он умел заглянуть человеку в душу, был неплохим психологом и

изучил каждого воина. Знал я также, что майор Иванов любит вести разговор начистоту.

– Думал, товарищ майор! – отвечаю. – И не раз. Но считаю, что не созрел еще носить партийный

билет: молод, да и боевых побед на моем счету маловато.

– Не в возрасте дело, Анатолий Константинович. И в боях вы уже себя хорошо показали, – ободрил

меня Иванов.

Я шел от замполита окрыленный, в приподнятом настроении: майор Иванов сказал, что верит в меня, пожелал новых боевых успехов.

2.

И снова день, и снова боевые вылеты следуют один за другим.

Три вылета прошли нормально. В четвертом изрядно досталось моему «ильюшину» от вражеской

зенитки! Но домой дотянул, сел. Не успел выключить мотор, как на крыло вскочила Саша Чиркова.

Кричит мне:

– Скорее, командир!

Открываю фонарь, Саша улыбается и протягивает мне заветный треугольник. Можно себе представить

мое состояние: первое письмо! За все время пребывания на фронте я еще ни от кого ни единой весточки

не получил. И вот...

Пытаюсь разобрать почтовые штемпели – ничего не получается. То ли рука от волнения дрожит, то ли

глаза утратили вдруг остроту. Разворачиваю нехитрый «конверт» – и сразу узнаю отцовский почерк. Ну, конечно же, – это его рука, это его мелкие фиолетовые буквы. Затаив дыхание, быстро пробегаю глазами

текст: все ли живы-здоровы? Как мать, сестренка?.. Вздохнул облегченно: живы! Но то, что отец сообщал

– пусть и скупо, отрывочно, – не могло не встревожить душу: мои родители пытались всей семьей

эвакуироваться, [88] да под Ворошиловградом гитлеровцы отрезали путь на восток. Решили

возвращаться в Изюм. Измучились, изголодались, натерпелись бед, пока домой добрались. А потом

хватили немало лиха от оккупантов...

Всей эскадрильей читали мы это письмо. Затем я вновь и вновь перечитывал его, и мысли уносили меня

в родной город, на берег Донца.

«...Теперь, сынок, все ужасы позади. Жизнь у нас потихоньку налаживается, хотя все приходится

начинать сначала, – писал отец. – А тебе наш с матерью наказ: бей врага сильнее, гони супостата с

нашей земли! Слышишь, сынку!..»

И я шептал:

– Слышу, отец! Слышу!

А в сердце пылал огонь ненависти к врагу. .

* * *

...Нелегко давалась нам победа над фашистами у «восточных ворот» Крыма. Фашисты упорно

сопротивлялись, и нам приходилось непрерывно штурмовать передний край, помогать наземным войскам

прорывать оборону немцев.

С утра и до вечера гудят над полем боя самолеты. С утра и до вечера не даем противнику покоя.

Только что вернулся с боевого задания, а штурмовик готовят к новому вылету; группу поведет

заместитель командира полка гвардии капитан Филимонов.

Иду справа от него – крыло в крыло. До цели осталось лететь всего минуту. Появление краснозвездных

самолетов в этом районе – полная неожиданность для вражеских зенитчиков, и они начали обстреливать

нас с опозданием. Но огонь не причиняет нам вреда: снаряды рвутся выше. А мы уже идем в атаку. Земля

все ближе и ближе. Противник хоть и замаскировал свои орудия, но мы все же сумели разглядеть

артиллерийские позиции фашистов. Вслед за ведущим нажимаю кнопку бомбосбрасывателя – и часть

бомб летит вниз.

Нам навстречу несутся трассы «эрликонов». Огненные шарики мелькают слева и справа. И вдруг

блеснули вспышки у левого крыла моего «ильюшина». Самолет вздрогнул. Несколько секунд спустя

сквозь ровный гул мотора я услышал близкий взрыв. Штурмовик снова качнулся. В левом крыле еще

одна пробоина – теперь уже от зенитного снаряда. [89]

«Ильюшин» вначале опустил нос, потом завалило» на поврежденное крыло. Управлять самолетом стало

очень трудно. И я, всецело занятый этим, забыл еще раз нажать кнопку сброса бомб. Пытаюсь выровнять

машину – не удается: мешает какая-то неведомая сила. А машина со скольжением неумолимо идет вниз.

