Текст книги "Рождение Клеста (СИ)"

Автор книги: Анатолий Ключников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Я встал.

– Возьми шест, воин. Будешь сейчас биться со мной.

Разумеется, я, пропустив много времени и без разминки, был жестоко избит опытным бойцом, хоть и старым. Но, вы мне не поверите: знакомая боль ушибов оказалась так сладка и освежающе приятна, что я не обижался. Кроме того, Учитель мог бы и ударить меня шестом по затылку, но он, зафиксировав такую возможность, лишь покачал головой и простил такую мою страшную оплошность.

Мой визит к тогдашнему нашему бургомистру я запомню навсегда. Это был дядька тучный, зажравшийся в мирное время, в годах. Похожий на жирного хряка.

– Господин бургомистр! – я поклонился. – У меня к Вам огромная просьба.

Он, надменно восседая за столом, покрытым тяжёлым солидным сукном, тряхнул вторым подбородком:

– Чо тебе надо, парень?!

Я рассказал ему всю историю с уличной дракой из-за гулящей девки и наложенным штрафом и попросил не закрывать школу боевых искусств, клятвенно обещая впредь не хулиганить.

– У меня эта школа вот уже где! – рявкнул Боров. – Одни требуют её закрыть. Другие – просят не закрывать. И все – уважаемые люди. Большие люди! А ты кто, сопляк?

Я назвал себя, и своих родителей. Бургомистр захохотал, колыхая круглым брюхом и вторым подбородком:

– Ну, насмешил! Ой, умора! И я вот ТАКОГО должен слушать? Скоро ко мне говновозы начнут ходить с просьбами.

«Не убивай его! – взорвался у меня в голове голос Учителя. – Учись разговаривать с теми, кто выше тебя.»

– Простите, уважаемый, – смиренно я склонил голову, – что лезу к Вам со своими пустяками. Но наш Учитель – уважаемый в городе человек, и я не хотел бы, чтобы он пострадал из-за меня. Мы заплатили штраф потерпевшему – позвольте мне теперь сделать что-нибудь и на благо родного города…

Бургомистр поперхнулся своим толстым смехом и воззрился на меня удивлённо:

– Хм… Хм… На благо, говоришь… Что ж, есть у меня одна мыслишка, – он откинулся на спинку кресла и, донельзя довольный собой, сложил ладони на своём брюхе. – Горожане вечно жалуются на грязь, а у меня дворников содержать не на что. Так что давай, отработай два месяца на уборке улиц. Завтра зайди на городскую конюшню – там тебе выдадут нужные инструменты, – и он снова хрюкнул утробным смешком.

Вот так этот инцидент был окончательно исчерпан. Мне удалось сломить свою гордыню, слушая насмешки горожан, благо Учитель оставался непроницаем и своих чувств никак не выказывал.

А тот незадачливый жених через много лет стал городским казначеем. По крайней мере, полученная от меня травма деньги считать ему не помешала, так что совесть моя осталась на его счёт совершенно спокойной.

Первая война

Неумолимое время шло и шло, и моё лицо обзавелось жиденькими усиками и робкими волосками на подбородке. Я, отчаявшись, принял решение стать разнорабочим у строителей, так как они летом кочевали по стране, выполняя подрядные заказы, и я имел бы возможность вообще не жить дома и не слушать нудение родителей о своей беспутной натуре. Приближалось первое моё строительное лето…

Вдруг, как гром среди ясного неба, пришло сообщение: война! На нас напала Нихелия!

Нервное возбуждение охватило всех, а я – ликовал. Сам Пресветлый предоставил мне возможность отработать свои боевые навыки на пользу родине, и больше никто не посмеет упрекать меня в нахлебничестве. Я буду и страну защищать, и кормить на войне будут за казённый счёт. Отец стал сумрачным, – даже его молоточек стучал сердито, а мама часто плакала, изо-всех стараясь, чтобы её слёзы не капали на шитьё, и я, глупый мальчишка, не понимал тогда – почему. Разобьём мы этих проклятых нихельцев – разве в этом можно сомневаться?! На войне гибнет не так и много людей, а уж я-то, да со своими умениями, – совершенно точно останусь жив!