Что есть силы обеими руками тяну ручку управления, отдаю ее вправо. И, наконец, вывожу самолет из

крена. Но время уже потеряно. Теперь я оторвался от группы и иду значительно ниже, чем она.

На этом, однако, испытания мои не закончились. Новый удар потряс машину: где-то под самолетом

разорвался зенитный снаряд. Мотор вдруг поперхнулся, закашлял и – умолк. Стало жарко, на лбу

выступила испарина. Такого со мной еще не бывало! Машина упрямо теряет высоту. Перед глазами

торчат, как рога, две лопасти остановившегося винта.

Передо мной – два выбора: либо воспользоваться парашютом и покинуть самолет, либо попытаться

сесть. Но ведь я не один, в задней кабине – Малюк, я отвечаю и за него... Осматриваюсь. Дыма нет.

Значит – не горим. Решаю садиться.

Территория под нами своя. Это уже хорошо. Но тревожит: в центроплане остались неизрасходованные

бомбы. Все равно буду садиться! – решил без колебаний.

Ищу место для посадки. Тут и там видны наши танки и автомашины, артиллерийские позиции,

траншеи... Вот слева, кажется, ровное, не изрытое поле. Но перед ним – овраг. А высота, на которой мы

летим, уже не превышает ста метров. Перетяну ли? С таким углом планирования можно угодить прямо в

овраг. А грубая посадка сейчас опасна: в левом отсеке бомбы. Чуть что – наверняка взорвемся... При

этой мысли побежали по спине мурашки.

Необходимо увеличить скорость – в этом сейчас спасение. Как это сделать, если мотор не работает? А

что, если... Отдаю штурвал от себя. Машина стремительно снижается.

Овраг словно бы расширился. Теперь резко тяну штурвал на себя – самолет задирает нос. «Шасси, шасси!» – и сразу же толкаю кран выпуска вперед. Скорость упала, на мгновенье самолет как бы завис, и снова [90] его потянуло вниз, и опять с левым креном. Ну, родной, – еще немного!..

Однако тяжелая да еще поврежденная машина не намерена считаться с моими желаниями. Она падает, и

нет у меня никаких сил удержать ее.

Резкий толчок: самолет левым колесом ударился, подпрыгнул, пронесся еще несколько метров – и снова

тяжело ударился о землю. Под машиной раздался взрыв. В этот миг «ильюшу» развернуло влево.

Фюзеляж пашет землю. Нас окутала пыль. Тихо...

Я невольно прижался к левому борту кабины. В висках стучит. Считаю: раз, два, три, четыре... Сейчас

конец! Не хочется вот так глупо погибать...

В ушах – звенящая тишина. Только что-то потрескивает под нами.

– Быстрей из кабины! – кричу Малюку. Открыв фонарь, моментально соскакиваю на землю, на ходу

избавляясь от парашюта. Но почему медлит Малюк? Что у него случилось?

Возвращаюсь. Пытаюсь открыть фонарь. Тщетно.

– Закрой глаза! – кричу Антону и сапогом бью по плексигласу. Малюк протискивается в

образовавшуюся дыру. Помогаю ему выбраться.

Теперь – быстрее от самолета!..

Едва только мы успели отбежать в сторону и броситься на землю, как машину объяло пламя и грохнул

взрыв.

Жаль нам «ильюшина», очень жаль! Больше тридцати боевых вылетов совершили мы с Малюком на этой

машине. И вот теперь пришлось распрощаться с верным боевым другом. Над ним уже клубится черный

дым. Трещит съедаемая огнем «начинка», рвутся снаряды и патроны.

– Прощай, наш крылатый друг!

А между тем в небе нарастает рокот. Поднимаю глаза – это над нами проходит группа «илов», сопровождаемая истребителями. Это ведь наша четверка возвращается с задания! Ведущий наверняка

видит наш догорающий самолет и думает, что мы погибли.

– Ну, тезка! – обращаюсь к Малюку. – Делать нам здесь больше нечего! Пора отправляться в путь.

И мы, закинув за спину парашюты, зашагали на северо-восток, к нашему аэродрому. [91]

Солнце, тоже уставшее за день, клонилось к закату. Тени заметно удлинились. Мы идем, вернее, бредем

по дороге и встречаем пехотинцев, танкистов, артиллеристов. Во взоре каждого читается немой укор:

«Тоже летчики! Пешком идут, да еще на восток. Довоевались!..» Было совестно перед ними и стыдно.

Вот уже на землю спустились сумерки. Мы решили переночевать в ближайшем населенном пункте, а

утром – снова в путь.

Идем молча. На душе кошки скребут. А тут еще про Катюшу подумал: сейчас ей уже, наверное, известно, что штурмовик с бортовым номером 38 не вернулся с боевого задания. Филимонов скажет, что сам видел

догорающий на земле самолет... Лучше бы промолчал! Ведь ей будет больно!

А как будут переживать Мотовилов, Чиркова, Баранов...

Эх, и надо же такому случиться!..

Чтобы развеяться, отогнать горечь, я решил думать сейчас только о Кате. У нас к тому времени

установились очень хорошие взаимоотношения. Мне с ней было легко и весело. Встретившись на днях с

Катюшей, я набрался смелости и спросил:

– Как ты относишься ко мне?

Она засмеялась:

– Хорошо отношусь! – и в глазах ее засияли лукавые огоньки. Потом Катя задумалась, помолчала

немного и сказала:

– Я вижу в тебе настоящего товарища, верного друга. Мне нравится твоя искренность,

доброжелательность, чистота. С тобой я могу поделиться мыслями, рассказать о своих горестях и

радостях...

Милая, родная Катюша! Да ведь и я не ошибся в тебе, сердцем понял, какое это счастье, что встретилась

мне именно ты!..

Так думал я, шагая с Малюком по едва сереющей в темноте дороге. Вскоре она привела нас в небольшое

село. В окнах было темно. Где-то на другом конце глухо лаяла собака. Казалось, люди в домах не спят, а, притаившись, тревожно глядят из окон в темноту ночи и задают себе один и тот же вопрос: какие же

новые испытания ждут их завтра. [92]

Мы постучались в один из ближайших домов. Дверь отворилась, и в темном проеме показалась

повязанная платком женщина.

– Добрый вечер, хозяюшка! Нельзя ли у вас переночевать?

– Заходьте в хату, заходьте! – радушно сказала женщина.

В хате топилась печь, и в отсвете огня мы увидели трех малышей, сидевших в углу на лавке и с тревогой

глядевших на нас.

Я повернулся к хозяйке:

– Так мы, может, к кому-нибудь из соседей зайдем, чтобы вас не стеснять?

– Та яке там стеснение! Всим мисця выстачить. Вы, хлопци, роздягайтесь та до столу сидайте, зараз

будем вечерять!..

Хозяйка поставила на стол крынку молока, две чашки, принесла хлеба. Ребятишки осмелели, подсели

поближе и стали расспрашивать нас о самолетах.

– Дядечко! – спросил меня младший. – А нимци бильше не прийдуть сюды?

– Нет, не придут. Никогда! – ответил я.

Женщина стояла у печки и вытирала слезы. И незачем было расспрашивать ее о причинах затаенной

боли. Для меня она была сейчас олицетворением всех наших женщин – матерей и сестер, принявших на

свои плечи тяжкую ношу войны.

Пока мы утоляли голод, пока беседовали с ребятней, хозяйка принесла соломы, накрыла ее рядном, положила две цветастые подушки.

Мы спали крепким сном усталых путников. А чуть свет снова собрались в дорогу. Хозяйка дала нам по

чашке молока и по куску ржаного хлеба. Малюк стал отказываться: мол, скоро будем на месте – там и

позавтракаем. Мы не хотели, не могли отнимать у детей последний кусок. Но хозяйка настояла – и мы

уступили: эта добрая, отзывчивая, немало настрадавшаяся женщина благодарила в нашем лице всю

Армию за ее высочайший подвиг. Проводив нас до околицы, она рассказала, как идти дальше, пожелала

счастливого пути и счастья.

К вечеру мы были дома, на родном аэродроме. Лишь увидели издали наши самолеты – и сразу

почувствовали, [93] как прибывают силы. Невдалеке от землянки, где размещался штаб полка, остановились.