Я быстрее ветра помчался в городскую ратушу и заявился к бургомистру, рассказав о своём желании воевать за любимую страну.

– Ох, ох! – Боров суетился, топая по коридору – я семенил следом. – Все сопляки хотят воевать – все лезут ко мне. – он утёр огромным белым платком потную лысину. – И всем всё от меня нужно, все всё требуют. Лошадей в армию – дай, продовольствие – дай, а у меня тут не деревня, а город, вообще-то. На конюшне – пять старых кляч… Всё нужно собирать по всему дистрикту, а времени – не дают! Военный приезжал – повесить грозился! Давай, топай к командиру городской стражи – пусть он с тобой разбирается…

Командир городской стражи, комендант, был дядькой под стать Борову – такой же обрюзгший, только краснолицый, бородатый и с густой шевелюрой. Его кожаный доспех вонял конским потом и красовался винными пятнами. Война и его застала врасплох: он тоже бегал дёрганный и растерявшийся.

– Что? Воевать, говоришь? Хорошо, очень хорошо… Нам тут норму дали: сто человек для армии выставить, и где хочешь бери. Хоть сам на войну иди… Оружия в городе – нет ни шиша: с палками нам идти, что ли?! Запас иметь заранее – указаниев не давали, а теперь вот приезжают тут всякие, требуют и повесить грозятся… Ни щитов, ни доспехов – ни-че-го!

Комендант рывком, злобно открыл шкаф из светлого берёзового дерева, достал оттуда глиняный кувшин с узким горлом, ожесточённо вырвал плотную пробку и залпом приложился. От него, впрочем, и так разило вчерашним перегаром. Живительный глоток, похоже, придал ему некоторую ясность мышления:

– Так, вот что, парень. Иди во двор – там как раз идёт запись желающих. А вот оружия – нет, не взыщи, дать не могу.

Во дворе комендатуры толпились весёлые, возбуждённые молодые мужики и парни. Пожалуй, комендант зря переживал: набрать сотню желающих труда не составляло… Я встал в общую очередь.

В середине двора стоял расшатанный, старый колченогий стол, за которым писарь из управы старательно записывал имена на придавленные булыжниками бумажки – чтобы шаловливый ветер их не унёс. Рядом с ним стояли стражники с копьями – защищали писаку от напора бестолковой толпы, а заодно и оценивали добровольцев на пригодность к службе, на глазок.

В нашем городке был такой шебутной мужичок-пьяница, извечный скандалист и борец за правду – он, конечно, не мог упустить такое развлечение и полез записываться. Конечно же, злые стражники его забраковали и отпихнули древками. Мужичок начал разводить лишнюю шумиху, и его вытолкали уже другие желающие, да ещё и пинка дали, да так удачно, что наш горе-защитник плюхнулся в мелкую лужицу после недавнего дождичка, заодно измазавшись конской фекалией. Публика заржала.

– Эх, люди! – голосил юродивый. – Я же со всей душой пришёл, за ради Отечества пострадать! Что же вы такие злые, а?

И он заплакал, мелко подрагивая, раскачиваясь, наматывая сопли на тщедушный кулак, так и не встав из лужи.

– Давай, следующий! – заорал стражник. – Не задерживай! Как звать?

– Ермин…

Вот это да! А этот куда лезет?! Ему же только лопухи рубать можно доверить, даже к крапиве подпускать нельзя – «ранения» получит…

День прошёл весело. Нетрудно догадаться, что записываться пришла почти вся школа боевых искусств. Даже Малёк пришёл, со своей извечной развязной ухмылкой. Хотя какой малёк – этот Малёк в тот год был уже в числе самых старших учеников школы, признанный авторитет, усатый, но только вот ростом так и не вышел, поэтому эта кличка привязалась к нему намертво.

Парни радостно переговаривались, встречая знакомых и обсуждая с ними скорую войну. Кто-то догадался и сбегал, куда надо: по кругу пошли глиняные кружки с дешёвым, кислым вином, которое мы пили без закуски. Многие не верят, но я впервые попробовал вино именно в день записи добровольцев. При этом назюзюкался знатно: еле-еле до дому дополз, и ночью наблевал полведра. Как ни странно, но родители мне ни полслова не сказали, только вредная сестрёнка хихикала.