– Ты, Антон, отправляйся отдыхать, а я – к полковому на доклад.

Иду, а сам гляжу на стоянку. Тихо. Самолеты стоят вразброс. Но одно место пустует. Там должен был

стоять наш «ильюшин». Теперь его нет. И сразу сжалось сердце.

У землянки увидел Николая Тараканова. Он сидел на бревне и что-то строгал.

– Привет, Николай! – нарушил я молчание. Тараканов вскочил, глаза его расширились от удивления.

– Толя! Друг! Жив! А мы ведь вас вчера «похоронили». Вернулся Филимонов с задания и сказал, что

твой самолет упал вот здесь...

Николай быстрым движением раскрыл свой планшет и. показал на карте место, уже отмеченное красным

крестиком.

– Радость-то какая!.. Стрелок твой тоже вернулся?

– Вернулся!

– Ну и молодцы! С того света, можно сказать, вернулись! Рассказывай, как вы спаслись?

Вкратце пересказал события. Вспомнилось вдруг почему-то, как Тараканов на взлете разбил самолет.

Свою вину он искупил тридцатью боевыми вылетами: ходил на фотографирование результатов

штурмовых ударов эскадрильи. Это очень ответственное и опасное дело. Но Николай все тридцать

вылетов провел успешно. Теперь все старое позади. Николай – в числе лучших наших летчиков. На его

груди сияет Золотая Звезда Героя Советского Союза.

– Извини, Николай: командиру полка надо доложить! – заторопился я.

– Да, да, разумеется. Очень расстроился он, когда услышал от Филимонова про тебя.

Осторожно спускаюсь по ступенькам в землянку. Пройти мимо диспетчерской? Нет! Открываю дверь —

и вижу на знакомом месте капитана. Значит, Катя сегодня не дежурит. Быстро закрываю дверь и стучусь к

командиру.

Майор Ляховский бросился навстречу: [94]

– Жив! Ну, молодчина! – воскликнул он. – А Малюк?

– Тоже.

Ляховский крепко двумя руками жмет мне руку. Улыбается. Подходит замполит майор Иванов. Он тоже

очень рад.

Командир взволнован: ему вспомнился вчерашний вечер, когда он полуофициально сообщил личному

составу, что мы с Малюком погибли. Теперь он искренне радовался ошибке.

– Ну, рассказывайте, а мы с замполитом послушаем!..

Я рассказал все до малейших подробностей.

– Молодец! Это по-гвардейски! – не удержался Ляховский, когда услышал, как пришлось вытаскивать

Малюка из кабины. – Не горюй, самолет мы тебе дадим новый. Главное – вы остались живы. Это

дороже всего! – повернулся к Иванову и продолжил: – Дважды молодец, честное слово! Ведь второй

раз воскрес...

...Усталый, но довольный шагал я от командира к нашему офицерскому общежитию. Темнота кругом. И

хорошо: не хотелось еще и еще раз пересказывать историю своего второго «воскрешения из мертвых».

Решил по той причине и на ужин не спешить – обхожу столовую стороной. И вдруг из тьмы метнулась

ко мне фигурка. Чувствую, кто-то прижался к моей груди, вздрагивает.

– Катюша!

Она молчит, потом сквозь слезы медленно произносит:

– Мне вчера сказали, что ты погиб. А только что прибежал ко мне Малюк и сказал...

– И тут Малюк успел! – засмеялся я. Сколько же в этом человеке доброты, человечности, тепла!..

– Ну, ты успокойся, Катюша: ничего ведь со мной не случилось! И ничего мне не сделается!

Мы снова стояли под звездным небом, и никто и ничто не мешало нам мечтать и думать о будущем, которое представлялось нам фантастически счастливым.

3.

Я спускался по ступенькам в штабную землянку, когда меня окликнул комэск. [95]

– Вот что, товарищ Недбайло! – начал Кривошлык без всякого вступления. – Мое предложение

командир полка поддержал. Отныне вы – мой заместитель. Приказ уже подписан, и я рад поздравить вас

с новым назначением. Желаю успеха!

Новость ошеломила меня. Какое совпадение: сегодня мне исполнилось ровно двадцать лет!..

А комэск продолжал:

– Открою секрет: командир полка решил именно к этому дню подготовить вам сюрприз. Ведь у Вас

сегодня день рождения? Поздравляю! А завтра – еще один ждет вас: будут вручать правительственные

награды. Так что готовьтесь и вы...

– Благодарю вас, товарищ майор, за оказанную мне честь и за теплые слова. Доверие постараюсь

оправдать.

Я от души был благодарен своим командирам, товарищам, всей нашей славной гвардейской семье за все, что было сделано ими для меня. Не прошло и года, как я рядовым летчиком пришел в этот богатый

традициями полк. Здесь учился искусству боя, здесь постигал науку побеждать. И если теперь назначили

замкомэском – значит, получил признание ветеранов.

Тем же приказом старший лейтенант Леонид Беда назначался командиром второй эскадрильи. Я знал его

как опытного летчика, он был не только мастером неотразимых штурмовых ударов, а и прекрасным

организатором. У Леонида можно было многому поучиться, и я старался перенять его умение мгновенно

ориентироваться в обстановке, учился строгому соблюдению летных законов, расчетливости, вере в свои

силы и готовности в любую минуту пойти на оправданный риск. Приняв решение, Леонид ни за что не

отступал от него, не менял своего намерения. С ним было легко летать, и мы охотно шли с ним на боевые

задания.

* * *

Шел 1944 год. Наши войска уверенно продвигались на запад, освобождая все новые населенные пункты

Украины. Бои уже развернулись на подступах к Херсону и Каховке. Тем временем гитлеровское

командование, накапливая силы на Никопольском плацдарме в излучине Днепра, собиралось нанести

удар по наступающим /советским дивизиям и по образовавшемуся в результате [96] этого «коридору»

вывести закупоренные в Крыму части.

Линия боевого соприкосновения на Никопольском плацдарме стабилизировалась. Красная линия на

наших полетных картах была словно натянутая тетива.

В последний день января воздушная разведка обнаружила западнее Никополя, близ станции Чертомлык

большое скопление военной техники противника. В одиннадцать часов был собран летный состав

третьей эскадрильи. Гвардии майор Кривошлык ознакомил нас с обстановкой и объяснил задание.

И вот шестерка уже в воздухе. Небо затянуло сплошной облачностью. То и дело теряю из виду горизонт

– свинцовая мгла каждый раз закрывает его. На третьей минуте полета слышу голос майора

Кривошлыка. Открытым текстом он передает:

– Недбайло, ведите группу на цель. Я возвращаюсь: неисправна матчасть.

Мне видно, как самолет ведущего левым разворотом нырнул под группу и ушел. Ответственность за

группу, за выполнение боевого задания легла теперь на меня. И я впервые испытал чувства ведущего

группы.

Тщательно сверяю карту с местностью. Погода отвратительная. К тому же еще идем без прикрытия.

Внимание, осмотрительность – на высшем пределе: в любой момент могут появиться «мессеры»!

Мы уже над местностью, занятой противником. Но земля не просматривается: куда ни глянь – серая

пелена. Бьют зенитки. Неприцельно, разумеется, – «на звук».

Группа идет в строгом боевом порядке. Приближаемся к району цели. В разрывах облаков заметил

тонкую нить железной дороги. «Привязываюсь» к ней: этот ориентир поможет быстро и точно отыскать

цель, и я завожу группу вдоль полотна. Цель совсем близко. Мелькнули вагоны. Их всего лишь... два.

Неужели составы уже ушли? Где же вражеская техника?..

На карте помечены овраги, примыкающие к реке Базавлук. Разворачиваю группу влево. И наконец

нахожу цель: овраги, балки буквально забиты техникой и солдатами.

С первого же захода по команде обрушиваем бомбы. Разворачиваемся для второй атаки. Нам видно, как

горят танки и автомашины, как мечутся обезумевшие [97] лошади, как рвутся боеприпасы. Еще один

заход – и новые взрывы внизу, новые очаги пожаров. Теперь каждый летчик выбирает себе цель и ведет

по ней огонь из пушек и пулеметов.

Цель накрыта. Задание выполнено. Собираю группу и иду на обратный курс.