В памяти остался смутный калейдоскоп лиц, молодых и не очень, возбуждённых и весёлых:

– Меня жена отпускать не хотела. Дура, говорю, это ж ненадолго: до осени управимся…

– Да куда ж ты лезешь, салага?!! Чтоб сделать солдата – двоих, как ты, нужно!

– Меня мамка не пускает. Если убьют, говорит, то домой можешь не возвращаться!

– А скоро выступаем?

– Через две недели, говорят. Раньше никак не можем…

– Нет, отец, староват ты… Иди домой. Да иди ж ты, не зли меня! Я, что ли, твоё оружие таскать за тобой буду?!

– С нашей улицы многие уже записались…

– Эх, обидели вы человека, люди! А ведь я ж от чистого сердца помочь стране хотел!.. Дайте выпить, ребята, а? Душа у меня сегодня болит…

– Уйди – не воняй тут!

Выступать мы собирались недели через две – как начальство скажет. Я, конечно, простился с Учителем. Он кивнул мне в сторону своего дома – зайди.

Его жильё я знал досконально, так как неоднократно тут и полы мыл, и воду таскал. Учитель прошёл в спальную комнату, помолился в угол (наверное, это была всё-таки молитва, но, возможно, и просто некий набор торжественных фраз), снял со стены меч и протянул мне:

– Возьми это, воин. Теперь он твой.

И он – вот чудо! – при этом ещё и поклонился мне.

– Никак не могу! – запротестовал я. – Это же ваш, Учитель! Вы его ни разу даже и не использовали – наверное, очень дорогая штука?

– В нашей стране мужчина не может отказываться, когда ему дарят оружие. Это для нас является смертельным оскорблением.

Я тотчас взял протянутый меч и низко, как мог, поклонился:

– Благодарю Вас, Учитель, от всего сердца. Что я могу ещё сделать для Вас?

– Только одно: вернуться с войны живым и без позора.

– Конечно, вернусь! Вы же меня хорошо выучили!

– Выучить войне вообще никто не может, воин. Можно научить человека сражаться с противником, но выучить войну невозможно, не повоевав. У тебе будет совсем другая учёба…

Я ещё раз поклонился, так как не знал, что сказать.

– Ты у меня – один из лучших учеников. Я уже стар, и не успею встретить другого, хотя бы равного с тобой. Дети мои остались на далёкой родине, и никто им это оружие не передаст.

Вообще-то, давным-давно придумали почту, но я попридержал язык за зубами: вдруг с их страной почтовой связи нет?

– Спасибо, Учитель. Я обязательно вернусь и обо всём Вам расскажу.

Он покачал головой:

– Мы больше не встретимся, воин. Я это чувствую.

– Почему это? – я запротестовал. – Вы что, хороните меня, что ли?! Конечно, встретимся!

Он грустно улыбнулся:

– Твои дороги будут далеки и трудны… Нити наших судеб не пересекутся больше. Иди, воин. Прощание не должно быть долгим.

Во дворе школы я восхищённо рассматривал полученный подарок, окружённый любопытными мальчишками. Гибкий, с воронёным отливом, хорошо сбалансированный – прямо-таки сам так и тянет руку рубануть что-нибудь. Рукоять – из гладкого дерева какой-то красной породы, пропитанного потом прошлых владельцев, с выемками для пальцев. На гарде – витые узоры и замысловатая чеканка. Драгоценных камней нет, но ведь и Учитель наш не был там князем каким, чтобы получать подобное оружие. К тому же, в настоящей мясорубке все эти каменья наверняка повылетают от ударов и встряски.

Я пару раз взмахнул мечом, с тонким свистом рассекая воздух. Мальчишки восхищённо застонали.

Проводы в армию запомнились мне навсегда. Плач женщин, смех мужчин. Мальчишки шныряют туда-сюда. Собралось людей куда как больше, чем я видел при записи добровольцев. Собственно, сама запись так и шла несколько дней: желающие всё подходили и подходили, вот и набралось.

У меня за плечами висела холщовая котомка с запасом еды на два дня и отцовской фляжкой с водой. Отец на прощание сумрачно сунул мне в руки плоскую крынку с низким горлышком:

– Вот, возьми. Пригодится.