...Видимость по-прежнему плохая. Идет дождь вперемежку с мокрым снегом. Где мы находимся?

Определить невозможно. Но, судя по времени, – под нами уже свои.

Нервы напряжены до предела; облачность совсем «прижала» нас. Летим на высоте до ста метров, горючее на исходе. Можно продержаться еще минут пятнадцать – не больше. Надо что-то

предпринимать!..

Слева в просвете замечаю какие-то контуры, трубы. Город? Какой?

Смотрю на карту. Да это ведь Мелитополь! Там есть базовый аэродром. Разворачиваю группу, над

аэродромом распускаю ведомых, приказываю всем садиться с ходу – и первым иду на посадку.

В стороне от бетонированной взлетно-посадочной полосы из белых полотнищ выложен посадочный знак

«Т». Значит, посадка на грунт.

Снижаюсь, выравниваю самолет. Едва колеса коснулись поверхности «чужого» аэродрома – машина

затормаживается, вот-вот скапотирует. Я не в силах помешать этому. В чем дело? Наконец, штурмовик

останавливается. Отруливаю в сторону. Мотор ревет, обороты почти максимальные, а самолет еле-еле

движется. Глянул назад – тянутся глубокие борозды. Тут же передаю по радио:

– Грунт вязкий!

Экипажи учитывают мое предупреждение и садятся благополучно.

К нам спешит «эмка». Остановилась. Подходит капитан:

– Откуда и куда путь держите?

– Сели у вас из-за плохой погоды. Да и дозаправиться нужно.

– Я офицер базы, – представился капитан. – Рад помочь, да горючего необходимой вам марки у нас

маловато – один лишь бензозаправщик. Второй должен [98] к вечеру подойти. К тому же подъехать к

самолетам невозможно.

– А если подтащить машины трактором?

– Наш трактор испорчен. Выход один – подрулить к бетонке.

– Прошу вас как можно быстрее организовать доставку бензина и воздуха! – попросил я капитана.

– Воздуха нет – компрессорная станция не работает. А бензозаправщик сейчас подошлю...

Подруливаем «илы» к бетонированной полосе. Подошел бензозаправщик. Цистерна на нем маленькая. Но

и за то спасибо! Решил распределить горючее в зависимости от остатка бензина в баках, но так, чтобы у

ведомых его было несколько больше, чем у ведущих.

Тревога не покидает меня: горючим кое-как обеспечены – по прямой долететь хватит. А если непогода и

наш аэродром закрыт? Вернуться не на чем! Да и как взлететь с такого грунта?!

Спрашиваю офицера о бетонке.

– Позавчера фашисты бомбили нас. Воронки заделываются, но работы еще не закончены, – объясняет

он.

Надо что-то предпринимать. Осмотрел полосу, выбрал участок, где можно пройти между злополучными

воронками, и отдаю распоряжение летчикам:

– Через двадцать минут взлетаем. Всем проложить маршрут. Первым стартует Охтин. За ним —

Сачивко, Толмачев, Карпеев. Последним поднимаюсь я. Будьте внимательны. Видите две вехи у воронок?

Между ними шасси проходит свободно. Отклонение на метр-два приведет к аварии. В воздухе шасси не

убирать: с выпущенными колесами идем на свой аэродром... По самолетам!

Подаю команду на взлет Охтину. Мотор взревел, и штурмовик покатился по полосе. С каждой секундой

скорость разбега нарастает. Уже и хвост поднят. Воронки ближе, ближе. «Проскочил!» – вздохнул я.

Штурмовики один за другим бегут по бетонке, искусно преодолевают опасный участок и взлетают. Иду

на взлет и я. Курс – на наш аэродром.

А погода нисколько не улучшается. Густая мгла застилает землю. Тяжелые облака низко плывут над ней.

[99]

Двадцатая минута полета. Аэродром должен быть под нами. Но как это уточнить? Обойти облачность

нельзя, слишком мало горючего в запасе.

И вдруг, словно по заказу, облачность расступилась, и в «окно» я увидел землю. Под крыльями был

родной аэродром! Узнаю полосу, стоянки, штабную землянку, капониры.

– «Коршуны», за мной! С ходу – на посадку! Будьте внимательны!