Родители меня не провожали: пришли только сестрёнка с братиком, сосавшим леденец. Пришла и Хелька, а также подружки Ермина и Малька. Так мы и толпились тесным кружком: родители моих друзей и других парней чинно стояли в сторонке и нашим разговорам не мешали. Хелька то и дело всхлипывала:

– Мальчики, ах, мальчики, как я вас всех люблю! – и вытирала платочком уголки глаз.

Другие подружки охотно смеялись, возбуждённые прощанием.

Мне было неловко из-за хелькиной сентиментальности, я то и дело пытался её приструнить:

– Ты чо? Нет, ну ты чо?! Не реви.

Мы все грызли мелкие орешки и в последний раз вспоминали общих знакомых и друзей. Солнышко жарко пригревало, мой маленький братик канючил и просился домой.

Застучали подковы: понурые лошади потащили со двора комендатуры гружёные телеги со спешно собранными припасами.

– СТА-НА-ВИСЬ!!! – грозно и одновременно радостно заорал красномордый комендант, явно поддатый.

Несколько городских стражников, которых направляли нас сопровождать, стали спешно подталкивать мужичков древками копий поближе к скрипучим телегам, формируя из них нечто похожее на походную колонну.

Громко взвыли женщины; девчонки спешно кинулись целовать нас на прощанье. Я, подгоняемый толпой, уносил на своих губах знакомый вкус вишенок моей лесной феи. Позади грустно плакала чья-то дудочка.

Мальчишки увязались за нашим отрядом, проводив его за ворота и потом ещё с поллиги. Некоторые положили на плечи палки, подражая новобранцам и топали, со всей серьёзностью изображая заправских вояк. Стая крикливых ворон сделала над нами круг, но, не видя поживы, убралась назад в город.

– Эк, ты, вороньё-то кружит… Плохая примета.

– Мал-чать! – гаркнул стражник, потрясая копьём. – Поговори мне тут… философ.

Теперь можно и оглядеться. Я невольно присвистнул: сброд какой-то. Как будто разбойники, вооружённые, чем попало, охраняют подводы с добычей. Я, Ермин и Малёк имели мечи, причём у моих друзей игрушки оказались не хуже моего: у Ермина – отцовский, а Мальку купили небедные его родители, иностранный. В целом же мечей в отряде оказалось совсем мало.

Зато многие мужики, действительно, как комендант и предрекал, шли на войну с палками: они тащили на плечах шесты, на концы которых насадили крупные ножи и даже лезвия крестьянских кос (с нами вместе пылили и два десятка деревенских парней). Кто-то взял топор, у кого-то имелся щит, в недавнем прошлом служивший крышкой для кадки. Многие из наших вообще шли с пустыми руками, твёрдо уверенные, что в армии всем дадут настоящее оружие, и нет смысла тащить всякий хлам через всю страну. Несколько «молодых» ветеранов из армии, повторно шедшие на службу, всё-таки имели доспехи, а вот остальных от вражеской стали защищали только рубашки…

Как раз именно бывалые ветераны и сомневались, что армия ждёт всех с горами железяк: «Скажут – оружия после боя будет всякого навалом, выбирай любое, – и погонят толпой на врагов.» Мы пытались разузнать, кого же из них вооружали подобным образом, но они только отмахивались: «Ой, да знаем мы, какое в армии снабжение…»

Очень скоро «щиты», топоры и прочий «садовый инвентарь» подуставшие мужики начали складывать на телеги. Снимали и торбы, заплечные мешки. Мы, закалённые нашим Учителем, топали со своим грузом, не понимая чужих проблем, а вот Ермин запыхался и тоже разгрузился.

Дорога на войну оказалась не подарок. Солнце припекало – кое-кто из горожан с непривычки брякался в обморок. У нагруженных телег вечно что-то ломалось, а мы останавливались и ждали. На весь отряд не взяли ни одного походного котла, и мы оказались в дурацком положении: крупа – есть, а варить её – не в чем. Командир отряда ругался в каждой встречной деревне, но селяне не могли нас обеспечить большими котлами, а их чугунки без подвесок нам и даром были не нужны. Или попрятали их – самим сгодится, – кто ж его знает… Немногие счастливчики, взявшие в дальний поход котелки, блаженствовали: им-то каши хватало. Я ругал себя распоследними словами: тоже мне – сын жестянщика, – паршивого котелка взять не догадался. Расскажи кому – не поверит.