...Итак, мы – дома! Не успел проинформировать механика о работе материальной части в воздухе —

подъехала автомашина. Из нее выпрыгнули Ляховский, Кривошлык и капитан Клубов.

– С боевой задачей вы справились отлично! – сказал командир. – Мы уже было забеспокоились. Ну, вы просто суворовец! (Это было его любимое выражение). В такую погоду отыскать цель... Поздравляю с

первым успешным руководством группой!

* * *

– Как долго ты летал! – тихо произнесла Катюша, когда я зашел на КП. – Глаза устали смотреть в

небо... Как долго ты не возвращался!..

Взял ее теплую руку, прижал к своей груди. Как хорошо, когда на свете есть человек, который так ждет

тебя. Все пережитое за день сразу ушло на второй план. Исчезла усталость. Я видел только ясные

девичьи глаза и ощущал у своего сердца трепетное тепло маленькой руки.

А вечером мы снова долго ходили, мечтали, не замечая, как мчится время. Уже давно пора было

отдыхать, но как не хотелось расставаться с Катюшей!..

И вдруг, словно бы из-под земли, рядом выросла фигура:

– Ты еще не спишь, дочка?

Я узнал голос капитана Клубова.

Катя торопливо отвечала:

– Иду, отец, иду! – и, сжав мои пальцы, умчалась.

– Я думал, Недбайло, что после такого трудного дня вы уже седьмой сон видите...

Мы шли рядом. Я молчал.

У дверей общежития остановились, чтобы пожелать друг другу спокойной ночи. [100]

– Вот что, Недбайло! Вы мою «дочь» не обижайте. В противном случае вам придется иметь дело со

мной! – с напускной строгостью произнес Клубов.

– Как же можно ее обидеть! – ответил я. – Мы с Катей просто хорошие друзья. Того, кто ее обидит, я

сам...

– Ладно, ладно! – прервал он меня. – Я не против вашей дружбы. Только я – за настоящую дружбу.

Понимаете? А теперь – отдыхать. Спокойной вам ночи! – и инженер протянул мне руку.

...Мои товарищи уже спали, и я осторожно, на цыпочках пробрался к своей кровати. Тихо разделся, лег. И

только теперь почувствовал, что устал! Сомкнул веки, но сон не шел. Память как бы воспроизводила

картины пережитого. Мысли вели какой-то странный хоровод. Я знал: это от усталости, от смешения

чувств, испытанных сегодня.

Потом поплыл туман. Такой же густой, как тот, что скрывал от нас землю, когда мы шли на цель, возвращаясь домой. Стал восстанавливать в памяти разговор с Клубовым, думать о нем.

...Капитан Клубов прибыл в полк примерно в то же время, что и я. С первой же встречи проникся к нему

симпатией. Бывает же так: понравится тебе человек как-то сразу. И я не ошибся. Это был отличный

знаток боевой техники, прекрасный специалист, умелый организатор. Подтянутый,

дисциплинированный, он требовал уставного порядка и от подчиненных. Расхлябанность, – говорил

капитан Клубов, – враг дисциплины. А без дисциплины нет армии.

Вскоре я убедился, что не один питаю симпатии к инженеру: за честность, справедливость и

отзывчивость, за отличное знание боевой техники и мастерство Клубова стал уважать весь личный

состав полка. Это был заслуженный авторитет, завоеванный не фразой, не панибратством, а делом.

4.

В начале февраля войска 4-го Украинского фронта перешли в решительное наступление. У нас, штурмовиков, работы прибавилось: наш «участок» находился в излучине Днепра. Мы «обрабатывали»

позиции противника, контролировали его коммуникации. [101]

В один из таких дней я получил необычное задание.

...Хоть и морозное утро, но после полуторакилометрового перехода в меховом комбинезоне и в унтах

жарко. У штабной землянки решил я передохнуть. Достал папиросу, затянулся раз, другой. Вдруг слышу

голос «моего» диспетчера:

– Здравствуй, Толя! Командир тебя вызывает. Срочно!..

У командира уже сидели замполит, начальник штаба и командир нашей эскадрильи.

– Садитесь, товарищ Недбайло! – жестом пригласил меня майор Ляховский. Вид у него