Как говорится в старой сказке: на сотой лиге солдату даже иголка стала в тягость. Мы, ученики школы боевых искусств, в конце-концов тоже захотели пристроить свои немудрёные пожитки на телеги, но для нас места уже не оказалось. Начальник ругался: телеги и так ломаются чуть ли не каждый день каждая, – и без вашего лишнего скарба!

Кстати сказать, командир отряда нам попался такой, какой надо. Из бывших ветеранов, служивший в городской страже и не пропивший ещё там мозги окончательно, седой, патлатый и широкомордый. Вот, скажем, начался летний дождичек, а у нас все мешки непокрытые. Так он мигом скомандовал скидывать рубахи и прикрывать все телеги. Мы в тот день топали весело, голые по пояс.

Телеги, оказывается, очень выручают в походах, особенно при ночёвках: не так донимают кровососущие насекомые, и от дождя укрытие хорошее. Снял несколько мешков, обложил с боков, выкурил дымом надоедливых комаров – и почти что уютный дом.

Командиру очень не хотелось устраивать нас на ночь в деревнях, и мы ночевали, как правило, за сельским частоколом. Теперь-то я понимаю, что он не хотел ссориться с местными крестьянами, так как полторы сотни молодых мужичков без баб – это для любой деревни тяжёлое испытание. Всем хочется выпить и заночевать с бабёнкой помоложе, а где ж на такую ораву всего напасёшься: и выпивки, и закуски, и девок?… Однако, такие меры предосторожности помогали лишь отчасти: все страждущие всё равно втихаря сбегали из лагеря. Наш Малёк сделал это первый, а на другой день прямо с утра стал донимать нас своими восторженными рассказами, какая ему ладная девица попалась. Я с недоумением спросил:

– Но ведь у тебя же подружка в городе осталась?

Он засмеялся, довольный жизнью:

– Ну, и что? Мы ж теперь вернёмся не скоро… И она, думаешь, меня будет у окошка дожидаться? Ага, щас, – вот так и расселась! И твоя Хелька тебя дожидаться не будет…

Я ему врезал в челюсть. Он сумел увернуться, хотя ему всё-таки немного перепало, и его отбросило наземь. Идущие рядом изумлённо уставились на нас, а кто-то спешно отошёл подальше: ну их, этих «школьников».

– Ладно, ладно, пошутил я! – он прикрылся руками. – Как хочешь – дело твоё. Что я тебе сделал?

Бить Малька – это недостойное занятие для воина. Это я прекрасно понимал, и только рыкнул. Он не умел обижаться, вскочил и, как ни в чём не бывало, вновь зашагал рядом.

Я обозлился на себя: ведь сколько раз Учитель говорил, что ни в коем случае нельзя вскипать из-за каждого слова, а я опять поддался необузданным чувствам. Интересно: а если бы мой меч был на поясе – я что, рубанул бы приятеля???

По счастью, наше оружие ехало на телеге: командир всё-таки выбил несколько «лишних» в тех деревнях, через которые мы проходили. Бесплатно, конечно. Под бабский вой и причитания, неприятно резанувшие меня по сердцу: как же так, мы делали неприятности своим же, которых шли защищать. И они тоже хороши: никакой готовности к жертвам. Ведь мы на смерть шли, вообще-то, а не на сенокос – неужели для нас несколько телег жалко?

«Обид» от местного населения получили мы немало. Вот, например, тот же Малёк однажды принёс нам украденную курицу, со свёрнутой шеей и вручил, весь такой сияющий.

– Это ж воровство! – возмутился я, а Ермин меня поддержал сомнительным хмыком.

– Ещё чего! – обиделся Малёк. – Солдат должен хорошо питаться, а мы жрём, что попало…

Он отчасти был прав: взятые припасы быстро закончились из-за непредвиденных остановок, а кормиться нам без котлов оказалось невмоготу. Мы обедали в деревнях: командир останавливал отряд и с помощью местных старост распределял нас на кормление. Но крестьяне кормили нас тем, что и сами ели, а питались они нежирно… По крайней мере, курами и утками нас нечасто баловали. Так что я махнул рукой на просыпающуюся совесть, и мы радостно зажарили ту ворованную Мальком птичку на углях, да потом ещё и причмокивали.

Эх, эти непредвиденные остановки… Телеги ломаются – ладно, это ещё полбеды. А вот люди ломаются – это совсем беда. Наш командир придерживался железного принципа: «никого не бросать!» Городские мужики с непривычки натирали ноги до крови – их укладывали на новые, реквизированные специально для них повозки. Очень многие стали поносить – мы их все терпеливо ждали, пока они опорожнят свои бедовые животы. Если понос не заканчивался, то их всё-таки оставляли, но не на дороге, а в попутных деревнях. Как они потом обратно в город возвращались, без денег – про то уже мне неведомо…

А один мужик из отряда умер. Вот так, не дойдя до войны, и сгорел в лихоманке. Наверное, от дождя простудился. Ему мигом выкопали неглубокую могилу (мечами и ножами много не нароешь) и похоронили – без священника, кое-как что-то наговорив на прощание, и пошли дальше, подавленные случившимся.

Но это было ещё не самый тяжёлый случай. Гораздо сильнее нас шокировало известие, что нихельцы уже и Кремнеград взяли, а с такими темпами и до столицы скоро доберутся. Эту новость мы услышали в деревне, где остановились столоваться.

– Да ты откуда это знаешь?!! – хором закричали мы на тамошнего старосту.

– Дык, это… Гонец из города приезжал, по делам – вот и рассказал.

– А он откуда услышал?!!

– Да к ним в город много солдат пришло, и раненых. Разбили нас, говорят, совсем плохо. Силища там прёт – ужас просто: никак не совладать…

Командир ухватил мужика за грудки и рявкнул, потрясая своими патлами:

– Что за солдаты?!! Дезертиры?!! Паникёры?!! Шпионы?!!

– Дык я откуда знаю, – запищал побледневший крестьянин. – Сказал: пришли разбитые. Что я его, огнём пытать буду, что ли?

– А гонца-то хоть знаешь? Что за рожа?!

– А то… Он уже сколько раз указы нам привозил. Несколько лет работает. Прошу не портить мне рубашку, уважаемый: ниток и пуговиц нынче совсем не сыскать… В городе всё расхватали, даже соль.

– Ладно… – командир освободил беднягу из своего стального захвата. – Впредь никому не доверять. Панику – не разводить.

Мы, тем не менее, успели сильно пасть духом. У меня в груди зашебуршал нервный холодок, а потом перешёл в живот и заходил там, кругами.

– Э-э-э-эх, да твою ж маму!.. – крикнул кто-то в сердцах и даже сплюнул. – Говорил же мне сосед: куды ж вы прётесь-то, да супротив Нихелии? У них там – порядок и дисциплина, а у вас – только вилы и косы…

Командир подбежал к нему и безо всяких предисловий врезал по морде, ещё раз тряхнув своими сальными патлами, стянутыми кожаной ленточкой через лоб:

– Я же сказал: панику – не разводить!!! Ну, кто ещё с Нихелией воевать боится – говори сразу: отправлю пинком домой, без злобы – Пресветлым клянусь! – и даже осенил себя знаком Пресветлого, искренне и размашисто, яростно озираясь по сторонам, на всех окружавших его новобранцев.

Никто воевать не отказался. Даже упавший. Он потом топал, мрачный, освещая нам дорогу своим смачным фонарём под глазом. Да и мы шагали невесёлые.

Забегая вперёд, скажу, что Кремнеград никто не брал. Слишком богатое у кого-то оказалось воображение. Но для меня это был прекрасный урок того, как можно подорвать настроение в армии – даже без боя.

Дошли, слава Пресветлому…

Возле столицы уже успел вырасти второй город, – из палаток, заставленный телегами. Эдакий кочевой табор, но только гораздо больше. Мы, измученные, уже не имели сил изумляться, а удивляться было чему.

В разных местах торчали разноцветные флажки и флаги. Потом уже мы узнали, что так отмечают шатры и палатки военачальников разного ранга, да ещё и с учётом принадлежности к тому или иному полку, и научились разбираться в этой несусветной расцветке: кто там командир конного полка, а кто – пехотного. Дымились костры с огромными котлами – до нас доносился умопомрачительный запах дыма, смешанный с запахом мясной каши: время как раз приближалось к обеденному. То и дело ржали кони в разных концах бескрайнего поля; кто-то ругался, кто-то разговаривал – гомон стоял непрерывный, как морской прибой. Кто-то перебегал от костра к костру и что-то спрашивал – в ответ качали головами, и гонец поспешал дальше.

Жаркое летнее солнце поднималось в зенит, а всякая дрянная мошкара прямо-таки упивалась пиршеством: ведь не каждый год ей выпадал такой подарок изобильной кормёжки, во всё поле размером. Жужжали разжиревшие обнаглевшие мухи, и сильно воняло нечистотами, которые создавали люди и животные, – иногда аж дыхание перехватывало, когда капризный ветерок менялся.

Нам указали наш участок, на который мы и потащились не спеша и потом принялась располагаться там на длительный постой. Собственно, с этого памятного дня и началась наша настоящая военная жизнь.

Только теперь я хорошо понял, что имел в виду Учитель, когда туманно говорил о том, что у меня появятся новые знания. Нас начали учить искусству коллективного боя. Для начала наш отряд разбили на десятки, а во главе каждого поставили солдата из армии. Эти пришли настоящие звери, и гоняли нас до одури. Тем, кто прошёл школу Учителя, служилось полегче, как привыкшим к физическим нагрузкам. А вот другие парни, особенно городские, нахлебались учёбы досыта…

Что меня всегда восхищало в армии – так это то, что я сам до самого конца так и не понял: какие требования тут действительно важны, а какие нужны лишь для того, чтобы у солдата не оставалось свободного времени. По крайней мере, наш десятник лютовал одинаково в любом случае.

В нашем мире кличка человека – это и есть его второе имя. Кого назвали каким-нибудь животным – значит, он достойный и заслуживает определённого уважения. А мы нашего десятника прозвали просто Шпыняем, и никакого другого имени ему так и не смогли придумать.

Сухощавый, рыжая бородка клинышком. Лицо в крупных веснушках, и глаза, постоянно прищуренные, так и зыркают по сторонам из-под кустистых рыжих бровей. Он весь создавал ощущение какой-то неугомонности, – словно шило в заднице носил. Я твёрдо убеждён: в своё время его пошпыняли от души, и теперь он, получив полную власть над людьми, оттягивался на нас по полной.

Вот скажите: зачем боевую армию утруждать строевой подготовкой? Вы можете себе представить, чтобы войска в походе маршировали весь день – все двадцать-тридцать лиг? Да ещё и с песнями. Нет, конечно, если вы хотите непременно угробить всех людей ещё до войны – тогда, конечно, да: пусть себе маршируют, отбивая ноги. А Шпыняй прямо-таки оживал, когда мы топали в ногу, горланя всякую чушь. Обувь разваливается из-за постоянных маршировок? – иди новую покупай, в столицу, в день отгула. Нам платили сущие гроши, а цены из-за войны и наличия десятков тысяч страждущих мужиков взлетели до голубых небес – вот и приобретай себе обувь, как сможешь, – твои проблемы…

Злостный вредитель, настоящий враг страны – как по другому такого Шпыняя назвать? Принесло ведь нам от шутника Нечистого дорогой подарочек…

Вот, скажем, объявил он нам банный день. По дороге к столице мы принимали баню в деревнях регулярно, два раза в неделю: прошлый командир наш – настоящий человек. А тут, в поле, мы оказались как привязанные к пятачку земли, на котором разбили палатки – никуда не смей отлучаться без командирского разрешения дальше выгребной ямы. Но настал и наш черёд на долгожданную помывку.

Мужички, как и положено, заранее отпросились у Шпыняя травяных веников нарвать. Он отпустил их, ни слова не говоря. И вот они, предвкушая жаркую парилку, протопали со своими веничками несколько лиг ниже по течению реки – а где же баня? А ты лезь в речку – вот и баня тебе, – говорит Шпыняй и сам ржёт так, что аж за бока держится.

Начались военные учения. Тут лучше всех отличились лучники. Они понаставили в чистом поле мишени – доски в рост человека, а на другой день стали отрабатывать стрельбу.

Дали залп – стрелы посыпались наземь, – кто куды. Командир их проинструктировал (т. е. обругал всячески, используя разные слова) и дал команду на второй залп. Вторая туча стрел взмыла ввысь – глядь, а по полю бежит старушка, да так бойко, что лапти до затылка прыгают. А стрелы летят себе – их обратно ведь не вернёшь. Серая туча выпала смертельным дождичком – бабка упала.

Побледневшие мужики, побросав луки, помчались в поле, с командиром во главе. По счастью, бабка просто споткнулась и затаилась, не решаясь бежать дальше. Она, оказывается, спозаранку вышла собирать луговички, увлеклась, вышла из леса и продолжила сбор грибочков уже в поле. Притомилась и видит: стоят доски вроде забора, от солнца хорошо загораживают. Взяла и закемарила за доской – её издали и не видать. Когда часовых расставляли, бабка уже в поле дрыхла, совершенно ничего не подозревая, а проснулась от внезапного стука возле уха: стрела пробила тонкую сосновую доску насквозь, сверху вниз, и стальное жало едва не оцарапало старушке щеку. Спросонья она не придумала ничего лучше, как бежать, видя, как втыкаются в землю стрелы…

Ох, как орал командир лучников! Какие слова волшебные использовал… Даже нам слышно было, на нашей стоянке. Сначала – на перепуганную старушку: куды ж ты лезешь, старая карга? Потом – на лучников: как же вы, ёлки-палки, так стреляете, что даже бабку залпом накрыть не можете? После обеда гоготало всё поле: никто из мужиков не остался равнодушным к той истории с бабулькой.

Началась учёба с копьями. Ну, как началась… своеобразно. Копья мы не получили, а Шпыняй приказал нам нарубить тонких ивовых жёрдочек и заточить. Вот с таким «лесоматериалом», из которого мужики в деревнях плетни делают, мы и проходили обучение…

Начали, разумеется, снова со строевой подготовки, только на этот раз топали уже с палками на плечах. Потом учились колоть этими кольями мишени, т. е. соломенные чучела. До полного отупения: «коротким – коли!», «длинным – коли!»

Однажды мы одели одно из чучел в кожаный доспех, и даже чьи-то штаны ему натянули. Подурачились, комья земли в него покидали. Потом Шпыняй крикнул нас на хозяйственные работы – дрова рубить, и мы бросили этот наряженный мешок, как есть, в кустики.

Вернулись – а «дома» нас ждал большущий скандал. Оказывается, командир нашей сотни, т. е. центурион по званию, прохаживаясь окрест, увидел невероятную картину: два десятка ушли по заданию, а кто-то самый умный из них валяется, дрыхнет себе в кустиках, и тряпочку на лицо накинул, чтобы глупые мошки и комарики не приставали.

– ВСТА-А-А-А-ТЬ! – заорал, значит, наш начальник.

«Солдат» и ухом не повёл.

– ВСТА-А-А-А-ТЬ! – повторил тот команду и ещё слов прибавил, не самых пристойных.

Ноль эмоций. На командира стали издалека, из расположения ближайших десятков, осторожно оглядываться мужики: зачем шумишь?

– А-а-а-а, совсем оборзели тут, мать вашу! – и обозлённый сотник, подбежав к чучелу, пнул его ногой.

– А-а-а-а-а-а!.. Как вы были неправы, сыновья падших женщин, достойные своих матерей! – взорвался он, поняв свою ошибку, и побежал зверствовать.

В общем, когда мы возвратились с возками дров, то получили своё сполна. Малька, Ермина и ещё одного паренька-заводилу из нашего десятка растянули на лавках и всыпали по двадцать розог. Система наказаний в армии – это ещё одна загадка природы, не раскрывающая своих тайн никому: на мой взгляд, за подобную провинность, больше похожую на невинное развлечение, вообще битья не положено. Самое много – десять розог, да и то лишь потому, что командир ввёлся в заблуждение. А тут – двадцать. Как так, за что??? Ясное дело: злостный произвол, а кому жаловаться? Генералу? Ага, точно: господин генерал, сколько розог положено за создание чучела? Тебя ж точно из его шатра взашей вытолкают с такими пустяками.